Письмо первое: «Изгой»

14 февраля

Любимая мамочка!

Сейчас снаружи гремит гром и сверкают молнии, напоминая мне о том, как я, еще маленькая, в страхе укрываюсь одеялом с головой, потому что рядом не было мамы и некому было утешить меня.

И когда я наконец почти смирилась с тем. что тебя нет. отец вдруг признался, что ты жива! Он дал мне твой адрес и сказал, что я могу написать тебе.

И тут же гроза стала моей лучшей подругой, а молнии превратились во вспышки фотокамер, снимающих мое счастье. «Наконец‑то! – сказала я себе. – Наконец‑то я смогу быть вместе с мамой!»

Невероятно, но это так. Я так долго хотела увидеть тебя, и это скоро случится. Я приеду к тебе ровно через месяц. После стольких лет я увижу тебя! Эта мысль переполняет меня немыслимым счастьем. Но немного огорчает тот факт, что ты совсем не знаешь меня.

Недавно я начала писать роман, чтобы ты могла лучше узнать и понять меня. Роман основан как раз на тех чувствах, что я испытывала, думая о тебе все эти годы. Если бы ты знала, мамочка, что я пережала, пока не нашла тебя! Я возражала Иным, пересекала океан и даже говорам с розой.

Очень хотелось бы прислать тебе копию рома‑ па, но он еще не закончен. Я все равно поделюсь им с тобой‑решила писать тебе раз в неделю и рассказывать о моем пути к тебе. Я разделила его на три части и назвала их «Изгой», «Путь в сад» и «Голос розы». А последняя часть – «Возрождение» – начнется тогда, когда мы с тобой снова будем вместе.

Начну с первой части.

Я била еще совсем маленькой, когда впервые задала себе вопрос: «А почему у меня нет мамы?»

И сколько ни пыталась, никогда не могла ответить на него.

Однако если есть вопрос, то должен быть и ответ. И поскольку вопрос касался меня, то и ответ должен был быть во мне. Разумеется, в том возрасте я еще не могла так рассуждать, но временами, казалось, слышала голос своего сердца.

«Не спрашивай, почему у тебя нет мамы, – говорило мне сердце. – Задавай правильный вопрос: „Где моя мама?“ Спроси Того‑Кто‑Знает.»

Тот‑Кто‑Знает… Тот‑Кто‑Знает… Тот‑ Кто‑Знает… Может, мой папа?

– Па, где моя мама?

После долгой паузы он наконец ответил:

– Твоя мама у Господа, дитя мое.

Я сразу поверит. Ведь Господь живет в самом лучшем месте на свете, значит, и моя мама должна жить там.

– А где живет Господь? – тут же спроста я.

Отец посмотрел на меня, словно я задаю самый странный вопрос на свете.

– Я не знаю, – тихо ответил он.

В надежде, что Иные знают, где ты, я спроса! а их.

– Вы знаете, где моя мама?

– Она больше не существует. – ответили они.

– А что это значит?

– Она умерла, и ее больше нет.

Но разве так может быть? Что ты «умерла» и что тебя «больше нет»? Как они могут говорить, что тебя нет, ест я чувствую тебя? И снова сердце подсказало мне: «Если ты чувствуешь маму, значит, она есть, она существует».

И я пошла к Иным, чтобы сказать им:

– Моя мама жива!

И тогда они ответили мне по‑другому:

– Твоя мама очень далеко.

Но и этот ответ не убедил меня, потому что я чувствовала, что ты близко.

На этот раз они сказали так:

– Ты увидишь маму в другом мире.

Нет, подумала я. Должен быть настоящий ответ.

– Тогда пойду искать Господа, – сказала я себе и спросила Иных, знают ли они, где Он. Если я узнаю, где Он, то узнаю, где ты. Но скоро я поняла, что люди имеют смутное понятие о Боге. Одни говорили: «Бога нет.+, другие: *Мы не знаем, где Бог», третьи: «Бог рядом с тобой, но увидишь ты его только в другом мире».

И я опять чувствовала, что должен быть настоящий ответ. Но все эти ответы показы‑ ваш, что я на верном пути, ведь на вопросы «Где Бог?» и «Где моя мама?» Иные отвечали одинаково, а значит, ты действительно с Богом. И в самом деле, недавно я поняла, что этапы моих поисков тебя не слишком отличаются от моих поисков Бога.

Что ж, мама, время шло, и, заметив, что я вся поглощена поисками тебя. Иные Пытались отвлечь меня от них. Они давали мне разные игрушки, например, погремушки. На какое‑то время это отвлекло меня. но быстро надоело. Тогда Иные стали приносить новые игрушки, более яркие и привлекательные. гораздо более дорогие…

Тогда я подумала, что, может быть, если мои игрушки будут постоянно меняться, если мне всегда будут дарить все самое лучшее, то это будет отвлекать меня всю жизнь. Но ведь это совсем не то, чего я хотела на самом деле. Я хотела увидеть свою маму!

Какая игрушка могла осчастливить меня, если тебя не было? А если бы ты была рядом, то какое имело значение, есть ли у меня игрушка или нет?

В общем, мне удалось вырваться из плена игрушек, но вскоре мои поиски тебя опять приостановились. Сейчас объясню, мама…

Я подрастаю, и Иные обращали на меня все больше внимания. К сожалению, они восхищались мной. Я говорю *к сожалению*, потому что ах восхищение мне нравилось и я всячески пытаюсь вызвать его снова и снова, но это отвлекло меня от главной мечты жизни – найти тебя.

Я чувствовала, что, если буду продолжать спрашивать Иных о тебе, они отвернутся от меня. Потому я прекратила поиски и вместо этого наслаждалась теплом их улыбок.

А Иные нее продолжат осыпать меня стрелами одобрения и обожания – ядовитыми стрелами, как я потом поняла.

«Ты особенная: такой, как ты, больше в мире нет». Когда они говорит мне это, сладкий яд их стрел отравлял мою кровь.

Временами я сомневалась в правдивости их слов, часто спрашивая себя: «А я действительно такая особенная?» По поскольку имение Иные заставили меня поверить в свою уникальность, я не могла ответить на тот вопрос без них Словно зеркало моей души разбилось и я могла сидеть себя только в отражении лее слов.

Мне все время хотелось быть в их обществе, чтобы, когда бы я ни спросила: «А я действительно такая особенная?», они всегда отвечали: «Да, ты действительно особенная. Такой, как ты, нет больше во всем мире!»

Мне никогда не надоедало задавать один и тот же вопрос и получать на него один и тот же ответ. Как соленая вода вызывает жажду у того, кто пьет ее, так и обожание Иных вы бываю У меня потребность слушать их.

Хуже того – чтобы не утратить их одобрения, я стала жить так, как они от меня ожидали. и вскоре поняла, что живу житью, которую выбрали для меня Иные, а не той, о которой меч‑ тала сама.

И снова сердце подсказало мне: «Ты несчастлива».

И то бит правда. Я так разочаровалась в себе. что больше не получат удовольствия от восхищения Иных. Именно это даю мне силы возобновить поиски тебя.

– Где моя мама? – спросила я Иных.

И они давали все те же старые ответы: «Твоей мамы больше нет», «Она далеко», «Ты увидишь ее в другом мире».

– Нет! – сказала я. – Вы так не думаете.

– Но это то, что мы слышат от других.

– А ест другие ошибаются?

– Мэри, оглянись вокруг! Ты не увидишь ни Бога, ни свою маму. Ест бы тебе было суждено встретить их в этом мире, ты бы увидела их.

– Если бы я смотрела только глазами, то давно потерялась бы в вашем сумрачном мире.

– Похоже, ты стаю совсем взрослой. Это здорово.

– Вовсе я не взрослая, – отвечала я. – Я маленькая! И всегда ею останусь!

Однако все мои возражения не могли привести меня к тебе, мама, нужно было найти дорогу. Второй этап моих поисков начался, когда во сне ты указала мне путь. Ты поведала мне, где я могу найти Того‑Кто‑Знает. Гораздо позже. уже в реальной жизни, этот человек возьмет меня за руку и проведет по пути, который ты указам, и мы с тобой будем вместе в этом мире.

Надеюсь описать тебе мой сон в следующем послании.

Люблю тебя.

Мэри.

Одетая в зеленый костюм, который всегда очень нравился маме. Диана шла по траве к ее могиле.

Когда она подошла поближе, то вдруг увидела у надгробия матери женщину с длинными каштановыми волосами. Надгробие было единственным здесь, под огромным платаном, поэтому Диана не могла ошибиться и прийти на чужую могилу. Да и день был обычный, кто же пришел сюда так рано?

Может, это она?

Диана в замешательстве остановилась, рассматривая незнакомку.

«Кого ты боишься?» – пристыдила она себя и медленно двинулась к могиле, чувствуя, как колотится сердце. Уже через несколько шагов она едва дышала, но не останавливалась. Женщина не обернулась, даже когда Диана подошла к ней совсем близко.

К своему облегчению, она узнала мисс Джонсон, подругу матери и ее спутницу во всех поездках и путешествиях. Диана последний раз видела ее на похоронах. Несмотря на то что мисс Джонсон была одной из ближайших подруг мамы, они не часто виделись, поскольку та жила в Нью‑Йорке.

Диана тихонько тронула се за плечо.

– Рада видеть вас, мисс Джонсон.

– Диана, дорогая, как ты? – Мисс Джонсон обняла ее. – С тобой все в порядке? Я столько раз звонила и не могла застать тебя… Оставила сообщения менеджеру отеля, и она сказана, что у тебя все хорошо, но…

– Извините, что не перезвонила, мисс Джонсон. Сейчас мне уже лучше. – Диана опустила взгляд на желтые розы, которые мисс Джонсон принесла на могилу. – Какие красивые…

Мисс Джонсон рассеянно кивнула.

– Диана, у меня назначена деловая встреча, а днем я улетаю обратно в Нью‑Йорк. Было бы замечательно, если бы ты поехала со мной.

– Благодарю, мисс Джонсон, но у меня здесь столько дел…

– Как скажешь, дорогая, но не забывай, что я всегда рада тебя видеть. И вот что… Диана, с тобой правда все в порядке? – Она осеклась, увидев лицо Дианы. – Девочка моя, знаю, что мне не следует говорить тебе это, но все равно скажу… Твоя мама всегда гордилась тобой.

– Я просто не была готова к этому, мисс Джонсон. Все случилось так быстро… Еще пять месяцев назад все было хорошо. Даже когда она болела. Мама никогда не вела себя так. словно ей осталось всего несколько месяцев. Она никогда не позволяла себе выставлять напоказ свои страдания и никогда не спрашивала: «Господи, почему именно я?!» – Глаза Дианы наполнились слезами. – Но я не могу быть такой сильной, как она. Каждое утро я просыпаюсь и задаю себе один и тот же вопрос: «Почему она? Почему именно моя мама?» Она была не только моей доброй мамой, она для всех окружающих была словно солнышко.

– Да, – едва слышно прошептала мисс Джонсон. – Она была именно солнышком для нас всех.

– А мне тогда не хотелось купаться в лучах се популярное! и, быть лишь ее отражением… И вот, когда все могло измениться, она умерла…

– Измениться?

Теперь Диана кивнула.

– Я чувствую, что мне нужно взглянуть на жизнь се глазами, постичь ее душу, ведь именно там спрятано сокровище, до которого я никак не могла дотянуться. – Она вдруг слабо улыбнулась. – Бываю, я поддразнивала ее и говорила: «Если у меня есть такое же сокровище, как у тебя, мама, то дай мне ключ от него». А она показывала мне пустые руки и говорила: «У меня его нет, он у тебя». – Диана тяжело вздохнула. – Мне нужен этот ключ. мисс Джонсон. Я хочу быть такой, как моя мама. Или хотя бы стать достойной ее. Знаете, что я иногда чувствую? Ей не стоило позволять мне идти своим собственным путем и учиться на собственных ошибках. Лучше бы она не принимала меня такой, какая я есть. Лучше бы она лепила меня но своему образу и подобию, как это делают другие матери. Я просто хотела быть маминой дочкой, правда, очень хотела.

Она всхлипнула, и мисс Джонсон обняла се.

– Диана, дорогая, ты и есть мамина дочь. Ты похожа на нее так, как ни одна дочь не похожа на свою мать! И никогда в этом не сомневайся. Может, мне следует проводить с тобой больше времени. Ты только не подумай, что я просто утешаю тебя, поверь, твоя мама много рассказывала о тебе. А уж она знала тебя лучше, чем ты сама себя знаешь.

Диана понемногу успокоилась.

– А что рассказывала обо мне мама? – тихо спросила она.

– Когда мы в прошлом году ездили с ней в Александрию, она много говорила о тебе.

О том, что ты больше не довольна собой, тебе хочется чего‑то большего, и что с каждым днем ты все становишься все печальнее.

– Да. – прошептала Диана. – Я действительно так чувствовала себя год назад, но мне казалось, что никто этого не замечает, особенно мама. Я не хотела, чтобы она расстраивалась… Да разве от нее что‑то можно было скрыть? Она читала мои мысли… Почему она мне ничего не говорила? Ведь она. наверное, была огорчена…

– Огорчена? Да нет же! Когда она сказала мне об этом, глаза у нее блестели.

– Блестели?

– Да, она была очень рада этому и даже добавила: «Похоже, моя дочь становится совсем взрослой». Она собиралась пригласить тебя на «Октябрьские дожди».

– «Октябрьские дожди»? Эти таинственные путешествия, в которые вы с мамой отправлялись каждый октябрь?

Мисс Джонсон кивнула.

– Я всегда хотела поехать с вами, – вздохнула Диана. – Но мама не разрешала. А когда по возвращении я спрашивала у нее, как прошла поездка, она всегда отвечала одно и то же: «Мы слушали, и мы обновились». – Она умоляюще посмотрела на мисс Джонсон. – Раньше я интересовалась из чистого любопытства, но несколько лет назад мне начало казаться, что это не просто поездки для развлечения, а нечто большее. Мама словно бы заряжалась светом в них. И мне казалось, что я буду лучше понимать маму, если узнаю о них побольше. Вы единственная. кто может помочь мне в этом, мисс Джонсон. Скажите, что вы делали в Александрии? Или в Афинах, Иерусалиме, Сарабайе…

Мисс Джонсон опустила глаза. Она уже жалела, что сама затронула эту тему.

– Мне всегда нравилось, как твоя мама умела все выразить кратко, в двух словах: мы слушали, и мы обновились.

Диана поняла, что настаивать бесполезно.

– Понимаю… Но позвольте задать вам один вопрос.

– Надеюсь, не такой трудный, как первый? – улыбнулась мисс Джонсон.

– Где моя мама, мисс Джонсон? Где она? Я хочу знать, что с ней случилось. Думаю, вам известно об этом больше, чем мне…

– Видишь ли, Диана, – заговорила мисс Джонсон после небольшой паузы. – Когда я впервые встретила твою маму, ты все время задавала один и тот же вопрос. Ты спрашивала, где твой отец. А твоя мама всегда отвечала: «Твой отец с Господом, дитя мое».

Едва услышав эти слова, Диана вдруг поняла, что вопрос, который она задавала, похож на тот, которым столько лет терзалась Мэри. Интересно, почему мисс Джонсон так ответила? Но поскольку Диана не знала, известна ли мисс Джонсон правда об отце, то не стала упоминать и о Мэри.

– Так утешают ребенка, потерявшего свою мать. Но я не ребенок, мисс Джонсон, и вы можете сказать мне все как есть. Скажите, моей мамы больше нет?

– Детям не всегда лгут, чтобы утешить. Где бы ни была твоя мама до того, как умерла, она и сейчас там. с Богом.

Диана опустила глаза. Тогда мисс Джонсон взяла се за руку.

– Я оставлю тебя наедине с мамой. И помни, что в нашем доме всегда есть место для тебя.

Диана обняла ее.

– Спасибо, мисс Джонсон. Я приеду, как только смогу. Удач и вам.

10

Когда мисс Джонсон ушла, Диана присела у могилы и, сложив руки на груди, горячо помолилась. Хотя она не верила, что мать слышит се, она все равно говорила с ней.

– Мама, ты знаешь, что сказала мисс Джонсон? Она сказала, что я так похожа на тебя, как ни одна дочь не похожа на свою мать. Она такая добрая. Правда, я полагаю, что ей просто не все известно…Вчера я просмотрела письма Мэри, но снова отложила их. Может, уже и поздно, но я помню о своем обещании. А вот выполнить его не могу. Не спрашивай почему, мам, не могу и все. И еще мне интересно, что ты думала, когда читала письма Мэри? Что мы одно целое, да? Или что Мэри душевнобольная? А может, ты назвала ее особенной только для того, чтобы я не выдержала и все‑таки нашла се, пожелав увидеть, что в ней такого особенного? Что ж, мне действительно интересно узнать, что ты имела в виду под словом «особенная». Насколько я понимаю, оно означает «единственная и неповторимая», то есть, что в мире такой больше нет. Но ты ведь не это имела в виду, мама, правда? Ты ведь не хотела сказать, что Мэри больше достойна быть твоей дочерью, чем я? Впрочем, такого не может быть. Мэри безумна. Ты помнишь ее третье письмо? Как она слушала дыхание розы, как у псе в комнате дул ветер и все вокруг светилось. А разговор с розой? Что это, если не симптомы психического расстройства? Это же настоящие галлюцинации. Поверь, мама, я изучала психологию. В любом случае, даже написанного в первом письме уже достаточно, чтобы понять, что она не в себе. Может ли ребенок в таком возрасте иметь подобное восприятие жизни? А сон, о котором она рассказывает во втором письме? Где ты велишь ей пойти в какой‑то сад. с кем‑то встретиться и поговорить с розой, помнишь? И вот через столько лет она вдруг бросает все и делает то, что ты ей сказала. Находит кого‑то, кто учит се, как говорить с розами. Это, по‑твоему, правда? Как бы то ни было, за Мэри не волнуйся, мама. Я думаю, что у безумцев жизнь куда легче, чем у нас. Да и обо мне тоже не беспокойся. Возможно, я потому и страдаю, что все еще нахожусь в здравом рассудке и постоянно думаю о том, что потеряла тебя… Ноя все равно не сойду с ума. Я не стану убегать от реальности и выдумывать для себя сказочный мир. где все хорошо. Я ведь уже взрослая, мам, и такой останусь. – Диана поднялась. – Когда‑ нибудь я совладаю с этой болью и докажу, что я твоя дочь.

11

Вернувшись с кладбища, Диана легла в кровать и проспала большую часть дня. И хотя у нее было много дел – банковские выплаты, подготовка к выпуску из юридической школы, деловые встречи по поводу будущей работы и так далее – она все отложила на другой день.

Ей ничего не хотелось делать, но просто си‑ деть дома было тоже невыносимо, поэтому она Решила прогуляться по берегу и подышать чистым морским воздухом.

В парке было куда больше людей, чем накануне, но Диана нашла укромный уголок, чтобы посидеть в одиночестве, глядя, как дети бросают чайкам кусочки хлеба. Прогулявшись еще немного, она снова присела, на этот раз посмотреть, как солнце медленно садится в океан.

Домой она пошла коротким путем, в надежде увидеть старою попрошайку. Возможно, он даст ей ключ к загадочным словам, сказанным им вчера.

Он сидел на прежнем месте и точно так же, как накануне, разглядывал прохожих. Остановившись рядом, Диана в упор посмотрела на него, но, к ее удивлению, он не обратил на нее ни малейшего внимания, продолжая глазеть на прохожих, словно и не было вчера никакою разговора.

– Привет, что сегодня мне предскажешь?

Попрошайка, казалось, не понял ее.

– Я тебя знаю?

– А вы не помните? Это я…

– Я знаю, что это ты. Но кто ты?

Окончательно убедившись, что он просто подшутил над ней, Диана повернулась и пошла прочь.

Вскоре она увидела художника, увлеченного своей работой. На нем были все те же рваные на коленях джинсы и старая футболка. Его очередная картина ничем не отличалась от прежней, разве что гребни волн стали более пенными.

– Вы сегодня выглядите лучше, – заметил художник.

Очень тактичный способ начать беседу, подумалось Диане. Интересно, как же ужасно она выглядела вчера, если сегодня выглядит лучше?

– Не хотите взглянуть на картины?

– По‑моему, они не очень‑то отличаются от предыдущих.

– А то. что волны стали больше, не меняет картину?

– Меняет, конечно, – с сарказмом ответила Диана. – Вчера ваши картины были совсем другими. Я просто поражена. Всего несколько взмахов кисти, и вам удалось изобразить и норм, зарождающийся среди волн. Потрясающе!

– Прямо как у вас, да?

– Простите?

– Тот шторм, что зарождается среди волн вашей души.

Диана сникла.

– Извините… я не хотела быть грубой…

– Да ничего страшною. Ну а что вы действительно видите здесь?

– Ну… нет чаек, которые были на всех остальных картинах.

– Вы весьма наблюдательны.

– Мне часто говорят об этом.

Несмотря на старую одежду и довольно грубые манеры, художник, похоже, был образованным человеком.

– Вы студент? – спросила Диана.

– Нет.

– Значит, уже закончили учебу?

– Когда‑то я изучал экономику, но потом бросил.

Диана посмотрела на него, словно спрашивая: «Почему?»

– Я вовремя понял, что никогда не научусь рисовать, если буду слушать лекции по экономике.

– А разве нельзя было и рисовать, и учиться экономике?

– Я сделал это не из‑за того, что не хватало времени. Просто мне начало казаться, что каждая моя новая картина теперь хуже прежней.

– В каком смысле?

– Понимаете, как всякий художник, я выплескиваю на полотно все, что чувствую. И с каждым днем краски на картинах становились все бледнее. Я бросил учебу, чтобы не потерять цвет, если можно гак выразиться.

Лиана одобрительно кивнула и протянула ему руку.

– Я – Лиана.

Художник равнодушно пожат ей руку. Опять он вел себя так, словно она его абсолютно не интересовала. Сам он не представился и даже не сказал, что ему приятно познакомиться с ней. Не было смысла продолжать разговор, и без того затянувшийся, с тем, кто даже не захотел назвать своего имени. Пробормотав что‑ то о встрече, на которую якобы опаздывает, Диана попрощалась и ушла.

Но по пути домой она никак не могла забыть его слова о тускнеющих цветах. Художник потерял цвет, как Диана потеряла цвет своей матери.

Когда Диана исчезла из виду, попрошайка махнул рукой художнику. Накануне тот расспрашивал его об этой красивой девушке.

Старый бродяга тогда ухмыльнулся.

– Остынь, сынок. Все. что происходит между мной и клиентами, не остается здесь. Оно улетучивается. Спроси у нее сам. Она опять придет сюда… возможно, завтра… Но ты тоже хорош! Нашел, кого просить о помощи, старого глупого бродягу вроде меня. Ты красив, пожалуй, талантлив, зачем тебе моя помощь?

Художник смутился.

– Я заметил, что вы оба смотрели на меня, и, разумеется, мне стало интересно, почему вы это делали.

– Не смеши меня, сынок. Помнится, не у меня отвалилась челюсть, и не я широко раскрыл глаза, когда она только появилась здесь. Тут и предсказывать не надо. Ты хотел познакомиться с ней с той самой секунды, как увидел ее. Или, может, я ошибаюсь? Если да, то пусть чайки с твоих картин нагадят на мою глупую голову.

Художник еще больше смутился, извинился и ушел. Ему стало ясно, что старого хитреца так просто не разговоришь.

Но когда старик махнул ему рукой, у художника появилась надежда, что он все‑таки сможет что‑то узнать о Диане. Что ж, сегодня он сделает еще одну попытку и снова подойдет к старику.

13

Художник поставил на циновку бутылку фруктового сока, которую взял из холодильника в своем джипе. Вчера старик предупредил его, чтобы он не приходил с пустыми руками. И еще сказал, чтобы приходил попозже, когда людей в парке станет поменьше, чтобы не спугнуть возможных клиентов.

– Принимаете гостей?

– Всегда рад тем, кто хочет знать не слишком много.

– Ладно, понял, сегодня я не буду задавать столько вопросов. Но как вы догадались, что она снова придет сегодня? Дар предсказания?

Да. кстати, у меня нет четырех долларов, заранее предупреждаю.

– Ни в какие предсказания я не верю. – отметил старик. – Но люди хотят слышать то, что я говорю им. Что же делать? Сказать: «Поживете и сами узнаете»?

– Значит, вы на самом деле не предсказываете судьбу?

– Нет уж. извините, молодой человек, я уважаю свою работу. Судьба – это в данном случае название игры. Пепел, кувшин, вода – это лишь внешние атрибуты. Ты должен показать людям нечто впечатляющее, подобное тому, что они видят в кино. Даже если скажешь им правду, они не поверят, если ты не подашь се соответствующим образом. Предсказание – это всего лишь слова, а судьбу я читаю на их лицах. Там все написано, и, будь уверен, это у меня хорошо получается.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, например, я смотрел на лицо этой девочки, когда она говорила с тобой. И знаешь, что я увидел? Ей нравятся твои картины. А теперь вот тебе мое предсказание. Она придет опять.

– Но вы же не имеете в виду, что ее прогулки – это только предлог, чтобы увидеть меня?

Старик пожал плечами.

– Разве я могу знать ее мысли? Я ведь не психолог. я не знаю причин, только результат. Но оставим пока эту тему. Лучше расскажи мне что‑нибудь о себе. Девочка, конечно, потрясающая, но расскажи мне, кто ты есть. Или о том, что ты никто и тебя нет. Откуда ты пришел и куда идешь? У тебя на лице я читаю склонность к бродяжничеству.

– Да, что‑то в этом роде. Я из Сан‑Диего и зарабатываю здесь на билет обратно, рисуя на пляже. А эта картина – первая часть моего летнею цикла. Вообще‑то я должен был закончить ее вчера и быть уже за тридцать миль отсюда, но… Впрочем, ты знаешь.

– Никак не можешь закончить картину с тех пор. как увидел девчонку? Да уж, эта игра самая сладкая. Когда ты кого‑то поймал или тебя самого поймали, все идет наперекосяк, да? Но это же здорово, сынок, просто здоров! А картина пусть немного подождет.

Старик высыпал мелочь из кружки для пожертвований прямо на циновку и, налив из бутылки фруктового сока, поставил кружку перед художником. Сам он сделал добрый глоток из горлышка.

– А как там в твоем Сан‑Диего, можно что‑ нибудь накрутить человеку моей профессии?

– Честно говоря, не знаю. Да и не мой он, Сан‑Диего. Я вообще‑то из Нью‑Йорка. Учился в колледже в Бостоне, пока не бросил. Потом переехал к другу в Сан‑Диего.

И что твои предки сказали, когда ты бросил колледж? Слыхал, что выпускники колледжей зашибают хорошие деньги.

– А в семье и не рассчитывали на мою финансовую помощь. У них и так все в порядке с деньгами. Но они ожидали от меня большего. надеялись, что я стану успешным банкиром или еще кем‑нибудь в этом роде. Но дело в том, что я бросил Гарвард, и это вызвало огромный скандал. Впрочем, иного пути для меня не было – я должен рисовать, это я знаю точно.

– Гарвард. да? Ну ты даешь! И девочке небось сказал об этом, а?

– Нет.

Старик странно посмотрел на него.

– Тогда, сынок, возможны только три варианта. Вариант А – ты болван. Вариант Б – ты не хочешь понравиться очаровательной девочке. И вариант В – ты опять‑таки болван. Можешь выбирать.

Художник улыбался.

– Чего ты, собственно, хочешь, сынок? Чтобы она приняла тебя за неудачника? Пастуха, пасущего стада картин, которые никто не покупает? Скажи ей, кто ты, иначе как сна сама узнает об этом?

– Не знаю… Хочу ли я, чтобы она по‑другому взглянула на меня только из‑за того, что я учился в Гарварде? И потом жаловаться, что меня любят не за то, что я есть на самом деле.

– Что? Кого любят? Кому жаловаться?

– Если я буду нравиться ей только потому, что учился в Гарварде, лучше уж я вообще ей не понравлюсь. Я и мое образование – это два разных понятия. Как и моя работа, как мой мозг… Я не есть сумма этих составляющих.

– Значит, ты знаешь, кто ты, сынок?

– Я… да… Я просто тот, кто я есть.

– Слушай меня, сынок. Неужели ты не видишь, как она красива и что слово «Гарвард» станет музыкой для ее ушей? Просто скажи ей «Гарвард», и, может, тебе повезет.

Художник покачал головой.

– Нет, – вздохнул он. – Слишком рискованно… Всегда может появиться кто‑то лучше меня. Но зато никогда не будет именно такого, как я. Это как отпечатки пальцев – нет двух одинаковых. Мне кажется, что и сущность человека устроена именно так – нет двух одинаковых людей. А мы пытаемся скрыть свою сущность, надевая перчатки…

– О боже, бедняга уже заговорил о перчатках.

– Извините, – чуть улыбнулся художник, словно очнувшись.

– Так чего же ты хочешь от этой маленькой леди?

– Не знаю. А вы, значит, думаете, что она завтра снова придет?

– Извини, сынок, но предсказание будущего стоит четыре доллара. Я не могу предсказывать бесплатно тому, кто сам не знает, чего хочет.

– Что ж. может, вы и правы. – тихо сказал художник. – Ну. я, наверное, пойлу.

– Как хочешь, сынок. И в следующий раз принеси лучше пива, да побольше…

Сложив картины в джип, художник растянулся на лежаке под звездным небом. Полная луна отражалась в океане, и ее сверкающая дорожка расширялась к горизонту. Он задумчиво смотрел на луну, размышляя о том, какой мог увлечься девушкой, в которой не было того самого света, который он всегда искал.

14

День был, как обычно, долгим и бессмысленным, а вечером Диана опять сидела дома и смотрела на фотографию матери.

– Хорошо, мама, допустим, я передумаю и отправлюсь искать Мэри. Но что это изменит? Ты думаешь, можно найти Мэри, зная лишь имя женщины, которая много лет назад якобы научила ее разговаривать с розами? – Диана тяжело вздохнула. – Давай на секундочку предположим, что я проехала тысячи миль, нашла страну, где находится этот дворец, и даже флигель этой женщины рядом с дворцом. Мама, мы ведь не знаем, жива ли она. А если и жива, то помнит ли маленькую девочку, приезжавшую к ней много лет назад. Впрочем, если она действительно научила Мэри говорить с розами, то наверняка помнит. Но мы ведь знаем, что этого не может быть, мам, верно? И даже если она помнит ее, откуда ей знать, где Мэри теперь? Вот представь, я являюсь туда и вежливо спрашиваю ее: «Прошу прошения, мадам, помните ли вы маленькую девочку, приезжавшую сюда много лет назад. Ее звали Мэри, вы научили ее говорить с розами. Помните? Тогда скажите, пожалуйста, где она сейчас?» И что, по‑твоему, она мне ответит?

Возможно, она только любезно улыбнется, но если я буду задавать этот вопрос гостям и прислуге, то она просто предложит мне уехать. А когда я заявлю ей. что не сдвинусь с места, пока не узнаю, где Мэри, она сообщит в посольство, если не выведет меня оттуда силой. Но допустим, я и тогда не сдамся, и ребята из посольства будут часами слушать мои вопросы: «Где Мэри? Где Мэри? Где Мэри?» И что потом? Скорее всего, они решат, что я спятила. и первым же рейсом отправят меня домой с сопроводительными бумагами, свидетельствующими о том. что я сумасшедшая. А в аэропорту меня встретят люди в белых халатах, которые под белы ручки отведут меня в ближайшую психушку. Это и будет блистательным концом моего квеста, потому что именно там я могу найти Мэри.

15

Казалось, что в этот вечер все шатенки Сан‑Франциско пришли гулять в парк. И все словно сговорились быть похожими на Диану. Но как только они подходили ближе, художник разочарованно вздыхал. Последние два вечера он ждал Диану на прежнем месте, но она так и не появилась.

Он укорял себя за то, что забросил работу из‑за девушки, которая явно не подходит ему, но все равно не мог заставить себя уехать.

Уже давно у нею не было серьезных отношений с женщинами. С тех самых пор, как он понял, что каждая новая встреча неминуемо закончится расставанием. Поэтому он находил утешение в дикой и свободной холостяцкой жизни. Раньше каждое расставание он воспринимал как прелюдию к новой встрече и не жалел об утраченном. Но позже он начал понимать, что прежние отношения все равно оставляют в нем след, несмотря на новые встречи. Он также понял, что после расставания большинство людей считают себя пострадавшей стороной. Они полагают, что партнер просто не отвечал должным образом на их беззаветную любовь. То же самое случилось, когда он разошелся со своей последней подружкой три года назад. Тогда он неделями пытался понять, почему они оба считают себя правыми. И однажды, увидев двух парящих в небе чаек, он понял…

В тот день он рисовал среди скал недалеко от места, где жил. Он с головой ушел в работу, пока его внимание не привлекла чайка, спикировавшая со скалы к воде. Тотчас же с другой скалы сорвалась к волнам еще одна. Едва не столкнувшись у самой воды, они вместе взмыли, словно обнимая друг друга машущими крыльями, и там, наверху, что‑то сердито кричали. И тогда он подумал, что, встречаясь с кем‑то, нельзя привязываться к человеку, нельзя прикипать сердцем. Люди все равно переносят некоторые прежние чувства на новые отношения.

Кто‑то по старой привычке не доверяет партнеру. кому‑то все кажется, что его не понимают. кто‑то, как обычно, отгораживается стеной. Вот и выходит, что старые связи мешают развиваться новым свободно и легко. Возможно, ты действительно был пострадавшей стороной, но ты забываешь, что перед тобой новый человек, а вовсе не тот, который когда‑то причинил боль. Не так‑то просто оставить прошлое позади.

Эти две чайки смогли, едва не столкнувшись, снова подняться в небо. Они словно помогли друг другу и опять стали одинокими.

С тех пор художник и начал рисовать чаек. Но его чайка устала от одиночества и все кружила в небе, не зная, стоит ли садиться на этот берег. Когда совсем стемнело, художник понял, что Диана сегодня не придет.

16

Эти мысли не давали Диане заснуть даже на полчаса после обеда. Она никак не могла избавиться от странных видений дворца и розария возле него. Не в силах выбросить эту чушь из головы, она попыталась найти в обрывках видений хоть какой‑то смысл, но это ей тоже не удалось.

Диана надела спортивный костюм и кроссовки. Может, прогулка по парку или разговор с художником помогут ей прийти в себя.

Предсказатель, восседавший на циновке с королевским достоинством, увидев Диану, туг же сделал вид, что пересчитывает монеты в кружке, давая понять, что и сегодня не намерен узнавать ее. Но Диане было все равно, она уже не рассчитывала добиться от него объяснений.

Художник тоже был на прежнем месте и все так же увлеченно рисовал.

– Привет, как сегодня с цветом? – спросила Диана.

– Хорошо. А у вас?

– Нормально, мистер Не‑Знаю‑Как‑Вас‑ Зовут.

– Джонатан или Матиас, как вам больше нравится.

– У вас два имени?

– Да, что‑то вроде раздвоения личности.

– В каком смысле?

– Матиасу хочется остаться здесь, а Джонатан стремится улететь дальше.

– Улететь? И куда?

– Не знаю… Может, вообще в другой мир.

– Понимаю… Между прочим, Матиас – редкое имя в наших краях.

– Да, мне часто говорят это, – произнес он, повторив слова Дианы, сказанные три дня назад.

Она улыбнулась и повернулась, чтобы посмотреть на его картину. Поскольку на ней еще не появились чайки, можно было догадаться, что картина не закончена. Диана молча смотрела на нее, не зная, что сказать.

Ее молчание могло означать, что она сейчас уйдет, и Матиас занервничал. Чтобы узнать ее получше, он не только выбился из графика, но и жил в дешевом мотеле, где не было горячей воды, не работал слив в бачке, а кровать была горбатой и узкой.

– Что ж, как видите, сегодня у меня нет вдохновения. Я собирался выпить чашечку кофе для разнообразия. Не хотите присоединиться?

Секунду поколебавшись, Диана с деланным равнодушием согласилась.

– Почему бы и нет? Мне все равно нужно перевести дух после пробежки.

Матиас аккуратно сложит кисти.

– Тогда идем.

Когда они подошли к кафе, он увидел, что это место очень экзотичное, даже более экзотичное. чем он предполагал.

Особая подсветка в кафе освещала покрытые кожей столы и стилизованные медные огнетушители по углам. «Как раз то место, где платишь десять долларов за чашку кофе и сидишь на неудобном железном стуле, слушая гомон голосов», – мрачно подумал Матиас. Сам он в жизни не пришел бы в такое заведение, даже если бы жил в Сан‑Франциско. Но, к сожалению, других кафе поблизости не было видно.

Едва они уселись за столик у окна, как подошел официант.

– Что будете заказывать, сэр?

Они тут же заказали ванильный кофе по‑французски и эспрессо, а Матиас огляделся и вздохнул.

– Да уж, местечко для вдохновения…

– Я тоже как‑то пыталась рисовать, – сказала Диана. – Но вдохновение никогда не приходило ко мне. Наверное, в этом и есть разница между художником и человеком, который просто рисует. – не думаю, что вдохновение так уж необходимо.

– Разве?

– Ко мне оно приходит, кода я заканчиваю картину, а не тогда, когда я пишу се. Одни картины пишешь два‑три дня, другие не можешь закончить годами. Впрочем, мои карги ни не отличаются разнообразием.

– Это точно. Я, собственно, и собиралась спросить, почему вы всегда рисуете море? А что‑нибудь другое пробовали?

– Нет… В последнее время – нет. Несколько лет назад у меня были трудные времена, и с тех пор я пишу только море.

– Можно спросить, что значит «трудные времена»?

– Можно. Все началось, когда я разошелся со своей девушкой. Я тогда совсем обезумел и то был готов с бейсбольной битой бросаться на всех и каждого, то просто не мог обойтись без общения с людьми. Поэтому я решил передать свое состояние на холсте, рисуя море. Как на меня волнами накатывает. Надеялся, что это поможет мне понять самого себя.

– А чайки?

– Это длинная история. Вряд ли вам захочется слушать ее.

– А вы попробуйте.

– А стоит ли?

Но, встретив ее настаивающий взгляд, он рассказал ей о том дне, когда увидел двух чаек. Он не вдавался в подробности, но Диана и так поняла, что значит одинокая чайка на его картинах.

Официант принес кофе и осведомился, закажут ли они еще что‑нибудь. Они оба отрицательно покачали головами, и официант ушел.

– Судя по тому, что вы все еще рисуете море, ваш шторм еще не успокоился?

– Вообще‑то успокоился, но я кое‑что понял. Понял, что мне всегда нравилось рисовать самые разные вещи.

Диана опешила и не знала, что сказать. Несколько минут назад он заявил, что пишет только морские пейзажи, а теперь…

– Видите ли, после того как я начал рисовать один и тот же берег, я вдруг понял, что морс, оказывается, меняется, и очень сильно.

– Как вы? – спросила Диана, вспомнив, что Матиас сравнивал себя с морем.

– Как я…. как все мы… Мы все думаем, что видим одного и того же человека, когда смотрим в зеркало но утрам. И наши друзья думают. что видят тех же самых людей, когда встречаются с нами через несколько месяцев.

– Это точно. Даже если они и замечают какие‑то перемены, то это обычно прическа или вес.

– Совершенно верно. Им и в голову не приходит. что перед ними другой человек… Я полагаю, что личность человека может измениться даже за несколько дней.

Диана опустила глаза, думая о том. как жизнь заставила ее измениться за последний месяц.

Матиас слегка коснулся ее руки.

– Извините, я сказал что‑то не то?

– Нет, нет, что вы. Просто ваши слова кое о чем напомнили мне, вот и все.

Матиас оперся на локоть, придвинувшись поближе к ней.

– Хотите об этом поговорить?

– Н‑не знаю… Может, как‑нибудь в другой раз.

Снова появился официант, и Диана повернулась к Матиасу.

– Что будете заказывать? Я хочу взять шоколадные пирожные.

– Разумеется, пожалуйста. Я тоже.

– Прошу прощения. – вмешался официант. – Но только что я отнес шоколадные пирожные другому клиенту. Осталось только два, а это всего одна порция. Может, я принесу вам по одному и добавлю еще по одному ванильному?

18

Пирожные все еще не принести, но Диана и Матиас были стишком увлечены беседой. Впрочем. позже Матиас уже собрался напомнить официанту о заказе, чтобы пирожные случайно опять не достались кому‑то другому, но тут наконец принесли две тарелки.

– И в чем цель вашей жизни? – спросила Диана, откусив кусочек ванильного.

– У меня она одна – рисовать.

– Я думала, что цель жизни всегда находится в будущем.

– Мне очень нравится один афоризм: «Пока время течет вперед, будущее, которым мы так очарованы и на которое возлагаем столько надежд, есть не что иное, как нетронутое прошлое». – Ему было интересно, что она скажет на это.

– Кажется, я понимаю, – после минутой паузы сказала Диана. – Любой день в будущем становится «прошлым», по сравнению со следующим за ним днем. А следующий день неизбежно придет, поскольку время течет вперед. Выходит, что любой день в будущем есть не что иное, как отложенное прошлое. Прошлое, которого еще не коснулось время… Так?

– Еще никто на моей памяти не смог выразить это лучше.

– Да, но все это философия и вряд ли имеет какое‑то практическое значение в реальной жизни.

– Вообще‑то я пытался ответить на ваш вопрос, – мягко напомнил он.

– Ах да, простите…

– Я хотел сказать, что предпочитаю достигнуть своей цели только водном времени, которое реально существует – в настоящем. Поэтому я рисую, и это моя единственная цель.

– Неужели у вас нет долгосрочных планов?

– Есть… один. Я планирую добраться до одного городка неподалеку от Сан‑Диего, где я живу, зарабатывая продажей этюдов побережья. А в конце лета хочу устроить выставку в одном из мест, где рисовал…

Ага. значит. Матиас не из Сан‑Франциско… Впрочем, она уже догадалась об этом. И то, как он безразлично отозвался о маленьком городке у Сан‑Диего, сразу пробудило в Диане знакомое чувство. Чувство одиночества…

– И даже придумал название для нее. – продолжал Матиас. – «Моря Калифорнии».

– Неплохо.

– Вот только не знаю, успею ли закончить вовремя. Да и много чего еще не знаю… К примеру, если даже успею все закончить, хватит ли у меня наличных на такую выставку? А если хватит, то найду ли подходящее место? А если найду, то смогу ли получить разрешение властей? А если получу, то заинтересуется ли кто‑ нибудь моими картинами? И если да, то буду ли я удовлетворен? Если все пойдет, как я задумал, стану ли я от этого счастлив? Если да, то как долго это продлится? И даже если долго, то смогу ли я избавиться от страха, что это все когда‑нибудь закончится? И эти вопросы бесконечны.

– Бесконечны… – повторила Диана.

– Вот видите? Поэтому моя единственная цель – рисовать.

– А если с выставкой все получится, то где она будет проходить?

– Еще не знаю. Для себя я решил, что это будет там, где я напишу свою лучшую картину.

Они уже съели по одному пирожному, причем у Дианы осталось шоколадное, а у Матиаса ванильное. То, с каких пирожных они начали. почему‑то привлекло внимание Дианы. Она оставила более вкусное напоследок, а он съел его первым.

«Что ж, теперь моя очередь». – решила Диана.

– Взгляните, – сказала она, показывая на оставшиеся пирожные. – Это тоже доказывает, что лучшее я откладываю на будущее.

Я с детства оставляла вкусненькое напоследок. Но вскоре убедилась, что обычно бывает так: когда очередь доходит до самого вкусного. ты уже сыт. Боюсь, сегодня произошло то же самое.

– Вы уже не можете съесть его? Жаль, выходит, ваше шоколадное пирожное останется в прошлом, «нетронутым».

Они улыбнулись, глядя друг на друга, а потом оба отведи глаза.

Диана мельком взглянула на часы.

– Ого, уже поздно.

Матиас попросил счет.

' – Диана, решать вам, но если захотите о чем‑ то поговорить, я всегда готов вас выслушать.

Ее глаза затуманились, когда она вспомнила, что пережила за последние месяцы, и слова сами сорвались с губ.

Матиас слушал внимательно, а когда она закончила, даже не знал, что сказать.

– Мне очень жаль, что так вышло. – Это все, что он мог выговорить.

– И что больше всего меня расстраивает и выбивает из седла, так это то, что мамы больше нет, что ее больше не су шествует. Это куда хуже, чем просто остаться без матери. Только бы знать, что она где‑то есть, пусть даже я никогда не увижу и не услышу ее…

– Диана, – тихо сказал Матиас, заметив слезы у нее на глазах. – Мне никогда не понять ваших страданий. И никому не понять. Поэтому мои слова не будут иметь значения, что бы я ни сказал. Когда умерла моя бабушка, я тоже очень расстроится, но это было несколько по‑ другому. Я просто не знал, как принять эту смерть. Помню, тогда мне попался один рассказ. который очень тронул меня.

Вспомнив мамины рассказы и сказки. Диана едва не расплакалась.

– Расскажите.

– Что ж… – начат Матиас. – Жила‑была в океане волна. Плескалась себе и наслаждалась солнцем и ветром, и улыбалась всем, кого встречала на пути к берегу. И вдруг увидела, как волны, мчащиеся перед ней, одна за другой разбиваются о скаты на берегу. «О боже! – воскликнула волна. – Значит, и я тоже закончу. как они? Значит, и я разобьюсь об эти страшные скаты и навсегда исчезну?» Но тут рядом прокатилась еще одна волна и спросила се: «Что случилось? Почему ты такая грустная? Смотри, какая прекрасная погода, какое чудесное солнце и какое красивое море…» «Разве ты не видишь? – горько ответила первая волна. – не видишь, как разбиваются о страшные скалы у берега наши подруги‑ волны?! Мне становится жутко, когда они исчезают. И мы скоро разобьемся и исчезнем, как они…» «Глупенькая, – сказала вторая волна. – Ты просто не понимаешь, что ты не волна, а часть океана…»

Сама сказка и сочувствие, которое она увидела в глазах Матиаса, немного согрели Диану. На секунду ей захотелось коснуться его руки, однако она сдержалась и лишь одобрительно кивнула.

Официант принес счет, вложенный в пустую раковину устрицы, но едва Диана потянулась, чтобы взять его. как Матиас остановил се.

– Прошу прощения. Это я пригласил нас…

По дороге обратно, Диана вдруг вспомнила слова старика: «Та девушка очень похожа на тебя. Однажды она встретит того художника». Может, стоит сказать об этом Матиасу, чтобы он, если встретит Мэри, не принял ее за Диану?

Но потом она решила, что о предсказателе лучше не упоминать.

Когда они подошли к мольберту Матиаса, Диана протянула ему руку.

– Спасибо за прекрасный вечер, Матиас или Джонатан.

– Это вам спасибо.

Диане хотелось спросить, когда он уезжает из Сан‑Франциско, сказать ему, что он может выехать из своего дешевого мотеля и поселиться в одном из номеров отеля, принадлежащего ей… Но вместо этого она еще раз кивнула ему на прощание и ушла.

19

Было уже за полночь, когда Диана вернулась из арт‑студии и сразу упала на диван, лаже не подумав снял, запачканную синей краской одежду. Постельное белье, разумеется, тоже стало синим, но это была небольшая плата за море, которое она рисовала. Впрочем, внешний вид Дианы объяснялся не столько темой ее картины, сколько методом живописи, который она выбрала.

Начала она с того, что послала к черту все правила, которым ее обучали на лекциях по искусству. Она выдавила на ладони целый тюбик синей краски и под мистическую музыку Лорин Маккенит принялась наносить ее на холст круговыми движениями.

Она даже чувствовала себя в долгу перед Матиасом за то, что он напомнил ей о живописи, которую она уже давно забросила. Да и его сказка пришлась ей по душе. И впервые за долгое время она почувствовала себя лучше. Чтобы это чувство не исчезло, ей захотелось сделать нечто такое, что. наоборот, усилило бы его, нечто такое. что обрадовало бы маму.

Она потянулась к зеленому конверту и снова перечитала второе письмо Мэри.