Золотой Запад

Все federales говорят,

Что арестуют его хоть сейчас,

А оставляют его на свободе так долго

Лишь по своей доброте, наверно.

Таунс ван Зандт. «Левша и Панчо»

Сан‑Диего

Солнечный свет такой омерзительный.

Пробившись сквозь грязное окно и пропыленные, поломанные жалюзи, он прокрался в комнату Кэллана ядовитым газом, тошнотворным, желтым. Описание подходило и к Кэллану – тошнотворный, желтый, потный и заросший щетиной. Шон крутится на простынях чуть не месячной давности, его поры безуспешно пытаются вывести из организма алкоголь, в углах полуоткрытого рта засохла слюна, мозг лихорадочно силится отделить обрывки ночных кошмаров от надвигающейся реальности пробуждения.

Слабенький солнечный свет бьет по векам, и они открываются.

Новый день в раю.

Вообще‑то Кэллан почти рад проснуться: сны ему снятся нехорошие, а от выпивки еще хуже. Он чуть ли не ждал, что сейчас увидит на кровати кровь: все сны у него кроваво‑красные, кровь в них льется рекой, слепляя один кошмар с другим.

Хотя и реальность тоже ненамного краше.

Кэллан смаргивает несколько раз, уверяет себя, что проснулся, и медленно нащупывает ногами, ноющими от накопившейся молочной кислоты, давно не мытый пол. Секунду сидит, прикидывая, не свалиться ли снова в постель, потом тянется за пачкой сигарет на прикроватном столике. Забрасывает сигарету в рот, нашаривает зажигалку и подносит огонек, прикуривая.

Глубокая затяжка, раздирающий кашель, и ему становится чуточку лучше.

Что Кэллану сейчас требуется – это глотнуть спиртного.

Похмелиться, чтоб взбодриться.

Кэллан опускает глаза и видит на полу пинтовую бутылку джина «Сиграм». Пустую.

Вот хреновина – такое случается все чаще и чаще.

Чаще и чаще, черт! Да каждый вечер. Ты выжираешь всю бутылку, не оставляя ни капли на утро. Что означает – надо вставать. Вставать, одеваться и отправляться за выпивкой.

Раньше – и не так уж давно, – когда он просыпался с похмелья, ему требовалась чашка кофе. А еще раньше этого раньше он шел в маленькую столовую на Четвертой авеню и покупал эту чашку, облегчающую головную боль, и даже одолевал завтрак: жареную картошку, яйца и тосты – их фирменные блюда. Потом он перестал завтракать, мог выпить только кофе, а потом, где‑то на полпути вялого дрейфа по реке затянувшегося пьянства, ему уже требовалось ранним ужасным утром не кофе, а опять спиртное.

И Кэллан поднимается на ноги.

Колени скрипят, спина болит от долгого лежания в одном положении.

Шаркая, он плетется в ванную. В комнатушку, которая раньше служила туалетом, втиснуты раковина, унитаз и душ. Тонкая, ненадежная металлическая закраина отделяет душ от пола, а потому в дни, когда он регулярно принимал душ (Кэллан доплачивает за отдельную ванную, потому что не хочет пользоваться общей в конце коридора вместе с косноязычными психами, старыми сифилитиками и алкоголиками‑гомосеками), вода всегда переливалась на вытоптанный, в грязных пятнах плиточный пол. Или брызгала через драный пластиковый занавес в выцветших цветочках. Сейчас он душ принимает не часто. Может, сполоснуться? – задумывается он, но это столько хлопот, да и флакон с шампунем почти пуст, остатки высохли и прилипли ко дну, а поход в аптеку покупать новый требует слишком много душевных затрат. И ему не нравится болтаться там, где много народу, во всяком случае, гражданского.

Тонкий обмылок прилип к полу душевой кабины, а еще один кусок потрескавшегося, сильно пахнущего антисептического мыла – его дают в отеле вместе с истершимся, реденьким полотенцем – лежит на раковине.

Кэллан ополаскивает лицо.

Он в зеркало не глядит, но зеркало смотрит на него.

Лицо у него опухшее и желтое, волосы, отросшие по плечи, жирные, грязные, борода свалялась.

Я уже становлюсь похож, думает Кэллан, на самого заурядного алкаша в Лампе. Наркомана и алкаша. А что, я не такой? Только что могу всегда подойти к банкомату и снять деньги, а так я и есть самый обыкновенный пьянчуга и наркоман тут, в Лампе.

Он чистит зубы.

На это его еще хватает. Он не может выносить застоявшейся вони вчерашнего виски и рвоты изо рта: его мутит. Потом мочится. Одеваться не надо – в одежде он и вырубился: черные джинсы и черная майка. Но ноги босые, что означает – ему придется снова садиться на кровать, наклоняться и обуваться, и пока он шнурует черные высокие кеды «Чак Тейлор» на босу ногу, его уже опять тянет лечь подремать.

Но уже одиннадцать утра.

Пора отправляться.

Купить выпивку.

Кэллан лезет рукой под подушку, нашаривает свой двадцатидвухкалиберный, засовывает пистолет за ремень под просторную майку навыпуск и выходит.

И в коридоре тут же окунается в зловоние.

Пахнет в основном лизолем, им администрация щедро поливает всюду, точно долбаным напалмом, стараясь заглушить стойкие запахи мочи, рвоты, дерьма и умирающих стариков. Ну хоть микробы убивает. Безнадежная непрерывная битва, думает Кэллан, нажимая кнопку единственного скрипящего лифта. Отель и есть нескончаемая беспросветная битва на проигрыш.

Потому ты и выбрал его для житья.

Место, где ты окончательно проиграешь свою безысходную битву.

Отель «Золотой Запад».

Меблирашки СРО [134].

Номер строго на одного.

СРОчно в номер одиночный.

СРОк твой вышел – вон пошел!

Последняя остановка, а дальше уже – лист картона на улице или стол в морге.

Потому что в отеле «Золотой Запад» расплачиваются чеками соцобеспечния, чеками пособий на безработицу, чеками по инвалидности. Но как только чеки кончаются – СРОк твой вышел – вон пошел! Простите, ребята, валите на улицу, на лист картона, на стол в морге. Некоторые счастливцы умирают в своих комнатах. Они долго не платили, или запах разложения просочился в коридор и наконец заглушил даже лизол, и портье нехотя, зажав платком нос, отпирает дверь запасным ключом. Потом он звонит по телефону, и «скорая» медленно ползет по привычному маршруту к меблирашкам. И еще одного старика выкатывают на носилках в последнюю поездку, его солнце наконец закатилось на «Золотом Западе».

Но живут тут не только старые алкоголики. Бывает, что и случайный турист из Европы находит сюда дорогу, соблазнившись дешевизной в дорогом Сан‑Диего. Поживет с недельку и съезжает. Или какой молодой американец, вообразивший себя Джеком Керуаком [135], или новый Том Уэйтс, привлеченный теневой стороной жизни, пока его рюкзак вместе с плеером и всеми деньгами не стащат из номера, или его обворуют на улице, а не то красочный персонаж‑старожил попытается пощупать его коленку в общей ванной. Тогда потенциальный «бродяга Дхармы» звонит своей мамочке, и та сообщает номер своей кредитки дежурному, чтобы вызволить своего мальчика оттуда. Но все‑таки он увидел ту сторону Америки, с которой иначе не познакомился бы никогда.

Но в основном все‑таки тут старые алкоголики и психи, усаживающиеся, точно вороны, на разорванные стулья перед телевизором в зале. Что‑то бормочущие себе под нос, спорящие из‑за каналов (случались и потасовки, даже на ножах дрались из‑за «Скорой помощи» или «Острова Гиллигана»).

Битвы без победителей.

Кэллана жить тут никто не заставляет.

У него есть деньги, он мог бы поселиться в отеле и получше, но он выбрал этот.

Назовите это покаянием, чистилищем, как желаете, – но в этом месте он отбывает долгое самонаказание: наливается спиртным в смертельных дозах (летальные самоинъекции?), потеет от ночных кошмаров, харкает кровью, кричит во сне, умирает каждую ночь. И начинает все сызнова утром.

Я прощаю тебя. Бог прощает тебя.

Почему вдруг старый священник это сказал?

После той роковой перестрелки в Гвадалахаре Кэллан отправился в Сан‑Диего, поселился в «Золотом Западе» и запил. Прошло полтора года, а он все еще тут.

Подходящая обстановка для человека, ненавидящего самого себя. Ему тут нравится.

Подползает лифт, стеная, точно уставший официант, обслуживающий номера. Кэллан отодвигает дверь, нажимает кнопку со стертой надписью «ВНИЗ». Решетчатые двери закрываются, будто в тюремной камере, и лифт, скрипя, начинает спускаться. Кэллан чувствует облегчение, что в кабине он один: никаких французских туристов, загромоздивших заплеванное пространство тяжелыми сумками, никаких студентов, познающих Америку, толкающих его рюкзаками. Ни старых алкоголиков, от которых воняет потом. Да что это я, вяло вспоминает Кэллан, я и сам алкоголик, воняющий потом.

Ну и ладно.

Дежурному клерку Кэллан нравится.

А что в нем может не нравиться? Незнакомый, молодой (для «Золотого Запада» молодой) парень, платит наличными, всегда авансом. Он тихий, ни на что не жалуется, а как‑то ночью, когда он стоял у стойки в ожидании ключа, какой‑то грабитель пригрозил ножом клерку. И этот парень покосился эдак на него, а потом попросту свалил грабителя на пол. Пьяный был в хлам, а вот все‑таки вырубил бандита одним ударом, а потом снова вежливо попросил ключ.

Так что Кэллан клерку нравится. Конечно, парень вечно пьяный, но он не причиняет никаких беспокойств, а ведь что еще надо? И клерк приветствует Кэллана, когда тот бросает ключ на стойку. Кэллан, бормотнув что‑то в ответ, выходит на улицу.

Солнце бьет в лицо, точно кулаком.

Сумерки от солнца. Ослепленный, Кэллан стоит с минуту, щурясь. Он никак не может привыкнуть к солнцу: в Нью‑Йорке никогда не бывает такого яркого. А в этом треклятом Сан‑Диего вечно солнечно. Город нужно было назвать Солнечный Диего. Кэллан готов отдать левое яичко за хоть один‑разъединственный дождливый день.

Глаза у него привыкают к свету, и он шагает по кварталу Газовая Лампа.

Когда‑то это был порочный, опасный квартал, густо усеянный стриптиз‑клубами, порнозабегаловками и СРО – типичный центр в упадке. Но потихоньку пошел процесс преобразования квартала в район для среднего класса. И жить в Лампе стало модно и стильно. Рядом с порнозабегаловками появились роскошные рестораны, наискосок от СРО – дорогой ночной клуб, дом с кофейней на первом этаже стал соседом разваливающегося здания, где в подвале ютятся алкоголики, а на крыше – наркоманы.

Но средний класс побеждает.

Разумеется, деньги всегда побеждают. Лампа превращается в заповедник яппи. Еще держатся несколько СРО, пара порномагазинчиков, пара‑тройка подозрительных баров. Но процесс необратим, тут уже начинают открываться сети магазинов «Стар‑бакс», «Гэп», кинотеатры «Эдуарде». Лампа становится похожей на любой другой квартал, и затрапезные порнозабегаловки, захудалые бары и отели СРО напоминают аборигенов‑индейцев, пьяно толкущихся, замешкавшихся на задворках американского общества.

Никакие такие мысли Кэллана не посещают.

Думает он только об одном – о выпивке, и ноги сами несут его в одну из старых уцелевших пивнушек – в обшарпанный узкий бар, притулившийся между последней прачечной квартала и картинной галереей; названия его Шон даже и не знает: вывеска давным‑давно стерлась.

Тут темно, как и положено в барах.

Это заведение для серьезных пьяниц, любителей или дилетантов просят не беспокоиться, сидит тут где‑то с десяток выпивох, одни мужчины, расположившиеся у стойки и в кабинках у дальней стены. Люди приходят сюда не общаться, или там болтать про спорт, политику, или дегустировать образцы отменного виски. Приходят они сюда напиться и оставаться пьяными, сколько позволят им деньги и печень. Некоторые негодующе поднимают глаза, когда Кэллан, открыв дверь, впускает в потемки клин солнечного света.

Дверь, однако, быстро захлопывается, и все снова утыкаются в свои стаканы, а Кэллан занимает табурет у стойки и заказывает выпивку.

Хотя нет, не все.

Один тип у конца стойки продолжает украдкой посматривать поверх стакана с виски. Коротышка, старый, с пухлым младенческим лицом и пышной шапкой серебристо‑белых волос. Он слегка напоминает лепрекона из ирландских сказок, примостившегося на грибе‑поганке. Он удивленно моргает, узнав человека, только что вошедшего в бар и заказавшего два пива и стаканчик виски вдогон.

Прошло почти двадцать лет с тех пор, как «лепрекон» последний раз видел этого человека. Тогда в пабе Лиффи в Адской Кухне этот человек – тогда конечно же совсем еще мальчишка – выхватил пистолет из‑за ремня и всадил две пули в Эдди Фрила–Мясника.

Микки даже помнит музыку двадцатилетней давности. Помнит, что ставил и ставил в музыкальном автомате «Лунную реку», потому что ему хотелось наслушаться этой песни напоследок, прежде чем он загремит очередной раз в тюрягу. Помнит, как посоветовал тому парню – а это определенно он, даже маленький бугор от пистолета, как и тогда, сзади под майкой – пойти и бросить пушку в Гудзон.

Больше Микки его никогда не встречал до этого самого момента, но он слышал его историю. Про то, как парень этот – как уж там его зовут? – продолжил дело, прикончил еще и Мэтти Шихэна и стал одним из королей Адской Кухни. Как они с другом поладили с Семьей Чимино и стали киллерами у Большого Поли Калабрезе и как потом – если слухи верны – он пристрелил Большого Поли у «Спаркс Стейк‑Хауса», как раз накануне Рождества.

Кэллан, мелькает в голове старика.

Его зовут Шон Кэллан.

Да, я узнал тебя, Шон Кэллан, а ты, похоже, меня – нет.

Что и к лучшему, к лучшему.

Микки Хэггерти заканчивает стакан, сползает с табурета и выскальзывает на улицу, к телефонной будке. Он знает кое‑кого, кому будет очень интересно узнать, что Шон Кэллан сидит сейчас в баре в Газовой Лампе.

Наверное, это фокусы белой горячки.

Но Кэллан все‑таки тянется к своему пистолету.

Но нет, это определенно белая горячка – наконец‑то явилась, потому что нет никакого иного объяснения, откуда взяться Большому Персику и О'Бопу у его кровати в отеле «Золотой Запад» с револьверами, нацеленными на него. Кэллан видит даже пули в барабанах: блестящие, смертоносные, красивые, серебряно бликующие под светом фонаря на улице, имитации газовой лампы; свет легко проникает через поломанные жалюзи.

Помаргивает сигналом тревоги красный неон на порнолавчонке через дорогу.

Слишком поздно.

Если это не белая горячка, то я уже покойник, думает Кэллан. Но все‑таки тянет пистолет из‑под подушки. Прихватит с собой и их.

– Оставь, ты, тупой гребаный ирлашка! – рычит голос.

Рука Кэллана замирает. Так что это – пьяный кошмар или реальность? Вправду, что ли, Большой Персик и О'Боп стоят в комнате, наведя на него револьверы? А если они хотели стрелять, так чего не стреляли? Последнее, что ему помнится, – как он накачивался пивом и виски в баре. Теперь он проснулся и не поймет, мертв он или жив. А может, он снова в Адской Кухне и последние годы ему только приснились?

Большой Персик заливается хохотом.

– Ты что теперь, гребаный хиппи? Волосы у тебя какие длиннющие. Борода...

– У него загул, – вступает О'Боп. – Ирландская суббота.

– У тебя там под подушкой этот твой двадцатидвухкалиберный пугач? – спрашивает Персик. – Мне плевать, хоть ты пьян в смерть, но у тебя есть пистолет. Не потей. Пришли б мы замочить тебя, так ты помер бы, даже не проснувшись.

– Тогда зачем револьверы? – спрашивает Кэллан.

– Назови это нелишней предосторожностью, – отвечает Персик. – Ты ведь у нас, Кэллан, настоящий Билли Кид! Кто ж знает, чего ты сюда притащился? Может, у тебя заказ на меня. Так что пистолет вынимай медленно.

Кэллан так и делает.

Мелькнуло на полсекунды: может, кокнуть обоих? Да ладно, какого черта.

Да и рука у него дрожит.

О'Боп осторожно вытягивает пистолет из руки Кэллана и засовывает себе за пояс. Потом бухается рядом с Кэлланом и приобнимает его:

– Эй, здорово снова видеть тебя!

Персик присаживается в ногах кровати.

– Куда, мать твою, ты запропастился? Эй, когда мы сказали двигать на юг, мы не имели в виду Антарктику!

– Видок у тебя дерьмовый, – вставляет О'Боп.

– Дерьмово себя и чувствую.

– А какого хрена тебя занесло в этот сортир? Господи, Кэллан... – продолжает спрашивать Персик.

– Выпить найдется?

– Само собой. – О'Боп, вынув из кармана полпинты «Сиграма», протягивает Кэллану.

Тот делает мощный глоток.

– Фух, спасибо.

– Гребаный ты ирландец, – говорит Персик. – Все вы там пьянчуги.

– Как вы меня нашли?

– Да все Малыш Микки Хэггерти, раз уж разговор о пьянчугах, – отвечает Персик. – Он засек тебя в том ублюдочном баре, где ты надирался. Бросил в телефон монетку, и мы выследили, что живешь ты в «Золотом Западе». И прям обалдели. Какого хрена с тобой стряслось?

– Много чего.

– Оно и ви‑и‑идно, – тянет Персик.

– А зачем пришли?

– Вытащить тебя отсюда, – отвечает Персик. – Поедешь ко мне домой.

– В Нью‑Йорк?

– Нет, болван. Теперь мы живем тут, в Сан‑Диего. Тут красиво. Отличный город.

– У нас команда сбилась, – подхватывает О'Боп. – Я, Персик, Персик Маленький, Микки. А теперь вот и ты еще.

– Нет, – мотает головой Кэллан, – я с этим дерьмом завязал.

– Ага, – вмешивается Персик, – сейчас ты, конечно, только богоугодными делами занимаешься. Слушай, потолкуем об этом позже. А теперь надо вытащить тебя из запоя, впихнуть в тебя приличную еду. Немного фруктов – ты не поверишь, какие тут фрукты! И не только персики. Тут тебе и груши, и апельсины. А грейпфруты такие розовые и сочные, лучше даже секса, точно. О'Боп, кинь своему дружку одежку, надо увезти его отсюда.

Кэллан пьян, а потому уступчив.

О'Боп сгребает кое‑какое его барахло, и Персик выводит Кэллана.

Кидает сотняжку на стойку дежурного и говорит, что по счету уплачено, сколько там набежало, не важно. Всю дорогу до машины – а Персик купил себе новый «мерседес» – О'Боп с Персиком расписывают Кэллану, как тут здорово, какую богатую жилу они разрабатывают.

Как улицы тут вымощены золотом, приятель.

Да, золотом.

Золотым солнышком лежит в бульонной чашке грейпфрут.

Толстобоким, пухлым, сочным солнышком.

– Съешь, – говорит Персик. – Тебе нужен витамин С.

Персик стал фанатом здорового образа жизни, как и все в Калифорнии. Весит он по‑прежнему тонну с хвостиком, но теперь это загорелая тонна с хвостиком, с низким уровнем холестерина. И сидящая на диете из овощей и фруктов.

– Я провожу много времени на толчке, – делится он с Кэлланом, – но чувствую себя, хрен дери, великолепно.

А Кэллан – нет.

Кэллан чувствует себя в точности как человек, который несколько лет был в запое. Препаршиво он чувствует себя, точно сама смерть, если смерть способна чувствовать себя препаршиво. А толстый загорелый Большой Персик сидит тут и пристает к нему с этим дерьмовым грейпом.

– А пиво у тебя есть? – интересуется Кэллан.

– Да, у меня пиво есть. Но у тебя – нет. И ты никакого пива не получишь, гребаный ты алкоголик. Мы сделаем из тебя трезвенника.

– Сколько я уже тут?

– Четыре дня, – отвечает Персик. – И каждая минута с тобой была – ну настоящий восторг: тебя рвало, ты орал, бормотал, нес какую‑то ахинею...

Какую ахинею я нес? – гадает Кэллан. Это его тревожит, потому что сны ему снились кровавые, тяжелые. Чертовы призраки – а их много – не желали исчезать, и все тут.

И этот долбаный священник.

Я прощаю тебя. Бог прощает тебя.

Нет, отец. Он не прощает.

– Да, дружище, ни за что не хочу видеть снимок твоей печени, хоть за миллион, – продолжает Персик. – Наверняка похожа она на старый теннисный мячик. Теперь я играю в теннис, я тебе говорил? Каждое утро играю, ну, кроме последних четырех дней, когда я изображал медсестру. Да, играю в теннис. И катаюсь на роликах.

Триста двадцать фунтов Большого Персика на роликах? – думает Кэллан. Это ж что случится, если он грохнется?

– Ага, – подхватывает О'Боп, – мы с грузовика сняли колеса и поставили на них доски.

– Да пошел ты. Мочалка ржавая, – огрызается Персик. – Я здорово катаюсь.

– Люди у него из‑под ног так и разлетаются, точно тебе говорю, – подкалывает О'Боп.

– А тебе нужно тоже физические упражнения делать, не только локоть поднимать, – набрасывается Персик на О'Бопа. – Эй, безнадега, лопай свой грейпфрут.

– А его что, нужно сперва очистить? – спрашивает Кэллан.

– Да уж конечно, идиот. Дай‑ка мне.

Взяв нож, Персик разрезает грейпфрут пополам, потом аккуратно разделяет его на дольки и снова кладет в чашку Кэллану.

– А теперь ешь его ложкой, ты, тупой варвар. Знаешь, что слово «варвар» пришло от римлян? Означает «рыжеголовый». Это они про вас, ирландцев, говорили. Я видел по – как уж его там – историческому каналу вчера вечером. Классно. Мне понравилось.

Звонят в дверь, и Персик поднимается и идет открывать.

О'Боп ухмыляется Кэллану:

– Персик в этом халате похож на старушку, mamma mia [136], верно? У него даже и титьки есть. Еще б пушистые такие розовые тапки надел с помпонами. Ну честное слово, видел бы ты его на этих роликах. Люди так и шарахаются в стороны! Точно в японском ужастике. Годзилла.

Они слышат, как зовет Персик:

– Идите на кухню, посмотрите, кого принесло.

Через пару секунд Кэллан уже смотрит на Персика Маленького, а тот дружески тискает его.

– Мне сказали, – говорит Персик Маленький, – но я не поверил, пока сам тебя не увидел. Где это ты пропадал?

– По большей части в Мексике.

– А что, у них в Мексике нет телефонов? – спрашивает Персик Маленький. – Не мог позвонить людям, дать им знать, что ты живой?

– Куда ж, интересно, я мог тебе позвонить? – возражает Кэллан. – Ты ж в долбаной Программе защиты свидетелей. Если б я сумел найти тебя, то смогли б и другие.

– Все другие в «Мэрион», – замечает Персик.

Это уж точно, думает Кэллан, ты ж их туда и упрятал. Большой Персик превратился из мафиози старой Школы в самую «певучую птичку» после Валачи. Запихнул в тюрьму Джонни Боя пожизненно, а после него и других. Не то чтобы Джонни Бой протянет в тюряге так уж долго – ходят слухи, что у него рак горла.

Но удачно, что Персик продался копам, потому что теперь Кэллану нечего волноваться, что тот звякнет насчет него Солу Скэки, который конечно же вряд ли доволен, что Кэллан улизнул от дальнейших заказов. Кэллану слишком много известно про дела Скэки – про «Красный туман», его опасно отпускать на волю. Так что очень даже неплохо, что Скэки и Персик не контачат.

Персик Маленький поворачивается к брату:

– Ты вообще кормишь этого парня?

– Да, кормлю.

– Ты не этим дерьмовым грейпом его накармливай. Ты дай ему sausiche [137], копченую ветчину, равиоли. Если сумеешь найти тут. Представляешь, Кэллан, в этом городишке есть «Маленькая Италия», но ты не купишь канноли [138]под дулом пулемета. В итальянских ресторанах тут подают высохшие помидоры. Да чего там! Пара годков тут, и я сам стану как высохший помидор. Здесь вечно восемьдесят три градуса, и солнце жарит даже ночью! Как это они так умудрились сотворить? А? Кто‑нибудь даст мне кофе или мне придется заказывать его, будто в долбаном ресторане?

– Вот тебе твой долбаный кофе, – говорит Персик.

– Спасибо. – Персик Маленький ставит коробку на стол и усаживается. – Вот, я принес пончики.

– Пончики? – возмущается Персик. – Почему ты вечно подначиваешь меня?

– Эй, Ричард Симмонс, не ешь их, если не желаешь. Никто не приставляет тебе пистолет к башке.

– Засранец ты.

– Потому что не прихожу в дом брата с пустыми руками? – поворачивается Персик Маленький к Кэллану. – Вот и имей после этого хорошие манеры.

– Долбаный причем засранец, – добавляет Персик, хватая пончик.

– Кэллан, съешь пончик, – угощает Персик Маленький. – Съешь пять. Каждый, съеденный тобой, не слопает мой братец. А то мне неохота опять слушать его хныканье насчет фигуры. Ты толстый, Джимми. Толстый, жирный итальяшка. Смирись с этим.

Они выходят в патио, потому что Персик считает, что Кэллану требуется солнце. Вообще‑то Персик считает, что это Персику требуется солнце, но он не хочет казаться эгоистом. По мнению Персика, незачем жить в Сан‑Диего, если не сидишь на солнце при всяком удобном случае.

И он разваливается на шезлонге, распахивает халат и натирает тело маслом для загара.

– Неохота заработать рак кожи, – замечает он.

Микки уж точно неохота. Он нацепляет бейсболку и укрывается в патио под зонтиком.

Персик вскрывает холодную банку персиков и начинает жевать. Кэллан наблюдает, как падает на его толстую грудь капля сока, сливается с потом и маслом для загара и катится по животу.

– В общем, круто, что ты объявился, – замечает Персик.

– Почему это?

– А тебе понравится, – продолжает Персик, – совершить преступление, жертвы которого не побегут к копам?

– Ничего. Неплохо.

– Неплохо? Да по мне, это просто райская музыка.

И он выкладывает Кэллану все.

Наркотики плывут на север – из Мексики в Соединенные Штаты.

Деньги текут на юг – из Штатов в Мексику.

– Они попросту запихивают баксы – суммы с шестью, а иногда и с семью нулями – в машины и перевозят через границу, в Мексику, – рассказывает Персик.

– А бывает, и не довозят, – добавляет Персик Маленький.

Они уже провернули пару‑тройку таких операций, а теперь им шепнули, что наркотайник в Энехейме прямо лопается от наличных, и вот‑вот должна состояться поездка на юг. У них имеется адрес, имена, есть марка машины и ее номер. Им даже приблизительно известно, когда отправятся курьеры.

– А где вы раздобываете информашку? – спрашивает Кэллан.

– Узнаем от одного парня, – уклончиво отвечает Персик.

Кэллан так и думал, что от одного парня.

– Тебе не к чему голову забивать. Он берет тридцать процентов.

– Все равно что снова заниматься наркобизнесом, только еще лучше, – замечает О'Боп. – Барыш получаем, к порошку и не прикасаемся.

– Солидное честное преступление, – подтверждает Персик. – Обдираем наркоторгашей и получаем денежки.

– Все, как того желал Господь Бог, – роняет Микки.

– Так Кэллан, – спрашивает Персик Маленький. – Ты в игре?

– Да не знаю, – тянет Кэллан. – А чьи деньги мы забираем?

– Баррера, – отвечает Персик с хитрым выражением глаз, вопрошающим: а что, разве не все равно?

Не знаю, думает Кэллан. Может, и не все равно.

Баррера опасны, как акулы. Не те люди, которых можно дурить безнаказанно. Это во‑первых. А потом, они «наши друзья». По крайней мере, так говорит Сол Скэки. Это во‑вторых.

Но ведь они убили того священника. И убийство было преднамеренное, а вовсе не случайность. Хладнокровный киллер вроде Фабиана, Эль Сукина Сына Тибурона, случайно не убивает никого в упор.

Такое просто невозможно.

Кэллану неведомо, почему они убили священника, знает он одно – они его убили.

И меня подписали.

А потому им нужно отомстить.

– Да, – отвечает Кэллан, – я в игре.

Банда Вестсайда снова вместе.

О'Боп следит, как выезжает с подъездной дороги машина.

Сейчас три ночи, и он притаился в своей тачке, в полуквартале оттуда. У него важное задание: следовать за машиной курьера незамеченным и подтвердить, что она въехала на шоссе 5. Он настукивает номер на мобильнике и сообщает:

– Машина выехала.

– Сколько человек?

– Трое. Двое спереди, один сзади.

О'Боп складывает телефон, выжидает несколько секунд и трогается.

Согласно плану Персик Маленький звонит Персику, тот звонит Кэллану, а тот – Микки. Они нажимают на кнопку секундомера на часах и ждут следующего звонка. Микки, конечно, заранее высчитал, что среднее время поездки от подъездной дороги до шоссе занимает шесть с половиной минут. Так что им известно с точностью до минуты, когда ждать следующего звонка.

Если позвонят вовремя, то все идет как надо.

Если нет, придется импровизировать, а этого никто не хочет. А значит, эти шесть минут они проводят в подвешенном состоянии. Особенно дергается О'Боп. Сейчас работу выполняет он, и он может завалить все, если его засекут. Он должен вести курьеров, стараясь, чтобы они его не обнаружили. Он меняет расстояние. Квартал, два квартала. Включает сигнал левого поворота, на секунду гасит фары и снова зажигает – пусть им покажется, будто это другая машина.

О'Боп работает.

А Персик Маленький сидит, мается в полутора часах езды в южном направлении на шоссе 5.

Три минуты.

Четыре...

Большой Персик сидит «У Дэнни» рядом с шоссе, чуть севернее от Персика Маленького. Он смел омлет с сыром, жареную картошку, тосты и кофе. Микки не нравится, когда перед работой наедаются: набитый желудок осложняет дело, если тебя подстрелят, – но Персик вот такой. Хрен. Не желает осторожничать на случай, если его ранят, боясь, что сглазит. Он подъедает оставшуюся картошку, достает пару таблеток ролейдс из кармана и жует, просматривая спортивную страницу.

Пять минут.

Кэллан старается не смотреть на часы.

Он валяется на кровати в номере мотеля на выезде с шоссе Ортега, рядом с шоссе 5. Включив канал Эйч‑би‑оу, он смотрит какой‑то фильм, не интересуясь названием. Нет смысла торчать в такой холод на улице верхом на мотоцикле. Если курьеры свернут на шоссе, времени будет навалом. Глядеть без конца на часы бесполезно, только нервы издергаешь. Но проползают минуты, ему кажется, не меньше десяти, и он не выдерживает, смотрит.

Всего пять с половиной минут.

Микки на часы не смотрит. Звонок раздастся, когда раздастся. Он сидит в машине, припаркованной у транспортного центра в Оушенсайд. Курит сигарету и прикидывает, что произойдет, если курьеры не свернут на шоссе. Тогда единственное, что им остается, отложить все и дожидаться следующего раза. Но Персик ни за что не позволит. А потому придется как‑то выкручиваться. Пытаться вычислить маршрут согласно информации, которую будет передавать им О'Боп, придумывать способ опередить машину курьеров и определять место, где их лучше всего убрать.

Такая вот ковбойско‑индейская игра.

Ему она не нравится.

Но на часы он смотреть не станет.

Шесть минут.

Персик Маленький вот‑вот звякнет.

На кону миллион наличными...

Телефон звонит.

– У нас порядок, – слышит он голос О'Бопа.

Микки снова нажимает кнопку «старт» на часах. Час и двадцать восемь минут занимает в среднем поездка от развилки до выезда с шоссе. Он звонит Персику, тот берет трубку, не отрывая глаз от газеты.

– Порядок.

Персик смотрит на часы, звонит Кэллану и заказывает кусок вишневого пирога.

Кэллан слушает, они сверяют часы, звонит Микки, затем встает с кровати и долго стоит под горячим душем. Спешки никакой нет, и он хочет прийти в норму, не дергаться. И потому не торопится, подставляя обжигающим струям то плечи, то загривок. Потихоньку закипает адреналин, но Кэллан не хочет распаляться раньше времени. Он заставляет себя бриться медленно и тщательно и доволен, когда замечает, что рука у него не дрожит.

Так же неторопливо одевается: натягивает черные джинсы, черную майку и черную трикотажную куртку с капюшоном. Черные носки, черные байкеровские ботинки и бронежилет. Поверх – черную кожаную куртку, на руки – тесные черные перчатки. И наконец выходит. Расплатился он еще накануне вечером, так что теперь просто оставляет ключ в комнате и захлопывает за собой дверь.

Теперь у О'Бопа задача полегче. Не простая, но все‑таки полегче, он может держаться от курьерской машины на значительном расстоянии и приблизиться только тогда, когда они подъедут к боковой дороге. Ему надо следить, не выкинут ли они какого неожиданного коленца: не свернут ли на 57‑ю или 22‑ю дорогу, а не то на Лагун‑Бич‑роуд или шоссе Ортега. Но похоже, интуиция Персика сработала правильно: парни катят прямо, как по струнке, по главной дороге, прямиком к Мексике. Так что О'Боп прицепился себе позади и сейчас может поговорить по телефону без опасения, что его засекут. Он сообщает Персику Маленькому детали:

– Синий БМВ, номер –УЗ‑1 832. Парней трое. Кейсы в багажнике.

Последнее сообщение – не такая уж приятная новость, это создаст дополнительные хлопоты, когда они захватят машину, но Микки конечно же натаскивал их и на такой случай, так что О'Боп не особо переживает.

Переживает Микки.

Микки весь издергался от беспокойства в ожидании, пока откроется касса «Амтрека» [139]. Войдя, он платит наличными за билеты, один до Сан‑Диего, другой в Лос‑Анджелес. Потом отправляется на автостанцию «Грейхаунд» [140]и покупает билеты до Чула‑Виста. Снова возвращается в свою машину и ждет. И волнуется. Они отрепетировали все десятки раз, но он все равно нервничает. Слишком много возможных вариантов. Чересчур много «если»... Что, если случится пробка на дороге, что, если какой коп припаркуется поблизости, что, если есть еще одна машина сопровождения, а мы ее прошляпили? Что, если кого‑то пристрелят? Если, если, если...

– Если б у моей тетки были яйца, то она была бы моим дядей, – вот и все, что выдал Персик на все его тревоги. Персик приканчивает пирог, выпивает еще чашку кофе, расплачивается по счету наличными, оставляет чаевые (ровно столько, сколько положено, – не слишком маленькие, но и не слишком щедрые: он не хочет, чтобы его запомнили) и выходит к своей машине. Достает из бардачка пистолет и проверяет магазин. Все пули на месте, он и без того знал, но это уже привычка, рефлекс. Персика преследует кошмар, что однажды он спустит курок и услышит лишь сухой щелчок бойка: обойма пуста. Он пристегивает кобуру к лодыжке – ему нравится ощущать тяжесть оружия – и нажимает педаль газа.

И вот все на своих местах: Персик Маленький на Калафиа‑роуд, Персик у выезда с шоссе Ортега, Кэллан на мотоцикле караулит у выезда на Бич‑Ситис в Дана‑Пойнт, Микки у транспортного центра в Оушенсайд, О'Боп по шоссе 5 едет следом за машиной курьеров.

Все на местах.

Дожидаются «дилижанса». Который катит прямо в засаду.

О'Боп звонит по телефону:

– Осталось полмили.

Персик Маленький видит, как проезжает машина. Опускает бинокль, хватает мобильник:

– Сейчас.

Кэллан выезжает на шоссе:

– Готов.

Персик:

– Понял.

Микки пускает секундомер по новой.

Кэллан засекает машину в зеркале заднего вида, чуть сбрасывает ход и дает ей обогнать себя. Никто в машине и не смотрит на него. Одинокий байкер мчится на юг в предрассветной темноте. Осталось двадцать минут до пустынного отрезка у Пендлтона, где должно осуществиться задуманное. Он чуть отстает, не упуская из вида хвостовые огни машины. Пригородный транспорт двигается в основном на север, не на юг, а редких машин, следующих в одном с ними направлении, останется еще меньше, когда они минуют Сан‑Клементи, самый южный городок округа Орандж.

Они проезжают Бесилоун‑роуд, потом знаменитый серфинговый пляж под названием «Трестлис», две башни ядерной станции Сан‑Онофре, пропускной пункт пограничного патруля, который блокирует полосы шоссе, ведущие на север, и на дороге становится пусто и тихо. Справа от них лишь песчаные дюны и океан, чуть проступающий в слабом свете первых солнечных лучей, пробивающихся из‑за Черной Горы, господствующей над пейзажем Кэмп‑Пендлтон.

У Кэллана микрофон и наушники спрятаны в шлеме.

Он произносит одно слово:

– Начали?

И Микки отвечает:

– Начали.

Кэллан нажимает на акселератор, пригибается, уменьшая сопротивление ветра, и мчится за машиной курьеров. Он поравнялся с ней почти точно в том месте, где планировал: на длинной прямой полосе чуть не доезжая до правого поворота к океану.

Водитель замечает его в самую последнюю секунду. Кэллан видит, как у него удивленно округлились глаза, и машина прыгает вперед – водитель утопил педаль газа. Его уже не волнует, что могут тормознуть копы, тревожит одно: его могут убить, и БМВ уносится вперед.

На мгновение.

Вот потому‑то и купили «Харлей», верно? Для того и купили мотоцикл, этот мотор с двумя колесами и прицепленным к ним сиденьем. Этот долбаный «Харлей» не обогнать ни одной машине яппи. И уж точно его не обогнать машине не яппи с начинкой в миллион баксов.

И когда курьерская машина полетела семьдесят, Кэллан тоже разогнал до семидесяти.

Машина прибавила до восьмидесяти, Кэллан не отставал.

Девяносто – девяносто.

БМВ вильнул на правую полосу, Кэллан – следом за ней.

Обратно налево, и он – налево.

Направо – направо.

Машина выжимала сто, и у Кэллана стрелка дрожала у отметки «век».

Теперь Шон возбуждение не сдерживает. Мотоцикл, мотор, ездок – адреналин поет в крови, и он плывет, он летит. Кэллан достиг нужного напряжения, чистейший адреналин нагнетает скорость, когда он летит вровень с БМВ и водитель крутит руль влево, пытаясь протаранить Шона, – и ему почти удается. Кэллану приходится взять в сторону, и он чуть не теряет управление. Тогда его швырнуло бы на бетон, и от него осталось бы только кровавое месиво. Но Кэллан выправляет мотоцикл и держится за машиной, которая мчится теперь в десяти ярдах впереди, заднее стекло в ней опускается, высовывается ствол «Мак‑10», и начинается пальба, как из хвостовой пушки.

Но может, Персик был прав: из автомобиля не попасть в цель на такой скорости, да и Кэллан виляет то вправо, то влево, бросая мотоцикл то вперед, то назад, и парни в БМВ соображают, что стрелять без толку, полезнее прибавить скорость, и нажимают педаль газа.

БМВ мчится уже на скорости сто два, сто пять, сто десять – и вырывается далеко вперед.

Даже «Харлей» не может угнаться за ним.

А потому Кэллан настигает машину, где и задумал: прямой отрезок шоссе заканчивается гигантским крутым поворотом на боковую дорогу, такой БМВ не взять и на восьмидесяти, а уж что говорить про сто с лишним. Вот такая хренотень с физикой – у нее законы железные. Так что либо водитель сбрасывает скорость и позволяет киллеру на мотоцикле нагнать его, либо слетает с дороги, будто реактивный самолет с палубы авианосца; только этому реактивному в небо уже не взлететь.

И водитель решает рискнуть, потягаться с киллером.

Выбор неправильный.

Кэллан берет влево, его колено чуть не скребет по бетону. Он вылетает с верхней точки поворота вровень с окошком водителя, и водитель пугается до смерти, когда видит двадцать второй калибр совсем рядом, у лица. Кэллан делает один выстрел – стекло тут же разбежалось паутиной трещин, а потом...

Бенц, бенц.

Всегда два выстрела, один за другим, потому что второй автоматически поправляет первый. Не то чтобы это требовалось в данном случае: оба выстрела попали точнехонько в цель.

Две пули двадцать второго калибра влетели в мозг парня, точно шары в автоматическом бильярде.

Вот почему двадцать второй калибр – любимое оружие Кэллана. Оно не очень мощное и не пробивает череп насквозь. Нет, пули из него кружатся внутри головы, будто, обезумев, ищут выхода, от них в мозгу вспыхивают огни, а потом гаснут навечно.

Игра закончена.

Никаких дополнительных попыток.

БМВ разворачивает на 360 градусов и срывает с дороги.

Однако он не переворачивается (отменная немецкая работа). Двое пассажиров сидят еще в шоке, когда подкатывает на мотоцикле Кэллан и...

Бенц, бенц.

Бенц, бенц.

Кэллан снова выезжает на шоссе.

Тремя секундами позже к БМВ подъезжает Персик Маленький. Выскакивает из машины с обрезом в руках, так, на всякий случай, подбегает и рвет дверцу водителя. Наклонившись над мертвецом, выдергивает из зажигания ключи. Бежит к багажнику, вынимает оттуда кейсы, снова забирается в свою машину и мчится прочь.

Наверное, хоть кто‑то из водителей десятка машин, растянувшихся по шоссе, видел куски этой сцены, но ни один не остановился, и никто не подъехал, потому что рядом дежурил Персик Маленький в патрульной машине дорожной полиции штата Калифорния и в форме дорожного копа, и, конечно, все сочли, что полицейский все держит под контролем.

И Персик Маленький держит.

Забравшись в машину, он спокойно катит на юг. Ничуть не тревожась, что его может остановить настоящий коп, потому что за несколько минут до этого, точно по часам Микки, Большой Персик включил кнопку радиоуправления, и на пустой стоянке в полуквартале от него взлетел на воздух старый автофургон «додж». И когда Большой Персик тронулся выполнять следующую задачу, он уже слышит, как воют сирены, стекаясь к месту происшествия. Он едет к стоянке рядом с муниципальным полем для гольфа на севере Оушенсайда и ждет там. На стоянку въезжает Персик Маленький. Он забирает кейсы, вылезает из фальшивой полицейской машины и садится в машину рядом с Персиком. Пока они едут к транспортному центру в Оушенсайде, Персик Маленький выбирается из полицейской формы.

О'Боп, проезжая мимо разбитого БМВ, понимает: часть работы сделана. Он направляется к выезду на шоссе 76. Посреди транспортной развязки есть небольшая неасфальтированная стоянка, на ней‑то и дожидается его Кэллан. Бросив «Харлей», он пересаживается в машину к О'Бопу, и они едут к транспортному центру.

Где их ждет в машине Микки.

Ждет, уперев глаза в часы.

Минуты убегают.

Или операция прошла хорошо, или его друзья ранены, убиты, арестованы...

Тут Микки видит: на стоянку заезжает Персик Маленький. Они с братом ждут в машине, пока не объявляют о прибытии поезда, видят, как состав катится по рельсам со стороны Сан‑Диего. Тогда они выходят из машины, оба в строгих неброских костюмах, у каждого в одной руке кейс, в другой – кофе в одноразовой чашке, а через плечо перекинута дорожная сумка: по виду самые обычные бизнесмены, спешащие на поезд, чтобы ехать на деловую встречу в Лос‑Анджелес. Микки незаметно сует им билеты, когда они проходят мимо его машины. На поезда они садятся за минуту до их отправления – потому‑то они и выбрали транспортный центр Оушенсайд: «Амтрек» подъезжает сюда с юга, а местный пригородный поезд, отъезжающий по другому пути, двигается на юг. Персик, забрав один кейс, садится на поезд в Лос‑Анджелес. А его брат, с другим, двигается в южном направлении, в Сан‑Диего.

Когда поезда отходят от платформы, Кэллан с О'Бопом заезжают на стоянку и выходят из машины. Волосы у них коротко пострижены в стиле военных моряков, на них плохонькая одежка, в такую обычно одеваются моряки не на службе. Они закидывают рюкзаки через плечо, проходят мимо машины Микки, получают от него билеты и идут к той стороне вокзала, где паркуются автобусы. Два обыкновенных морячка из Пендлтона в отпуске. Садятся в автобусы, идущие в разные города.

У Персика билет до Лос‑Анджелеса, но он до него не доехал. За несколько минут до прибытия на станцию Санта‑Ана он заходит в уборную, меняет скучный деловой костюм на небрежный калифорнийский и ждет остановки. Выходит в Сайта‑Ане и поселяется в мотеле. Персик Маленький едет таким же манером, только в южном направлении, и, сойдя с поезда в занюханном серфинговом городишке Энсинитас, поселяется в старом коттедже одного придорожного мотеля, через дорогу от пляжа.

А Микки, тот просто возвращается в свой отель. Его и рядом не было с ограблением, и если копы станут задавать вопросы, ему все равно нечего сказать. Он проезжает свои 35 миль до центра и отправляется в постель.

Кэллан с О'Бопом доезжают до обозначенных в билетах пунктов назначения. О'Боп останавливается в неприметном мотеле рядом с порнолавкой. Тут он вполне счастлив, ему есть чем заняться, пока он отлеживается на дне. Он регистрируется, потом выходит, покупает на двадцать баксов жетонов и почти весь день проводит, скармливая жетоны видеоавтомату.

Кэллан, сидя в автобусе, старается забыть о том, что только что убил троих. Но ему не удается. Он не ощущает обычного безразличия; своему чувству он не может подыскать названия.

Я прощаю тебя. Бог прощает тебя.

Никак не выбросить эту ерундовину из головы.

Сойдя с автобуса, Кэллан снимает комнату в мотеле № б. Комната маленькая, зато в ней есть кабельное телевидение. Кэллан валится на кровать и смотрит фильмы. В комнате пахнет дезинфекцией, но все равно тут куда лучше, чем в «Золотом Западе».

План таков: пусть все поуляжется, а через несколько дней, когда все угомонятся – а причин, чтоб не угомонились, никаких, – они все встретятся в «Морском домике» в Ла‑Холле, покайфуют на побережье несколько дней. Вызовут туда телок (Персик так и выражается – «телок») от Хейли Сэксон и закатят вечеринку.

Кэллану вспоминается девушка, которую он видел когда‑то у Сэксон. Нора. Он помнит, как хотел тогда эту девушку, а Большой Персик увел ее. Помнит, какая она была красивая, и думает, что если б ему удалось просто побыть рядом с такой красотой, то его жизнь не сложилась бы так по‑уродски. Но все это было уйму лет назад, много крови утекло под мостом с тех пор, и вряд ли Нора еще в Белом Доме.

А может, все‑таки?..

Но спрашивать ему не хочется.

Через три дня Персик звонит по телефону, заказывая девушек, точно китайскую еду. Какую желаете? Блондинку, брюнетку? А как насчет черненькой? Все они сбились у Персика, хотя у каждого есть комнаты рядом, прямо на пляже. Полный отпад, думает Кэллан, – выходишь из комнаты и оказываешься на пляже. Его зачаровывает вид садящегося за океан солнца, пока Персик уточняет по телефону детали.

– Да любую, – бросает он Персику.

– И еще любую, – добавляет в трубку Персик. После чего выпроваживает всех: у него есть кое‑какое личное дельце, участвовать в котором им вовсе необязательно. Поплавайте, примите душ, пообедайте и приготовьтесь к приему телок.

«Дельце» Персика приезжает через час после того, как стемнело.

Разговор с посетителем не затягивается. Персик протягивает ему кейс с тремястами тысячами наличных – доля за информацию.

Арт Келлер берет деньги и уходит.

Вот как все просто.

Хейли Сэксон тоже времени зря не теряет.

Она решает, каких пятерых девушек направить в «Морской домик», а потом звонит Раулю Баррере:

– Кое‑какие мафиози, наши старые знакомые, возникли в городе, швыряясь наличными. Догадайся, кто это? Помнишь Джимми Персика? Так вот, у него вдруг появились большие деньги.

Рауль очень заинтересовался.

Хейли известно точно, где сейчас эти ребята.

– Только моих девушек не трогай.

Кэллан лежит в кровати, наблюдая, как девушка одевается.

Она хорошенькая, очень даже – длинные рыжие волосы, красивая фигура, аппетитная попка, но все‑таки она – не та. Однако она здорово сняла ему напряжение, очень старалась отработать плату: сделала минет, потом оседлала его и галопировала, пока он не достиг пика.

Теперь девушка стоит в ванной, поправляя макияж, и ловит в зеркале его взгляд.

– Можем и еще разок, если желаешь, – предлагает она.

– Нет, мне хорошо.

Когда она уходит, Шон, обернув вокруг бедер полотенце, выходит на маленькую террасу. Смотрит, как рассыпаются серебром под лунным светом маленькие волны. Ярдах в ста от берега покачивается красивая яхта, огни ее золотисто сияют.

Было бы так мирно и тихо, думает Кэллан, если б еще не было слышно, как Большой Персик занимается сексом в соседней комнате, пыхтит и пыхтит. Этот сукин сын не переменится никогда – опять проделал свой трюк «твоя девочка мне нравится больше», только на этот раз со своим братом. Персику Маленькому все равно, и он сказал: «Ну и забирай ее». Но он уже отослал выбранную девушку к себе в комнату, и они поменялись женщинами и комнатами. И теперь Кэллан вынужден слушать, как Большой Персик отдувается и пыхтит, будто бык‑астматик.

Утром они находят труп Персика Маленького.

В дверь Кэллана стучится Микки, и, когда Кэллан открывает, Микки молча хватает его и тащит в комнату Большого Персика, а там Персик Маленький сидит, привязанный к стулу, а кисти рук засунуты в карманы.

Только кисти отдельно от рук.

Их отрубили – ковер в комнате насквозь пропитался кровью.

В рот Персику Маленькому заткнуто полотенце, глаза у него вытаращены. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться: ему отрубили кисти и бросили истекать кровью.

Кэллан слышит: в ванной Большой Персик – он рыдает, и его рвет. О'Боп сидит на кровати, обхватив голову.

Деньги, само собой, исчезли.

Вместо них оставлена записка:

«ДЕРЖИТЕ СВОИ РУКИ В СОБСТВЕННЫХ КАРМАНАХ».

Баррера.

Из ванной появляется Персик. Толстое лицо покраснело, из носа капает.

– Мы не можем его здесь оставить! – кричит он.

– Придется, Джимми, – возражает Кэллан.

– Я до них доберусь! – грозится Персик. – Пусть это последнее, что я сделаю, но я отомщу этим ублюдкам!

Вещи они не стали упаковывать, ничего не стали собирать. Рассаживаются по машинам и уезжают.

Рауль Баррера получил свои деньги обратно, хотя сумма и облегчилась на триста тысяч.

Рауль догадывается: триста тысяч ушли тому, кто дал братьям Пиккони наводку.

Но – надо отдать должное Персику Маленькому – держался парень стойко, он так и не выдал им, кто был информатором.

Твердил, будто не знает.

Кэллан доезжает до Сан‑Франциско, находит маленький мотель рядом с пляжем, платит наличными и закрывается в номере.

Первые несколько дней он не покидает мотеля. Потом начинает уходить на долгие прогулки по пляжу.

Где ему ритмично нашептывает прибой:

Я прощаю тебя.

Бог...