Фридрих Ницше. Кто учитель до мозга костей, тот относится серьезно ко всем вещам, лишь принимая во внимание своих учеников

(1844—1900 гг.)

философ

Кто учитель до мозга костей, тот относится серьезно ко всем вещам, лишь принимая во внимание своих учеников, — даже к самому себе.

«Самодовлеющее познание» — это последние силки, расставляемые моралью: при помощи их в ней можно еще раз вполне запутаться.

Привлекательность познания была бы ничтожна, если бы на пути к нему не приходилось преодолевать столько стыда.

Бесчестнее всего люди относятся к своему Богу: он не смеет грешить.

Быть может, в склонности позволять унижать себя, обкрадывать, обманывать, эксплуатировать проявляется стыдливость некоего Бога среди людей.

Мы плохо всматриваемся в жизнь, если не замечаем в ней той руки, которая щадя — убивает.

Любовь к одному есть варварство: ибо она осуществляется в ущерб всем остальным. Также и любовь к Богу.

«Я это сделал», — говорит моя память. «Я не мог этого сделать», — говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов память уступает.

Если имеешь характер, то имеешь и свои типичные пережитки, которые постоянно повторяются.

Мудрец в роли астронома. — Пока ты еще чувствуешь звезды как нечто «над тобою», ты еще не обладаешь взором познающего.

Гениальный человек невыносим, если не обладает при этом, по крайней мере, еще двумя качествами: чувством благодарности и чистоплотностью.

Не сила, а продолжительность высших ощущений создает высших людей.

Кто достигает своего идеала, тот этим самым перерастает его.

Иной павлин прячет от всех свой павлиний хвост — и называет это своей гордостью.

Степень и характер родовитости человека проникает его существо до последней вершины его духа.

Своими принципами мы хотим либо тиранизировать наши привычки, либо оправдать их, либо заплатить им дань уважения, либо выразить порицание, либо скрыть их; очень вероятно, что двое людей с одинаковыми принципами желают при этом совершенно различного в основе.

В мирной обстановке воинственный человек нападает на самого себя.

Душа, чувствующая, что ее любят, но сама не любящая, обнаруживает свои подонки: самое низкое в ней всплывает наверх.

Разъяснившаяся вещь перестает интересовать нас. — Что имел в виду тот бог, который давал совет: «познай самого себя»! Может быть, это значило: «перестань интересоваться собою, стань объективным»! — А Сократ? — А «человек науки»?

Ужасно умереть в море от жажды. Уж не хотите ли вы так засолить вашу истину, чтобы она никогда более не утоляла жажды?

«Сострадание ко всем» было бы суровостью и тиранией по отношению к тебе, сударь мой, сосед!

Инстинкт. — Когда горит дом, то забывают даже об обеде. Да — но его наверстывают на пепелище.

Женщина научается ненавидеть в той мере, в какой она разучивается очаровывать.

Одинаковые аффекты у мужчины и женщины все‑таки различны в темпе — поэтому‑то мужчина и женщина не перестают не понимать друг друга.

У самих женщин в глубине их личного тщеславия всегда лежит безличное презрение — презрение «к женщине».

Сковано сердце, свободен ум. Если крепко заковать свое сердце и держать его в плену, то можно дать много свободы своему уму, — я говорил это уже однажды. Но мне не верят в этом, если предположить, что сами уже не знают этого.

Презирающий самого себя все же чтит себя при этом как человека, который презирает.

Очень умным людям начинают не доверять, если видят их смущенными.

Ужасные переживания жизни дают возможность разгадать, не представляет ли собою нечто ужасное тот, кто их переживает.

Тяжелые, угрюмые люди становятся легче именно от того, что отягчает других, от любви и ненависти, и на время поднимаются к своей поверхности.

Кому не приходилось хотя бы однажды жертвовать самим собою за свою добрую репутацию?

В снисходительности нет и следа человеконенавистничества, но именно потому‑то слишком много презрения к людям.

Такой холодный, такой ледяной, что об него обжигают пальцы! Всякая рука содрогается, прикоснувшись к нему! — Именно поэтому его считают раскаленным.

Стать зрелым мужем — это значит снова обрести ту серьезность, которою обладал в детстве, во время игр.

Стыдиться своей безнравственности — это одна из ступеней той лестницы, на вершине которой стыдятся также своей нравственности.

Нужно расставаться с жизнью, как Одиссей с Навсикаей, — более благословляющим, нежели влюбленным.

Как? Великий человек? — Я все еще вижу только актера своего собственного идеала.

Если дрессировать свою совесть, то и кусая она будет целовать нас.

Разочарованный говорит: «Я слушал эхо и слышал только похвалу».

Наедине с собою мы представляем себе всех простодушнее себя: таким образом мы даем себе отдых от наших ближних.

В наше время познающий легко может почувствовать себя животным превращением божества.

Открытие взаимности собственно должно бы было отрезвлять любящего относительно любимого им существа. «Как? даже любить тебя — это довольно скромно? Или довольно глупо? Или — или»

Свободомыслящему, «благочестивцу познания», еще более противна pia fraus (противна его «благочестию»), чем impia fraus. Отсюда его глубокое непонимание церкви, свойственное типу «свободомыслящих», — как его несвобода.

Не человеколюбие, а бессилие их человеколюбия мешает нынешним христианам предавать нас сожжению.

Музыка является средством для самоуслаждения страстей.

Опасность счастья. — «Все служит на благо мне; теперь мила мне всякая судьба — кому охота быть судьбой моей?»

Раз принятое решение закрывать уши даже перед основательнейшим противным доводом — признак сильного характера. Стало быть, случайная воля к глупости.

Нет вовсе моральных феноменов, есть только моральное истолкование феноменов…

Бывает довольно часто, что преступнику не по плечу его деяние — он умаляет его и клевещет на него.

Адвокаты преступника редко бывают настолько артистами, чтобы всю прелесть ужаса деяния обратить в пользу его виновника.

Труднее всего уязвить наше тщеславие как раз тогда, когда уязвлена наша гордость.

Кто чувствует себя предназначенным для созерцания, а не для веры, для того все верующие слишком шумливы и назойливы, — он обороняется от них.

«Ты хочешь расположить его к себе? Так делай вид, что теряешься перед ним».

Огромные ожидания от половой любви и стыд этих ожиданий заранее портят женщинам все перспективы.

Там, где не подыгрывает любовь или ненависть, женщина играет посредственно.

Великие эпохи нашей жизни наступают тогда, когда у нас является мужество переименовать наше злое в наше лучшее.

Воля к победе над одним аффектом в конце концов, однако, есть только воля другого или множества других аффектов.

Есть невинность восхищения: ею обладает тот, кому еще не приходило в голову, что и им могут когда‑нибудь восхищаться.

Отвращение к грязи может быть так велико, что будет препятствовать нам очищаться — «оправдываться».

Часто чувственность перегоняет росток любви, так что корень остается слабым и легко вырывается.

Даже конкубинат развращен — браком.

Что Бог научился греческому, когда захотел стать писателем, в этом заключается большая утонченность — как и в том, что он не научился ему лучше.

Иной человек, радующийся похвале, обнаруживает этим только учтивость сердца — и как раз нечто противоположное тщеславию ума.

Кто ликует даже на костре, тот торжествует не над болью, а над тем, что не чувствует боли там, где ожидал ее. Притча.

Если нам приходится переучиваться по отношению к какому‑нибудь человеку, то мы сурово вымещаем на нем то неудобство, которое он нам этим причинил.

Народ есть окольный путь природы, чтобы прийти к шести‑семи великим людям. — Да, — и чтобы потом обойти их.

Наука уязвляет стыдливость всех настоящих женщин. При этом они чувствуют себя так, точно им заглянули под кожу или, что еще хуже, под платье и убор.

Чем абстрактнее истина, которую ты хочешь преподать, тем сильнее ты должен обольстить ею еще и чувства.

У черта открываются на Бога самые широкие перспективы; оттого он и держится подальше от него — черт ведь и есть закадычный друг познания.

Оба пола обманываются друг в друге — от этого происходит то, что, в сущности, они чтут и любят только самих себя (или, если угодно, свой собственный идеал). Таким образом, мужчина хочет от женщины миролюбия, — а между тем женщина по существу своему как раз неуживчива, подобно кошке, как бы хорошо она ни выучилась выглядеть миролюбивой.

Что человек собою представляет, это начинает открываться тогда, когда ослабевает его талант, — когда он перестает показывать то, что он может. Талант — тоже наряд: наряд — тоже способ скрываться.

Люди наказываются сильнее всего за свои добродетели.

Кто не умеет найти дороги к своему идеалу, тот живет легкомысленнее и бесстыднее, нежели человек без идеала.

Только из области чувств и истекает всякая достоверность, всякая чистая совесть, всякая очевидность истины.

Вращаясь среди ученых и художников, очень легко ошибиться в обратном направлении: нередко в замечательном ученом мы находим посредственного человека, а в посредственном художнике очень часто — чрезвычайно замечательного человека.

Один ищет акушера для своих мыслей, другой — человека, которому он может помочь разрешиться ими: так возникает добрая беседа.

Фарисейство не есть вырождение доброго человека: напротив, изрядное количество его является скорее условием всякого благоденствия.

Мы поступаем наяву так же, как и во сне: мы сначала выдумываем и сочиняем себе человека, с которым вступаем в общение, — и сейчас же забываем об этом.

В мщении и любви женщина более варвар, чем мужчина.

Совет в форме загадки. — «Если узы не рвутся сами, — попробуй раскусить их зубами».

Брюхо служит причиной того, что человеку не так‑то легко возомнить себя Богом.

Нашему тщеславию хочется, чтобы то, что мы делаем лучше всего, считалось самым трудным для нас. К происхождению многих видов морали.

Если женщина обнаруживает научные склонности, то обыкновенно в ее половой системе что‑нибудь да не в порядке. Уже бесплодие располагает к известной мужественности вкуса; мужчина же, с позволения сказать, как раз «бесплодное животное».

Сравнивая в целом мужчину и женщину, можно сказать следующее: женщина не была бы так гениальна в искусстве наряжаться, если бы не чувствовала инстинктивно, что ее удел — вторые роли.

«Где древо познания, там всегда рай» — так вещают и старейшие и новейшие змеи.

Все, что делается из любви, совершается всегда по ту сторону добра и зла.

Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.

Соблазнить ближнего на хорошее о ней мнение и затем всей душой поверить этому мнению ближнего, — кто сравнится в этом фокусе с женщинами!

То, что в данное время считается злом, обыкновенно есть несвоевременный отзвук того, что некогда считалось добром, — атавизм старейшего идеала.

Вокруг героя все становится трагедией, вокруг полубога все становится драмой сатиров, а вокруг Бога все становится — как? быть может, «миром»?

Иметь талант недостаточно: нужно также иметь на это ваше позволение, — не так ли? друзья мои?

Возражение, глупая выходка, веселое недоверие, насмешливость суть признаки здоровья: все безусловное принадлежит к области патологии.

Понимание трагического ослабевает и усиливается вместе с чувственностью.

Безумие единиц — исключение, а безумие целых групп, партий, народов, времен — правило.

Мысль о самоубийстве — сильное утешительное средство: с ней благополучно переживаются иные мрачные ночи.

Нашему сильнейшему инстинкту, тирану в нас, подчиняется не только наш разум, но и наша совесть.

Должно отплачивать за добро и за зло, но почему именно тому лицу, которое нам сделало добро или зло?

Мы охладеваем к тому, что познали, как только делимся этим с другими.

Поэты бесстыдны по отношению к своим переживаниям: они эксплуатируют их.

«Наш ближний — это не наш сосед, а сосед нашего соседа» — так думает каждый народ.

Любовь обнаруживает высокие и скрытые качества любящего — то, что у него есть редкостного, исключительного: постольку она легко обманывает насчет того, что служит у него правилом.

По отношению ко всякой партии. — Пастуху нужен всегда баран‑передовик, чтобы самому при случае не становиться бараном.

Люди свободно лгут ртом, но рожа, которую они при этом корчат, все‑таки говорит правду.

У суровых людей задушевность является предметом стыда — и есть нечто ценное.

Христианство дало Эроту вылить яду: он, положим, не умер от этого, но выродился в порок.

Много говорить о себе — может также служить средством для того, чтобы скрывать себя.

В хвале больше назойливости, чем в порицании.

Сострадание в человеке познания почти так же смешно, как нежные руки у циклопа.

Насчет того, что такое «достоверность», может быть, еще никто не удостоверился в достаточной степени.

Мы не верим в глупости умных людей — какое нарушение человеческих прав!

Из человеколюбия мы иногда обнимаем первого встречного (потому что нельзя обнять всех): но именно этого и не следует открывать первому встречному…

Мы не ненавидим еще человека, коль скоро считаем его ниже себя; мы ненавидим лишь тогда, когда считаем его равным себе или выше себя.

И вы, утилитаристы, вы тоже любите все utile как экипаж ваших склонностей — и вы находите в сущности невыносимым стук его колес?

В конце концов мы любим наше собственное вожделение, а не предмет его.

Чужое тщеславие приходится нам не по вкусу только тогда, когда оно задевает наше тщеславие.

Бывает невинность во лжи, и она служит признаком сильной веры в какую‑нибудь вещь.

Следствия наших поступков хватают нас за волосы, совершенно не принимая во внимание того, что мы тем временем «исправились».

Бесчеловечно благословлять там, где тебя проклинают.

Фамильярность человека сильнейшего раздражает, потому что за нее нельзя отплатить тою же монетой.

«Не то, что ты оболгал меня, потрясло меня, а то, что я больше не верю тебе».

Бывает заносчивость доброты, имеющая вид злобы.

«Это не нравится мне». — Почему? — «Я не дорос до этого». — Ответил ли так когда‑нибудь хоть один человек?

Праздность есть мать всей психологии. Как? разве психология — порок?

И самый мужественный из нас лишь редко обладает мужеством на то, что он собственно знает…

Чтобы жить в одиночестве, надо быть животным или богом, говорит Аристотель. Не хватает третьего случая: надо быть и тем и другим — философом.

Я хочу раз навсегда не знать многого. — Мудрость полагает границы также и познанию.

В своем диком естестве отдыхаешь лучше всего от своей неестественности, от своей духовности…

Как? разве человек только промах Бога? Или Бог только промах человека?

Из военной школы жизни. — Что не убивает меня, то делает меня сильнее.

Помогай себе сам: тогда поможет тебе и каждый. Принцип любви к ближнему.

Не надо проявлять трусости по отношению к своим поступкам! не надо вслед за тем бежать от них! — Угрызения совести неприличны.

Может ли осел быть трагичным? — Что гибнешь под тяжестью, которой не можешь ни нести, ни сбросить?.. Случай философа.

Если имеешь свое почему? жизни, то миришься почти со всяким как! — Человек стремится не к счастью; только англичанин делает это.

Мужчина создал женщину — но из чего? Из ребра ее бога — ее «идеала»…

Что? ты ищешь? ты хотел бы удесятерить себя, увеличить во сто раз? ты ищешь приверженцев? — Ищи нулей!

Посмертных людей — меня, например, — хуже понимают, чем современных, но лучше слушают. Говоря точнее: нас никогда не поймут — и отсюда наш авторитет…

Вот художник, каких я люблю, скромный в своих потребностях: он хочет собственно только двух вещей, своего хлеба и своего искусства, — panem et circen…

Кто не умеет влагать в вещи своей воли, тот по крайней мере все же влагает в них смысл: т. е. он полагает, что в них уже есть воля (Принцип «веры»).

Довольство предохраняет даже от простуды. Разве когда‑нибудь простудилась женщина, умевшая хорошо одеться? — Предполагаю случай, что она была едва одета.

Как? вы выбрали добродетель и возвышенные чувства, а вместе с тем коситесь на барыши людей бесцеремонных? — Но, выбрав добродетель, отказываются этим от «барышей»… (на входную дверь антисемиту).

Совершенная женщина занимается литературой так же, как совершает маленький грех: для опыта, мимоходом, оглядываясь, замечает ли это кто‑нибудь, и чтобы это кто‑нибудь заметил…

Становиться исключительно в такие положения, когда нельзя иметь кажущихся добродетелей, когда, напротив, как канатный плясун на своем канате, либо падаешь, либо стоишь — либо благополучно отделываешься…

«У злых людей нет песен». — Отчего же у русских есть песни?

Я не доверяю всем систематикам и сторонюсь их. Воля к системе есть недостаток честности.

Ища начал, делаешься раком. Историк смотрит вспять; в конце концов он и верит тоже вспять.

Женщину считают глубокой — почему? потому что у нее никогда не достанешь дна. Женщина даже и не мелка.

Если женщина имеет мужские добродетели, то от нее нужно бежать; если же она не имеет мужских добродетелей, то бежит сама.

«Как много приходилось некогда кусать совести! Какие хорошие зубы были у нее! — А нынче? чего не хватает?» — Вопрос зубного врача.

Люди редко совершают одну неосмотрительность. В первой неосмотрительности всегда делают слишком много. Именно поэтому совершают обыкновенно еще вторую — и на этот раз делают слишком мало…

Червяк, на которого наступили, начинает извиваться. Это благоразумно. Он уменьшает этим вероятность, что на него наступят снова. На языке морали: смирение.

Есть ненависть ко лжи и притворству, вытекающая из чувствительности в вопросах чести; есть такая же ненависть, вытекающая из трусости, поскольку ложь запрещена божественной заповедью. Слишком труслив, чтобы лгать…

On ne peut penser et ecrire qu'passis (Г. Флобер). — Вот я и поймал тебя, нигилист! Усидчивость есть как раз грех против духа святого. Только выхоженные мысли имеют ценность.

Бывают случаи, когда мы уподобляемся лошадям, мы, психологи, и впадаем в беспокойство: мы видим перед собой нашу собственную колеблющуюся тень. Психолог должен не обращать на себя внимания, чтобы вообще видеть.

Как мало нужно для счастья! Звук волынки. — Без музыки жизнь была бы заблуждением. Немец представляет себе даже Бога распевающим песни.

Наносим ли мы, имморалисты, вред добродетели? — Так же мало, как анархисты царям. Только с тех пор, как их начали подстреливать, они вновь прочно сидят на своем троне. Мораль: нужно подстреливать мораль.

Ты бежишь впереди? — Делаешь ты это как пастух? или как исключение? Третьим случаем был бы беглец… Первый вопрос совести.

Настоящий ли ты? или только актер? Заместитель или само замещенное? — В конце концов ты, может быть, просто поддельный актер… Второй вопрос совести.

Разочарованный говорит. — Я искал великих людей, а находил всегда лишь обезьян их идеала.

Из тех ли ты, кто смотрит как зритель? или кто участвует? — или кто не обращает внимания, идет стороной?.. Третий вопрос совести.

Хочешь ты сопутствовать? или предшествовать? или идти сам по себе?.. Надо знать, чего хочешь и хочешь ли. Четвертый вопрос совести.

Это были ступени для меня, я поднялся выше их, — для этого я должен был пройти по ним. Они же думали, что я хотел сесть на них для отдыха…

Что в том, что я остаюсь правым! Я слишком прав. — А кто нынче смеется лучше всего, тот будет также смеяться и последним.

Формула моего счастья: Да, Нет, прямая линия, цель…

Новалис (Фридрих фон Хартенберг)

(1772—1801 гг.)

писатель и философ

Безумие и колдовство очень схожи. Кудесник — это художник безумия.

В основе, каждый человек живет в своей воле. Твердое намерение есть общеуспокаивающее средство.

Все случаи нашей жизни — это материалы, из которых мы можем делать, что хотим. Кто богат духом, тот делает много из своей жизни. Всякое знакомство, всякое происшествие было бы для всецело вдохновенного человека первым звеном бесконечной вереницы, началом бесконечного романа.

Вся жизнь наша — богослужение.

Всякое благо в мире есть непосредственная деятельность Бога. В каждом человеке мне может явиться Бог.

Всякая философия, или наука науки, есть критика. Идея о философии — это схема Будущего.

Гений есть как бы душа души; это есть соотношение между душой и духом. Субстрат или схему гения уместно будет назвать идолом; идол есть подобие человека.

Грядущей жизнью можно спасти и возвысить жизнь прошедшую.

Есть только Единый храм в мире и это — человеческое тело. Нет ничего священней, чем этот высокий образ. Низкий поклон пред человеком есть присяга на верность этому откровению во плоти. (Божеское почитание Лингама, грудей, изваяний). Касаются неба, если прикасаются к человеческому телу.

Жизнь есть болезнь духа, — деятельность, возбуждаемая страстями. Духу свойственно быть в покое.

Играть — это производить опыты со случаем.

Инстинкт есть искусство без намерения.

Истина есть совершенная ошибка, точно так же, как здоровье — совершенная болезнь.

Кривая линия — победа свободной природы над правилом.

Нет ничего отрадней, как говорить о наших желаниях, если они уже исполняются.

Пространство переходит во время, как тело в душу.

Прочное счастье — удел честного человека.

Ребенок — это любовь, ставшая зримой. — Мы сами — сделавшийся зримым росток любви между природой и духом или искусством.

Смерть есть прекращение обмена между внутренним и внешним возбуждением, между душой и миром.

Смерть — это романтизирующее начало нашей жизни.

Судьба и характер — это разные названия одного и того же понятия.

Философия — тоска по родине, желание везде быть дома.

Характер есть вполне сложившаяся воля.

Человеком стать — это искусство.

Не только Англия, но и каждый англичанин — остров.

Гражданин должен платить налоги с тем же чувством, с каким влюбленный дарит своей возлюбленной подарки.

Поэзия — это проза среди искусств.

Date: 2015-09-25; view: 548; Нарушение авторских прав