Повелительница умов

Погожее субботнее утро. Мы с Олегом решили сдать бутылки. Собрали их в сумки, рюкзак и вышли «на охоту» Среди панельных домов, сзади стеклянного магазина, в зарослях сиреневых кустов затерялся сарай. На фасаде желтела надпись охрой:

Пункт приёма стеклотары

9 – 18

Ниже – зарешеченная витрина с образцами посуды и ценниками. Правее – приёмное окно с широким подоконником.

Мы с Олегом заняли очередь, присели на свободный ящик и погрузились в созерцание под чай из термоса с бутербродами. Олег жил в этом академическом районе почти всю жизнь и знал в лицо едва ли не каждого. Иногда он наклонялся к моему уху и пояснял, кто здесь кем работает.

Подошел преподаватель философии, спросил:

– А кто крайний? – И с облегчением опустил на траву огромные сумки, снял с плеч брезентовый рюкзак. – Кто сегодня ведет приём? – деликатно поинтересовался он.

– Лёля, – вздохнул впередистоящий кандидат наук.

– Это не очень хорошо, – сказал преподаватель философии.

– В конце концов, каждый индивидуум самовыражается по‑своему, – сказал замдиректора завода «Спецтехника»

– Это кто там выражается?! – рявкнула из окна Лёля. – Здесь только я могу на вас выражаться. Следующий!

Первый очередник, начальник отдела НИИ «Вакуум», бросился поспешно выставлять бутылки из английской кожаной сумки на подоконник.

– С наклейками не берем. – Отставила три бутылки приемщица.

– Сейчас, Лёлечка, я мигом. – Начальник отдела НИИ поднял из‑под ног осколок зеленого стекла и принялся соскребать им наклейку.

Приемщица переставила бутылки с подоконника в ящик, пересчитала и протянула деньги.

– Следующий!

– Лёлечка, а как же эти три? Я быстро!

– Следующий, я сказала! – крикнула Лёля, и начальника отдела НИИ оттеснили в сторону. Тот пересчитал деньги и чуть не заплакал:

– Тут не хватает двух рублей. Мне же даже на бутылку водки не хватит.

– Уберите отсюда этого счетовода, а то закроюсь, – прогудела начальница.

– Слушайте, уважаемый, – заволновалась очередь, – шли бы вы домой, не мешайте народу.

– Нет! – взвизгнул по‑бабьи начальник отдела НИИ, вытирая лоб мятым носовым платком. – Это принципиально! Меня обсчитали, меня обворовали у вас на глазах!

Плечистый аспирант Политеха выхватил из его рук носовой платок и затолкал хулигану в рот. Схватил за плечи и вытолкал бузотера из очереди.

– Правильно! Так его, диссидента, – одобрила очередь.

– А ты что тут мне наставил? Совсем уже крыша слетела? – закричала Лёля, – С плечиками не берем!

– А за полцены, Лёлечка, – ласково спросил артист драмтеатра.

– Тары нету! Не видишь, всё под завязку!

– А вон там, в уголочке есть ящик под «плечики». – Показал он внутрь приемной.

– Ты что совсем с ума съехал? Это ж Борькино кресло. Он на нём сидит. Так. Следующий!

– Да что же это, товарищи! – Профессионально воздел руки актер. – Обсчитала меня да еще и бутылки брать не хочет! Это возмутительно! Я в горком жаловаться буду.

– Ах, так! – Сузила глазки Лёля и смачно по слогам произнесла: – Пе‑ре‑рыв!

Окно закрылось. Очередь исподлобья посмотрела на артиста. Плечистый аспирант угрожающе заиграл жирными бицепсами. Актер попятился, отбежал подальше и визгливо крикнул:

– Она вас тоже обворует!

– В конце концов, каждый самовыражается, как может, – ответил за всех преподаватель философии.

Олег задумчиво отложил бутерброд и полушепотом сказал:

– Как сказал Эрнст Теодор Амадей Гофман: «На земле глупость – подлинная повелительница умов. А рассудок её ленивый наместник, и ему нет дела до того, что творится за пределами королевства…»

В молчании прошли полчаса. Очередь с надеждой смотрела на закрытое фанерной дверкой приёмное окно. Сладко пахло сиренью, птицы весело щебетали. Откуда‑то издалека доносилась песня про синее море и белые чайки. А солидные мужи напряженно стояли, не отрывая глаз от заветного окна.

В метре от нашего ящика лежала смятая купюра в пять рублей. Олег посмотрел на неё и сказал:

– Не хочешь подобрать?

– Нет, – ответил я, внутренне борясь с искушением: деньги‑то немалые. – Знаешь, у меня в детстве были два случая, которые отбили желание что‑либо подбирать.

– Расскажи.

– Мне тогда было лет десять. Гулял как‑то с приятелем и рядом с мусорной урной нашел пятьдесят рублей пятерками. Я их поднял, ошалело разглядывал, а Валерик вцепился мне в руку и требовал их истратить на конфеты и пирожные, удочки и кино, а еще!.. а еще… А я отнес их в милицию и сдал под какую‑то расписку, которую они мне не выдали, а «подкололи в дело». Потом вышел из милиции, постоял на крыльце и вернулся. Мне было неясно, что дальше‑то делать. Я вернулся в отделение и нерешительно остановился перед дверью – за ней милиционеры смеялись надо мной и делили деньги. Досталось мне и от родителей. Через пару недель в снегу нахожу золотые часы и снова несу в милицию, но уже в другое отделение. Там встречает меня уборщица, строгая такая. «Нету никого тута», – говорит. Золотые часы жгли мне руку. Я отдал часы бабушке. Она обещала, что передаст, «кому следывает». И буквально вытолкала меня за дверь. Я уже догадался, что она присвоит часы, но мне было все равно. Родителям на этот раз ничего не сказал. Но на душе было нехорошо. С тех пор ничего с земли не поднимаю. Хоть, соблазн есть, не скрою, и внутреннюю борьбу, конечно, чувствую.

В это время подбежал актер и спросил, не видели мы пятерку, которую он от волнения выронил. Олег молча показал на смятую бумажку на земле. Тот схватил её и, не поблагодарив, убежал.

…Наконец, дверца со скрипом медленно отворилась, из окна по пояс высунулась приёмщица в белом. О, этот таинственный белый цвет – даже в пыли и пятнах всегда остается светлым и жизнерадостным! Видимо, в перерыв Лёля крепко выпила и обильно закусила, поэтому выглядела вполне счастливой. Ее розовое бугристое лицо с густо накрашенными блестящими глазками, с крупными скулами, щеками и золотыми зубами, в которых перекатывался окурок «Салема» – всё это сияющее великолепие излучало триумф.

Несомненно, сейчас настал миг, ради которого она крейсерской грудью пробивала путь к этому хлебному месту. Здесь власть ее была безгранична. Сейчас научные работники, начальники, творческая интеллигенция, населяющие окрестные дома, стояли перед ней, как голые призывники перед генералом в орденах и лампасах. Лёлины руки владели реальными деньгами, которыми она царственно одаривала полунищих людишек в обмен на «стекло», собираемое тайком у магазинов и в скверах… Частенько извлекались бутылки из мусорных баков и заплеванных урн. Да что там!.. Иной раз приходилось отбивать вожделенную бутылку у старушек, бичей и… таких же малоимущих коллег.

Лёля медленно обвела пронзительным взглядом почтенное собрание и с почти материнской нежность произнесла:

– Ну что, ботаники, при‑ши‑пи‑лись?..

В абсолютной тишине весело пели сумасшедшие птицы, томно благоухала сирень, сияло золотое солнце. И жизнь!.. Эта дивная, чудная жизнь – продолжалась!..