Грузинская Фиваида

Колыбель православного монашества - это горы Синая и Фиваиды, Скита и Ливана.

Горы похожи на иероглифы, которые раскрываются в сердце, как слова "ввысь и ввысь". Горы похожи на звенья таинственной цепи, которой земля прикована к небу. Горы - это книга, которая учит безмолвию. Монахи уходили в горы не только для того, чтобы скрыться в их дебрях от мира подобно тому, как во время бури спасаются у пустынных берегов корабли. Горы словно открывают перед человеком полог, простертый над вечностью, здесь он чувствует, как скоротечна и ничтожна вся муравьиная земная суета; камни, выжженные солнцем, напоминают ему о смерти, сама тишина гор кажется песней о вечности, которая без слов и без звуков отзывается в его сердце. Тишина гор кажется эхом вечности.

В горах другие цвета, другие краски. Небо здесь ярко и прозрачно, в нем - лазурь, слитая с расплавленным золотом. В долине небо похоже на шатер, а в горах оно открывается как бездна, опрокинутая над землей. Снежные вершины похожи на нависшие над землей облака, а облака - на тающие ледники, которые спустились с пологих скатов гор и поплыли по небу, как по простору моря. Облака как бы говорят душе монаха: "Очисти свою душу от всего земного, освободись от воспоминаний, от привязанностей и забот, того, что влечет тебя к земле, и тогда душа твоя, сбросив тяжкое иго страстей, будет подобна нам, ее родиной станет небо, и ты увидишь, что в твоей воле ползать, точно червь, по земле или летать на невидимых крыльях над этим видимым миром".

Ночью горы словно пробуждаются от сна и ведут беседу с далекими звездами, рассказывая им историю земли, а звезды повествуют им о духовном небе, распростертом выше них. Контуры звезд на рассвете похожи на зубчатые стены крепости с боевыми башнями, на ущелья, рвы между стенами, преграждающие путь врагу в царство молчания и безмолвия, в царство, где покоятся духовные сокровища, скрытые от мира, в царство девственной красоты, незапятнанной дыханием человека. Утесы и скалы в этот час похожи на замки и башни, наглухо закрытые железными воротами и медными засовами. В горах время как будто замедлило свой бег: здесь никто не спешит, даже солнце величественно, как царь, обходит свои владения. В горах опущен бич времени, который гонит народ, живущий на равнинах.

Горы похожи на священные города, в которых преследуемый врагами невольный убийца или преступник мог найти убежище и чувствовать себя в безопасности. В горы устремлялись монахи от мстителей - демонов. В горах приносили покаяние Богу, с высоты гор видели мир Содомом, объятым пламенем, и умоляли Бога пощадить его ради немногих праведников, еще уцелевших в нем.

Источник в горах похож на сердце, в котором течет непрестанная молитва. Он утоляет жажду изнемогающей души, он укрепляет тело, истощенное постом, он поет таинственную песнь о будущем веке. В сумерках шепот ручья говорит душе о непостижимости Божества, о том, что имя Бога - это тайна. Днем блеск бегущих струй, переливы света в текучем потоке, сверкание брызг, когда поток, падая с крутой скалы, разбивается о камни, говорят о радости и ликовании сердца человека, когда в нем светится небесными лучами и искрится духовными алмазами имя Иисуса Христа. Реки гор - это хрустально-прозрачный сок земли, который жадно пьет путник, прильнув к ним иссохшими устами. При виде горной реки монах вспоминает о благодати Божией, наполняющей землю.

Ночью звезды кажутся золотыми крупицами, отмытыми от руды в горном потоке. Ночью горы наполняются благоуханием, как будто ветер несет с ледников дыхание льда и снега, а скалы, как огромные каменные цветы, раскрывающие раскрывают свои лепестки навстречу лунному свету.

Горы Синая, похожие на огромные столпы храма, поддерживающие хрустальный купол небосвода, представляют собой величественнейшую картину, сравнить которую по воздействию на душу человека можно только с картиной звездного неба. Ветер пустыни, словно резец скульптора, придал скалам причудливые и неповторимые формы, и эти каменные изваяния кажутся неразгаданными письменами, как будто само необъятное время воплотилось в них.

Вид пустынных гор всегда вызывал у человека размышление о том, что лежит за гранью мира, и благоговение перед Божеством, а безмолвное уединение рождало пламенную молитву.

Кавказ - это второй Синай. Его ослепительно белые, до голубизны, ледники похожи на корабли с поднятыми парусами. Кажется, что Кавказ - это огромный драгоценный камень, который упал с небес и разбился на части, образовав хребты и отроги гор, скалы и утесы, гранитные глыбы и валуны, лежащие в долинах рек. В ущельях Кавказских гор путник чувствует себя, как внутри старинной башни, от которой остались лишь одни стены из огромных выточенных плит. Над этой башней без кровли даже в полуденный зной небо темно-синего цвета, лучи солнца только на короткое время достигают ее дна. Ручей, текущий в ущелье, кажется протяжной песней о давно минувших веках. Стены и камни ущелий покрыты мхом, они похожи на старинные медные доспехи воина. Днем горы погружены в дремоту или глубокое раздумье, а ночью они словно оживают.

Сама природа Грузии как будто предназначена для монашеской жизни. Пустыни, дебри лесов на горах, куда не ступала нога человека, сохранившиеся в своей нетронутой, первозданной красоте, - все это, кажется, создано именно для тех, кто будет петь день и ночь гимны Богу, словно Господь спрятал от мира красоту гор и пустынь, чтобы дать ее во владение тем, кто ищет неба.

Пустыня - это царство монахов; Господь и создал пустыни ради Своих рабов - отшельников и анахоретов. Монах в пустыне - как царь в своих владениях. Рубище отшельника - драгоценнее царского одеяния. Одежды царей нередко носят следы человеческой крови, а одежда монахов, освященная благодатью, хранящая благоухание их непрестанной молитвы, хранилась как благословение в домах христиан, передавалась как наследство из рода в род.

Сердце царей редко знает минуты мира и покоя. Опасности, враги, измена, как черные призраки, наполняют комнаты дворцов. Сам трон часто кажется маленьким уступом над пропастью. Одно неверное движение - и гибель неизбежна. Пощады упавшему не будет. Заботы, как цепи, давят плечи царя, а корона часто сжимает лоб, как раскаленный обруч. А монах - свободен и счастлив. Пустыня - это дивное и прекрасное царство, но то царство, которое никто не хочет у него отнять. Там он чувствует присутствие небожителей. Молитва, которую обычно заглушает шум и грохот мирских забот, шум и грохот площадей и улиц, подобные реву водопада, - эта молитва в пустыне распускает свои лепестки как дивный цветок. Псалмы и Иисусова молитва превращаются в таинственную песнь, которую поет сердце. Это непрестанное священнодействие монаха. Безмолвие - сокровище и счастье, напояющее его неизреченной радостью. В своем одиночестве он чувствует близость к небу. Но это одиночество не пустота, а непонятная для мира полнота бытия - так в луче скрыты все цвета и краски.

Монах далек от мира, но и близок всем своей молитвой, как путеводная звезда, сияющая высоко над землей.

Давидо-Гареджийскую Лавру называют Грузинской Фиваидой, как будто гористая пустыня Египта - колыбель восточного монашества, осененная духом преподобных Антония и Макария - первых пустынножителей, - как огромный каменный ковчег перенесена была в Грузию. Природа Кахетии похожа на Египет и Палестину. Гареджи - значит пустыня, уединенное место. И это место словно создано для монахов. Чеканные линии гор кажутся каменными стенами огромной Лавры. Здесь весной пустыня покрывается зеленым ковром травы, как поля Палестины после молитвы пророка Илии. Но вскоре наступает жаркое засушливое лето. Земля погружается в сон. Лето в южной пустыне похоже на зиму в тундре: все живое прячется и замирает. Царит безмолвие и сосущая сердце глубокая тишина. Только одинокие орлы парят в небе, словно скользят по поверхности лазурного моря. Изредка бесшумно как тени проходят лани в поисках травы между камней и, услышав какой-нибудь шорох, исчезают. Только змеи выползают из нор и дремлют, греясь на камне, как будто стерегут хранимое здесь сокровище.

Сюда пришел из Тбилиси преподобный Давид, один из сирийских отцов, со своим учеником Лукианом. Здесь он встретил другого подвижника - преподобного Додо, из древнего рода кахетинских князей, который вел свое начало от римских императоров. Жизнь монахов в Гареджи была тяжелой и суровой. Жилищем для отшельников служили пещеры в скалах. Пищей - съедобные травы и ягоды, которыми они запасались на год, и молоко ланей, приходивших к отшельникам, как овцы к своим пастухам. Обычно дикие звери и змеи не трогают монахов, они как будто чувствуют их незлобие, ощущают их благоухание и видят окружающий их свет.

Кажется, монах, погруженный в молитву, понимает язык зверей и птиц, а те внимают его голосу, как голосу своего хозяина. Но ученика преподобного Давида Лукиана вид выжженной солнцем пустыни, похожей на город после пожарища, повергал иногда в уныние, а встречи с ядовитыми змеями и огромными ящерами, которых называют драконами, - пугали. Но он находил успокоение возле преподобного Давида, как ребенок в объятиях своей матери.

Монах - искатель Божественной красоты, но чтобы увидеть Божественную красоту, надо сердце свое сделать чистым зеркалом, в котором бы отразился духовный свет. Поэтому главная заповедь монаха - возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим (Мф. 22, 37). И другая: Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф. 5, 8). Бога можно увидеть только при вос­становлении истинного образа Божиего в человеке через жизнь по евангельскому уче­нию и про­све­щении через непрестанную молитву. Созерцая красоту Божию, человек сам становится прекрасным по мере своих сил, подвигов и восприимчивости своей души. Бог любит каж­дого человека так же, как и все человечество. Святой апостол Иоанн Богослов назван любимым учеником Христа, потому что его чистая девственная душа могла воспринять Божественный свет в большей мере, нежели души прочих апостолов, также любящих своего Учителя и любимых Им. В Божественном свете гаснет багрово-черный огонь страстей, фосфорический огонь души с ее сказочными фантазиями и мертвым интеллектуализмом, и сам дух человека становится подобным свету.

Монах - мертвец для мира, поскольку перестает жить мирскими понятиями, чувствами, желаниями, поэтому монашеский постриг похож на обряд погребения. Но из мрака интеллектуальной и чувственно-эмоциональной могилы он воскресает в таинственную область Божественного света, в которой находит истинную жизнь. И прежняя жизнь в миру кажется ему уже скитанием Одиссея в царстве призраков и мертвых теней.

Радость монаха - это пустыня, его келия или пещера. Радость монаха - его одиночество.

Цель монашеской жизни - непрестанная чистая молитва, которая рождается в безмолвии пустыни. Как в тишине далеко и четко слышен каждый звук, каждое слово, произнесенное шепотом, так сердце монаха ощущает глубину и силу каждого молитвенного слова. А в миру оно тонет, как в потоке, в шуме городов, в круговороте внешних впечатлений. Сердце монаха в пустыне похоже на ровную зеркальную поверхность озера, которая отражает небо. В миру эта поверхность колеблется рябью волн, и отражение становится неясным и бесформенным, как бы разделенным на части.

Непрестанная молитва вводит монаха в иной мир, в мир небесной красоты и Божественного света. Она делает его лицо одухотворенным и озаренным этим внутренним светом. Встреча с пустынником похожа на встречу с Ангелом. В присутствии аввы (духовного наставника, отца) преображаются его ученики. Авва учит не только словом, но и примером своей жизни. Его духовный облик запечатлевается в сердце ученика, как неизгладимая печать. Ученик становится похожим на своего учителя, но не во внешнем подражании ему, а в чем-то более глубоком, существенном, онтологическом. Ученик питается духовным светом своего аввы, как младенец молоком своей матери. Между учеником и учителем образуется невидимая связь, одна душа чувствует другую душу. Авва как бы видит состояние своего ученика, слышит мысленное обращение к нему, особенно ярко это проявляется в минуты физической и духовной опасности, переживаемой послушником. Ученик может мысленно беседовать со своим учителем и получать от него ответ. Но для этого требуется святость аввы и безусловное доверие к нему ученика.

Ученик воспринимает встречу со своим учителем, как обновление и воскрешение своей души. Он чувствует свое сердце воскресшим Лазарем, пребывавшим во тьме могилы, а теперь вновь видящим свет. Ученик видит в учителе своего Ангела-хранителя, а в глазах его - небо. Когда авва говорит со своим учеником, то он как будто на камне резцом вырезывает каждое слово. Как луна заимствует свой свет от солнца, так Лукиан заимствовал духовную мудрость и силу от своего учителя. Даже смерть не разлучила Давида и Лукиана. Их могилы находятся рядом в пещерном храме, как два родника, бьющие из скалы, потоки которых соединяются воедино и орошают Гареджийскую пустыню.

Когда преподобный Давид вступил в Гареджи как в свое новое владение, он встретил подвижника, который прожил там долгие годы - преподобного Додо. Так некогда, на заре монашества, преподобный Антоний встретил в дебрях Египетской пустыни преподобного Павла Фивейского. С тех пор Додо стал духовным другом преподобного Давида. У пустынников особая любовь друг к другу. Это тень и образ той любви, которую будут иметь святые в Небесном Царстве. Один пустынник для другого - как бы живая икона, явление в человеке Божественного света на земле. Они видят красоту этого Божественного света и потому смотрят друг на друга с великим благоговением.

О чем беседуют пустынники между собой? Редко о богословских вопросах. Они говорят о борьбе со страстями, ибо в свете молитвы пустынникам особенно глубоко видна бездна человеческого сердца; о демонических видениях, которые встречают монаха в пустыне, как миражи - путников в Сахаре; о том, как различать духов света от духов тьмы; и главное, о сокровище монаха - Иисусовой молитве, которая звучит в сердце пустынника как эхо среди гор. Иисусова молитва похожа на четки из драгоценных камней: так каждое слово ее, повторяемое раз за разом, озаряется новым сиянием, сверкает новыми цветами, открывается в новой глубине и красоте; на чистый ручей, тихо струящийся из самого сердца; на таинственную песнь, которую поет душа. Отшельник как бы ощущает слова Иисусовой молитвы, звучащие в сердце другого, и радуется им, как царской короне, венчающей чело его друга. Но чаще всего отшельники сидят друг от друга поодаль и беседуют между собой молча, как ангелы, о том, что выше слов. Они похожи на две свечи, свет которых сливается в одно сияние.

Каждый понимает другого без слов, как бы видит его душу насквозь, так что отпадает надобность в посреднике между людьми - в человеческой речи. Затем, насытившись, как после роскошной трапезы, отшельники встают со своих мест, кланяются друг другу и каждый идет в свою сторону. Иногда они вместе идут по пустыне: один вслух читает Иисусову молитву, а другой внимает ей.

Когда в пустыне собрались монахи, то Давид, отлучаясь из Гареджи, поручал их преподобному Додо, который не выходил из Гареджи, как будто она была островом среди океана, — он любил молчание и безмолвие.

Преподобный Додо был похоронен в монастыре Иоанна Крестителя - величайшего из пустынников. Этот монастырь, отдаленный от Лавры, отличался особенно строгим уставом. К концу XIX столетия последние монахи покинули его и перешли в Лавру. Они захотели перенести туда мощи преподобного Додо, но святой и по смерти своей желал безвестности и уединения: со временем место его погребения оказалось забытым. Как и при жизни, духом своим он был близок преподобному Давиду, но своего уединения не покидал.

В 20-х годах XX века монахи были изгнаны из Лавры. Храмы - разрушены. Пещеры - перерыты в поисках золота, некоторые - взорваны, но монастырь хранит то сокровище, которое невозможно похитить и уничтожить, - это благодать подвижников, которые жили здесь. Монастырь открыт снова. Зажжена пока одна малая свеча, но эту свечу держит в своих руках преподобный Давид Гареджийский.