Повесть о том, как я родился, жил и умер, так и не догадавшись, ради чего. Миг 5 page

Из актерских разговоров я узнал, что он запойный и у него «не все дома». Это не утоляло мое любопытство, а, наоборот, разжигало. Вскоре я сошелся с ним поближе. К спектаклю «Горная баллада», в котором я играл главную роль, он написал музыку. До этого он уже зарекомендовал себя как лихой композитор в работе над «Погоней за счастьем». Для меня стал открываться человек исключительный.

Я узнал, что он убежал из сумасшедшего дома. Его посадили туда развратники. И вот тут-то и начинается история его непримиримой борьбы с развратом. Оказывается, он давно объявил войну развратникам всей Земли. Кого же он считал развратниками, я толком не разобрался. Но догадался, что это люди бесчестные, наглые, грязные, как в быту, так и в общественной деятельности. У них есть своя организация, тайная, разумеется. Война с ними шла на самом высоком уровне. Он готовил против них какое-то сверхсовременное оружие. Под кроватью вместе с сухарями лежала стопка толстых тетрадей, исписанных какими-то цифрами, формулами и пр. Развратники тоже не дремали. Они отравляли пищу, водку (вот почему он сам себе готовил и покупал водку за городом), стреляли в него из пистолетов-авторучек радиопулями. И его тошнило. Он видел, что развратники разыскали его и в Березниках. Вскоре он убедился, что соседи по его комнате – лазутчики.

Они читали его тетради. Напившись, он стал выступать с обличительными речами (особенно когда лазутчики приводили баб, чтоб спровоцировать его). Его избили, он на провокацию драки не ответил. Человек он был тихий и трогательный. Писал стихи и музыку. Рассказал, что раньше он работал в кинотеатре тапёром (озвучивал немые фильмы). Помню, как приезжали к нему жена и дочь. Он взял в театре костюм напрокат, побрился, постригся. И я увидел, что он когда-то был прекрасен и по-своему красив. Он трогательно гулял по городу с дочкой. Потом жена с дочкой уехали. Он сдал костюм в театр, снова облачился в свой серый от перхоти костюм и снова повел борьбу с развратниками. Я понял, что его улыбка – это желание скрыть постоянную напряженность.

Русский язык.

Изучение русского литературного языка и народного русского языка, изучение современной русской разговорной речи должно стать профессией для меня. Учебники, специальные журналы и исследования, специальные словари и энциклопедии, справочники и терминологические пособия – все это нужно сделать предметом пристального и дотошного изучения. С речью, с грамматикой, со словарным запасом у меня – катастрофа! Немедленно заняться самообразованием и самовоспитанием. Окружить себя словами, броситься в стихию русского языка – вот одна из первостепенных задач.

«Постановка правды».

Этот термин я придумал давно. Сегодня смотрел показ Щукинского училища и снова задумался над вопросом воспитания актеров. Большинство студентов – люди, искалеченные на всю жизнь. Педагогов, воспитывающих таких актеров, нужно расстреливать. Ну, ладно. Не о них речь.

О «постановке правды» я буду, видимо, писать еще не однажды. Вопрос чрезвычайно серьезный и обширный. И разобраться в нем нужно как следует. Во всех училищах много занимаются постановкой голоса. И, очевидно, правильно делают. Но воспитывают лживых, равнодушных, безвкусных актеров. Это страшно! Почему же такое происходит? Как правило, педагогикой занимаются посредственные в прошлом актеры. Но дело не только в них. Педагоги, которых не назовешь бездарными (например, Мансурова, Толчанов и др.), приносят вреда не меньше. Все педагоги учат приемам театральной игры, которыми пользовались когда-то сами. Они пичкают студентов эстетикой старого театра. Будь моя воля, закрыл бы все театральные училища. Они, кроме вреда, ничего не приносят искусству. Но где же выход? Откуда будут появляться актеры? Вопрос важный, сложный. Театры должны возникать студийным путем. И разумеется, начало нового театра – в новой идее. Новый театр обязан прорвать эстетическую блокаду времени. Опыт поколения, объединенный новой идеей, – вот на чем строится театр. Училище, ежегодно поставляющее определенное количество ремесленников, ничего не дает. Если и появляются интересные актеры среди выпускников, то благодаря тому, что они сами в училище оберегали свой талант от педагогов. Это счастливое исключение.

Народ.

Из чего родилась идея? Когда-то я прочел в «Советской культуре» статью Дикого о «Борисе Годунове». Это была не статья даже, а что-то вроде экспликации. Кажется, она опубликована была после смерти Дикого. Одним словом, Ал. Денис. рассказывает о том, ради чего он собирался поставить эту пьесу. Изложено было все так ясно, что я на долгое время заразился этой статьей. Дикий очень просто, примитивно даже, доказал, почему в трагедии Пушкина главное действующее лицо – народ. Я не помню уже, как посеянное Диким зернышко истины пустило корни и разрослось в моем мозгу. Появились какие-то странные и смутные еще образы: «Цари и народ», «Вожди и народ», «Партии и народ», «Ученые и народ», «Государство и народ» и т.д. и т.п. После все эти образы-миражи стали сливаться во что-то единое и огромное. Я начал интересоваться книгами о народе – Л. Толстой, Мишле, Ключевский и т.д. Наконец, я понял, что Народ – это самая зудящая и самая запутанная проблема всех времен. Решить эту проблему никому не дано. Но с ней связаны все самые личные и самые интимнейшие проблемы. И возникла мысль написать книгу о народе. Для себя. Откровенную и предельно правдивую и честную. Без лести, без заискиваний перед этим самым загадочным существом по имени Народ. Я вспоминаю подробности зарождения замысла книги о народе с простой и единственной целью: надо найти ту печку, от которой я начну танцевать. Я понимаю, что необходимо прежде всего окружить себя собеседниками – Маркс, Энгельс, Ленин, Мао Цзедун, Шопенгауэр, Ницше, Л. Толстой, Ганди, Христос, Конфуций, Кант, Соловьев, Ключевский, Уитмен, Гёте, Шекспир, Пушкин, Достоевский и т.д. – целая армия собеседников. Но помимо этого с самого начала заниматься решением конкретных рабочих вопросов. «Что такое народ?» – например.

Встречались в моей жизни удивительные люди. Их судьбы интересны и прекрасны. Я должен описать их. Когда-то я даже планировал в год познакомиться, узнать и описать жизнь десяти – пятнадцати человек. Сейчас я об этом вспоминаю с улыбкой. Но доля истины в таком планировании есть. Оно нацеливает на профессиональную жизнь. Надо окружать себя интересными судьбами, фактами, случаями, постоянно жить в окружении будущих героев. В книгах, которые я задумал, не должно быть даже одного фальшивого и ненужного слова.

Когда-то я задумал для себя университет самообразования. Как только я не называл его! И киношколой, когда решил посвятить себя главным образом кинематографии. В киношколе были мастерские и кафедры. Потом появились сразу три школы: киношкола, театральная школа и литературная школа. Но везде, где бы я ни писал о школах, подробно излагая программы и уставы этих школ, я избегал одного слова: самообразование. Эту запись я специально начал почти с ненавистного мне слова. Почему же я избегал употреблять его? В нем всегда чудилось мне что-то дилетантское, несерьезное и оскорбительное даже. А как же назвать все мои школы, как не самообразовательными? Надо сказать, что мне дико повезло. Я не напичкан университетскими прописными истинами. Передо мной открыт простор русской литературы, русского языка, зарубежной литературы и пр. И сейчас, собираясь определить круг чтения на будущее, буду руководствоваться не программными категориями, а личными, субъективными. Буду прежде всего ориентироваться на литературу, близкую мне, а через нее уж подбираться к писателям «программ». Проникнуть в крепость литературы я могу только через знакомые мне ходы – через Булгакова, Бабеля, Солженицына, Чехова, Бунина, Горького, Ал. Толстого, Г. Успенского, через «Будь здоров, школяр!» Окуджавы, через «Киру Георгиевну» Некрасова, через володинские сценарии и пьесы, через «Марту Квест», через Ж. Ренара. Я не хочу сказать, что других писателей я хуже понимаю. Просто к этим я душой уже прирос, легко, без напряжения. И душевную, личную, связь с литературой через названных писателей нужно постоянно поддерживать. Только тогда станут быстрей и естественней возникать другие родственные связи.

И все-таки не мешает наметить план последовательной работы на будущее. Он должен касаться не только литературы, но и философии, природы человека, истории. В первую очередь, естественно, надо нацелиться на русскую классику. Чувствую себя достаточно взрослым и зрелым, чтобы впитать в себя максимум художественной информации от общения с самой высокой литературой. И какой бы план я ни составлял – передо мной всегда вставали две гигантские фигуры – Толстой и Достоевский. Не будет исключения и на этот раз. Думаю, если за 1970 год мне не удастся осилить ничего, кроме наследия этих писателей, я все равно буду считать, что год был очень насыщенным и полезным. Говоря о Толстом и Достоевском, я имею в виду не только их произведения, но и литературу вокруг – критическую, мемуарную, историческую. Это будет относиться и к другим авторам.

Стремление к нравственному перевороту в мире, присущее всем истинным художникам, лежит вне политики, вне идеологии. Развить эту мысль позже.

Мы ошибочно выделяем писателей по их политическим устремлениям, делаем идеологический отбор – «критический реализм», «соцреализм». И писатели укладываются в эти определения очень неохотно. Но искусство, повторяю, – вещь нравственная. Истинная нравственность всегда будет в конфликте с нравственностью государственной, потому что истинная нравственность лежит на пути к Истине. Государственная нравственность не нуждается в науке о природе человека, об обществе, о вселенной. Наука ей мешает. Любая государственная нравственность ограниченна и необъективна, лжива и консервативна. Искусство – вечная революция, вечное недовольство, вечное пророчество новых невиданных возможностей Человека, Природы и Общества.

«Вещи». Пьеса-монолог. Для одного актера. Герой перебирает вещи, которые он героически сохранил для своего начальника (тут есть и трофейные, которые начальник прислал уже с фронта). Начальник – человек очень сложного характера и трагической судьбы. Жена погибла во время бомбежки. Сын и дочь ушли на фронт добровольцами и погибли за Родину, за Сталина, за коммунизм. Или он из репрессированных? Заступиться за него нельзя было, и единственно, на что мог пойти герой, – это сохранить с риском для жизни вещи своего начальника. Пофантазировать. Главное в пьесе – человек, хранящий вещи другого человека. Почему он перебирает вещи? Потому что сегодня День Победы. Надо подготовиться, все еще раз проверить. Тема разговора – про вещи – все время перебивается отступлениями, лирическими отступлениями о войне и о мире, о смерти, о страданиях народных, о судьбах знакомых людей, о концлагерях, о будущем. На разговоры о разных предметах наводят вещи – они тоже одно из главных действующих лиц. Герой – раб по призванию, но обаятелен чем-то, смешон, временами трагичен.

О профессионализме. Я очень много навредил сам себе рассказами о своих замыслах. У меня было желание похвастаться, дескать, вот какой я талантливый на все руки. Ничтожная цель, а ущерб огромный. Одно из самых главных качеств профессионала (и не только в литературе) – умение молчать, умение беречь свой замысел от дешевки, от обмельчания. Не рассказывать надо о еще не сделанной работе, а готовить сюрприз для всех. Это очень важно. Итак, воспитывать в себе еще одно профессиональное качество – умение молчать. Должен добавить, что в театре оно – это качество – не менее ценно. Объяснить режиссеру только минимум из задуманного, чтоб он знал лишь правила игры, а не весь замысел. Этим самым я буду отвоевывать самое драгоценное в актерской работе – право на самостоятельность, право на чудо.

Самостоятельность во всем! Литература, режиссура, актерская работа. Все доводить до конца, быть гибким, предельно настойчивым и упрямым в претворении своих замыслов. Запомнить, что самый легкий путь (он не исключен, если ведет к самостоятельности) – соавторство.

Театр одного актера.

Заняться серьезно работой – исторической, теоретической, актерской. Бобок. Сон смешного человека. Вологодские бухтины. Вечер Горбунова.

Тимон Афинский. Римские рассказы. Даже предварительное перечисление еще необязательного репертуара говорит о разнообразии и трудности при осуществлении идеи театра одного актера. Театр этот существовал как театр преимущественно чтецкий: Горбунов, Закушняк, Балашов, Рецептер и т.д. Я ставлю перед собой совсем иную задачу. Мой театр должен быть игровым. Помнить об этом постоянно – при выборе репертуара, при режиссерской разработке и на сцене, разумеется. Я не упомянул вещей чисто поэтических («Открытие Америки», «Песня большой дороги»), документальных, да дело и не в этом. Театр одного актера – безграничен! Самое главное – показать хоть на секунду человека голым, наедине с самим собой. А после можно играть хоть 3 часа подряд (интересно, разумеется) К чему мне эта дежурная запись?! Надо делать театр одного актера, а не раздумывать о нем.

Рад, что какое-то время был лишен возможности репетировать. Отдохнул, выбился из привычного конвейерного ритма. Было время обмякнуть, успокоиться, посмотреть на театр со стороны. Прекрасно! И самое отрадное: я подсобрался, приготовился к новому. Теперь буду стремиться к большей завершенности, к большему обобщению, к более резкому переходу от состояния к состоянию. Свою одноплановость буду доводить до совершенства. Но буду сохранять при этом легкость, органичность и «необязательность» действия и приемов.

О театральных идеях надо говорить особо и обстоятельно. Я уже начинал этот разговор 15 апреля, но не закончил. Итак,

1. Театр одного актера.

2. Актерская работа.

3. Режиссерская работа.

Театр одного актера. Речь идет не о концертной деятельности, не о побочном заработке, а об особой эстетической программе. И разговор может вестись только с таких позиций. В чем же она заключается – программа театра Буркова? Она выросла из желания утвердить свои театральные принципы, свой взгляд на задачи театра и актерского искусства. Жаль, что я не записывал свои мысли в моменты чрезвычайного недовольства режиссурой. Я всегда был против обычных и против выдуманных приемов построения роли, да и спектакля – приемов, не выходящих за пределы системы Станиславского. Это грубо говоря. Уже давно я прицеливаюсь к системе Станиславского. И мешенью для меня служит не памятник Станиславскому, который поставили на самой дороге. Мишень – три кита, на которых покоится система. Разговор длинный, и я обязательно вернусь к нему в «Пророке». Сейчас же идет речь о театре одного актера. Совершенно иная природа действия, совершенно иной метод проникновения во внутренний мир человека и совершенно иная манера изложения – вот что волнует меня сегодня. Иная – значит не похожая на общее, противоположная общему. Театр голого действия мне неинтересен. Но это полбеды. Театр действия меня не устраивает. Может быть, когда-нибудь я сам приду к действию, но это будет действием другого толка, нежели насаждаемое в театре сейчас. Антидействие, неодействие и т.д.

Мое действие должно строиться на современных знаниях о природе человека и на современном взгляде на общественные отношения. Сознаюсь, я не готов сегодня к серьезному разговору о своем театре. Несобран. И поэтому тема не вытанцовывается. Но и не собирался говорить о своем неприятии сегодняшнего театра. Речь должна идти о конкретных театральных планах на ближайшее будущее. Театр одного актера – это театр крупного плана, театр огромного увеличения, театр гигантов-личностей, театр Дон Кихотов, театр Гамлетов, театр Фаустов, театр одержимых героев. Это совершенно особый театр, требующий – помимо большого актерского таланта, помимо буйной режиссерской фантазии – колоссальной физической и духовной энергии. Потому что нужно уметь разговаривать на равных с Шекспиром, Достоевским, Толстым, Сервантесом, Уитменом и т.д. План работы (прикидочный) таков: Бобок и «Сон смешного человека». Это для начала. Причем начинать с изучения всего Достоевского, особенно штудировать его дневники. Л. Толстой – публицистика. С.-Щедрин – весь. Г. Успенский – весь.

Сейчас же хочу подумать о своих театральные делах. Тем более что в данный момент я ничего не репетирую и относительно свободен, так что самое время спокойно все обмозговать и взвесить. Надо сказать, что я еще никогда не пробовал оценить свою театральную работу очень трезво. Все время думаю о будущих работах и оцениваю себя по несостоявшимся ролям и спектаклям. И не считаю это ошибкой. Просто иногда полезно подумать о настоящем. И вот какая картина получается. Анохин как-то сказал про меня, что я никогда не стану первым, что моя участь – вечно быть вторым. Пока что его слова в силе. Я имею авторитет, явно выделяюсь из общей актерской массы, пользуюсь репутацией талантливого актера среди кинорежиссеров, часто приглашаюсь в кино и т.д. Все это есть и все это при мне. Но я никогда не ставил перед собой задачи прославиться, получить известность любым путем. Не собираюсь делать этого в будущем. В каждом актере сидит какой-то непонятный бес торопливости и суеты. Я смотрю «Чайку» в «Современнике», смотрю «Глубокую разведку» в театре Станиславского, и во мне просыпается страх, зудливый испуг, что я не у дел, что я ничего не делаю и т.д. Но вот придет время работы, время репетиций, и я буду ленив, буду пошл. Роль мне покажется проходной, будничной в моей жизни. Так вот, я не собираюсь добиваться известности, я не хочу быть «первым» во что бы то ни стало. Дело совсем в другом. Дело в творческой теме. Я способен создать совершенно особый мир в театре, мир странных, ни на кого не похожих людей, типов. Мне некуда торопиться. Просто нужно (пора уже!) очень решительно и определенно заявить об этом. Естественно, заявить на театральном языке. Наступление начинать по всему фронту: театр, кино, телевидение.

Принципиальный, бескомпромиссный подход к выбору ролей. Доводить работу над каждой ролью до конца. Работать интенсивно, профессионально, вдохновенно, удивлять актеров и режиссеров правдой и легкостью. Ни одной вялой репетиции! Отдаваться целиком сегодняшней роли!

Агрессивно навязывать свои приемы игры (на каждую роль новые, естественно!) и свой метод проникновения во внутренний мир человека.

Влиять на репертуарную политику театра через своих героев.

Вот теперь, кажется, можно конкретно говорить о театральных планах на будущее. Для удобства обозначу три направления в работе:

1. Театр одного актера.

2. Актерская работа.

3. Режиссерская работа.

О театре одного актера я думаю давно. Но дело пока что не двигается с места. Почему? Да потому, что дальше вялых размышлений о репертуаре я не иду. В то время как нужно определить точный репертуар на ближайшее время и начинать работу над ним. Репертуар должен быть идеален с точки зрения художественной и безукоризненным с точки зрения тактической. Короче, необходимо снова вернуться к Достоевскому (Бобок, «Сон» и пр.), к Гоголю («Записки сум.» и пр.), к «Вологодским бухтинам», к С.-Щедрину, к Л. Толстому (публицистика), к Пришвину, к мемуарной литературе, к утопистам, к документальным вещам и т.д. Внимательно изучить каждого кандидата и отобрать только самое достойное и точное. Не забывать, что каждый спектакль театра одного актера должен быть фейерическим праздником. Ни одной минуты скучной! Завтра я обязательно продолжу разговор о своем театральном будущем. Начну с актерской работы в театре. А после – о режиссуре, о педагогике, о лекциях, о театре, о режиссерском портфеле и т. д. Только после этого вернусь к литературной работе.

Мысль, м.б., не относящаяся к Гамлету. Гамлет должен быть узнаваем многими. Ведь он прост. Гамлету не повезло, его играли очень часто люди посредственные, сытые от искусства. Я никогда никому не отказываю в возможности стать Мочаловым или М. Чеховым. Вот поэтому я и говорю. Мой Гамлет должен как можно в большее количество людей вселить веру в свои силы.

Через год играть Гамлета! Это приказ! За год изучить пьесу, роль (сделать ее) и знать все про эпоху, про Гамлета и про Шекспира!

Арльская трагедия.

Начинает вырисовываться главная моя тема в этой задумке. Для меня это чрезвычайно важно, т.к. я углубляюсь при этом и в другие идеи, в другие планы, уточняю и развиваю их. Итак, в чем же моя главная тема? Как-то я уже записал о том, что для меня важно углубиться в природу человека, чтобы узнать причины всех поступков отдельной личности. Ван Гог вынашивает идею товарищества художников, которые превратят в конце концов обывательский городишко Арль в художественную столицу мира или в крайнем случае Франции. Мысль прекрасная и дерзкая. Она проста и легко осуществима. Как у Достоевского в «Смешном человеке»: «А между тем так это просто: в один бы день, в один бы час – все бы сразу устроилось!» Его идея проста и гениальна в своей простоте и близости к осуществлению, но… НО! Вот с этого «НО» все и начинается. В чем тайна, в чем Искусство? Гоген сдирает с Ван Гога одежки, одну за другой, постепенно и очень решительно. Ван Гог сопротивляется, но под напором логики снимает их. И вот когда он почти уже совсем голый (мы дошли до примитивных причин его философских и организаторских поступков – это и есть моя цель. Вроде бы.), начинается «сумасшедший» бунт против Гогена. «Я здоров духом, я святой дух!», швыряет бокал абсента – появляется в его поведении таинственность и зловещность, загадка с бритвой, бурное объяснение во время мистраля и т.д. Мало того! Ван Гог и в сумасшедшем доме обороняется от уехавшего Гогена. Он требует сначала, чтоб его поместили в общую палату, умывается в помойном ведре. Сумасшедший? Да-а-а-а! Конечно. НО… Последний монолог Ван Гога – это не Шекспир, как я думал раньше. Это выше! Он должен зачеркнуть всю логику Гогена. Все должно быть так убедительно и страстно, чтобы логика рухнула сама собой. Линия Ван Гога ясна пока что. Но что же делать с Гогеном. А с Гогеном получается еще интересней. Попробуем разобраться и в линии Гогена.

«Страшная месть», Шекспир и мое стремление разобраться в людях. Достоевский и русская душа. Меня «вдруг» заинтересовала проблема человеческой подлости. Гоголь, Шекспир, Мюссе, Достоевский, Пушкин и вся русская литература вообще. Добро и зло – вот извечные темы, волновавшие передовые умы во все времена.

Последнее время все чаще одолевают тоскливые мысли о будущем в театре «Современник». Очень боюсь остаться непонятым, непрочитанным. Боюсь, что меня втиснут в привычную для них типажность, и я стану рядовым комиком. Если «Вишневый сад», то я обязательно Яша, если «Мольер» – то Бутон и т.д. К Ефремову идти, откровенно говоря, не хочется. Хочу быть независимым, хочу быть свободным от ученичества и заискиваний перед кем бы то ни было. Хватит! От актерской карьеры я не собираюсь отказываться, но основной своей целью по-прежнему считаю литературную работу. Все остальное – второстепенное. Но нужно запастись мужеством и терпением.

Сейчас я как назло сталкиваюсь с актерами-режиссерами, с породой самоуверенных деляг и дилетантов. Они посланы мне богом как искушение, как вызов на дуэль. Режиссерская болезнь начинает снова вползать в мою душу и терзать ее.

Я начинаю торопиться! Это плохо. Режиссурой я начну заниматься, когда стану драматургом. Ставить буду не только свои вещи. Но начну со своих!

Россия, Россия, Россия! Вот под каким девизом надо жить. По крайней мере, ближайшее время. Достоевский, Л. Толстой, Чехов, Лесков, Успенский, Салтыков-Щедрин, Островский, Гоголь, Л. Андреев, А. Толстой, Булгаков и т.д.

Россия ты моя, Россиюшка! Иван Грозный, Аввакум, Соловьев, Рублев, Петр I, Екатерина II, Распутин, Толстой, Гапон, староверы, сектанты, народники, Желябов, Горький с его хождениями по Руси, Ленин, Герцен, декабристы, Достоевский и т.д.

И нет конца и края этой армии пророков! Дух захватывает и хочется с головой окунуться в эту бездонную пучину!

О совершенстве. О современном совершенстве в искусстве. Мне исполнилось 37 лет. Всего несколько дней назад. Я готов к чему-то гораздо большему, нежели делал до сих пор. Во мне произошло качественное изменение. Я понимаю это и отлично чувствую. Настало время свершений. Время сладостное и опасное. Я готов играть Гамлета, Тимона, Ричарда, Галли, Ван Гога, Дон Кихота, Фауста, Мефистофеля, Каина, Мастера, Лоренцаччо, Федю Протасова, Годунова, царя Федора и пр. пр. Я готов и отвечаю за гениальность исполнения. От силы, от уверенности, от безграничности собственных возможностей захватывает дух. Мне не страшно опуститься на самое дно человеческих страстей. Там все равно я буду дома. Но меня гложет мысль о совершенстве. Умение организовать собственную жизнь в зависимости от той или иной роли, умение работать неделями над одной сценой или даже фразой, умение найти единственные примитивные выразители и подкрепить их подлинной, неподдельной страстью. В свое время проскочил Поприщина, Штокмана. Теперь не имею права проскакивать не только роли, но и сцены. Все мои роли должны быть совершенны. К совершенству нужно идти не через натужную работу, а через перенасыщение себя опытом, чтобы (не дай бог!) не утратить прежней легкости. Вот в чем современное совершенство.

«Слова, слова, слова» – не игра Гамлета с Полонием, а истинное раздражение литературным произведением. «Пишут, пишут, пишут! А все неправда». Гамлет – гений. Он – физик, требующий новой лирики. Гамлет «притворяется» больше всех. Он непонятен своим прямодушным поведением. Мотивы его поступков странны. Гамлет – мой современник по стилю поведения. Его прямодушие очень опасно, потому что он умеет анализировать, думать, сопоставлять. Его враги – не глупцы. Они обычные обыватели. «Весь мир – тюрьма» – это не риторическая игра, это окончательное утверждение. А они продолжают играть. Это надо еще проверить. По Пастернаку.

Тоска! Мне исполнилось 37 лет. В театре пора играть Дон Кихота, Гамлета, Федю Протасова, Галли, Тимона, Левшу, Ван Гога. В кино давно пора писать на меня сценарии. Пришла зрелость и молодость не ушла еще. Могу все! Хочу писать, ставить спектакли, играть роли. Все! Но в театре все рушится. В кино не находится режиссер, который бы поверил в меня и увидел бы меня.

Писать не могу. Для этого надо построить иначе всю жизнь. Близкие мне люди хором хвалят меня, поют мне дифирамбы и мешают жить. Не понимают и не хотят понимать. Некогда им понимать. Некогда любить меня. Все слишком заняты собой. И нужен я им для них Любое мое движение в себя воспринимается ими как кровная обида. Хочу быть свободным от эгоизма близких и друзей! И не могу. Они не дают. А мне уже 37 лет, я все могу. Тоска.

Я хочу быть свободным, как Чаплин. Свободным от общества, от вкусов и мод. Не хочу подчиняться законам современной эстетики, хочу диктовать их!

Не играл еще ни одной роли в «Современнике». Т.е. меня ввели в некоторые спектакли, но что-то сделать на вытоптанном месте просто невозможно. Так что по сути я ничего еще не играл. И очень боюсь первой роли, потому что предчувствую – предстоит бой. Бой за самостоятельность. Хотя проходит моя хандра и я все более становлюсь самим собой, предчувствие борьбы волнует. Правда, и во вводах начинаю осваиваться. Постепенно отвоевываю свое место. Просветляется актерское будущее.

Сил во мне полно! Талант есть! Это я знаю. В моих силах – победить всех, сделать все возможное и невозможное. Я могу все! Могу на равных говорить с Шекспиром, Сервантесом, Данте, Толстым, Гоголем, Чеховым, Буниным и многими др. Какого же я… Короче. За работу!

Ван Гог и Гоген.

В год Парижской коммуны Ван Гогу было 17 лет, Гогену – 23 года. Но ни один из них не высказал своего отношения к этому замечательному историческому событию ни во время коммуны, ни после. И это очень важный фактор. В работе над пьесой обязательно учесть его. Они оба не могли не знать о Парижской коммуне. И если Гоген, маклер, естественен в своем молчании, то совершенно непонятно, почему был равнодушен к этому событию Ван Гог, человек, мечтающий о всемирном братстве, человек образованный, человек, интересующийся мировыми проблемами. Думаю, искать причины нужно в том, что моих героев волновала не социальная революция, а нравственная. Это раз. Здесь можно и нужно искать.

Только что вернулся с собрания труппы «Современника». Теперь мне все ясно: Ефремов решил уйти в МХАТ и, по-моему, уже дал согласие. Сейчас нужно не торопясь обдумать дальнейшую жизнь. В первую очередь думать о литературной работе. Потом – о режиссуре и кинорежиссуре. И только после – об актерской работе.

Сегодня у меня ночь решающая. Я должен решить вопрос первостепенной важности: оставаться ли мне в театре Станиславского или перейти в «Современник». Это не только разговор о театрах, это разговор о судьбе. О моей судьбе. Я не избалован актерской славой. Но кое-какое имя у меня есть. И сейчас идет разговор обо мне, только обо мне. Надо все взвесить, все обдумать и решить. Решить очень определенно, конкретно, перспективно. Признаюсь, я никогда не был так расстроен и так напряжен.

Все смешалось и переплелось в моей жизни с тех пор, как я перешел в «Современник». Хаос и ничегонеделание породили во мне душевную депрессию и пассивность. Надо понять раз и навсегда, что теперь мне никто не поможет из этого пассивного состояния выйти. Я, правда, знаю уже, что после такого состояния наступает активный период работы и размышлений. Да и сейчас уже наступает пора действий. Я начинаю подумывать о будущих ролях, о пьесах (в отрыве от театральных планов, значит, думаю я года на 2-3 вперед. И это хорошо), о репертуаре и т.д. Но в первую очередь я думаю о литературной работе. Этой же фразой я закончил (вернее, не закончил) запись, сделанную месяца 2-3 назад. Видимо, в июне. Настрой мой не изменился и сейчас.