ТУПИЛАК 1 page

Всего в нескольких лигах от далматинского побережья за пологими холмами поднимались высокие горные вершины. На северо-востоке области проходил горный хребет Свилая Планина, служивший естественным рубежом владений жупана Ивана Шубича, защитника и правителя скрадинской жупании. Замок правителя находился не в центре области, а в южной ее части, близ маленького городка Скрадина, от которого было недалеко до Шибеника, крупного морского порта и резиденции хорватского бана.

Объяснялось это отчасти тем, что Скрадин представлял собой наиболее крупный город во всей жупании Ивана Шубича, отчасти и тем, что в случае вражеского нападения из Шибеника всегда могла прийти на подмогу армия или городская стража. Но и в самом Скрадине имелась военная охрана, правда, немногочисленная. Без нее было не обойтись, ведь со всех сторон город окружали дремучее леса, которые простирались по горным склонам, насколько хватало глаз, и населявшие окрестные земли мирные крестьяне нуждались в постоянной военной защите. Жизнь в Скрадине была совсем иной, нежели на хорватском побережье с его шумными портовыми городами, где, что ни день, приходили и уходили корабли, приезжали и уезжали заморские гости. В Скрадине жизнь шла по старинке.

Священник отец Томислав казался живым воплощением хорватской старины.

Он шел по улицам Скрадина, шагая неожиданно бодро и быстро, несмотря на то, что священник был дородным, даже грузным человеком. В руке он сжимал дубовый посох, который вполне мог послужить грозном оружием, если бы кому-то вдруг взималось наласть на священника. Грубая ряса из домотканой полушерстяной материи, задевавшая краем старые пыльные башмаки, обтрепалась и была заштопана во многих местах. На поясе у отца Томислава висели четки, которые мерно раскачивались при каждом шаге священника, четки были очень простой работы — их выточил из дерева местный крестьянский парень. И лицо у отца Томислава было простое, как эти четки, широкоскулое крестьянское лицо с крупным носом и маленькими глазами. Седые волосы уже поредели, зато густая окладистая борода спускалась почти до пояса. Руки у священника были большие и мозолистые.

Когда отец Томислав шел по улицам, люди выходили из домов, спеша поклониться священнику, сказать слова приветствия, он же в ответ лишь бормотал что-то невнятное глуховатым низким басом. Но с детьми отец Томислав был неизменно ласковым и никогда не проходил мимо — обязательно останавливался и гладил по головкам сбегавшихся отовсюду ребятишек.

Иные из скрадинских жителей, подойдя к священнику, спрашивали, не слыхал ли он чего-нибудь о чужаках, которых недавно поймали в реке, не опасны ли эти странные создания и почему у них такой диковинный вид?

— Придет время, обо всем узнаете, если Богу будет угодно, — отвечал отец Томислав, не останавливаясь. — Пока что нет никаких причин бояться этих созданий. Помните, что наши святые, наши небесные заступники, не дадут нас в обиду.

Отец Томислав подошел к замку скрадинского жупана. Стоявший у ворот стражник передал ему просьбу Ивана Шубича: дескать, господин жулан просит священника пожаловать наверх, в Соколиную башню.

Томислав кивнул и быстро зашагал через мощенный булыжником двор замка, направляясь к высокой угловой башне.

Замок представлял собой довольно большую крепость, стены которой были сложены из светлого известняка с местных карьеров. Построен он был более ста лет тому назад. Ни оконных стекол, ни мраморных каминов и роскошного убранства в залах замка не было. Над его северной стеной высилась дозорная башня, где под самой крышей находилась особая комната, из которой открывался вид на все окрестности. Башня называлась Соколиной, потому что из ее окон выпускали на охоту соколов и ястребов. Сюда, в Соколиную башню, жупан приглашал тех, с кем хотел поговорить с глазу на глаз без свидетелей.

Томислав поднялся наверх по винтовой лестнице и, тяжело дыша, остановился у окна. Некоторое время, пока не отдышался, он глядел на открывавшийся с башни вид окрестностей. Внизу была будничная суета, спешили куда-то слуги и ремесленники, по улицам бродили собаки и домашняя птица, слышался говор, шаги, звон металла; чуть дальше видны были струйки дыма из труб, пахло свежеиспеченным хлебом. Еще дальше простирались поля и нивы, спелые золотые хлеба волновались под ветром.

В синем небе проплывали редкие и легкие белые облака. Над башней хлопали крыльями вороны и голуби, носились грачи и дрозды, высоко в небе разливалась песня жаворонка. В южной стороне к городу подступала зеленая зубчатая стена леса, за которой уже ничего не было видно, лишь мерцало вдали голубым блеском озеро.

Взгляд отца Томислава побежал вдоль берега Крки. Ниже Скрадина в нее впадал приток, а примерно в миле от замка над берегом Крки зеленел яблоневый сад, который со всех сторон был огорожен плетнем, чтобы свиньи не поедали падалицу, а крестьянские мальчишки — яблоки с ветвей. Томислав заметил блестевшие на солнце копье и шлем: по ту сторону ограды яблоневого сада стоял на часах стражник. И еще несколько стражников сторожили яблоневый сад, они находились снаружи за плетнем. Под яблонями сидели пойманные в реке неизвестные существа.

Священник услышал шаги на винтовой лестнице и обернулся. Вошел жупан.

Иван Шубич был высок ростом и уже не молод. Черты лица у него были резкие, левую щеку и губы изуродовал глубокий шрам от сабельного удара. Черные с сильной проседью волосы достигали плеч, борода была коротко подстрижена. Одет жупан был, как обычно, в вышитую рубаху и заправленные в сапоги штаны, на поясе висел кинжал. Никаких украшений Иван Шубич не носил.

— Да поможет тебе Бог в твоих трудах, сын мой, — сказал Тосислав, благословляя жупана. Этими же словами он благословил бы и любого бедняка на улице.

— Ваша помощь мне также нужна, — неожиданно ответил Иван Шубич.

Тут Томислав увидел, что вслед за жуланом во лестнице поднялся капеллан замка, неулыбчивый, изможденный отец Ветр. Томислав не без труда подавил раздражение. Священники сухо раскланялись.

— Так что, можете вы дать мне совет? — спросил Иван.

Томислав почувствовал волнение, которое, к его досаде, оказалось более сильным, чем ему хотелось бы.

— Да. А может быть, нет. Нe знаю. Мой рассудок не в состоянии так быстро постичь все происшедшее, — ответил он.

— Неудивительно, — съехидничал отец Петр. — Я предостерегал вас, сын мой, — обратчлся капеллан замка к жупану, — только понапрасну время теряем, не стоило посылать гонца за… за пастырем, который ведает приходом где-то в лесной глуши! Не взыщите, отец Томислав, но и вы, положа руку на сердце, должны признать: разобраться в этом деле под силу только ученым людям, самому бану или даже наместнику его величества короля.

— В последнее время он не баловал нас своим вниманием, — заметил Иван.

— Меж тем у нас тут более сотни загадочных пришельцев, и всех их нужно кормить и сторожить. Для нас это чрезвычайно обременительно, не говоря уже о том, что их присутствие в Скрадине вызывает день ото дня растущее беспокойство народа.

— Что вам удалось узнать в Шибенике? — поинтересовался Томислав.

Иван пожал плечами:

— Лишь то, о чем я сообщил вам в письме. Вы получили его вчера вечером по приезде в Скрадин. Известно, что у самого берега обнаружили совершенно разбитый корабль. Судя по виду, он пришел откуда-то издалека. Найденные на корабле и в море мертвые тела с виду такие же, как эти пленники. Кроме того, там были и убитые итальянцы, вероятно венецианцы. Должно быть, между итальянцами и этими странными созданиями произошло сражение. Я узнал все это от подчиненных сотника.

Сам же сотник предпринял весьма разумные меры, чтобы не допустить распространения сведений об этих событиях. Тела убитых тайно были преданы земле, солдатам строго запрещено распускать какие-либо слухи.

Молва, конечно, пойдет, тут ничего не поделаешь, но будем надеяться, что слухами все и ограничится, а через некоторое время они сами собой прекратятся.

— Э, только не у нас, — пробормотал отец Петр, поглаживая длинную белокурую бороду. Другой рукой он беспокойно перебирал четки.

— Верно. Однако не так уж много торговцев ездит через наш Скрадин, — сказал Иван. — Я послал в Шибеник гонца с просьбой о помощи. Надо, чтобы прислали для пленников еды, и стражу необходимо усилить. Ответа до сих пор нет. Вне всякого сомнения, сотник уже получил мое письмо и, наверное, поехал с этим письмом к бану Павлу, чтобы получить от него указания, как быть. Пока бан не сделает распоряжений, сотник остережется предпринимать что-либо на свой страх и риск. Стало быть, придется пока что мне одному нести это бремя. Поэтому я и решил спросить совета у отца Томислава, что мне с ними делать?

— Хорошего советчика нашли! — с издевкой сказал Петр.

Томислав помрачнел и крепко сжал в руке дубовый посох.

— Ну а вы что можете предложить? — спросил он капеллана.

— Убить их. Самое верное дело, — сказал отец Петр. — Уж не знаю, люди они или нелюди, а вот то, что они не христиане, это ясно. Они не исповедуют западно-католической веры, хотя один из них и знает, кажется, по-латыни. Не признают они и нашего славянского богослужения по римскому обряду, не являются и приверженцами греческой веры. Более того: они даже не еретики-богомилы, не иудеи и не язычники!

Отец Петр возвысил голос, каждое его слово гулко отдавалось от голых каменных стен. На лбу капеллана выступила испарина.

— Бесстыдные твари! Срам не прикрывают, совокупляются на глазах у людей без всякого стыда! Даже язычникам свойственна известная стыдливость, даже они признают святое таинство брака. А у этих нехристей нет ни жрецов, ни священников. Для них вообще нет ничего святого, они и слыхом не слыхали, что бывают богослужения, молитвы, церковные обряды. У них нет ничего, хоть сколько-нибудь похожего на религию.

— Если это так, — сказал Томислав, — что ж, значат, прегрешения и пороки в конце концов погубят их род. Но наш долг как христиан и служителей Господа — наставить их на истинный путь.

— Ничего не получится, — убежденно возразил отец Петр. — Они животные, у них нет души. А может быть, они даже хуже животных. Может быть, они явились из преисподней, от дьявола…

— Мы должны знать это наверняка, — решительно сказал Иван.

Капеллан схватил его за локоть:

— Сын мой, разве позволительно нам подвергнуться страшной угрозе — быть навеки проклятыми и лишиться бессмертия души! Эти твари навлекут на нас гнев Господень! Святая глаголическая церковь в осаде, со всех сторон ее окружают враги. Папа Римский не желает стать ее заботливым пастырем, православная церковь Сербии — наша противница, а богомилы, эти пособники дьявола?..

— Довольно! — Иван Шубич отстранил капеллана. — Я попросил отца Томислава приехать в Скрадин и посмотреть на тех, кого мы поймали, потому что хочу знать, какое мнение о них составит себе здравомыслящий человек. Сколько раз нужно объяснять это вам, отец Петр? Мы с отцом Томиславом знакомы не один день, у меня нет ни малейших сомнений в его опытности и высоком уме, хоть отец Томислав и слывет чудаком. Он не какой-нибудь невежда, а ученый человек, не забывайте, что он получил образование в Задаре и служил у самого епископа. К тому же отец Томислав живет в задруге, а тамошние крестьяне знают толк в ведовстве и больше чем где-либо в других местах подвержены дьявольскому искушению. И сам отец Томислав когда-то…

При этих словах старый священник переменился в лице так страшно, что храбрый воин Иван Шубич запнулся и, не докончив фразы, смущенно сказал:

— Удалось ли вам что-нибудь выяснить, отец Томислав?

Сельский священник некоторое время не отвечал — он должен был прежде преодолеть охватившее его волнение. Когда Томислав заговорил, голос его был усталым и равнодушным:

— Пожалуй, да. Отец Петр сразу обратился к вождю неведомых пришельцев, так как заметил, что тот немного знает по-латыни. Этого не следовало делать. Вождь преисполнен сознания своего высокого достоинства и глубоко страдает. Он страдает от ран, но еще сильней мучает его страх за судьбу своих подданных. А он, вождь, сейчас в положении раба, которым помыкают все, кому не лень. Люди насмехаются над обычаями его соплеменников, хотя эти нравы никому не вредят, разве что, пожалуй, им самим… Так чего же вы хотите? Разумеется, вождь с негодованием отвернулся и не желает вести какие бы то ни было разговоры. Господин жупан, лучшее, что вы можете сейчас сделать, это послать к ним лекаря, который пользует ваших солдат, надо оказать помощь больным и раненым.

— Ну, хорошо, так у вас все-таки состоялась беседа с этим вождем? Что он сказал? — спросил Иван.

— Я узнал не слишком много. Но, по моему твердому убеждению, дело не в том, что он хотел что-то утаить. Его познания в латинском языке весьма скудны, слова он произносит на свой лад, так что я с трудом его понимаю. Признаться, — Томислав усмехнулся, — и моя латынь оставляет желать много лучшего, потоиу-то дело и идет так туго. Но главное, мы с ним настолько чужды друг другу, настолько разные, что о взаимопонимании просто не может быть речи. Да и времени у меня было всего час или два. Однако он сразу же заявил, что его народ пришел к нам не воевать, а искать пристанища на дне моря.

Иван Шубич и капеллан не очень удивились этим словам, потому что внешний вид пленников однозначно говорил о том, что они живут в воде.

Томислав продолжал:

— Они приплыли сюда со своей далекой родины, откуда-то из северных морей. Что побудило их к столь опасному путешествию и каким образом они его совершили, я не понял. Вождь сказал также, что они не христиане. Кто они — так и осталось пока загадкой. Он просит, чтобы мы отпустили их в море, и обещает, дескать, они уплывут и никогда больше нас не потревожат.

— Наглая ложь, — заявил капеллан.

Иван спросил:

— Вы полагаете, вождь был вполне искренним?

Томислав кивнул:

— Да. Конечно, дать в этом клятву я не решился бы…

— Ну а какова их природа? У вас есть соображения на этот счет?

Томислав задумался, глядя куда-то поверх голов своих собеседников.

— Гм… Пожалуй… Скорее, кое-какие догадки или даже одна догадка. Но это лишь предположения, основанные на некоторых рассказах моих прихожан и на том, что я когда-то читал или слышал от людей… И еще… на моем, да, на моем собственном опыте. Было бы лучше, если бы мое предположение оказалось неверным.

— Эти пленники — смертные?

— В том смысле, что могут быть убиты или погибнуть — да.

— Отец Томислав, я не про это спрашиваю.

Священник вздохнул.

— Моя догадка вот какая. Они ведут свой род не от нашего прародителя Адама. Это не означает, — поспешил продолжить Томислав, — что они несут нам погибель. Вспомните леших, домовых, половиков и прочих вполне безобидных духов. Конечно, они иной раз, бывает и навредят, спору нет, но нередко они становятся добрыми друзьями простых людей…

— А вилия! Про вилию-то не упомянули, — вмешался капеллан.

— Прекратите! — вдруг гневно крикнул Иван. — Ни слова больше, слышите, вы! Мне ничего не стоит попросить епископа назначить в замок другого капеллана вместо вас. Извините, отец Томислав, — добавил он уже спокойнее.

— Я… не такой уж обидчивый, — запинаясь ответил священник. — Что верно, то верно — в последние годы вилия нет-нет да и покажется возле нашей задруги. Господи, прости и помилуй злых на язык людей… — Томислав расправил плечи и продолжал:

— Так вот, по-моему, лучшее, что мы можем сделать — это отпустить пленников на все четыре стороны. И для нас это будет благом, и Господу такое решение будет угодно. Надо отвести их обратно на берег моря, если хотите — под стражей, отвести и навсегда с ними распрощаться.

— Я не могу взять на себя такую ответственность, — ответил Иван. — Мне необходимо получить распоряжение бана. Но даже если бан и повелел бы их отпустить, я этого не сделаю, прежде чем не буду твердо убежден, что эти существа не принесут нам несчастья.

— Понимаю, — сказал Томислав. — Ну что ж, тогда вот вам мой совет: держите их под стражей, но пусть с ними хорошо обращаются. А вождю позвольте пока что поселиться у меня. В задруге, в моем доме. Так мы с ним сможем поближе познакомиться.

— Что? Вы с ума сошли! — воскликнул отец Петр.

И жупан тоже удивился:

— В самом деле, безрассудное решение. Ведь этот вождь великан, гигант.

Сейчас он слаб, но скоро он оправится от ран. Вы не боитесь? Ведь он запросто может разорвать вас на куски.

— С чего ему вдруг на меня нападать? — негромко ответил Томислав. — Ну а если и так — он убьет только мою плоть. Мои прихожане зарубят его, если он совершит такое преступление. А я давно уж не страшусь покинуть этот мир.

* * *

Задруга, где ведал приходом отец Томислав, была небольшим крестьянским поселком. Проживала там от силы сотня человек, по большей части состоявших в родстве между собой. Путь из Скрадина в лесной поселок занимал целый день, дорога шла сначала на север, потом сворачивала к западу и вела через леса, окружавшие озеро, которое с дороги не было видно. Когда-то крестьяне пришли сюда, вырубили лес на небольшом участке возле ручья и завели хозяйство. Они пахали землю, держали кое-какую скотину, валили и жгли лес, добывали древесный уголь, охотились на зверя и птицу, расставляли силки и устраивали западни.

Свои поля крестьяне возделывали сообща, всей задругой, словно вольные землевладельцы. В действительности большинство из них были крепостными, но это никак не отражалось на их жизни, потому что хорватская знать, как правило, не притесняла крепостных и те не стремились получить у господ вольную.

Дома в задруге стояли двумя рядами вдоль единственной улицы, вокруг лежали поля, в селении же вдоль дороги зеленели высокие тенистые деревья, которые сохранили, когда валили лес и строили поселок. В бревенчатых домах. под соломенными кровлями обычно имелась одна, реже две горницы, вместо фундамента в них был подпол, служивший хлевом, дверь в жилые помещения выходила на высокое крыльцо. Дорога, разделявшая два ряда домов, зимой превращалась в тонкую колею, летом же была покрыта пылью и коровьими лепешками. Однако красивые зеленые палисадники и цветники поглощали вонь навоза, а мух жители задруги по привычке не замечали.

Позади каждого дома находился двор с хозяйственными службами. По обеим сторонам двора тянулись низкие дощатые сараи, укрепленные на тощих сваях с крестовиной внизу, которые походили на птичьи лапы — как у избушки на курьих ножках, где жила сказочная Баба-Яга. В сараях хранились земледельческие орудия и нехитрая крестьянская утварь. Во дворах стояли и расписанные веселыми яркими узорами телеги. В одном конце сельской улицы был маленький домик, где помещалась лавка, в другом — церковь, почти такая же маленькая, как лавка. Деревянные стены церкви украшали нарядные расписные орнаменты, увенчанный крестом купол имел форму луковки. Своей мельницы в задруге не было, но на том месте, где когда-то была построена водяная мельница, сохранились остатки фундамента и наполовину размытой земляной плотины.

Вокруг поселка лежали поля и луга. Лесу пришлось потесниться, местами он совсем близко подходил к задруге, местами отступал чуть дальше, но высокий зеленый вал дремучих лесов окружал поселок со всех сторон.

Солнце освещало лишь вершины деревьев, тогда как внизу темнел угрюмый сумрак. Лес был где смешанным, где сплошь лиственным — дубы перемежались с буками. Внизу был густой подлесок, непроходимые заросли кустарников.

Многое в задруге напоминало Ванимену северный Альс. Со временем он убедился, что сходство это лишь внешнее.

Поездка в тряской телеге, запряженной парой ослов, была для Ванимена сущей мукой. Однако в доме Томислава, где гостя сразу же уложили в постель и стали досыта кормить здоровой крестьянской пищей, он на удивление быстро пошел на поправку. Ни один человек, будь он на месте Ванимена, не смог бы так быстро оправиться от тяжелых ран. Еще одним волшебным даром Ванимена была поразительвая легкость, с которой он освоил славянский язык. Вскоре Ванимен и отец Томислав уже смогли вести обстоятельные беседы и день ото дня понимали друг друга все лучше. Когда жители задруги перестали бояться Ванимена, он познакомился со многими крестьянами и лучше узнал их жизнь.

* * *

Ванимен и Томислав сидели в тени на скамье у стены дома. Было воскресенье, крестьяне отдыхали после тяжелых трудов на жатве.

Священник работал в поле от зари до зари, ничуть не меньше, чем его прихожане. Ванимен, который уже вполне окреп, охотно ему помогал, возмещая невиданной силой и выносливостью отсутствие привычки к крестьянскому труду.

Близилась осень. Листва уже поблекла, кое-где среди лесной зелени вспыхнули красные и золотые огни, небо потускнело, в нем то и дело пролетали на юг стаи диких гусей, и от их криков в сердце вдруг просыпалась неизъяснимая тоска. К вечеру, как только солнце опускалось за лес, ветер, днем всего лишь прохладный, становился пронизывающе-холодным. Вечерами люди в основном сидели дома. Те же, кто приходили к священнику по какому-нибудь делу, запросто, как добрые приятели держались и с хозяином, и с его странным гостем. Постепенно крестьяне привыкли к необычному виду Ванимена. Одевался он так же, как жители задруги, и если бы не ноги, с перепонками между пальцев, то его вполне можно было бы счесть обыкновенным, только очень высоким и сильным человеком.

Они сидели на воздухе и пили пиво из больших деревянных кружек. Оба уже немного захмелели.

— Ты из тех людей, в ком есть доброта, — сказал Ванимен. — Мне хочется что-нибудь сделать, чтобы тебе лучше жилось.

— Это желание свидетельствует о том, что ты поистине можешь обрести милость Божию. Если захочешь, конечно, — с жаром сказал священник.

В последние дни Ванимен постепенно утратил настороженную недоверчивость и стал откровеннее. Отец Томислав многое смягчал и сглаживал, излагая их беседы в письмах, которые отправлял с мальчиком-посыльным в замок жупана.

— Я не хочу обманывать Ивана, но боюсь ненароком усилить его подозрительность, — так объяснил он Ванимену, почему в письмах многое сглажено.

Томислав старался как можно понятнее рассказать своему гостю о стране, в которой теперь шил народ лири. В прошлом обладая большими природными богатствами и множеством портов, где процветала торговля с заморскими странами, Далматинская Хорватия по праву держалась достойно и горделиво. Она могла бы стать еще могущественней, если бы не бесконечные междоусобные распри хорватской знати, которые по временам перерастали в кровопролитные войны и наносили государству тяжкий урон, ибо чужеземцы, в первую очередь заклятые враги хорватов, венецианцы, умело использовали в своих интересах хаос и анархию в стране и прибирали к рукам хорватские земли. Но все же хорватам удалось добиться более или менее прочного мира с Венецией. Благодаря тому что был заключен союз с семействами клана Франкопанов, Иван Шубич укрепил свою власть в скрадинском крае. Еще более могущественным правителем был Брибирский граф Павел Шубич, добившийся звания бана — властителя провинции, причем провинцией бана Павла была вся Далматинская Хорватия. Иван приходился родней бану Павлу Шубичу.

В тот вечер Ванимен уклонился от разговора о вере.

— Труды и бедность, должно быть, очищают душу, но для тела и разума они тягостны, — сказал он. — А у тебя даже хозяйки в доме нет.

Женщины заходили в дом священника, помогали по хозяйству, прибирали в горнице. Но остаться в качестве постоянной прислуги ни одна из них не согласилась: не было у них ни сил, ни свободного времени. Часто священник сам готовил себе обед и делал это с удовольствием, потому что любил вкусно поесть. Томислав обычно и прибирал в доме сам, и чинил одежду, и варил пиво.

— Зачем? Мне не нужно. Правда, не нужно: потребности у меня скромные.

А радостей в моей жизни немало. Вот погоди, посмотришь, как мы масленицу празднуем!

Томислав немного помолчал.

— Поистине, мой земной удел во многом стал легче, после того как моя бедная жена простилась с этой жизнью. Она долгое время была, безнадежно больна и нуждалась в уходе. — Он перекрестился. — Господь призвал ее к Себе. Теперь она на небесах.

Ванимен удивился:

— Значит, ты был женат? Я знаю, что служителям церкви раньше не запрещалось вступать в брак. Позднее всего обет безбрачия священников пришел на север, но уже лет двести я не слыхал, чтобы кто-то из христианских священников имел семью.

— Дело в том, что мы хоть и католики, но у нас не западная католическая церковь, а восточная, совсем иная, чем та, что в Риме. И богослужение у нас идет не на латинском, а на нашем языке. Хоть и не по душе это папе римскому, но все же он не запретил наши обычаи полностью.

Ванимен удивленно покачал головой:

— Никогда мне этого не понять: почему вы, люди, враждуете из-за подобных пустяков? Зачем препираться и спорить, когда можно жить и наслаждаться жизнью, тем более что она так коротка? — Он заметил, что Томиславу неприятно обсуждать эту тему, и добавил:

— Если ты не против, я хотел бы побольше узнать о твоем прошлом. Люди намекают на какие-то известные им обстоятельства твоей жизни, но толком говорить не хотят, уклоняются от разговора.

— Да рассказывать-то и не о чем, — ответил Томислав. — Самая обыкновенная жизнь простого человека, который часто заблуждается. Нет в ней ничего достойного твоего внимания, ибо ты прожил много столетий в мире чудес, непостижимых разуму сельского священника.

— Это неверно, — возразил Ванимен. — Для меня ты столь же необычаен, как и я для тебя. Если б ты дозволил заглянуть в твои сокровенные глубины, я мог бы уразуметь не только то, как живут сыны Адама, но и то, почему…

— Ты разумеешь промысл Божий! — воскликнул Томислав. — О, ради этого я готов раскрыть перед тобой сердце. Впрочем, не так-то много в нем тайн. Спрашивай, о чем пожелаешь, но сначала послушай мою историю.

Расскажу все по порядку.

И Томислав поведал морскому царю историю своей жизни. Взгляд его при этом блуждал где-то далеко, над крышами домов на противоположной стороне сельской улицы, поднимался над вершинами деревьев, устремляясь к небу. Томислав вглядывался в минувшее, подумалось Ванимену. Время от времени Томислав отпивал пива, но словно бы и не замечал, какое оно вкусное, а пил, просто чтобы промочить горло.

— Я родился в семье крепостных крестьян. Не здесь, а в Скрадине, под защитой стен замка, как принято говорить. Мой отец служил у жупана конюшим. Тогдашний капеллан замка нашел, что я способен научиться грамоте, и стал давать мне уроки. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, капеллан отправил меня с рекомендательным письмом к епископу. И вот я поселился в Задаре и взялся за постижение богословской науки.

Нелегкое то было занятие, поистине изнурительное и для плоти и для духа. А вокруг меж тем кипела жизнь, шумел многолюдный город, где было много моряков, побывавших в далеких чужих странах, кругом царила мирская суета, на каждом шагу подстерегали соблазны и искушения.

Признаюсь, некоторое время я предавался пороку. Но я покаялся и ныне уповаю, что прегрешения мои прощены. Познав грех, я научился сострадать ближним. Покаяние пробудило во мне тоску по родному дому, я скучал по родине, по простым нравам и таким же людям, как я. Но в течение нескольких лет прихода для меня не находилось, и я состоял на службе у задарского епископа. У меня тогда появилось желание вступить в законный брак, и в жены я хотел взять девушку, которая была родом отсюда, из наших мест. Откровенно говоря, это желание было для меня важнее, чем церковный канон, ведь Зена, моя любимая, была в ту пору в самом расцвете молодости. Но уже тогда, в молодые годы, в ее сердце поселилась печаль. Может быть, эта печаль зародилась от смущения в непривычной городской обстановке. Множество людей, шум, сплетни, насмешки, беспокойная, полная перемен жизнь — все это внушало ей страх, который тяжким бременем лег на душу. Двое детей у нас умерли во младенчестве от болезней. О наших троих детях, которые выжили, Зена беспокоилась гораздо больше, чем я, забот у нее с ними было множество.

В конце концов, я попросил назначить меня в эту лесную задругу.

Епископ был недоволен, ему не хотелось меня отпускать, однако он уступил просьбе, когда я сказал, что моей Зене лучше будет жить здесь, а не в городе. Да только не стало ей лучше. Дети наши умирали один за другим или рождались на свет мертвыми. Но было и нечто худшее: трое старших детей подросли и стали тяготиться жизнью в лесной глуши, они не могли забыть великолепного города, тосковали по шумной веселой жизни, раздражались, часто ссорились со мной и с матерью. Благодаря тому, что я удостоился сана священника, все члены моей семьи освободились от вассальной зависимости. Поэтому дети вольны были покинуть задругу и уехать куда угодно. И вот дети выросли и один за другим оставили отчий дом, уехали в дальние края. Первым нас покинул Франьо. Он стал моряком и, совершив несколько плаваний, пропал без вести. Корабль не вернулся в порт. Кто знает, то ли он пошел ко дну, то ли стал добычей пиратов или работорговцев. Может быть, сейчас, когда я говорю о сыне, он уже евнух в гареме какого-нибудь турка…

Господи, помилуй! К Зинке, нашей дочери, судьба была благосклоннее.

Она вышла замуж за торговца, с которым познакомилась, еще когда мы жили в Шибенике. Обвенчалась с ним, даже не спросившись родителей, мы с Зеной узнали обо всем на другой день. Не допустить свадьбы мы не могли бы, потому что обвенчавший нашу дочь священник был земляком жениха. Муж увез Зинку к себе на родину, в Австрию. И с тех пор от нее никаких известий. Молю Господа, чтобы она была счастлива. Храни ее Господь. Немного позднее покинул дом и наш младший сын Юрай. Сейчас он живет в Сплите и служит у венецианского фактора. Венецианцам служить пошел, заклятым врагам! Изредка до меня доходят слухи о нем, потому что я знаю кое-кого, из родни венецианца, но сам Юрай ни разу не послал мне весточки. Прости, Боже… Не знаю, можешь ли ты представить себе, как все это терзало сердце Зоны, нежное сердце, так и не ожесточившееся. Спустя несколько лет после отъезда Юрая она родила наше последнее дитя и с тех пор замолчала и почти не вставала с постели. Лежала и смотрела перед собой погасшим взором. Десять лет она хворала. Когда Зена умерла, я плакал, но смерть была для нее милостью Божьей. А наша маленькая дочка не умерла, выжила.