Страх в политике

Если страх – важный инструмент власти вообще и ее квинтэссенции, политического господства, в частности, то глупо было бы не задействовать его самым активным образом, что, собственно, и происходило на протяжении всего пути развития человечества; одна из главных заслуг демократии заключается как раз в том, что она положила конец этой традиции. Возможно, Тацит первым четко сформулировал теорию о социальной роли страха в авторитарном обществе, обрисовав все механизмы и тонкости повседневной практики правления, воздействия на отдельную личность и на толпу. Я только что вернулся из Флоренции, куда меня привел интерес к Макиавелли. Флоренция XV века была классическим образцом самого беспринципного применения власти, и теоретиком его стал Макиавелли. Он полагал, что государь должен внушать страх и любовь, но если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх.

Люди меньше остерегаются обидеть того, кто внушает им любовь, нежели того, кто внушает им страх, ибо любовь поддерживается благодарностью, которой люди, будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно[25].

И еще: заслужить любовь нелегко, она переменчива. Заставить бояться куда проще.

Томас Гоббс разработал целую теорию использования страха в политике. По мнению философа, он является мощным цивилизующим началом. Разумное устрашение есть самый прочный фундамент гражданской государственности. Устрашение неоправданное лежит в основе террора и не объединяет людей, а разобщает их. Стоит страху смерти ослабеть, как гордость, тщеславие, спесь и корысть тут же поднимают голову, отвращая от соблюдения субординации и коллективного договора. Подобные рассуждения приводят на память рассказы антрополога Кэтрин Лутц о племени ифалукцев, обитающем на атолле, открытом самым яростным стихиям: эти люди не стесняются проявлений страха, робость у них считается моральным достоинством. Выражая rus (панику, трепет) или metagu (страх, тревогу), человек тем самым словно говорит окружающим: „Я безобидный, я хороший“.

Политики часто используют страх, стремясь сплотить или взвинтить народ. Цемент паники и ненависти схватывается быстро. Заговоры, коварные враги, реальные или мнимые угрозы порождают прочное единство. Кроме того, в социологии существует известный закон, согласно которому запуганное общество ищет защиты у того, кто правит железной рукой, и готово променять свободу на безопасность. Элеонор Рузвельт с горечью вспоминала инаугурационную речь супруга: толпа принялась бурно аплодировать, когда избранный президент заявил, что если обстоятельства потребуют, он без колебаний применит свои чрезвычайные полномочия. Значит, страх способствует развитию тоталитарных наклонностей, а устрашение облегчает управление государством.

Психолог Курт Гольдштейн, с которым я познакомился благодаря Мерло‑Понти и которому довелось быть свидетелем гитлеровской эпохи, писал: „Нет лучшего способа поработить народ и разрушить демократию, чем устрашение. Это один из столпов фашизма“. В известной степени такой страх основан на обмане. Социолог Никлас Луман определяет власть как „способность ограничить другим доступ к информации“. Я же неоднократно говорил, что неведение есть источник всевозможных опасений, а потому развязывает руки сильным мира сего. Эту мысль наилучшим образом сформулировал Спиноза:

Высшая тайна монархического правления и величайший его интерес заключаются в том, чтобы держать людей в обмане, а страх, которым они должны быть сдерживаемы, прикрывать громким именем религии, дабы люди сражались за свое порабощение как за свое благополучие и считали не постыдным, а в высшей степени почетным не щадить живота и крови ради тщеславия одного какого‑нибудь человека. Напротив, в свободной республике ничего такого не может быть мыслимо[26].

Date: 2015-09-25; view: 317; Нарушение авторских прав