Часть 1 4 page. Лорд одним взглядом окинул стяг Баллиолов, корчившийся в пламени за спиной его забрызганного кровью сына

Лорд одним взглядом окинул стяг Баллиолов, корчившийся в пламени за спиной его забрызганного кровью сына.

– Гарнизон сдался. Бьюитл наш.

Громкий крик заглушил его слова. Его издал какой‑то молодой человек, один из тех, кого пленили рыцари лорда. Он вырвался из рук своих конвоиров, застав их врасплох, и подбежал к мужчине, простертому на полу посреди остатков стола. Упав перед ним на колени, он отшвырнул в сторону деревянные обломки и обхватил голову мужчины ладонями. Кровь, расползающаяся по полу, стала впитываться в его одежду. Его взгляд метнулся к Брюсу, на лезвии широкого меча которого все еще красовалось красное пятно.

– Ублюдок, – выдохнул он, поднимаясь на ноги. – Грязный ублюдок!

Граф опасно прищурился.

– Убейте этого щенка, – распорядился он, делая знак двум своим вассалам, рыцарям из Каррика.

Те шагнули вперед, но голос лорда Аннандейла заставил их замереть на месте.

– Я сказал – все кончено. Солдаты гарнизона могут идти на все четыре стороны.

Рыцари растерянно переводили взгляды с графа на лорда, медленно опуская оружие.

– Ты можешь идти, – обратился лорд Аннандейл к юноше, не обращая внимания на ярость, написанную на лице сына. – Тебе не причинят вреда.

– Я не уйду без своего отца, – заявил молодой человек сквозь стиснутые зубы. – Он был управляющим сэра Джона Баллиола. Он заслуживает того, чтобы его похоронили, как полагается.

После недолгой паузы лорд кивнул двум своим людям:

– Помогите ему.

Унося с помощью двух рыцарей Аннандейла окровавленное тело своего отца, юноша прошел мимо графа Каррика.

– Проклятие Святого Малахии[21]навеки останется с тобой! – прошипел он.

Брюс презрительно хохотнул в ответ.

– Малахии? Прибереги свои угрозы для того, кто верит в них, – проскрежетал он, делая шаг вперед.

Старый лорд преградил ему путь.

– Оставь мальчишку в покое, – с нажимом проговорил он.

Но, глядя вслед молодому человеку, который вынес тело отца на тусклый утренний свет, лорд Аннандейл вдруг понял, что ему страшно.

– Прошу вас, его милость молится. Если вы подождете в приемной, я смогу…

Не обращая внимания на протесты монаха, Джон Комин распахнул двери церкви Святой Марии. Перед ним в сумеречную темноту, насыщенную благовониями, уходил неф. Когда глаза его привыкли к темноте, он заметил перед алтарем, освещенным свечами, коленопреклоненную фигуру. Комин шагнул вперед, но монах вновь заступил ему дорогу.

– Сэр, умоляю вас. Он просил, чтобы его не беспокоили.

– Для меня он сделает исключение, – отрезал Комин, направляясь к коленопреклоненной фигуре.

Когда Комин подошел вплотную, человек резко поднял голову. Гнев на его лице исчез, сменившись облегчением.

– Брат, – вскричал он, поднимаясь с колен и протягивая обе руки пришедшему. – Слава Богу, ты получил мое послание. – Он сделал знак монаху, нерешительно переминавшемуся с ноги на ногу, удалиться, после чего вновь обратил взор на Комина, оценивающе глядя на искусные доспехи, виднеющиеся из‑под накидки и украшенные гербом Рыжих Коминов: три белых снопа пшеницы на красном поле. – Один твой вид способен внушить успокоение мятущемуся сердцу.

Встретив взволнованный взгляд Джона Баллиола, Комин ощутил острый укол презрения. Отделаться от этого ощущения было очень трудно, особенно когда он обнимал шурина в ответ. Но тут внимание Комина привлек алтарь, видимый через плечо Баллиола. Под статуей Девы Марии, окруженной рядом свечей, стояла шкатулка из слоновой кости. Завидев ее, Комин ощутил, как презрение его перешло в гнев. Галлоуэй, который перейдет под власть Баллиола после смерти его матери, наводнили враги, а этот человек стоит на коленях в уединенном монастыре, молясь перед сердцем своего отца. Если бы сам Комин взялся внимательно рассматривать свое генеалогическое древо, то, скользя по латинским ветвям, тоже дошел бы до самого представителя королевского дома Канмора, пусть и не напрямую, как Баллиол. Сколь изменчива может оказаться такая вещь, как кровь; как произвольно выбирает она тех, кому суждено вознестись на вершину власти. Он постарался отогнать от себя эту мысль. Рыжим Коминам всегда было хорошо и возле трона. Король – это всего лишь инструмент, как говорил его отец. А они были музыкантами.

Баллиол поймал взгляд зятя и тоже посмотрел на шкатулку. Он торжественно кивнул, по ошибке принимая сумрачное выражение лица Комина за сочувствие.

– Его сердце было первым, что моя мать взяла с собой, когда мы уезжали из Бьюитла. Она до сих пор каждый вечер ставит для него прибор к ужину. – Подняв руки и словно обнимая огромные колонны, образующие арки по обе стороны нефа, Баллиол развернулся на месте. – Невероятно, на что оказывается способна любовь, не так ли? Моя мать выстроила это аббатство в память о моем отце. Я советовал ей похоронить его сердце здесь, после того как был закончен этот священный алтарь, но она отказалась расставаться со шкатулкой до своей кончины, распорядившись, чтобы ее положили в могилу вместе с нею. Я восхищаюсь силой ее духа, этой женщиной, которая, несмотря на закат ее жизни, сумела создать такую красоту. – Отсутствующий взгляд Баллиола вдруг уперся в Комина и обрел резкость. – Как ты думаешь, они способны уничтожить все это?

– Уничтожить что? – переспросил Комин, все еще думая о шкатулке, в которой было заключено сердце прежнего лорда Галлоуэя.

– Это место. – Баллиол принялся расхаживать взад и вперед перед алтарем. – Эти шлюхины дети придут сюда за мной?

Комин смотрел, как Баллиол взъерошил волосы, каштановые, как и у его сестры, на которой Комин женился одиннадцать лет тому. Но все сходство на этом и заканчивалось. Баллиол не обладал ни страстностью своей сестры, ни ее проницательным умом. Комин всегда считал, что именно женщины в роду Баллиолов обладали поистине мужским характером.

– У тебя есть сведения об их местоположении?

– Да, есть, – с горечью отозвался Баллиол. – Брюсы заняли Бьюитл.

Комин неспешно обдумывал услышанное. Нападение Брюсов на замки Дамфриз и Вигтаун под корень подрубили могущество Коминов в юго‑западной Шотландии, но, хотя захват двух крепостей больно ударил по семейной гордости, помешать долговременным планам Коминов не смог. А вот падение главного опорного пункта Баллиола – это уже совсем другое дело.

– Откуда тебе известно, что замок взят? В своем послании ты писал, что отправляешься в аббатство Влюбленных Сердец лишь в качестве меры предосторожности, когда Брюсы вторглись в Галлоуэй.

– Мне сообщил об этом сын моего управляющего. Я оставил его в Бьюитле вместе с небольшим гарнизоном, чтобы он позаботился о ценностях, которые я не мог увезти с собой. Мой управляющий погиб во время штурма от руки этого ублюдка, графа Каррика. – Баллиол буквально выплюнул ненавистное ему имя. – Вместе с восемью моими людьми. Восемью!

– Когда это случилось? – продолжал напирать Комин.

– Две недели тому.

– И с тех пор тебе ничего не известно о действиях Брюсов?

– Судя по тем сведениям, что дошли до нас, они остановились в Бьюитле.

Комин задумчиво нахмурился:

– Сын твоего управляющего, он еще здесь?

– Да. Я взял его в армию Галлоуэя. Ненависть к Брюсам придаст ему сил, чтобы сразиться с ними в неизбежной битве.

– Я хочу поговорить с ним.

Баллиол последовал за Комином, который двинулся по нефу.

– Разумеется, но давай сначала разместим твоих людей. Позади аббатства есть поле, на котором они могут разбить лагерь. Я распоряжусь, чтобы кто‑нибудь из монахов показал тебе место.

– В этом нет необходимости. Со мной прибыли только мои оруженосцы.

Баллиол замер на месте.

– Одни оруженосцы? А где же, в таком случае, твоя армия?

Комин развернулся к нему.

– Армии нет. Я прибыл один.

– Но в своем послании я сообщил тебе, что мне нужны люди и мечи, чтобы остановить продвижение Брюсов. Дружины моих вассалов разбросаны, так что у меня не было возможности оказать сопротивление. Как я могу сражаться в одиночку? – Голос Баллиола поднялся на октаву, сделавшись крикливым и гневным. – А я ведь полагался на тебя и как на своего брата, и как юстициара Галлоуэя. – Он в отчаянии всплеснул руками. – Зачем же, ради всего святого, ты прибыл сюда?

– Позволь мне поговорить с твоим человеком, и я все объясню тебе.

Баллиол попробовал было спорить, но, наткнувшись на непреклонность Комина, сдался и показал на двери церкви.

– Что ж, пойдем, – напряженным голосом сказал он. – Дунгал наверняка будет у могилы отца. Он не отходит от нее ни на шаг.

Щурясь от яркого света после сумрака церкви, Баллиол повел гостя по монастырю. Полуденное солнце оказалось жестоким к его лицу, высветив темные круги под глазами и подчеркнув опущенные уголки рта и зажившие оспины на щеках после перенесенной в детстве болезни. В свои тридцать семь он выглядел старше Комина, будучи на пять лет младше его, и дряблая кожа, усеянная пятнами, и поредевшие волосы сполна выдавали прожитые годы.

– А прочим хранителям хотя бы известно о том, что происходит в Галлоуэе? – в голосе Баллиола прозвучала мрачная злоба. – Или им все равно?

– Поначалу сообщения, поступавшие в Эдинбург, казались противоречивыми, но теперь уже все при дворе знают о нападении Брюсов.

– Ну, да, учитывая, что они даже не сделали попытки как‑то скрыть свои действия, – ответил Баллиол, сжав руки в кулаки. – Мне докладывали, что они маршируют по окрестностям с развернутыми знаменами. – Они шли по закрытым монастырским аркадам. Двое из послушников, помогавших монахам управляться по хозяйству, поливали во дворе цветы и кусты, опаленные июльским солнцем. – Иногда мне кажется, что вся Шотландия знала о том, что они делают.

– Они хотят опорочить тебя, – после паузы предположил Комин. – Думаю, именно этим мотивом они и руководствуются в своих поступках. Боюсь, что Брюсы каким‑то образом узнали о наших планах, когда мы стали получать первые сообщения. А теперь, с падением Бьюитла, я просто уверен в этом. У хитрой лисы Стюарта везде свои глаза и уши.

– Значит, тебе следовало быть более осторожным!

– Все равно наши намерения посадить тебя на трон не могли оставаться тайной долго, – скривился Комин. – Хотя, не исключено, мы бы оказались лучше подготовлены к борьбе с теми, кто противостоит нам сейчас, случись это открытие намного позже.

– Лорд Аннандейл борется за трон не для себя. Он объявил, что ведет борьбу от имени Норвежской Девы.

– Норвежской Девы?

– Так они называют внучку Александра, Маргарет. – Баллиол злобно уставился на своего зятя. – Скоро в нем будут видеть спасителя, а ко мне относиться как к какому‑нибудь разбойнику или предателю, который нарушил данную им клятву и намеревается отобрать трон у ребенка! Я могу потерять все, Джон!

– Еще ничего не кончено, брат, и на твоем месте я бы не сожалел о своей репутации. Лорд Аннандейл собственными руками создает себе дурную славу. Своей агрессией в Галлоуэе Брюсы угрожают безопасности всего королевства. И уж я постараюсь, чтобы растущее недовольство их действиями пошло нам на пользу.

Баллиол не ответил, а лишь погрузился в мрачное молчание, когда они вышли из арочного прохода на закрытую галерею, которая вела к воротам в стене монастыря. Вокруг колыхались в жарком мареве желтые поля, а в воздухе роились насекомые. Двое мужчин зашагали к кладбищу, начинавшемуся за высокой церковной башней, стены которой, сложенные из красного кирпича, отбрасывали тень на ряды деревянных крестов. Когда они подошли ближе, Комин заметил молодого человека, сидящего у кучи свежевырытой земли.

При их появлении юноша поднялся на ноги.

– Милорд, – сказала он, поклонившись Баллиолу и вопросительно глядя на Комина. – Я выполняю свои обязанности. Клянусь, что молитвы за отца не мешают исполнять порученное мне дело.

– Я здесь не для того, чтобы наказывать тебя, – отозвался Баллиол. – Этот человек – мой зять, сэр Джон Комин, юстициар Галлоуэя и лорда Баденоха. Он желает поговорить с тобой.

Когда молодой человек вновь взглянул на него, Комин обратил внимание, как ввалились у того глаза. Он выглядел так, словно не спал уже несколько дней. Комин решил, что перед ним юноша, который вот‑вот должен превратиться в молодого мужчину. Он жестом приказал молодому человеку следовать за собой, подальше от могилы.

– Тебя зовут Дунгал, верно?

– Да, сэр, Дунгал Макдугалл.

– Расскажи мне о штурме Бьюитла, Дунгал.

Комин внимательно слушал, пока юноша рассказывал. Голос его, поначалу робкий и срывающийся, становился все тверже и звонче, пока, наконец, не стал хриплым от сдерживаемой ярости, когда он дошел до сцены убийства своего отца графом Карриком.

– И ты пришел сюда, чтобы рассказать сэру Джону о том, что произошло с Бьюитлом? – поинтересовался Комин, когда Дунгал закончил свой рассказ.

– Не сразу, – отвечал юноша. – Остальные мужчины, которых освободили, направились в аббатство Влюбленных Сердец, чтобы рассказать обо всем сэру Джону и леди Дерворгуилле. Я поручил тело своего отца их заботам, а сам добровольно вызвался наблюдать за замком, чтобы посмотреть, куда Брюсы пойдут дальше.

– И сколько времени ты провел так?

– Десять дней.

– И за это время Брюсы не двинулись с места? – Комин повернулся к Баллиолу. – После захвата Вигтауна и Дамфриза Брюсы оставили в обеих крепостях гарнизоны, а сами двинулись дальше. Совершенно очевидно, что в Бьюитле их что‑то задержало.

– Прибыл всадник, – медленно проговорил Дунгал, глядя на Комина. – Кажется, на четвертое утро после взятия замка. Я хорошо его рассмотрел из своего укрытия в лесу. Его впустили сразу же. – Дунгал склонил голову перед Баллиолом. – Прошу простить, я позабыл об этом. – Взгляд юноши переместился на могилу отца.

– У этого всадника был герб?

– У него был золотой щит с полосой в сине‑белую клетку.

– Герб Стюартов, – тут же заметил Баллиол.

Комин постарался подавить свое растущее раздражение, убедившись, что все‑таки сенешаль каким‑то боком замешан в этой истории.

– Все совпадает, – сухо проговорил он. – Полагаю, от этого всадника Брюсы узнали то, что уже известно всем нам при дворе, и именно поэтому взяли передышку. – Он жестом пригласил Баллиола следовать за собой. – Думаю, время битв закончилось, – негромко заявил он, когда они зашагали по неровной земле между могилами. – Пока что, – Комин остановился, отойдя на некоторое расстояние от Дунгала и повернувшись лицом к Баллиолу, – об этом еще не знают, но вскоре все станет известно. Именно поэтому я и приехал. Хотел сообщить тебе лично.

– И что же ты хотел мне сообщить?

– Королева беременна, Джон.

Баллиол остановился, как громом пораженный.

Комин, тем временем, продолжал:

– Должно быть, она понесла всего за несколько недель до смерти Александра. Повитуха, осматривавшая ее, утверждает, что королева уже на пятом месяце. Признаки беременности были заметны намного раньше, но ее недомогание наверняка списали на скорбь от потери короля.

– Выходит, все напрасно? Весь этот риск. И все зря? – Баллиол уставился на Комина, и лицо его исказилось от ярости. – Я потерял свой дом и своих людей. Свое уважение!

– Ничего еще не кончено, – резко бросил Комин.

– Разумеется, а как же иначе? Это ведь не какой‑то ребенок при чужеземном дворе. Он станет законным наследником короля!

– Да, но этим ребенком, мальчик он или девочка, будет руководить регентский совет до его совершеннолетия, – Комин впился в лицо Баллиола напряженным взглядом, заставляя шурина посмотреть на него. – У нас еще есть время.

Покрепче перехватив поводья, Роберт потянул их на себя, заставляя Айронфута задрать голову, когда конь воспротивился его воле. Юноша выругался сквозь стиснутые зубы, воспользовавшись словечком, которому его научили молочные братья в Ирландии, а потом опустил копье в позицию.

– Подбери повод! – рявкнул Йотр.

Пробормотав ругательство еще раз, уже в адрес своего учителя, но не сводя при этом глаз с цели, Роберт вонзил каблуки в мускулистые бока скакуна. Айронфут помчался вдоль берега, быстро перейдя в галоп. Мальчик съежился и подался вперед, чтобы выдержать яростный ритм. На него стремительно надвигался щит, прикрепленный к одной стороне столба с вращающейся перекладиной для удара копьем. Мешок с песком, висящий на другой стороне перекладины, покачивался в ожидании. Резко подав вперед руку, Роберт нанес удар. Боль обожгла пальцы юноши, и в последний момент он промахнулся. Он промчался мимо тренировочного столба, пронзив копьем воздух над щитом.

Роберт потянул поводья, заставляя Айронфута, по‑прежнему мчавшегося вперед, повернуть к морю, которое сегодня было бирюзовым. Йотр выкрикивал команды. Упершись ногами в стремена, Роберт откинулся назад, вынудив коня остановиться столь резко и неумело, что едва не вылетел при этом из седла.

– Плохо, – выкрикнул Йотр. – Еще раз.

Роберт выпрямился в седле, удерживая коня и обретая равновесие. Он тяжело дышал, а боль в пальцах казалась невыносимой. На два из них была наложена шина, отчего держать копье ему было неимоверно трудно. Во время очередного тренировочного занятия неделю тому он ударил копьем в столб под неправильным углом и с такой силой, что пальцы выгнулись назад и сломались. Он задержался на месте, не обращая внимания на выкрики Йотра, командовавшего ему повернуть, наслаждаясь прохладным, соленым ветром. Был уже сентябрь, но жара стояла поистине июльская. Долгое лето въелось в его кожу, а день его двенадцатилетия пришел и ушел без единого доброго слова от отца или деда. Обоих не было вот уже три месяца. Роберт жалел о том, что не может быть с ними, служа своей семье, но он знал, что еще не готов. Пока не готов. Опустив копье в позицию, юноша повернул коня и встал на одну линию с целью. Решительный и напряженный.

– Соберись! – крикнул ему Йотр.

Роберт ударил каблуками в бока коня. Замок Тернберри вырастал перед ним, но лишь как тень с короной неба над ним, а все внимание мальчика было сосредоточено на маленьком щите, летевшем ему навстречу. Крикнув, он выставил вперед руку и попал, на мгновение слившись с конем воедино. Наконечник копья ударил щит в самый центр с громким звуком «цок!», и цель оказалась отброшенной в сторону. Вращающаяся балка развернулась очень быстро. Роберт пригнулся, ожидая, пока над его макушкой просвистит мешок с песком, но они с конем уже миновали тренировочный столб. Мальчик широко улыбнулся, ликуя.

– Хорошо, мастер Роберт. Еще раз.

Не давая Айронфуту перейти на рысь, Роберт послал его по широкой дуге, собираясь для еще одного, очередного, удара, намереваясь исполнить его так же, как и последний. Боевой конь шел под ним очень хорошо, повинуясь каждому движению поводьев, каждому прикосновению коленей. Роберт словно вновь скакал на своем иноходце, только сейчас это было намного интересней, так, что захватывало дух. Щит развернулся почти в прежнее, начальное, положение. Роберт пришпорил коня, переводя его в галоп, и привстал на стременах. Прицелился. С воды донесся пронзительный крик и заполошное хлопанье крыльев – две чайки сцепились из‑за добычи. Айронфут запрокинул голову при столь пронзительных звуках, а потом отвернул в сторону и понесся во всю мочь по берегу.

Они мчались по песку, все дальше от бегущего вслед за ними Йотра, через дюны и торфяники, окружающие замок. Роберт, сообразив, что Айронфут не собирается останавливаться, отбросил копье в сторону. Лошадь вдруг одним прыжком пересекла узенький ручеек. Когда Роберта швырнуло вперед, обе его ноги вылетели из стремян. Выпустив уздечку, он вцепился в высокую луку седла перед собой. А конь неутомимо мчался вперед, направляясь к поросшим лесами холмам позади Тернберри. Роберт держался как мог, стараясь приподниматься в такт с конем и нащупать поводья, пока ноги его бесцельно болтались по сторонам. Деревья приближались с угрожающей быстротой. И вот, в мгновение ока, мальчик оказался под сплошным навесом зелени, и ветви в опасной близости замелькали над головой.

Скакун неумолимо мчался вперед, углубляясь все дальше и дальше в лес. Ветка хлестнула Роберта по лицу, обжигая щеку, как огнем. Он пригнулся к шее лошади и зажмурился, чтобы следующий сук не оставил его без глаза. Подавшись вперед, он попытался поймать поводья. Пальцы зацепили их, но удержать не сумели. Мальчик вскрикнул, качнувшись в сторону, когда Айронфут резко повернул, чтобы не налететь на дерево. Крик Роберта перешел в вопль, когда его колено на всем скаку зацепило пролетавший мимо ствол. Забыв обо всем от боли, он не заметил надвигавшейся ветки. Она врезалась в него с такой силой, что он вылетел из седла. Роберт больно ударился о землю, подняв тучу пыли и ворох листьев. Айронфут продолжал нестись сломя голову, проламываясь сквозь деревья, а наездник одиноко и неподвижно лежал на траве.

Перед глазами у Роберта заплясали круги. Он попытался открыть их и поморщился от яркого света. Чуть повернув голову, он понял, что лежит на поляне, по краям которой росли безжалостно растоптанные папоротники. По стволам деревьев, плотным кольцом обступивших поляну, карабкался лишайник, плотоядный и ядовитый. Что‑то ползло по лицу Роберта. Он чувствовал, как оно добралось уже до щеки. Но, когда мальчик попытался приподняться на локте, голова его чуть не лопнула от боли, и он испугался, что сейчас его стошнит. Откинувшись на спину, Роберт ждал, пока к нему вернется зрение. Высоко над головой ветви деревьев переплетались с лучами света. Поднеся руку к лицу, он коснулся лба. Кончики пальцев обагрились кровью. Когда грохот в голове сменился монотонным тупым стуком, юноша ощутил, как в теле его расцветают и другие костры боли. Колено горело огнем. Упершись обеими руками в землю, Роберт приподнялся, задыхаясь от усилий. Сломанные пальцы пульсировали нестерпимой болью. Штаны на колене были порваны, края ткани вывернулись наружу и потемнели от крови. В разрывы он видел кожу, ноющую и влажную. Мальчик огляделся по сторонам, пытаясь определить, где находится. Деревья обступали его со всех сторон, образуя непроницаемую зеленую стену. На берегу он тренировался во второй половине дня, а сейчас на землю уже опускались медно‑рыжие сумерки. Роберт вдруг понял, что в окружающем его лесу стоит тишина. Он слышал, как трещат на ветру сучья и шелестят листья, но здесь не было ни птичьих песен, ни шуршания мелких зверьков в густом подлеске. И тогда он услышал этот звук – низкое протяжное рычание.

Глянув влево, Роберт увидел, как стебли папоротников шевельнулись. Голова его испуганно дернулась, когда он вновь услышал рычание, на этот раз справа. Приподнявшись на локтях и борясь с подступавшими волнами боли, он попытался встать, но потом замер, когда папоротники раздвинулись и между ними показалась огромная черная морда зверя. На мгновение мальчику показалось, что это волк, но, заметив угловатую челюсть и квадратную, лобастую голову, он понял, что перед ним – гончая. Губы ее раздвинулись, обнажая коричневые десны и оскаленные белые клыки. Мускулы под шерстью на плечах плавно перекатывались, когда она двинулась к нему, пригнув голову. Из кустов справа от юноши показалась еще одна собака, и ее покрасневшие глаза уже застилало бешенство. Роберт попытался отогнать обеих строгим окриком, но от этого их рычание стало еще глубже. Пальцы его принялись шарить по траве в поисках камня, палки, чего угодно. И вдруг из‑за деревьев прозвучала резкая команда, и собаки тут же припали на брюхо, а та, что с налитыми кровью глазами, даже заскулила.

На поляну вышла старуха, с трудом продираясь сквозь подлесок, держа в одной руке искривленный посох, а в другой – кожаный мешок. На ней была коричневая накидка, полы которой усеивали иглы шиповника и комья грязи. Ее волосы густой волной ниспадали на спину, темные внизу, но изрядно побитые серебром у корней. В них запутались мелкие веточки и листья. Лицо пожилой женщины казалось грубым и жестоким. Острые скулы нависали над тонкими губами, разучившимися улыбаться, а выше переходили в большой и открытый лоб, который избороздили морщины пота и пыли. Роберт уже видел ее однажды в этом лесу, и еще раз, давным‑давно, в деревне. Она была колдуньей из дома в долине, а собаки, с обожанием глядевшие на нее, были теми самыми, что когда‑то преследовали его с Найаллом.

Завидев его, женщина остановилась, недоуменно нахмурившись. Она прошипела что‑то сквозь зубы, отчего в животе у Роберта образовался ком, но эти звуки были адресованы не ему. Заслышав их, собаки тут же вскочили с земли и длинными прыжками помчались к ней. Когда же старуха подошла к нему, Роберт увидел, как в мешке у нее что‑то шевелится – какие‑то прутики или черви скользили по стенкам кожаного мешка. Прислонив свой посох к дереву, она наклонилась над ним, протягивая иссохшую руку. Роберт отпрянул – его испугал исходивший от нее запах, но еще больше тот факт, что она может коснуться его. Глаза женщины превратились в щелочки.

– Ну, можешь оставаться здесь, – выплюнула она, – и пусть тебя сожрут волки.

Ее гэльский был свободным и чистым, словно она никогда не говорила на другом языке. Он был намного богаче его собственного, ведь мальчик привык изъясняться с рождения на французском, шотландском, латыни и гэльском. Подхватив на ходу клюку, она заковыляла к кустам, и собаки последовали за нею. Когда Роберт попробовал приподняться, колено снова отозвалось острой болью.

– Подожди!

Женщина продолжала удаляться от него. Она уже почти скрылась из виду, и ветви кустов смыкались за нею.

– Пожалуйста!

Воцарилась тишина, а потом подлесок раздался, и она появилась вновь. Роберт протянул ей руку. Не говоря ни слова, женщина ухватилась за нее. Неожиданная сила ее пожатия удивила его. Он поднялся быстро, слишком быстро, и едва сумел сдержать крик, наступив на больную ногу.

– Держи! – хрипло проворчала она, протягивая ему клюку.

Роберт взял ее, и в памяти у него тут же всплыла некогда виденная в книжке картинка, когда колдун чертит кончиком вот такой палки круг на земле, а из дыма и пламени в самом его центре возникает черный демон. Он бы даже не удивился, окажись палка не палкой, но она была простой деревяшкой на ощупь. Навершие клюки еще хранило тепло ее рук.

И вот так, со старухой, поддерживавшей его за руку с одной стороны, наваливаясь всем весом на ее палку с другой, он медленно побрел. Собаки умчались куда‑то вперед. Вскоре деревья впереди поредели и расступились, а склон перешел в тенистую аллею. И только увидев дом под горой, Роберт сообразил, что Айронфут умчал его в лес намного дальше, чем он полагал. Морщась от боли при каждом шаге, он задрал голову, разглядывая дуб, возвышавшийся над хижиной. Теперь, вблизи, он мог получше рассмотреть странные паутинчатые сооружения, свисающие с его ветвей. Паутинка представляла собой веточки, очищенные от коры и листьев, их белые, переплетенные между собой лапки образовывали грубые подобия клеток. Внутри каждой висели на плетеных шнурках какие‑то предметы, похожие на бесформенных пауков. Роберт разглядел клочок желтой ткани, крошечный серебряный кинжал с потемневшим лезвием, истрепанный и рассохшийся свиток пергамента, но тут женщина распахнула дверь хижины, и они вошли внутрь.

В центре комнаты трещал и плевался искрами костер, отбрасывая по углам ломкие янтарные тени. У огня, высунув языки и поводя боками, уже лежали собаки. Когда глаза Роберта привыкли к изменчивой игре света, он обратил внимание на то, что в комнате полным‑полно всякой всячины. С потолочных балок свисали кастрюли и сковородки, так что иногда женщине приходилось нагибаться, чтобы не задеть их головой. Промежутки между ними занимали пучки трав и цветов. Роберту даже показалось, что он вдруг очутился в волшебном месте, где все растения растут вверх ногами. От сильного землистого запаха у мальчика закружилась голова. У дальней стены лежал соломенный тюфяк с грудой меховых одеял на нем. Перед ним на полу валялись черепа и кости – животных, решил он после некоторого размышления. Здесь была гладкая галька с берега, кухонные принадлежности из камня и железа, и даже пара чучел птиц, глаза которых сверкали, подобно бусинам. Но самым удивительным открытием оказалась стопка книг, сложенных в углу рядом со шкурами. Некоторые выглядели очень старыми, с отвалившимися обложками и распавшимися переплетами. Роберт метнул настороженный взгляд на женщину, которая водрузила свой шуршащий и попискивающий мешок на полку рядом с выстроившимися в шеренгу глиняными горшками и коллекцией устрашающего вида ножей, и стал потихоньку подбираться к книгам. Они заинтриговали его. Роберта, равно как и его братьев и сестер, научили читать и писать – но это занятие считалось более подходящим для клириков, благородного сословия и некоторых особо состоятельных купцов и торговцев. А женщина никак не вписывалась ни в одну из этих групп. Впрочем, и к любым другим отнести ее было никак нельзя; это была состоятельная особа, живущая в глуши в полном одиночестве.

Колдунья вышла из тени с табуреткой в руках, которую и поставила перед огнем.

– Бригитта!

Роберт вздрогнул от неожиданности, когда груда меховых одеял на тюфяке рассыпалась, и оттуда на свет вылезла чья‑то фигурка. Это оказалась та самая девчонка, которую он некогда преследовал до самого дома. Она смачно зевнула и встала с постели, расправляя складки своего серого платья. Большие глаза девочки остановились на нем, и в них появилось удивление.

– Садись, – приказала женщина Роберту, беря в руки клюку, – и принеси мне воды, – на одном дыхании закончила она, обращаясь уже к девчонке.

Date: 2015-09-27; view: 301; Нарушение авторских прав