X дальнейшие приключения мистера Тоуда

Парадный вход в дупло глядел на восток, так что Тоуд был разбужен в очень ранний час, во-первых, оттого, что на него падал яркий солнечный свет, а во-вторых, потому, что пальцы ног его совсем закоченели. Ему приснилось, что он спит дома, в своей постели, в уютной комнатке с окном в стиле Тюдор, а на улице зима, и ночь очень холодная, и его одеяло и плед вскочили и сердито объявили, что они больше не в состоянии выносить такой холод, и что они идут вниз, на кухню, чтобы, наконец, согреться у плиты. А он пошел вслед за ними босиком вниз, вниз, вниз по нескончаемой ледяной лестнице, ругаясь с ними и умоляя проявить благоразумие.

Может быть, холод разбудил бы его и еще раньше, но он так измучился, пока спал в темнице на каменных плитах, что почти забыл, как это бывает, когда тебя дружески обнимает теплое шерстяное одеяло, натянутое до самого подбородка.

Присев на сухих листьях, он сначала потер глаза, после потер свои несчастные озябшие пальцы и в первый момент не мог понять, где он находится, не видя знакомых каменных стен и малюсенького зарешеченного окошка. Потом сердце его подскочило, потому что он вспомнил все — освобождение, побег, погоню, — вспомнил самое главное, самое прекрасное на свете — что он свободен!

Свободен! Само это слово, сама мысль стоили пятидесяти одеял! Он тут же согрелся с головы до пяток, когда подумал о том замечательном мире, который его окружает. Он решил, что все с нетерпением ждут случая ему услужить, готовы во всем ему подыгрывать, только и мечтают, чтобы помочь ему или составить ему компанию, как это всегда и бывало в прежние времена, до того, как на него обрушилось несчастье. Он отряхнулся и за неимением расчески вычесал сухие листья из головы пальцами. Завершив таким образом свой утренний туалет, он двинулся в путь, озаряемый лучами утреннего солнышка, еще прохладного, но надежного, голодный, но полный надежд. Все вчерашние страхи и тревоги рассеивались понемногу от того, что он хорошо выспался и от того, что солнышко светило так ласково и так дружелюбно.

Мир принадлежал ему одному в это раннее летнее утро. В лесу, покрытом прохладной росой, царила тишина и не было ни души. Зеленые поля, которые начинались за лесом, тоже были пусты и принадлежали ему одному, он мог с ними делать, что захочет. Даже дорога, когда он наконец до нее дошел, была пустынна и казалась бродячей собакой, которая льнет к нему и хочет, чтоб он ее приласкал.

Тоуд же, наоборот, старался найти хоть что-нибудь говорящее для того, чтобы спросить, в каком направлении ему двигаться. Когда у тебя совесть чиста, очень хорошо брести, куда тебя ведет дорога. Когда ты знаешь, что у тебя в кармане полно денег и никто вокруг не рыщет, чтобы изловить тебя и снова потащить в тюрьму. Но бедный Тоуд был готов лягать эту дорогу и молотить по ней пятками за ее бессильное молчание — ведь каждая минута значила для него очень много! Чтобы составить компанию скромной деревенской дороге, к ней вдруг присоединился застенчивый братец в виде неширокого канала, который взял ее за руку и доверчиво засеменил рядышком, но с тем же языком за зубами и нежеланием общаться с посторонними.

— Пропади они пропадом! — сказал Тоуд самому себе. — Но ведь должны же они идти откуда-то и приходить куда-то. И это несомненно, Тоуд, мой мальчик.

И он терпеливо зашагал вдоль канала.

Канал сделал поворот, и за поворотом в поле зрения оказалась лошадь, которая медленно тащилась, наклоняя голову к земле, словно была в глубокой задумчивости. Бечева, тянущаяся от веревочных постромок, привязанных к упряжи, то туго натягивалась, то, как только лошадь делала шаг, окуналась в воду. С дальнего конца бечевы падали на землю жемчужные капельки. Тоуд дал лошади пройти и остановился в ожидании того, что посылает ему судьба. Из-за ближайшего поворота канала с приятным журчанием воды выплыла небольшая, ярко покрашенная баржа, которую за бечеву и тянула лошадь. Единственный, кто оказался на барже, была могучая, упитанная тетка в льняном чепце, защищающем голову от солнца, толстая мускулистая рука ее лежала на руле.

— Прелестное утро, мэм, — сказала она, поравнявшись с мистером Тоудом.

— Я бы сказала, мэм, — вежливо откликнулся он и пошел рядом с баржой, — я бы сказала, действительно, это прелестное утро для тех, кто не находится в страшной беде, как я. Возьмите, например, мою старшую дочь. Она вызвала меня срочным письмом, чтобы я немедленно выезжала к ней, и вот я несусь, не зная, что там происходит или вот-вот произойдет, но, конечно, опасаясь самого худшего, что вы, конечно, поймете, мэм, если вы — мать. И я бросила все свои дела, а я, к вашему сведению, держу прачечную, и я бросила младших детей на произвол судьбы, а это такие бесенята, каких свет не видывал, и вот я потеряла по дороге все свои деньги, да еще и заблудилась, и что там происходит с моей старшей замужней дочерью, я даже боюсь и подумать, мэм!

— А где ваша замужняя дочь находится, мэм? — спросила женщина с баржи.

— Она живет недалеко от реки, мэм, — ответил Тоуд. — Поблизости от прекрасного дома, который называется Тоуд-Холл, а это где-то должно быть здесь, поблизости. Может быть, вы слыхали?

— Тоуд-Холл? А как же! Я как раз туда и плыву. Этот канал впадает в реку немножечко выше по течению, а оттуда нетрудно и пешком дойти. Поехали со мной на барже, я вас подвезу.

Она причалила к берегу, и Тоуд, рассыпаясь в благодарностях, поднялся на баржу и уселся, вполне довольный жизнью.

— Опять повезло, — сказал он самому себе. — Я всегда беру верх над обстоятельствами!

— Так, значит, ваше дело — стирка, мэм? — вежливо обратилась к нему женщина, в то время как баржа скользила вдоль канала. — Очень хорошее дело, доложу я вам.

— Лучше и не бывает, — беззаботно поддержал ее Тоуд. — Все благородные господа обращаются только ко мне, не хотят признавать никого другого, даже если им приплатить. Я очень хорошо знаю эту работу и сама за всем присматриваю. Стирка, глажка, крахмаление, обработка рубашек джентльменов для вечерних приемов — все это делается под моим личным наблюдением!

— Но вы, конечно, не сами все это делаете, мэм? — спросила женщина с уважением.

— О, я нанимаю девушек, двадцать девушек или около того все время за работой. Но вы же знаете, что такое девушки в наше время, мэм? Паршивые, дерзкие девчонки, вот как я это называю.

— И я тоже, и я тоже, — с жаром поддержала его женщина. — Но я думаю, вы своих умеете привести в порядок, этих ветрогонок! А вы сами очень любите стирку?

— Обожаю, — отозвался мистер Тоуд. — Люблю до безумия. Самые счастливые минуты, когда у меня обе руки по локоть в корыте. Мне это ничего не составляет. Я никогда и не устаю. Только удовольствие, уверяю вас, мэм.

— Какое счастье, что я вас встретила! — заметила женщина задумчиво. — Нам обеим неслыханно повезло.

— А? Что вы имеете в виду? — спросил мистер Тоуд, забеспокоившись.

— Возьмите, к примеру, меня, — продолжала женщина с баржи. — Я тоже люблю стирку, как и вы. Но мне от начала до конца, хочешь не хочешь, все приходится делать самой. А мой муж — это же такой человек! Ему только бы увильнуть от работы и спихнуть баржу на меня, так что мне своими делами заняться просто минуточки не остается. По правде-то, он должен был сейчас здесь находиться, а вовсе не я, он должен был управлять баржой и присматривать за лошадью. Ну хорошо еще, что у лошади хватает ума, она сама за собой присмотрит. И вот вместо всего этого посвистел собаке и — решил попытаться подстрелить на обед кролика. Сказал, догонит меня у следующего шлюза. Может быть, и догонит, да что-то не очень верится, уж коли он вырвался, да еще с этой собакой, которая, правду сказать, еще хуже его самого. Так как же мне, скажите на милость, успеть со стиркой?

— Да бросьте вы про стирку, — сказал Тоуд, которому тема разговора перестала нравиться. — Вы лучше подумайте о кролике. Молоденьком, жирненьком кролике. Лук-то у вас есть?

— Я не могу думать ни о чем другом, кроме стирки, — сказала женщина, — и я удивляюсь, как вам в голову лезут кролики, когда у вас такие радужные перспективы. Там, в кабине, вы найдете кучу белья. Выберите парочку вещичек из самых необходимых, я не решусь произнести каких, но вы сразу увидите. Если, пока мы едем, вы разок-другой проведете их в корыте, то это будет для вас удовольствие, как вы говорите, и большая подмога мне. Там, в кабине, и корыто есть наготове, и мыло, и чайник греется на плите, а рядом с плитой стоит ведерко, чтобы черпать воду из канала. Мне будет приятно знать, что вы получаете удовольствие, вместо того чтобы скучать тут со мной и раздирать рот зевотой.

— Давайте лучше я буду править, пустите-ка меня к рулю, — сказал Тоуд, здорово струсив. — И тогда вы можете все выстирать по-своему. А то еще я испорчу ваше белье, выстираю, да не смогу угодить. Я-то больше стираю мужское белье. Это моя узкая специальность.

— Доверить вам руль? — ответила женщина, смеясь. — Надо сперва научиться управлять баржой как следует. Кроме того, это работа скучная, а я хочу, чтобы вам было хорошо. Нет, вы уж лучше займитесь любимым делом, а я останусь за рулем, я к этому привычная. Пожалуйста, не лишайте меня возможности доставить вам удовольствие.

Тоуд почувствовал, что его загнали в угол. Он поглядел направо и налево, думая, как бы ему удрать, но до берега ему было ие допрыгнуть, поэтому он покорился судьбе.

«В конце концов, — подумал он с тоской, — всякий дурак может стирать».

Он притащил корыто, мыло и прочее необходимое из кабины, выбрал наудачу несколько вещей, попытался вспомнить, что он время от времени видел в окошко, когда ему приходилось проходить мимо дома, где жила прачка, и принялся за работу.

Прошло длинных полчаса, и каждая наступающая минута приносила мистеру Тоуду все большее и большее раздражение. Что бы он ни делал с этими вещами, их это не удовлетворяло. Он пробовал их убедить сделаться почище, он пробовал их щипать, он пробовал их колотить, но они нахально улыбались, выглядывая из корыта, и, казалось, были в восторге от того, что сохраняли свою первоначальную грязь. Раз или два он нервно оглянулся через плечо на женщину, но она глядела прямо перед собой, занятая рулем. Его спина начала болеть, и он с отчаянием заметил, что лапы у него стали совсем морщинистыми. А надо сказать, что мистер Тоуд очень гордился своими лапами. Он пробормотал слова, которые не должны бы произносить ни прачки, ни жабы, и в пятнадцатый раз упустил мыло.

Взрыв хохота заставил его вскочить и оглянуться. Женщина сидела откинувшись и безудержно хохотала, пока слезы не потекли у нее по щекам.

— Я все время наблюдала за тобой, — сказала она, переводя дух. — Я так и думала, что ты барахло, когда ты тут начала хвастаться. Ничего себе прачка! Спорим, ты и крохотного лоскутка в жизни не выстирала!

Мистер Тоуд, который и так закипал, тут уж вскипел окончательно и потерял над собой всякий контроль.

— Ты мерзкая, низкая, жирная баба! — закричал он. — Не смей так со мной разговаривать, потому что я лучше тебя! Прачка! Как бы не так! Так знай же, что я мистер Тоуд, прославленный, уважаемый, выдающийся Тоуд! Пусть надо мной сейчас слегка сгустились тучи, но я не потерплю, чтобы надо мной смеялись какие-то тетки с баржи!

Женщина подвинулась к нему и пристально пригляделась.

— Конечно! — закричала она. — Отвратительная, скользкая жаба! На моей прекрасной, чистой барже! А это уже то, чего не потерплю я!

На минутку она рассталась с рулем. Огромная мускулистая рука протянулась к нему и схватила его за переднюю лапу, а другая за заднюю. После этого мир вдруг перевернулся вверх ногами, показалось, что баржа легко заскользила по нему, в ушах засвистел ветер, и мистер Тоуд понял, что он летит, к тому же еще и быстро вращаясь в воздухе. Вода оказалась холоднее, чем ему хотелось бы, хотя ее температуры не хватило, чтобы остудить его гордыню или погасить огонь его негодования.

Отплевываясь, он вынырнул на поверхность, а когда отер ряску со своих глаз, первое, что он увидал, была женщина на барже, которая смотрела на него с кормы и смеялась, и он, кашляя и глотая воду, поклялся с ней поквитаться.

Он с трудом поплыл к берегу, хотя ситцевое платье всячески старалось воспрепятствовать его усилиям, и, когда он наконец коснулся земли, он понял, как нелегко ему будет взобраться по крутому склону без посторонней помощи. Он должен был постоять и передохнуть минуточку или две, чтобы успокоить дыхание, а затем, перекинув края мокрой юбки через локоть, бешеный от возмущения и жаждущий мести, он помчался догонять баржу с такой скоростью, с какой только несли ноги.

Женщина на барже все еще смеялась, когда он поравнялся с ней.

— Постирай саму себя, прачка! — кричала она. — Погладь свою морду утюгом и завейся, тогда ты сойдешь за вполне приличную жабу!

Но мистер Тоуд не терял времени на ответы. Он хотел серьезной мести, а не дешевой победы в словесном поединке, хотя парочка слов вертелась у него на языке. Впереди он увидел, что ему было нужно. Прибавив скорости, он догнал лошадь, отвязал и отбросил от постромок бечеву, за которую та тянула баржу, легко вспрыгнул ей на спину и пустил галопом, наяривая пятками по бокам. Он свернул в сторону, покидая идущую вдоль канала дорожку для буксировки судов, и погнал свою кобылу по изрытой колеями деревенской дороге. А женщина на барже, бешено жестикулируя, кричала:

— Стой! Стой! Стой!

— Я эту песенку уже слыхал, — сказал мистер Тоуд, смеясь и продолжая понукать кобылу.

Лошадь, привыкшая медленно тянуть баржу, не была способна к продолжительным усилиям, и скоро галоп перешел в рысь, а рысь в медленный шаг, но Тоуд довольствовался и этим, сознавая, что он движется, а баржа стоит. К этому времени он успокоился и овладел собой, потому что, как ему казалось, он совершил умный поступок. Поэтому ему было приятно медленно ехать по солнышку, пользуясь, где только удавалось, переулочками и боковыми дорожками и стараясь забыть, сколько времени прошло с тех пор, как он ел что-нибудь существенное, и вскорости канал остался далеко позади.

Они уже отмахали несколько миль, и мистера Тоуда стало клонить в сон на жарком солнце, когда лошадь остановилась, опустила голову и стала щипать траву. Проснувшись, мистер Тоуд с трудом удержался у нее на спине. Он огляделся и понял, что находится на широком выгоне, на котором, сколько хватало глаз, пятнами там и сям виднелись кусты ежевики. А совсем близко от него стояла крытая цыганская повозка, грязная и выцветшая, а рядом с ней на перевернутом ведре сидел человек, который сосредоточенно курил, вперив взгляд куда-то вдаль, в необозримый мир. Рядом с человеком горел костер из хвороста, а над костром висел железный котелок, из которого доносилось бульканье и шипение и поднимался намекающий кое на что парок. А еще оттуда доносились запахи — теплые и разнообразные, которые сплетались друг с другом, свивались, клубились и соединились, в конце концов, в один сладостный запах, показавшийся мистеру Тоуду самой душой Природы. Мистер Тоуд теперь понял, что раньше он никогда не бывал по-настоящему голоден. То, что он ощущал с утра, было так, легким приступом малодушия. И вот оно явилось, наконец, настоящее! Тут уж не могло быть никакой ошибки. И надо было что-то быстренько делать, иначе случится беда с кем-то или с чем-то. Он пристально оглядел цыгана, туманно соображая, что же будет легче: подраться с ним или каким-нибудь хитрым образом обмануть. Он принюхивался и принюхивался, и глядел на цыгана, а цыган сидел, и курил, и смотрел на него.

Наконец цыган вынул трубку изо рта и заметил как бы невзначай:

— Хочешь, что ли, эту свою кобылу продать?

Тоуд был совершенно сбит с толку. Он не знал, что цыгане очень любят торговать лошадьми и никогда не упускают такого случая, и еще он не учел, что цыганская повозка всегда в движении, а для этого обязательно нужна лошадь.

Он не имел намерения обратить лошадь в деньги, но предложение цыгана облегчало ему путь к двум столь необходимым ему вещам — наличным деньгам и солидному завтраку.

— Что? — сказал он. — Чтобы я продал эту красивую молодую лошадь?! Нет, нет, это совершенно отпадает. А кто будет развозить белье по клиентам в субботние дни? И потом, она слишком ко мне привязана, а я-то просто души в ней не чаю.

— Попробуй полюбить ослика, — сказал цыган. — Некоторые любят.

— Руби дерево по себе, — сказал мистер Тоуд. — Разве ты не видишь, что эта лошадь не для того, чтобы таскать повозку? Эта лошадь хороших кровей… частично. Не там, где ты на нее смотришь. С другой стороны, где тебе не видно. Это призовая лошадь. Она брала призы в свое время, давненько, правда, но все равно это видно и сейчас, стоит только на нее поглядеть, если ты хоть что-нибудь понимаешь в лошадях. Нет, о продаже сейчас нет никакой речи. А любопытства ради, сколько ты собирался мне за нее предложить?

Цыган внимательно оглядел лошадь, потом он с равным вниманием оглядел мистера Тоуда и потом снова — лошадь.

— По шиллингу за копыто! — сказал он коротко и отвернулся, продолжая курить и вглядываясь в широкий мир, пока тот не подернулся синевой.

— Шиллинг за копыто?! — воскликнул Тоуд. — Погоди немного, я должен сообразить, сколько это получится всего.

Он слез с лошади, отпустил ее попастись, усевшись рядом с цыганом, стал складывать на пальцах. Наконец он сказал:

— По шиллингу за копыто? Но это выходит ровно четыре шиллинга, и толечко! О нет! Я и подумать не могу получить четыре шиллинга за мою красивую молодую лошадь.

— Ладно, — сказал цыган, — я тебе скажу, что я сделаю. Я дам тебе пять шиллингов, а это будет ровно на три шиллинга и пять пенсов больше, чем это животное стоит. И это мое окончательное слово.

Мистер Тоуд посидел и серьезно подумал. Он был голоден и без гроша и неизвестно, на каком расстоянии от дома, а враги все еще, может быть, гонятся за ним. Тому, кто находится в подобном положении, пять шиллингов могут показаться изрядной суммой. С другой стороны, это вроде бы уж очень низкая цена за лошадь. Но опять же, лошадь ему самому досталась даром, таким образом, что бы он ни получил, оборачивалось чистой прибылью. Наконец он проговорил решительным тоном:

— Послушай, я тебе скажу, как мы поступим, и это уже мое окончательное слово. Ты мне даешь шесть шиллингов и шесть пенсов из рук в руки наличными. А к тому еще ты дашь мне столько еды, сколько я смогу съесть за один присест, разумеется, из этого вот твоего железного котелка, который испускает такие аппетитные и возбуждающие ароматы. За это я тебе отдаю мою молодую, полную сил лошадь с ее прекрасными постромками и всем остальным в придачу. Если тебя это не устраивает, так и скажи, и я тут же уеду. Я знаю одного человека, который годами упрашивает меня продать ему мою лошадь.

Цыган долго ворчал, что если он еще заключит парочку таких сделок, то обязательно разорится. Но под конец он вытащил грязный парусиновый кошель из кармана своих широченных штанов и отсчитал шесть шиллингов и шесть пенсов на лапу мистера Тоуда. Потом он на минутку скрылся в своей повозке и вернулся, неся большую железную тарелку, ложку, вилку и нож. Он снял котел с огня, наклонил его, и горячий, душистый, жирный поток выплеснулся оттуда на тарелку. Это была, несомненно, самая лучшая еда в мире, потому что была приготовлена из куропаток, и фазанов, и цыплят, и зайцев, и кроликов, и цесарок, и еще кое из чего, вроде картошки и лука. Тоуд поставил тарелку себе на колени и чуть не плача ел, и ел, и ел, и просил добавки, и цыган, не скупясь, добавлял. Мистеру Тоуду казалось, что он в жизни не едал такого вкусного завтрака.

Когда на борт было загружено такое количество пищи, какое только можно выдержать, Тоуд попрощался с цыганом, нежно обнялся с лошадью и снова двинулся в путь в самом лучезарном настроении, потому что цыган, который хорошо знал все окрестности, показал ему, в каком направлении идти. Это уже был другой Тоуд, очень сильно отличавшийся от того, каким он был час назад. Солнце ярко светило, платье уже почти высохло, в кармане у него были денежки, и, что самое главное, он основательно поел вкусной еды, горячей и питательной, и теперь он снова чувствовал себя большим и сильным, беззаботным и уверенным.

Он весело шагал, вспоминая свои приключения и побег, все те положения, когда дело складывалось вроде бы хуже некуда, но из которых он всегда находил выход. И вот его снова начали распирать гордость и зазнайство.

— Хо-хо! — говорил он самому себе, весело маршируя и задирая подбородок к небу. — Какая я умная жаба! Ясное дело, что по уму ни один зверь со мной сравниться не может! Мои враги заточили меня в тюрьму, окружили караулом, день и ночь стерегли меня их тюремщики. А я спокойненько прохожу мимо них, только благодаря своим способностям, помноженным на отвагу. Они гоняются за мной на паровозах с полисменами и револьверами, а я смеюсь над ними издалека. Меня безжалостно швыряет в канал женщина, толстая телом и злобная душой. Ну и что из этого? Я доплываю до берега и назло ей завладеваю ее лошадью. Я скачу на лошади триумфатором, и я получаю за нее полный карман денег и отличный завтрак! Хо-хо! Я — Тоуд Великолепный! Я — прославленный, удачливый мистер Тоуд! Он так раздулся от самодовольства, что, пока шагал, сочинил песню, прославляющую его самого, и распевал ее во все горло. Это, скорее всего, самая самодовольная песня, какую когда-либо сочинил какой-нибудь зверь:

Историй о разных героях

Написано невпроворот.

Но кто всех сильней и отважней?

Конечно же мистер Тоуд!

В Оксфорде — прорва ученых,

Грамотный это народ.

Но кто самый мудрый на свете?

Конечно же мистер Тоуд!

Все звери по паре уселись в ковчег,

Он нес их вперед и вперед.

Кто крикнул: «Гляди, земля впереди!» —

Догадливый мистер Тоуд!

Вся армия нынче идет на парад,

За взводами движется взвод.

А кто впереди на белом коне?

Да это же мистер Тоуд!

Сидела с утра королева в саду

И шила из байки капот.

Воскликнула: «Ах! Кто там весь в орденах?»

Ответили ей: «Мистер Тоуд!»

И было еще много чего в этом же роде, но уж такое бахвальство, что приводить здесь не стоит. Эти куплеты еще самые скромные! Он пел, пока шел, и он шел, пока пел, и гордость его принимала угрожающие размеры, но вскоре ей предстояло получить чувствительный удар.

Пройдя несколько проулочков между живыми изгородями, Тоуд добрался до большака. Он вышел на него, оглядел во всю длину и вдруг увидел вдали крапинку, которая быстро превратилась в пятнышко, потом в маленький шарик, а потом во что-то очень знакомое, и звук, обозначающий предупреждение, слишком хорошо ему известный, донесся до его очарованного слуха.

— Вот это да! — воскликнул он, приходя в возбуждение. — Снова начинается настоящая жизнь! Вот он — широкий мир, о котором я так долго тосковал! Я их сейчас остановлю, моих братьев по колесу, я расскажу им сказочку, которая до сих пор так отлично срабатывала, и они меня, конечно, согласятся подвезти, а потом я еще чего-нибудь наболтаю, и возможно, если повезет, дело кончится тем, что я подъеду к Тоуд-Холлу на автомобиле! Вот тебе будет длинный нос, дорогой Барсук!

Он уверенно ступил на дорогу, чтобы проголосовать. Автомобиль приближался, сбрасывая скорость возле перекрестка. Вдруг мистер Тоуд страшно побледнел, душа ушла в пятки, коленки затряслись и подогнулись, он сложился пополам и рухнул на землю, ощущая боль и тошноту. И было от чего бедняге упасть в обморок: приближающийся автомобиль был тот самый, который он угнал со двора гостиницы «Красный Лев» в тот трагический день, с которого начались все его несчастья. А люди были теми же самыми людьми, которых он видел тогда в гостиничном кафе. Он лежал на дороге, несчастный, кучей старых тряпок, и только бормотал:

— Ну все, все, все, конец. Наручники и полицейские снова. Тюрьма снова. Хлеб и вода снова. О, какой же я дурак! И зачем мне понадобилось расхаживать с важным видом по белу свету, самодовольно распевая песни и голосуя среди бела дня на большой дороге, вместо того чтобы спрятаться, дождаться, пока стемнеет, и спокойненько проскользнуть домой обходными дорожками. О, несчастный Тоуд! О, невезучий зверь!

Ужасный автомобиль медленно приближался, пока не остановился совсем рядом с ним. Два джентльмена вышли из машины и подошли к дрожащему мистеру Тоуду, который являл собой одно сплошное отчаяние. Один из них сказал:

— Ах, боже мой, как жаль! Бедная старая женщина, похоже что прачка, потеряла сознание. Может, у нее солнечный удар, а может быть, бедняжка ничего еще сегодня не ела. Давайте поднимем ее, и отнесем в машину, и отвезем в ближайшую деревню, где у нее, наверное, есть друзья.

Они осторожно подняли мистера Тоуда, и отнесли в машину, и подложили мягкие подушки, а потом двинулись дальше.

Когда Тоуд услыхал, как ласково они с ним разговаривают, он понял, что его не узнали. Он почувствовал себя смелее и осторожненько приоткрыл сначала один глаз, а потом и другой.

— Взгляните, — сказал один из джентльменов, — ей уже лучше. Свежий воздух пошел ей на пользу. Как вы себя чувствуете, мэм?

— Сердечно благодарю, сэр, — сказал Тоуд слабым голоском, — мне теперь гораздо лучше!

— Вот и славно! — сказал джентльмен. — Полежите спокойно и, кроме того, не пытайтесь говорить.

— Я не буду, — сказал Тоуд. — Я только подумала, нельзя ли мне сесть впереди, рядом с шофером. Там бы меня обдало ветерком, и я бы скоро совсем пришла в себя.

— Какая благоразумная женщина! — сказал джентльмен. — Ну конечно, можно.

Он заботливо помог мистеру Тоуду пересесть на переднее сиденье возле шофера, и машина еще раз тронулась с места.

Тоуд к этому времени уже почти совсем оправился. Он выпрямился, поглядел вокруг и постарался заглушить в себе прежний трепет перед автомобилем; неодолимое желание сесть за руль, которое поднималось в нем, начало полностью им овладевать.

— Это судьба, — сказал он, — позвольте мне попробовать повести машину хоть немножечко. Я очень внимательно за вами наблюдала, и мне кажется, это так занятно и так легко! И мне бы очень хотелось рассказать своим друзьям, что однажды я управляла автомобилем!

Шофер рассмеялся в ответ на это предложение так оглушительно, что один из джентльменов спросил, в чем дело. Когда он услыхал, то, к восторгу мистера Тоуда, он сказал:

— Браво, мэм! Мне нравится крепость вашего духа! Пусть она попробует, а ты присмотри за ней. Ничего не случится.

Мистер Тоуд торопливо вскарабкался на место, которое освободил шофер, взялся за руль, с притворным вниманием выслушал инструкции и тронул машину с места сперва медленно и осторожно, потому что дал себе слово быть благоразумным.

Джентльмены на заднем сиденье захлопали в ладоши, и Тоуд услышал, как один другому сказал:

— Как у нее здорово получается! Подумать только, какая-то прачка, и ведет машину впервые в жизни!

Тоуд поехал быстрее, потом еще быстрее и еще быстрее.

Он услышал, как один из джентльменов предупредил его:

— Будь поосторожнее, прачка!

Но это его только раздразнило, так как он уже начал терять голову.

Шофер сделал попытку вмешаться, но Тоуд притиснул его к сиденью локтем и изо всех сил нажал на газ. То, как воздух кидался ему в лицо, как гудел мотор, как подскакивал на ухабах автомобиль, опьянило его слабую голову.

— Прачка, как бы не так! — выкрикивал он безрассудно. — Хо-хо! Я — Тоуд, угонщик автомобилей, убегающий из ваших тюрем, Тоуд, который всегда исчезает! Сидите смирно, и я вам покажу, что значит настоящая езда, потому что вас везет знаменитый, умелый, совершенно бесстрашный мистер Тоуд!

С криком ужаса вся компания поднялась с мест и набросилась на него.

— Хватайте его! — кричали они. — Хватайте жабу, этого скверного зверя, который пытался украсть нашу машину. Свяжите его, наденьте на него цепи, тащите его в ближайший полицейский участок! Долой неисправимого и опасного мистера Тоуда!

Увы! Прежде чем на него набрасываться, им надо было проявить благоразумие и сначала каким-то образом заставить его остановиться. Вывернув в сторону руль, Тоуд налетел на низкую изгородь, шедшую вдоль дороги. Мощный рывок, сумасшедший удар — и все четыре колеса ухнули в утиный пруд, отчаянно взбаламутив воду.

Тоуд обнаружил, что он летит по воздуху вверх и вверх, иногда кружась в небе, как ласточка. Ему это даже понравилось, он стал было думать, что будет так лететь, пока у него не вырастут крылья, и он, возможно, превратится в жабо-птицу, как вдруг он приземлился, шлепнувшись спиною на густую и мягкую луговую траву. Немного приподнявшись, он увидел, что автомобиль торчит в пруду и почти совсем утонул в нем, а джентльмены и шофер, не в силах сладить с полами своих длинных пальто, барахтаются в воде.

Он быстренько поднялся и побежал изо всех сил, продираясь сквозь живые изгороди, перепрыгивая через кюветы, проносясь по полям, пока совсем не выбился из сил и не задохнулся, и лишь тогда перешел на шаг. Когда Тоуд чуть-чуть отдышался и мог спокойно подумать, он начал хихикать, а хихиканье вскоре перешло в смех, и он смеялся до тех пор, пока не ослабел и не был вынужден присесть возле живой изгороди.

— Хо-хо! — закричал он, приходя в экстаз от восторга перед самим собой. — Опять Тоуд! Тоуд, как всегда, берет верх! Кто заставил их взять меня в машину? Кто сумел пересесть на переднее место ради свежего воздуха? Кто убедил их дать мне повести машину? Кто засунул их всех в утиный пруд? Кто удрал от них, пролетев целым и невредимым по воздуху, оставив этих узколобых, разозленных, трусливых экскурсантов в грязи посреди пруда, где им как раз место? Кто? Тоуд, конечно! Умный Тоуд, великий Тоуд, замечательный Тоуд!

И он опять разразился песней и распевал ее во все горло:

Автомобиль гудел «би-би»

И несся все вперед.

Кто в пять минут загнал его в пруд?

Хитроумный мистер Тоуд!

О, какой я умный! Какой умный, какой умный, какой невозможно ум…

Какой-то неясный звук на некотором расстоянии от него заставил его обернуться и поглядеть. О ужас! О тоска! О отчаяние!

Примерно через два поля он увидал шофера в его кожаных гетрах и двух могучих деревенских полицейских, бегущих к нему изо всех сил.

Бедняга Тоуд вскочил, душа его снова оказалась в пятках, а пятки эти снова забарабанили по земле.

— О боже мой! — задыхался он и пыхтел на бегу. — Какой же я осел! Самовлюбленный, безответственный осел! Опять набрался важности! Опять орал свои песни! Опять сидел на месте и бахвалился! О боже мой, боже мой, боже мой!

Он оглянулся и с отчаянием увидал, что преследователи его настигают. Он бежал изо всех сил, но все время оглядывался и видел, что те трое все приближаются и приближаются. Он не щадил себя, но ведь он был маленьким и толстым зверем, и лапы у него были короткие. Теперь он слышал их шаги совсем близко позади себя. Он уже перестал глядеть, куда он бежит, он несся вслепую, не глядя, не соображая, только иногда оглянувшись, видел, как на лицах его преследователей изображалось торжество, как вдруг земля ушла у него из-под ног, он схватился за воздух и — плюх — с головой оказался в глубокой воде, быстрой воде, воде, которая повлекла его куда-то с такой силой, что он не имел возможности сопротивляться, и тут он понял, что в своем слепом отчаянии он угодил прямо в реку!

Он вынырнул на поверхность и попытался ухватиться за камыши и осоку, которые росли вдоль реки под самым берегом, но течение было таким сильным, что оно вырывало их у него из лап.

— О боже мой! — восклицал бедный Тоуд. — Никогда в жизни я больше не буду угонять автомобили! Никогда в жизни я не буду петь зазнайские песни!

Тут он ушел под воду, вынырнул снова, у него перехватило дух, и он стал захлебываться. Вскоре он заметил, что течение несет его к большой темной норе, вырытой в береговом обрыве, как раз у него над головой, и, когда вода влекла его мимо входа в эту нору, он вытянулся изо всех сил, ухватился за край и удержался. Потом понемногу, с большим трудом, он стал подтягиваться, пока не смог закрепиться локтями. В таком положении он передохнул.

И пока он пыхтел, и вздыхал, и пристально глядел в темноту, какая-то маленькая яркая штучка блеснула из глубины, подмигнула и стала приближаться к нему. По мере того как она приближалась, она стала обрастать лицом, и лицо это показалось ему знакомым.

Коричневое, маленькое, с усами.

Серьезное, круглое, с аккуратными ушками и шелковистой шерсткой.

Это был дядюшка Рэт.

XI «КАК ЛЕТНИЙ ЛИВЕНЬ — СЛЁЗ ПОТОК»

Дядюшка Рэт высунул аккуратную коричневую лапку, крепко схватил мистера Тоуда за шиворот, рванул его кверху и подтащил к норе. Отяжелевший, пропитанный водой, Тоуд медленно, но верно достиг края норы и через мгновение, живой и здоровый, стоял в прихожей, весь измазанный тиной и облепленный водорослями, как, впрочем, и следовало ожидать, но вполне довольный и в наилучшем расположении духа, как бывало в прежние времена. Раз уж он попал в дом своего друга, то необходимость маскироваться, хитрить и изворачиваться отпала, и он мог сбросить с себя маскарадный костюм, который не пристал джентльмену его положения и к тому же доставил столько хлопот.

— О, Рэтти! — воскликнул он. — Чего я только не пережил с тех пор, как виделся с тобой в последний раз, ты не можешь себе представить! Такие переживания, такие испытания, и как я все это благородно перенес! Какие исчезновения, какие переодевания, то прячусь, то ускользаю… и заметь — все продумано, все спланировано и выполнено с блеском! Был в тюрьме — выбрался оттуда, само собой разумеется! Швырнули меня в канал — доплыл до берега! Угнал лошадь — задорого продал! Всех обвел вокруг пальца, всех заставил поплясать под мою дудочку! Я умнейший Тоуд, в этом нет ни малейших сомнений! Какой, как ты думаешь, я совершил подвиг под конец? Потерпи, я тебе все расскажу…

— Тоуд, — сказал Рэт серьезно и твердо, — сейчас же отправляйся наверх, сними с себя эту старую ситцевую тряпку, которая, похоже, когда-то была платьем какой-нибудь прачки, как следует вымойся, надень что-нибудь мое и прими вид джентльмена, если сумеешь. Должен тебе сказать, что более замурзанного, затрепанного, срамного вида я ни у кого не видал ни разу в жизни. Кончай бахвалиться и препираться со мной и отправляйся! Чуть позже мы поговорим. У меня много накопилось.

Тоуд хотел огрызнуться. Хватит, им уже хорошо покомандовали в тюрьме, а тут, по-видимому, все начинается сначала. И кто начинает? Рэт — Водяная Крыса! Но он нечаянно увидал свое отражение в зеркале за стоящей вешалкой, в потрепанном чепце, печально сползшем на левый глаз, раздумал отругиваться и послушно отправился в ванную комнату. Он как следует вымылся, почистился, пригладил волосы щеткой, переоделся и долго стоял перед зеркалом, с удовольствием рассматривая самого себя, и думал, что за дураки те, кто хоть на мгновение мог принять его за прачку. К тому времени, когда он спустился, обед был уже на столе, что очень его обрадовало. И времени много прошло, и побегать ему немало довелось с тех пор, как цыган накормил его замечательным завтраком. Пока они ели, мистер Тоуд рассказал дядюшке Рэту все свои приключения, подробно останавливаясь на том, какой ум он проявил, и какое присутствие духа в острых ситуациях, и хитроумие в узких местах, все хотел представить дело так, будто он пережил веселые и разнообразные приключения. Но чем больше он распространялся, тем серьезнее и молчаливее становился дядюшка Рэт.

Когда Тоуд наконец выговорился, в комнате на некоторое время воцарилось молчание, потом Рэт сказал:

— Послушай-ка, Тоуди, я не хочу обижать тебя, ты и так много пережил. Но говоря серьезно, неужели ты не понимаешь, каким ты выставил себя дураком?

Как ты сам признаешься, на тебя надевали наручники, заточали в тюрьму, морили голодом, травили, как зайца, пугали до потери сознания, оскорбляли, глумились и, наконец, к твоему позору, швырнули в воду. И кто же? Какая-то баба! Что в этом забавного? Что веселого? И все из-за того, что тебе приспичило угнать чужую машину. Ты сам прекрасно знаешь, что от машин тебе были одни беды и неприятности с того самого момента, когда ты впервые увидел автомобиль. Если ты разбиваешься через пять минут после того, как ты сел за руль — а так оно чаще всего и бывает, — то зачем же тогда чужую-то машину воровать? Пожалуйста, можешь делаться инвалидом, если тебе это нравится, пожалуйста, можешь обанкротиться для разнообразия, если уж ты так решил, но в каторжники-то зачем попадать? Когда же ты наконец проявишь благоразумие, и подумаешь о своих друзьях, и позволишь им гордиться тобой? Ты думаешь, мне приятно, например, слышать, как звери говорят мне вслед, что я вожусь с уголовниками?

У мистера Тоуда была одна черта, которая всех с ним примиряла, — у него было беззлобное сердце. Он не сердился, когда ему читали нравоучения те, кого он считал своими настоящими друзьями. И даже когда они сильно на него нападали, он мог понять и другую сторону. Пока дядюшка Рэт так серьезно с ним говорил, он про себя все время бормотал: «Нет, это как раз очень даже весело», и издавал все время неясные звуки, вроде «р-р-раз!» и «би-би», и еще какие-то, которые напоминали приглушенное хрюканье или шипение, какое обычно получается, когда открывают бутылку с содовой. Но все же, когда Рэт замолчал, он издал глубокий вздох и сказал тихим и покорным голосом:

— Ты прав, Рэтти! Ты всегда очень разумно говоришь. Я вел себя как самовлюбленный старый осел, мне это совершенно ясно, но теперь я буду совсем хорошим и не буду делать больше никаких глупостей. А что до автомобилей, я как-то поостыл к ним, после того как нырнул в эту твою речку. Знаешь, когда я висел, уцепившись за край норы, пытаясь отдышаться, меня осенила действительно блестящая идея — насчет моторных лодок… ну ладно, ладно, не принимай все так близко к сердцу, это же только так, просто мысли вслух, и давай больше не будем об этом. Попьем кофейку, покурим, поболтаем, а потом я спокойненько пройдусь до Тоуд-Холла, переоденусь в свое и все там налажу, чтобы все было как и бывало раньше. Хватит с меня приключений. Я буду вести размеренную, приличную жизнь, займусь хозяйством, приведу в порядок сад, буду сажать цветочки. У меня всегда будет готов обед для друзей, заглянувших ко мне на часок. Я опять заведу пони с тележкой, чтоб можно было прокатиться по окрестностям, как было в старые добрые времена, до того, как на меня это напало и я натворил глупостей.

— Спокойненько пройдешься до Тоуд-Холла? — возбужденно воскликнул дядюшка Рэт. — О чем ты говоришь? Ты хочешь сказать, что ты ничего не слыхал?

— Что не слыхал? — спросил мистер Тоуд, бледнея. — Говори, Рэтти! Скорей! Не щади меня. О чем я не слыхал?

— Ты хочешь сказать, — кричал Рэт, стуча маленькими кулачками по столу, — что ты ничего не слышал о ласках и горностаях?

— Что? Эти, из Дремучего Леса? — воскликнул мистер Тоуд, начиная дрожать. — Ни слова не слышал! А что они сделали?

— И как они захватили Тоуд-Холл? — продолжал дядюшка Рэт.

Тоуд положил локти на стол, подбородок — на лапы, две крупные слезы накопились у него в глазах, перелились через край и упали на стол — кап! кап!

— Продолжай, Рэтти, — пробормотал он. — Рассказывай все. Я уже с собой справился. Я снова Тоуд. Я перенесу.

— Когда ты попал… ну, когда с тобой случилось это несчастье, — начал Рэт медленно, подбирая выражения, — ну, словом, когда ты исчез на время из общества благодаря этому, ну… недоразумению с автомобилем, ты понимаешь…

Тоуд только кивнул.

— Об этом тут, естественно, много говорили, — продолжал дядюшка Рэт, — и не только тут, на берегу, но даже и в Дремучем Лесу. Мнения всех зверей разделились, как это обычно бывает. Те, кто с берега, все были за тебя. Они говорили, что с тобой обошлись несправедливо и что в наше время в этой стране не добьешься правосудия. А те, из Дремучего Леса, говорили всякие горькие слова, мол, так тебе и надо и, мол, со всем этим пора кончать. И они страшно обнаглели и все ходили везде и говорили, что с тобой на этот раз покончено навсегда. Что ты, мол, никогда, никогда не вернешься.

Тоуд еще раз молча покивал головой.

— Ну, ты знаешь, что это за звери? — продолжал дядюшка Рэт. — Но Крот и Барсук вмешались, они не уставали им объяснять, что ты скоро вернешься. Они точно не знали, как ты вырвешься, но были уверены, это рано или поздно произойдет.

Тоуд сел на своем месте поровнее и стал ухмыляться.

— Они приводили разные исторические примеры, когда мужество и умение внушить доверие, какими ты обладаешь, вместе с набитым кошельком одолевали законы. Они, на всякий случай, забрали свои вещи и переехали в Тоуд-Холл, и ночевали там, и проветривали комнаты, и все держали наготове к твоему возвращению. Они, конечно, не могли догадаться, что произойдет, но кое-какие подозрения относительно жителей Дремучего Леса у них были. Теперь я приближаюсь к самому печальному и трагическому моменту своего рассказа. Однажды темной ночью — должен сказать, что это была очень темная ночь, и ветреная до невозможности, и к тому же дождь лил как из ведра, — ласки, собравшись целым отрядом, вооруженные до зубов, подползли к парадному входу Тоуд-Холла. Одновременно целая банда хорьков, пройдя огородами, овладела хозяйственным двором и конторой, а небольшой отряд головорезов-горностаев занял оранжерею и бильярдную и пооткрывал все окна, выходящие на лужайку. Крот и Барсук сидели у камина в курительной комнате, рассказывая друг другу разные случаи из жизни, решительно ничего не подозревая, потому что в такую ночь ни один зверь не выходит из дому. Эти кровожадные злодеи ворвались в комнату и окружили их. Друзья сражались из последних сил, да толку-то что? Они были безоружны, кроме того, их застали врасплох, и к тому же что могут сделать двое против сотни? Их жестоко избили палками, этих двух преданных товарищей, и выгнали из дому на холод, сырость и в темноту, награждая неслыханными оскорблениями.

Тут бесчувственный мистер Тоуд не удержался, чтобы не подхихикнуть, но сразу же взял себя в руки и постарался принять очень серьезный вид.

— И с тех пор эти из Дремучего Леса поселились в Тоуд-Холле, — продолжал дядюшка Рэт, — и ведут себя просто безобразно! Валяются в постели до обеда, завтрак у них в любое время, и такой, говорят, учинили разгром, что страшно смотреть. Они съедают твои запасы, выпивают все, что у тебя есть в погребе, да еще и потешаются над тобой, рассказывая про… там, магистраты, тюрьмы и полицию. Они сочиняют про тебя отвратительные, грубые песенки, в которых остроумия ни на грош. И они говорят всем твоим слугам, что поселились в усадьбе навсегда.

— Да? — закричал мистер Тоуд, вскакивая и хватаясь за палку. — Я моментально займусь ими!

— Бесполезно, Тоуд! — прокричал ему вдогонку дядюшка Рэт. — Иди и сядь спокойно, ты только беду себе наживешь.

Но Тоуд уже исчез, и удержать его не было никакой возможности. Он быстро шел по дороге, перекинув палку через плечо, пыхтя и бормоча себе под нос что-то сердитое, пока не дошел до парадных ворот. Тут из-за забора неожиданно выскочил большой рыжий хорек и наставил на него ружье.

— Стой! Кто идет? — крикнул он резким голосом.

— Чушь и чепуха, — отозвался Тоуд сердито. — Кто тебе позволил так со мной разговаривать? Выходи оттуда сейчас же, не то я…

Хорек больше не произнес ни слова, он вскинул ружье к плечу. Тоуд благоразумно бросился на землю, пригнулся, и — вжжик! — пуля просвистела у него над головой.

Потрясенный Тоуд поднялся на ноги и галопом помчался по дороге. Пока он бежал, он слышал отвратительный хохот хорька, который подхватили еще какие-то мерзкие тоненькие голосочки.

Он вернулся к дядюшке Рэту совершенно опрокинутый.

— А что я тебе говорил? — отозвался Рэт. — Бесполезно. У них выставлены сторожевые посты, и они все вооружены. Я тебе говорю: подожди пока.

И все же Тоуд не был склонен так уж сразу сдаваться. Он отвязал лодку и поплыл на веслах вверх по реке, где, как ему было известно, сад Тоуд-Холла спускается к самой воде.

Приблизившись к тому месту, откуда был виден его старый милый дом, он, перестав грести и облокотившись о весла, осторожно оглядел все вокруг. На первый взгляд было тихо, спокойно и безлюдно. Он мог спокойно обозревать фасад Тоуд-Холла, залитый лучами заходящего солнца, голубей, усаживающихся парочками на коньке крыши, сад, весь в цвету, бухту перед лодочным сараем, маленький деревянный мостик, который перекинулся через бухту; все было спокойно, необитаемо и, казалось, ждало его возвращения.

«Попробуем сперва проникнуть в лодочный сарай», — подумал Тоуд.

Он тихонечко поплыл к бухте и уже проплывал под мостом, как — бух! Огромный камень угодил прямо в лодку и пробил дно. Лодка тут же наполнилась водой и затонула, а мистер Тоуд оказался прямо в воде на глубоком месте. Подняв голову, он увидел у перил моста двух горностаев, которые перегнулись через перила и наблюдают за ним в полном восторге.

— Камешек следующий раз полетит в твою голову, Тоуди! — крикнули они ему.

Негодующий мистер Тоуд поплыл к берегу, а горностаи, поддерживая друг друга, чтобы не свалиться в воду, так и покатывались со смеху, с ними чуть не случилось двойной истерики, то есть по истерике на каждого, разумеется.

Тоуд должен был проделать весь долгий обратный путь пешком. Он рассказал дядюшке Рэту о неудаче, которая его вновь постигла.

— Ну а я тебе что говорил? — сказал дядюшка Рэт сердито. — Сядь и сообрази, что ты сделал. Потопил мою лодку, которую я так люблю! Попросту загубил мой прекрасный костюм, который я дал тебе поносить. Ну право же, Тоуд, свет не видел такого невозможного существа. Я удивляюсь, как это ты еще ухитряешься сохранять каких-то друзей.

Тоуд сразу согласился, что вел себя неправильно, признал свою глупость, раскаялся в своих ошибках и принес самые горячие извинения за потопленную лодку и испорченный костюм. И закруглил свою речь выражением искренней покорности, которая всегда обезоруживала его друзей и обеспечивала ему прощение.

— Рэтти! Я теперь понимаю, какой был своевольный и своенравный! С этого времени, поверь мне, я буду тихий и послушный и ничего не сделаю без твоего совета и одобрения!

— Ну, если так, — сказал отходчивый дядюшка Рэт, смягчившись, — тогда мой совет тебе: поскольку уже поздно, садись и ужинай. Ужин сейчас появится на столе. И пожалуйста, прояви побольше терпения. Я убежден, что мы с тобой ничего не можем предпринять, пока не повидаемся с Кротом и Барсуком, и не услышим от них последние новости, и все вместе хорошенечко не обсудим наши нелегкие дела.

— А-а, да, конечно! Крот и Барсук, разумеется. А где они сейчас? Я было о них совсем позабыл, — заметил Тоуд легкомысленно.

— И ты еще спрашиваешь! — сказал дядюшка Рэт с упреком. — Пока ты носился по всей стране в дорогих автомобилях, и скакал на кровных скакунах, и устраивал пикники с цыганами, эти два бедных преданных зверя торчали на улице в любую погоду, проводя суровые дни и ночи, патрулируя вдоль границ Тоуд-Холла, не спуская глаз с ласок и горностаев, соображая, обдумывая, планируя, как отбить назад твою собственность. Ты не заслужил иметь таких верных, таких преданных друзей, честное слово, Тоуд! Когда-нибудь, когда будет уже поздно, ты пожалеешь, что не ценил их!

— Я знаю, я неблагодарное животное, — заплакал Тоуд. — Давай я пойду и поищу их этой холодной и темной ночью, и разделю с ними все трудности, и постараюсь доказать… Постой! Кажется, я слышу звон тарелок и подноса. Ура! Ужин на столе! Давай, Рэтти!

Тут дядюшка Рэт вспомнил, что бедняга Тоуд долгое время находился на тюремном коште и поэтому не стоило на него сердиться. Он и сам последовал за ним к столу и, как хороший хозяин, просил его вознаградить себя за все прошлые лишения.

Они только успели покончить с едой и снова перейти в кресла, как раздался сильный стук в дверь. Тоуд перепугался, а дядюшка Рэт, таинственно кивнув, направился прямо к двери, отпер ее, и в комнату вошел дядюшка Барсук.

У него был вид джентльмена, который несколько ночей провел вне дома, будучи лишен маленьких удобств. Ботинки были в грязи, и выглядел он растрепанным и взъерошенным. Правда, он и прежде не очень-то заботился о своей наружности. Барсук взглянул на мистера Тоуда серьезно, протянул лапу и сказал:

— Добро пожаловать домой, Тоуд! Увы! Что я говорю? Домой, как бы не так! Это печальное возвращение, Тоуд. Бедный мой Тоуд!

Затем он повернулся к нему спиной, пододвинул стул к столу и отрезал себе большой кусок холодного пирога со свининой.

Тоуд не на шутку встревожился от такого серьезного и зловещего приветствия. Но дядюшка Рэт шепнул ему:

— Ничего, не обращай внимания и пока помолчи. Он всегда такой подавленный и падает духом, когда ему надо подкрепиться. Через полчасика он будет совсем другим.

Они принялись молча ждать. Через некоторое время снова раздался стук, на этот раз не такой громкий. Дядюшка Рэт, снова кивнув, ввел в комнату Крота, немытого и обтрепанного, с соломинками, застрявшими в шерстке.

— Ура! А вот и Тоуд! — закричал он, сияя.

И он начал отплясывать вокруг него.

— Мы даже и не надеялись, что ты появишься так скоро, ах ты умный, талантливый, сообразительный Тоуд!

Дядюшка Рэт толкнул его под локоть, но было уже поздно: Тоуд уже пыхтел и весь раздувался от гордости.

— Умный? Вовсе нет! Послушать моих друзей, так я круглый дурак! Я всего-навсего выбрался из самой страшной тюрьмы во всей Англии! Только и всего! И завладел поездом и на нем удрал, только и всего! Я осел, вот кто я есть! Я расскажу тебе о своих приключениях, и ты сам рассудишь, Крот!

— Хорошо, хорошо, — сказал Крот, пододвигаясь к столу. — Ты рассказывай, а я пока поем, ладно? С утра во рту ни кусочка! О боже мой, боже мой!

Он подсел к столу и наложил себе на тарелку холодного мяса и маринованных огурчиков.

Тоуд потоптался на каминном коврике, потом засунул лапу в карман и вытащил оттуда горсть серебряных монет.

— Погляди! — воскликнул он, показывая деньги. — Не так уж плохо за несколько минут работы, а? И как, ты думаешь, я их добыл? Угнал лошадь! Вот как!

— Ну? — заинтересовался Крот.

— Тоуд, пожалуйста, помолчи минуточку, — сказал дядюшка Рэт. — А ты, Крот, не подначивай. Или ты его не знаешь? Лучше поскорее расскажи, в каком положении находятся дела и что лучше всего предпринять, раз Тоуд наконец вернулся.

— Дела хуже некуда, — сказал Крот сердито. — А что предпринять, ни малейшего понятия не имею. Барсук и я ходили, ходили вокруг Тоуд-Холла день и ночь. Все одно и то же. Везде — стража, наставленные в упор дула, швыряются камнями. А стоит нам приблизиться, так насмехаются, просто невыносимо. Нет ничего хуже насмешек!

— Да, дело плохо, — сказал дядюшка Рэт задумчиво. — Но я думаю, что кое-что я все-таки сообразил. Тоуд должен…

— Нет, не должен! — воскликнул Крот с набитым ртом. — Ничего подобного. Ему надо совсем другое…

— Ничего такого я не стану делать, — перебил их обоих Тоуд. — Хватит командовать! Речь идет, в конце концов, о моем доме, и я точно знаю, что надо делать. Я…

Они заговорили все разом и во весь голос, от них просто можно было оглохнуть, но в это время высокий, суховатый голос сказал:

— Немедленно замолчите! Все! И мгновенно настала тишина.

Это сказал дядюшка Барсук, который кончил есть пирог, повернулся к ним и сурово на них поглядел. Когда он увидел, что сумел привлечь их внимание и они, по-видимому, ждут, что он скажет, он опять повернулся к столу и отрезал себе сыру. И так велико было уважение к этому достойному зверю, что никто не проронил ни слова, пока он не закончил трапезу и не смахнул крошки с колен. Тоуд ерзал на стуле, а дядюшка Рэт старался его угомонить.

Потом дядюшка Барсук подошел к камину и, глубоко задумавшись, долго смотрел на огонь. Наконец он заговорил.

— Тоуд, — сказал он, — ты беспокойный, скверный зверек! Тебе не стыдно? Как ты думаешь, что бы сказал мой покойный друг, твой отец, если бы оказался сейчас здесь и узнал обо всем, что ты вытворяешь?

Тоуд, который прилег на диван, перевернулся ничком, сотрясаемый слезами раскаяния.

— Ладно, перестань, — сказал Барсук, смягчаясь. — Брось. Перестань плакать. Что было, то прошло. Постарайся начать жизнь сначала. Но то, что Крот говорит, правильно. Горностаи стерегут всюду. А это лучшие стражники в мире. Нечего думать атаковать их в лоб. Нам с ними не справиться.

— Тогда, значит, все кончено, — всхлипнул Тоуд, орошая слезами диванные подушки. — Пойду завербуюсь в солдаты и никогда, никогда больше не увижу мой родной Тоуд-Холл!

— Брось хныкать и немедленно взбодрись, Тоуд! — сказал Барсук. — Есть другие способы отвоевать его, кроме прямого штурма. Я еще не сказал свое последнее слово. Сейчас я сообщу вам великую тайну.

Тоуд медленно поднялся и вытер слезы. Он обожал тайны, потому что в жизни не мог сохранить ни одной. Его всегда волновало чувство неправедного восторга, когда он сообщал другому тайну после того, как торжественно обещал не выдавать ее никому.

— Существует подземный ход, — сказал Барсук внушительно, — который ведет от берега реки, совсем поблизости отсюда, к самому центру Тоуд-Холла.

— О, какой вздор, Барсук! — сказал Тоуд довольно беззаботно. — Ты наслушался того, что они тут плетут в пивнушках. Да я знаю каждый дюйм Тоуд-Холла, изнутри и снаружи. Там ничего такого нет, уверяю тебя.

— Мой юный друг, — сказал дядюшка Барсук очень строго, — твой отец, который был зверем очень достойным, много достойнее иных моих знакомых, и который был моим близким другом, делился со мной такими вещами, которыми ему и в голову бы не пришло поделиться с тобой. Он открыл этот подземный ход; он его, разумеется, сам не делал, ход был прокопан сотни лет назад, задолго до того, как он там поселился. Но он его вычистил и привел в порядок, потому что думал, что когда-нибудь этот ход вдруг да и пригодится в случае какой-нибудь беды или опасности. И он мне его показал. Он сказал: «Сыну моему о нем ни в коем случае не говори. Он хороший парень, но немного легкомысленный, и характер у него неустойчивый, да и язык за зубами он держать не умеет. Если с ним случится серьезная беда и ход этот сможет ему пригодиться, тогда сообщи ему об этом тайном проходе, но ни в коем случае не раньше».

Все сидевшие в комнате внимательно посмотрели на мистера Тоуда, желая видеть, как он это все воспримет. Тоуд сначала было надулся, но быстро отошел, потому что был все-таки хорошим парнем.

— Ладно, ладно, — сказал он. — Может, я и в самом деле немножечко болтун. Я ведь очень известное лицо, друзья навещают меня, и мы острим, веселимся, рассказываем анекдоты, и язык у меня начинает маленечко вилять. Я прирожденный собеседник. Мне частенько говорили, что мне надо бы завести салон, что бы это там ни значило. Ну, бог с ним! Продолжай, Барсук. Но чем этот самый твой подземный ход нам поможет?

— Я кое-что выяснил в последнее время, — продолжал Барсук. — Я попросил Выдру нарядиться трубочистом и пойти, увесившись щетками, к черному крыльцу Тоуд-Холла справиться, нет ли у них работы. Завтра вечером там состоится роскошный банкет. Чей-то день рождения. Главного Ласки, кажется. И все ласки соберутся в парадной столовой и будут там пировать, ничего не подозревая, без сабель, ружей и палок — словом, безо всякого оружия!

— Но стража будет выставлена, как всегда, — заметил дядюшка Рэт.

— Точно, — отозвался Барсук. — К этому я и веду. Ласки целиком положатся на такую прекрасную стражу, как горностаи. И вот тут-то нам и поможет подземный ход. Этот туннель ведет прямехонько в буфетную, расположенную рядом с парадной столовой.

— Ага! Вот почему там скрипит доска! — сказал Тоуд. — Теперь я понимаю.

— Мы тихонечко проберемся в буфетную! — воскликнул Крот.

— С пистолетами, и саблями, и палками! — закричал дядюшка Рэт.

— И набросимся на них, — сказал Барсук.

— И поколотим их, и поколотим их, и поколотим их! — вопил Тоуд в экстазе, носясь кругами по комнате и перепрыгивая через стулья.

— Очень хорошо, — подвел итог дядюшка Барсук в своей обычной суховатой манере. — Итак, все решено, нечего вам спорить и устраивать перепалки. Становится поздно, отправляйтесь спать. Все необходимые приготовления мы сделаем завтра утром.

Тоуд, конечно, тоже послушно отправился спать, как и все остальные, он понимал, что сейчас спорить ни к чему, хотя он был слишком взволнован и спать совсем не хотел. Он прожил длинный утомительный день, набитый всякими событиями, к тому же простыни и одеяла были такими успокаивающими, такими дружелюбными после крошечного клочка простой соломы, брошенного на каменный пол холодного каземата, что он, несмотря ни на что, вскоре спокойно захрапел. Конечно, ему много чего приснилось: и дорога, которая тут же удирала, как только он ступал на нее, и канал, который бегал за ним и в конце концов настиг, и баржа, которая заплыла прямо в парадную столовую со стиркой, скопившейся за неделю, как раз когда у него был званый обед. А еще ему снилось, что он один идет по подземному ходу, а тот крутится, и вертится, и колышется, и становится на попа. Но под конец он увидел, будто он вернулся в Тоуд-Холл с победой и совершенно невредимый, и все друзья собрались к нему, и все серьезнейшим образом его уверяли, что он на самом деле очень умный мистер Тоуд.

Он проспал все следующее утро и, когда спустился вниз, увидел, что остальные звери уже давным-давно позавтракали. Крот куда-то ускользнул, никому не сказав, куда и зачем идет. Барсук сидел в кресле и читал газету, нисколько не заботясь о том, что должно произойти вечером.

А дядюшка Рэт, наоборот, с деловым видом носился по комнате, таская под мышками разного рода оружие, раскладывая его на четыре кучи на полу и приговаривая на бегу:

— Вот — сабля — для — дядюшки Рэта, вот — сабля — для — Крота, вот — сабля — для — мистера Тоуда, вот — сабля — для — Барсука! Вот — пистолет — для — дядюшки Рэта, вот — пистолет — для — Крота, вот — пистолет — для — мистера Тоуда, вот — пистолет — для — Барсука! — И так далее, в том же самом ритме, а четыре одинаковые кучи росли и росли на полу.

— Все это очень хорошо, — сказал через некоторое время Барсук, глядя поверх газеты на зверька, мечущегося по комнате. — Ты, конечно, прав. Но ты подумай сам: как только мы проскользнем мимо этих отвратительных горностаев с их отвратительными ружьями, уверяю тебя, нам не понадобятся никакие сабли и пистолеты. Да мы вчетвером одними только палками очистим помещение от всей этой банды за пять минут. Я бы и один справился, только не хочу вас всех лишать удовольствия.

— А все-таки на всякий случай не помешает, — сказал дядюшка Рэт задумчиво, полируя дуло пистолета рукавом и заглядывая в него, прищурив один глаз.

Мистер Тоуд, покончив с завтраком, схватил толстенную палку и, размахивая ею изо всех сил, колошматил воображаемых врагов.

— Я укажу им, как воровать мой дом, — вопил он, — я укажу им, я укажу!

— Не говорят «укажу», Тоуд. Надо сказать: «Я им покажу», ты говоришь неправильно.

— Что ты к нему придираешься? — сказал Барсук сварливо. — Правильно — неправильно. Я сам так говорю. А если я так говорю, то все могут так говорить.

— Не сердись, — сказал дядюшка Рэт. — Мне только кажется, что правильнее сказать: «Я им покажу», а не «укажу».

— Но мы им не собираемся ничего «показывать», мы им именно укажем, укажем, укажем! Потому что мы им укажем на дверь, чтобы они убирались вон! Вот именно это мы и сделаем!

— Да, пожалуйста, как хотите, так и говорите, — сказал Рэт.

Он и сам уже запутался. Он отошел в угол, и было слышно, как он бормочет «укажем, покажем, укажем, покажем», пока дядюшка Барсук довольно резко не велел ему замолчать.

Через некоторое время в комнату ввалился Крот, и видно было, что он собою чрезвычайно доволен.

— О, как я здорово развлекся! — начал он с ходу. — О, как я поддразнил горностаев!

— Надеюсь, ты был достаточно осторожен, Крот? — спросил дядюшка Рэт с тревогой.

— Ну разумеется, — с уверенностью сказал Крот. — Меня осенило, когда я поутру пошел в кухню последить, чтобы завтрак для мистера Toy да не остыл. Там я увидел, что старая прачкина одежда, в которой он вчера явился, так и висит возле камина на полотенечной вешалке. Я надел платье, чепчик, конечно, тоже нацепил, шаль накинул и отправился в Тоуд-Холл храбрец храбрецом. Стража, конечно, была, как всегда, начеку, с ружьями и со своими «Стой, кто идет?» и прочей чепухой.

«Доброе утро, джентльмены! — поклонился я им. — Нет ли у вас на сегодня стирки? Я бы постирала».

Они поглядели на меня так высокомерно, так надменно и говорят:

«Убирайся отсюда, прачка! Когда мы на часах, мы не занимаемся стиркой».

«А в другое время?» — спрашиваю я с издевочкой. — Хо-хо-хо! Купил я их, а, Тоуд?

— Глупый ты и нахальный зверь! — презрительно заявил мистер Тоуд.

Дело в том, что он смертельно позавидовал Кроту. Это было как раз то самое, что он сам мог бы проделать, приди это ему в голову первому и не проспи он так непоправимо.

— Кое-кто из горностаев сделался пунцовым, — продолжал Крот, — сержант, начальник караула, и говорит мне:

«Быстро беги отсюда, женщина, не отвлекай часовых, они на посту».

«Бежать? — говорю я. — Не я отсюда побегу, а кто-то другой, и довольно скоро…»

— О, Крот, милый, как же ты мог? — сказал в отчаянии Рэт.

Барсук отложил газету в сторону.

— Я увидал, как уши у них навострились и они стали переглядываться, — продолжал Крот. — И я услыхал, как сержант сказал:

«Не обращайте на нее внимания, она сама не знает, что говорит».

«Это я-то не знаю? — сказал я. — Тогда позвольте сказать вам следующее: да будет вам известно, что моя дочь стирает белье мистера Барсука. Вот и судите, знаю я или не знаю, о чем говорю. А скоро и вы узнаете. Сотня кровожадных барсуков, вооружившись винтовками, собираются напасть на Тоуд-Холл как раз сегодня вечером, подобравшись к нему через конский выгон. Шесть лодок, до отказа набитых крысами, вооруженных пистолетами и абордажными саблями, прибудут по реке, и крысы высадятся на садовом причале, а отряд отборных жаб, который называется «Победа или смерть», атакует фруктовый сад, сметая все на пути и призывая к возмездию. Не так-то много стирки от вас останется к тому времени, когда они с вами разделаются. Вы бы лучше убирались подобру-поздорову, пока еще есть возможность!»

С этими словами я убежал, и после того, как я скрылся у них из виду, я ползком вернулся, по дну кювета прополз и притаился там, глядя на них сквозь ветки живой изгороди. Они все очень разволновались, стали все разом бегать туда-сюда, натыкаясь друг на друга, и все отдавали команды одновременно и никого не слушали, а сержант отправлял все новые и новые отряды охраны в отдаленные части усадьбы, потом посылал других, чтобы они привели их обратно, и я слышал, как они говорили друг другу:

«Это очень похоже на ласок. Они себе будут пировать в парадной гостиной, произносить тосты, петь песни и всячески развлекаться, а мы должны стоять на часах в темноте и холоде, чтобы в конце концов нас изрубили на кусочки кровожадные барсуки…»

— О, глупый ты осел, Крот! — закричал Тоуд. — Ты же все испортил!

— Крот, — сказал дядюшка Барсук своим суховатым, спокойным голосом, — клянусь, что у тебя в мизинце больше здравого смысла, чем у некоторых во всем их жирном теле. Ты все сделал отлично, право, ты растешь в моих глазах. Хороший Крот! Умный Крот!

Мистер Тоуд просто взбесился от зависти, тем более что он, хоть убей, не понимал, чего уж такого умного совершил Крот. Но, к счастью для него, раньше чем он успел наговорить лишнего и сделаться объектом иронии Барсука, колокольчик позвал их к столу.

Им была подана простая, но питательная еда: бекон с бобами и макаронный пудинг.

Когда они со всем этим справились, Барсук разместился в кресле и сказал:

— Ну, наша задача на сегодняшний вечер совершенно ясна. И вполне возможно, что она окажется нам по силам, но до вечера еще

Date: 2015-09-25; view: 317; Нарушение авторских прав