Россия и гнозис

Вяч. Вс. Иванов

500 лет гнозиса в Европе. Гностическая традиция в печатных и рукописных книгах: Москва - Петербург / Каталог выставки во Всероссийской государственной библиотеке иностранной литературы, Москва и Всероссийском музее А.С. Пушкина, Петербург.-

Амстердам: "Ин де Пеликаан", 1993, с. 12-21.


 Благодаря сотрудничеству Амстердамской Библиотеки герметической философии и нескольких больших библиотек России оказалось возможным показать на этой выставке начало распространения в России европейской гностической мысли в ее более поздних ответвлениях, в XVIII веке связанных с масонством. Эта выставка рукописных и печатных книг оказывается неожиданно своевременной. Она совпадает по времени с порой нового приобщения русской читающей и мыслящей публики к остававшимся от нее долгое время закрытыми вершинным достижениям отечественного духовного творчества, в конечном счете восходящим к тем же истокам.


Только теперь во всей полноте начинает открываться религиозный, мистический, философский и художественный опыт Владимира Соловьева (1853-1900), чьи сочинения ознаменовали новую веху в гностическом постижении. Собирая по крохам в Британском музее то, что можно было тогда извлечь из старинных книг и рукописей, относящихся к гностической философии, Соловьев предугадал многое из подтверждаемого коптскими текстами, найденными в Наг Хаммади в середине нашего столетия. Эти новые открытия связаны с тем самым Египтом, который столько значил для гностических откровений Соловьева и его стихов, их выражающих. Роль Египта предугадывалась и Флоренским в тех его работах, где, как в Столпе и утверждении истины, на основе сохранявшегося именно в Египте предания восстанавливались аграфы (неподтвержденные письменными текстами речения Христа), позднее найденные в Евангелии от Фомы в Наг Хаммади. Задолго до того значение египетской эзотерической традиции всегда подчеркивалось в старинной герметический литературе, что можно видеть и в русских переводах XVIII века. В иных из них, как в напечатанной Новиковым в 1779 году книге Кеппена (I734-I797) и Химмена Крата репоа или Посвящение в древнее общество египетских жрецов (на выставке представленной экземпляром Библиотеки Герметической философии; кроме этого первого издания существовало и второе, вышедшее в масонской вольной типографии Лопухина в 1784 году), египетские имена носят скорее декоративный характер, напоминающий предпринятую Розановым незадолго до его смерти попытку изложения египетской символики (приходят на ум и такие аналогии из истории искусства, как египетские иероглифы, тогда еще нерасшифрованные, включенные Джулио Романо во фрески Палаццо Те в Мантуе).


Из последующей европейской традиции, исследовавшейся Соловьевым начиная с 1875 г., по-видимому, ближе всего к его представлениям о Софии были идеи Якова Беме. Еще трудно сказать, в какой мере правы те авторы, которые (как Зденек В. Давид в статье о влиянии Беме на русскую религиозную мысль), говорят о прямом воздействии на Соловьева идей Беме. Весь круг представлений о Софии (история которых в России изучалась тем же Флоренским) был унаследован европейской гностической традицией от древневосточной. Ранние истоки гимна 'Мудрости Божьей' в Провербиа открылись благодаря обнаружению сходных мест в угаритских текстах. Задача историка осложняется этими новыми открытиями: традиция, уходящая так далеко назад, имела много ответвлений, продолжавших снова встречаться и поддерживать друг друга. Их переплетения порой причудливы. В России гностические идеи Соловьева в начале нашего века нашли развитие в трудах философов (Булгакова, Бердяева и многих других) и поэтов (Блока и Андрея Белого). Блок склонен был в записях последних лет жизни сравнивать этот период русской духовной истории с временем Данте и религиозным откровением у ранних немецких романтиков (в тот период ими занимались такие ученые, как Жирмунский). После смерти Соловьева Беме становится популярным и часто упоминается и цитируется видными символистами и мыслителями 'серебряного века'
12

(хотя некоторые из них, как Сергей Булгаков, тщательно подчеркивали и все отличия в понимании Софии у Беме от своего собственного). О значимости книг Беме для самых замечательных поэтов постсимволистского времени наглядно свидетельствует представленный на выставке экземпляр 9-го тома собрания сочинений Беме, принадлежащий Библиотеке иностранной литературы. На нем есть надпись владельца: 'Марина И. Цветаева. Москва. Зима 1919 года'. Некоторые из сочинений Цветаевой 1920-х годов (как 'Поэма воздуха', упоминающая несколько 'воздухов' - небес и 'heilige Sieben' — 'святую Семерку'), отражают ее знакомство с мистической нумерологией, которую она могла усвоить либо из первоисточников (например, из апокрифической книги Еноха, церковнославянский перевод которой был издан перед 1-й Мировой войной), либо из позднейшей традиции (для более раннего времени не исключено влияние на нее мистических исканий М. Волошина). Будущие исследования установят, случайно ли сходство выраженного Цветаевой неприятия 'этого' мира с гностическим.


Из поэтов неоклассицистического авангарда явное влияние Беме (Авроры) обнаруживает Бенедикт Лившиц в конце 1920-х годов в своем последнем прижизненном сборнике (об этом пишет исследовавший его Р. Вроон). Знакомство русских писателей полуподпольного авангарда 1930-x годов с Беме доказывается тем, что наиболее мистически настроенный из них — Даниил Хармс — давал своему отцу читать Аврору или Зарю в утреннем восхождении Беме (впрочем, реакция его отца — но не самого Хармса — на книгу: 'Не понял ни Бе, ни Ме' — оформлена в духе предобэриутовской звуковой игры). При всех отличиях от символистов постсимволистский авангард жил наследием предсимволиста Соловьева. Будущим историкам русской мысли предстоит еще выяснить другие пути влияния гностических идей на писателей и мыслителей нашего века. Напомню хотя бы значение философии Сковороды для Заболоцкого, явственно видное во второй книге поэта. Постепенное выявление значимости гностических идей для последующей русской культуры делает тем более важным обнаружение ранних их воздействий. Парадоксальным образом наиболее ранние книжные влияния оказываются созвучными интересам новейшего времени: одним из первых европейских мыслителей гностического направления, ставшим популярным в России, был Раймунд Люллий (1235-1315), чья символическая система изложения понятий в нашем веке вызывала интерес Шпета (упоминающего ее в своих Эстетических фрагментах) и постоянно остается увлекательной темой для историков логики, семиотики и опытов создания искусственных языков. Научная система Люллия нашла признание в Европе в ХУ1-ХУП веках, когда ею занимаются Джордано Бруно и Лейбниц (проблема связи идей и особенно терминологии Лейбница с герметической традицией представляется весьма многообещающей). В конце XVII века появляется и очень быстро распространяется в самых широких кругах русского общества сочинение Великая и предивная наука Богом преосвященного учителя Раймунда Люллия. Согласно пометам на двух рукописях, автором его был писатель и переводчик Андрей Христофорович Белобоцкий. Гипотеза о его авторстве, выдвинутая на основании этих помет А.И. Соболевским, поддержана А.Х. Горфункелем, напечатавшим обстоятельное исследование восприятия Люллия в России. Судя по дате сотворения мира, приведенной в одной из рукописей, Белобоцкий написал свое сочинение в 1698-1699 годах. Система Люллия для Белобоцкого представлялась дающей правила для всех других наук, включая и богословие. В новейших терминах можно было бы сказать, что для Белобоцкого (как, замечу, и для современных исследователей) система Люллия интересна прежде всего как метанаука, надстроенная над любыми конкретными видами знания.
13

 Книга Белобоцкого основана на идеях Люллия, но излагает их на языке и примерах, приближенных к русскому читателю. Задача сделать изложение доходчивым была решена Белобоцким блестяще. Как показали детальные разыскания В.П. Зубова и А.Х. Горфункеля, сохранилось 55 списков рукописи Белобоцкого (два списка, отделенных от времени сочинения им текста почти столетием, демонстрируются на выставке). На ее основе через четверть века после написания книги было составлено ее сокращенное изложение. Эта работа была осуществлена в 1725 г. настоятелем Выговской старообрядческой пустыни Андреем Денисовым (предполагается, что именно в эти годы в Выговской пустыни мог быть юный Ломоносов, когда, по словам его биографа, временно 'младый его разум уловлен был раскольниками так называемого толка беспоповщины'; не исключено, что Ломоносова могла заинтересовать Риторика Раймунда Люллия, существовавшая в русском переводе). Составленная Андреем Денисовым Малая книга известна в у списках. Изложение системы Люллия читали на Севере Руси и в старообрядческой среде, и крестьяне, жившие в окрестных монастырях. Один из списков Великой науки содержит запись о том, что он принадлежал крестьянину Соловецкого монастыря, который продал его служителю этого монастыря. Среди других владельцев рукописей упоминаются ученик Московской суконной фабрики, житель Новотагильского завода, петербургский, воронежский и курский купец. Есть и другие пометы XVIII века, свидетельствующие (судя по форме отчеств) о недворянском социальном статусе владельцев. Можно, следовательно, утверждать, что рукописи, излагавшие систему Люллия, читались представителями самых разных слоев населения. Более сложным, а для его первых пропагандистов — и мучительным, был путь в Россию учения саксонского мистика Беме (I575-I624), о котором применительно к более поздним его влияниям — на Владимира Соловьева и его продолжателей — говорилось выше.


Соловьева и Беме объединяют, среди прочего, эсхатологические устремления. В них замечательный исследователь распространения идей Беме в России Д. Чижевский видит и важнейшую причину популярности его уже в конце XVII века, когда после раскола усиливается духовный кризис. Центром распространения учения Беме становится Немецкая слобода в Москве. Живший в ней купец Конрад Нордерман еще около 1665 года познакомился в Архангельске (бывшем тогда одним из главных русских 'окон в Европу') с 'доктором', впоследствии завещавшим ему свои книги, среди которых были сочинения Беме и другие сходные по направлению тексты. Нордерман, настроенный мистически и имевший видения, был уже пылким сторонником Беме к тому времени, когда в Немецкую слободу 27 апреля 1689 года приехал последователь Беме писатель Кульман (1651-1689). Он был одержим мыслью о создании христианской монархии. Услышав о богатстве и силе России и ее готовности принимать ученых от своего знакомого художника-портретиста Хенина, родившегося и жившего в Москве, Кульман еще до своего рокового путешествия в Россию увидел в ней страну своих эсхатологических грез.


Его встреча с Хенином, писавшим портрет Кульмана в Лондоне, состоялась в 1679 г., а через 8 лет Кульман выпускает в Амстердаме книжку, излагающую на своеобразном немецком языке стихами его видения будущего величия христианской России. Его утопия быстро обернулась антиутопией, словно предвещавшей судьбы похожих на него энтузиастов, которые приезжали, чтобы строить земной рай в России ХХ-го века. Не успел Кульман встретиться в Немецкой слободе с Нордерманом, как начался их конфликт с протестантским московским пастором Мейнеке. Кульмана, Нордермана и Хенина бросают в тюрьму. Хенин кончает с собой, а Кульмана и Нордермана сжигают 4 октября 1689 года 'в срубе'. Описание их дела в романе Алексея
14

Н. Толстого Петр Первый (особенно в первых его изданиях) вызвало суровую критику историков. Алексей Толстой пытается объяснить, почему молодой Петр
отдает на расправу Кульмана, чья казнь и в самом деле мрачит начало петровского времени. Описание прегрешений, в которых обвиняли Кульмана, в романе дано речами патриарха, никак с исторической реальностью не соотнесенными. В натуралистическом изображении расправы над мистиком Алексей Толстой обращает внимание на подробность, предвосхищающую будущую борьбу русских властей с гностической литературой: вместе с Кульманом велено было сжечь его книги. Как сказано во втором издании романа, на спину Кульмана палач 'положил еретические книги его и тетради и поданной снизу головней поджег их [...] Так было указано в грамоте: книги и тетради сжечь у него на спине [...]'.


Несмотря на муки провозвестников учения Беме (или благодаря им?) оно получило распространение в России и на Украине в первой половине XVIII века. К этому времени относят ранний перевод Христософии или Пути ко Христу Беме на русско-украинский извод церковнославянского языка, содержащий указание на автора как святого. В следующем веке митрополит Филарет назовет Сковороду как переводчика рукописи, полученной им от крестьян Харьковской губернии. В этом определении скорее можно видеть намек на архаизм языка перевода, напоминающий стиль Сковороды, чем достоверное свидетельство его труда как переводчика. Хотя в представлениях Сковороды о человеке и есть черты, роднящие его с Беме, тем не менее их можно объяснить и вторичными влияниями одного из учеников последнего. Неясной остается и хронология, как и пути проникновения идей, напоминающих воззрения Беме о внутреннем человеке, Софии и эсхатологии, во взгляды русских сектантов, особенно хлыстов и духоборов.


Вероятную связь выполненного в первой половине XVIII века церковнославянского перевода Пути ко Христу Беме с украинской средой можно сравнить с историей аналогичного перевода Арндта (1555-1621). Его сочинение под заглавием Четыре книги о истинном христианстве было переведено на русско-украинский извод церковнославянского языка украинским богословом Симоном Тодорским, жившим короткое время в Германии (он уехал из Украины в 1725 г., когда ему было 25 лет). Переводом Арндта он занимался в Халле, где его книга, содержавшая почти полторы тысячи страниц, была издана (обычным для церковных книг шрифтом, отличным от петровского гражданского) в 1735 году (3 года спустя Симон Тодорский уже живет в Киеве). Книга получила распространение в России (есть сведения, что ее читали в Астрахани), но в 1743 году она была запрещена Св. Синодом. Судя по письмам из России, сохранявшимся в архиве в Халле, книга продолжала после этого распространяться 'из-под полы'. Следующий перевод, уже не на церковнославянский язык, а на русский, был выполнен одним из руководителей новиковского масонского кружка И.П. Тургеневым. Его перевод под заглавием Иоанна Арндта О истинном христианстве шесть книг был издан в 1784 г. в вольной типографии видного масона И.В. Лопухина (чьи оригинальные сочинения тоже можно увидеть на выставке).На выставке представлен экземпляр книги из собрания Библиотеки иностранной литературы.


Перевод Тургенева имел такой успех, что книга была распродана за несколько недель. В масонской среде, где книги строго иерархически распределялись функционально, книгу Арндта относили к наименее закрытой категории: она предназначалась для учеников. В этом отношении на противоположном полюсе находились сочинения Беме: он настолько почитался как предмет внутреннего чтения, что ни одно из сочинений его не было в ту пору издано.
15

Большинство масонских рукописных переводов Беме, в том числе и многие
представленные на выставке, выполнены С.И. Гамалеей (I743-I822), одним из наиболее значительных членов новиковского кружка. Гамалея был воспитанником Киевской духовной академии, где в то время царил дух увлечения европейской философией, особенно Лейбницем. После Киевской академии Гамалея окончил петербургский университет. Его познания были обширны. По свидетельству современников, он с листа переводил немецкие и латинские книги, не обращаясь к словарю. Его личность, выпукло обрисованная в недавнем монографическом исследовании Р. Фаджонато, поражает одновременно внутренней цельностью и кажущейся противоречивостью. В пору, когда масон граф З.Г. Чернышев был московским главнокомандующим, Гамалея был начальником его канцелярии. Но десятью годами раньше Радищева он обличал крепостное право (попутно замечу, что поставленный еще Гуковским вопрос о связи Радищева и Новикова сулит неожиданные открытия, особенно если допустить, что Макогоненко был неправ в своей полемике с Гуковским по поводу псевдонима И.Т., появляющегося в Утреннем свете).


Гамалея всегда отличался духом крайнего аскетизма. О нем пишут как о 'Божьем человеке', в нем видят черты одновременно традиционного русского юродивого и будущего интеллигента. Широко известны были рассказы о его бескорыстии. Их использовала, глумясь над масонами, Екатерина II в одной из комедий противомасонского направления. Гамалея не только перевел множество сочинений Беме на русский язык. Он воплотил в своем облике и жизненном поведении идеи нравственности, выработанные масонами под воздействием Беме и других их духовных ориентиров.


Беме высоко почитался в том масонском розенкрейцеровском кружке, к которому принадлежали Гамалея и Новиков. Сохранились письма Лопухина Сперанскому, в которых ветеран розенкрейцеровского движения объясняет вдохновителю 'перестройки' ранней поры царствования Александра I духовные истины. Говоря о достоинствах масона Краевича, Лопухин замечает, что тот 'подлинно имел Boehmi-ческое просвещение'. В устах московского розенкрейцера это было высшей похвалой. Выписки из Якова Беме встречаются во множестве в сборниках масонских речей лож розенкрейцеровского направления.


С деятельностью московских розенкрейцеров связано большинство рукописей и изданий, представленных на выставке. История этого течения русского масонства обстоятельно изучена А.Н. Пыпиным (тщательно собравшим печатные и особенно рукописные материалы, несмотря на все свое позитивистское неприятие розенкрейцеровской мистики), Г.В. Вернадским и другими исследователями. Связи московских масонов с немецкими розенкрейцерами были установлены в 1781-1782 годах, в особенности благодаря поездке московского профессора философии и литературы И.Е. Шварца (1751-1784) в Германию. Деятельность Шварца и работавшего с конца 1770-х годов сообща с ним Новикова была направлена на издательские, педагогические и просветительские начинания. В 1779 г- Новиков арендует университетскую типографию, в работе которой участвуют все московские розенкрейцеры, обозначавшиеся как 'Новиков и Компания'. С 1783 года начинается печатание розенкрейцеровских книг в вольной типографии И.В. Лопухина. Для публикации масонских книг на немецком языке существовала тайная типография по соседству с Меньшиковой башней, в доме, принадлежавшем Шварцу. I сентября 1784 года члены московского розенкрейцеровского кружка образуют Типографическую компанию. В нее вошли братья Н.И. и А.И. Новиковы, князья Н.Н. и Ю.Н. Трубецкие, А.М. Кутузов, барон Г.Я. Шредер, А.Ф. Лодыженский, И.В. и П.В. Лопухины, князь А.А. Черкасский, И.П. Тургенев, В.В. Чулков, С.И. Гамалея
16

и князь К.М. Енгалычев. Деятельность этих предприятий беспрепятственно продолжалась только до 1786 г., когда указом запрещается изданная Типографической компанией книга Сен-Мартена (она есть на выставке) и с ней еще 5 книг. В 1787 г. Екатерина запрещает печатание в частных типографиях книг, 'до святости касающихся'. В 1789 г. Екатерина лишает Новикова университетской типографии, а в 1791 — за год до ареста Новикова — закрывается Типографическая компания. Но за эти немногие годы розенкрейцеры успели издать множество книг, с частью которых можно познакомиться на выставке.


О том значении, которое Новиков и другие розенкрейцеры придавали типографской своей деятельности, лучше всего свидетельствуют письма Коловиона (масонское имя Новикова) к 'начальнику'. В одном из них говорится:


'Буди препрославлен милосердый Спаситель наш за толикое милосердие Его к отечеству нашему, которое явил Он чрез милосердых отцев и высокославных начальников наших, дозволением печатать мистические книги. Что касается до цены, по которой их продавать, так и о расположении и заведении особой типографии в институтном доме для печатания таких книг для братьев, то я должностию моею ощущаю о всем оном делать словесное уведомление, ибо нам весьма часто нужны будут скорые решения, то и невозможно, кажется мне, обо всем оном делать письменных донесений.'


В другом месте письма Новиков описывает трудности, едва ли отличавшие только его время:


 'В смотрении за типографскими делами главнейшее и беспокойнейшее есть то, что безпрестанно иметь смотрение за рабочими людьми, чтобы они приходили на работу, чтобы исправно работали и чтобы не было кражи и напрасного медления и остановки в деле; также и разбирать безпрестанно их ссоры и проч., ибо вам, в.д. Н., частию известно, что большая часть рабочих людей, по прежнему за ними несмотрению, избалованы и пьяницы, то и смотрение за ними должно иметь строгое, и сие с покорностью моею представляю на благоизволение ваше.'


Жалуясь на тяготы издательского дела, Новиков принимает их как крест:


 'Повеление ваше, в.д. Н., относительно к сочинению описи, в каком положении дела типографическия находятся, со всеми подробностями, к тому необходимо нужными, начато мною и в.п. бр. Шварцем исполнением и приготовлением всего к тому нужного; я спешить буду привести сие к концу, как только скоро возможность будет и при уведомлении моем к вам с покорностью представлю. Свидетельствую совестью, что сие бремя удручает меня, и я с крайним нетерпением ожидаю того, чтобы я при сем деле был только поверенный и исполнял бы повеления; что по действительному учреждению компании исполниться может. Наиискреннейше признаюсь, в.д. Н., что сие страдание, как наказание, я действительно заслужил, ибо при начале заведения сих дел, я многое делал по умственности и тем самым распространялось сие дело весьма обширно; частью же и непредвиденныя происшествия столь увеличили оныя, что силы одного человека не могут объимать его. Но как ни тяжко бремя сие, однако повеления ваши и волю высших наших высокославных начальников с истинною покорностию исполнять во всю жизнь мою буду и молю Спасителя моего, да дарует Он мне силы, по божественным словам у Св. Павла, благодарить Бога и Отца о всякой скорби нашей и верить, что Он, по милосердию своему, все на пользу нашу строит.'
17

 Новикову предстояли еще пущие и горшие испытания — арест, следствие,
заключение. История русского масонства и в особенности розенкрейцерской его
ветви содержит все черты, характерные для самых разных повторяющихся периодов русской духовной жизни: величие взлетов целых групп выдающихся личностей, успевающих много сделать за относительно короткий срок, чередование мимолетных отрезков времени, знаменующихся более вольными условиями, и сменяющего их длительного гнета, обозначенного полицейскими преследованиями, запретом книг, распространением вопреки этому рукописных текстов. Изучить историю московских розенкрейцеров все равно, что пройти полный курс подъемов русского духа и низости русских властей.


Благодаря сохранившимся письмам масонов и датированной 1792 годом инструкции Гроссмейстера (переписывавшейся и позднее) мы можем составить себе представление о том, как иерархически распределялись в среде розенкрейцеров дошедшие до нас и представленные на выставке книги. Для учеников, кроме уже упомянутой книги Арндта О истинном христианстве, предназначалось сочинение Мейсона Рассуждение о познании самого себя. Эта книга, написанная по-английски, была первые переведена на русский с немецкого И. Тургеневым и издана в типографии Московского университета 'иждивением Н. Новикова и Компании' в 1783 году; о ее популярности свидетельствует то, что второе издание выходит уже через 13 года, в 1786 г.; на выставке представлено из собрания Библиотеки иностранной литературы издание 1820 г. с новым переводом, сверенным с английским изданием и снабженным старым предисловием Тургенева (что свидетельствует о связи с предшествующей масонской традицией).


К следующей категории книг для 'товарищей' по ордену принадлежали среди других масонские руководства по химии (возможно, к ним мог относиться демонстрируемый на выставке Химический знаменитый трактат Иоанна Тритемия, аббата Шпангеймскаго и с меньшим вероятием Авраама Елеазара Древнее химическое писание) и по физике (в качестве возможного примера можно привести переведенный Гамалеей текст Иоан. Оттона барона Гелвига, Любопытная физика, или Основательное учение о различных таинствах натуры).


Полнее всего на выставке представлена наиболее интересная третья категория книг — для 'мастеров' (посвященных). К ней принадлежит сочинение Фомы Кемпийского
(I379-I47I) О подражании Иисусу Христу (на выставке представлен ранний перевод в издании 1780 года; в 1784 году в университетском издании вышел перевод с латинского языка, выполненный масоном М.И. Багрянским, а в 1787 году Типографическая компания издала сокращенный перевод с немецкого той же популярной у московских розенкрейцеров книги). В ту же категорию входит Блаженного Августина, епископа Иппонискаго, Единобеседование души с Богом. На выставке представлено второе издание перевода В. Беляева с латинского, вышедшее в 1784 году в вольной типографии И. Лопухина в качестве третьего тома Избранной библиотеки для христианского чтения. Первое издание этого перевода вышло годом раньше в новиковской университетской типографии. Масонские типографии издали в 1783-1787 годах еще 4 книги переводов Блаженного Августина, для розенкрейцеров весьма влиятельного автора. В ту же категорию книг для мастеров входило упоминавшееся сочинение Путь ко Христу, на выставке представленное изданием 1815 года, которое было подготовлено масоном А.Ф. Лабзиным, увлекавшимся Беме. Это первая русская печатная книга Беме. К этому времени его сочинения вышли на свет Божий из эзотерического масонского 'самиздата', где они распространялись в предшествующие десятилетия. В письме 1815 года позт Дмитриев жалуется, что книгоиздатели не хотят слышать ни о ком, кроме Беме.
18

 Несколько других рукописей Беме входили по инструкции в число рекомендуемых для посвященных. К той же категории книг для 'мастеров' принадлежит сочинение французского мистика ХУШ-го века Дуэтана Таинство креста Иисуса Христа и членов его, представленное экземпляром перевода масонов Кутузова и Багрянского, что был издан вольной типографией Лопухина (собрание Библиотеки иностранной литературы). Книга испытала превратности судьбы Новикова, в чьей частной библиотеке она находилась (поскольку он принадлежал к 'мастерам', для которых она и предназначалась), была конфискована при его аресте и через год сожжена. В эту же категорию розенкрейцеровских книг для посвященных входила напечатанная в тайной новиковской типографии в 1787 г. (уже после указа, запрещающего подобные издания?) книга Г. Ретцеля Шести-дневных дел сего мира тайное значение (о том, как Новиков и другие масоны ценили сочинения Ретцеля, говорится в их переписке). К той же группе книг для 'мастеров' относился выполненный Кутузовым и напечатанный в вольной типографии Лопухина перевод книжечки Пено (1617 г.) Философа Авр. Феофраста Парацельса Химическая псалтырь. В число книг для посвященных входила и Gemma magica, или Магический драгоценный камень Франкенберга (1593-1652), изданная в 1784 г. вольной типографией Лопухина. Как и некоторые другие представленные на выставке книги указанной категории (для посвященных), она находилась в частной библиотеке Новикова, была конфискована при его аресте и потом сожжена. Во всех подобных случаях удается соотнести данные инструкции Гроссмейстеру и сведения о частной библиотеке Новикова, где находились книги, по инструкции рекомендуемые для чтения мастерам. В ту же категорию входила и рукопись перевода Гомеровой золотой цепи. Платонова кольца Кирхвегера (первая часть Платонова кольца под заглавием О рождании и рождении натуральных вещей была издана в 1785 г., находилась в библиотеке Новикова и была конфискована при его аресте). На выставке есть ряд подобных полуистребленных изданий. Сведения об иерархической ценности масонских сочинений дополняются и установленными составителями каталога выставки данными о первоначальных владельцах книг. По этим данным, как и по материалам следственного дела Новикова, можно начать реконструкцию его библиотеки, а также частных библиотек некоторых других видных розенкрейцеров.


Интересной проблемой остается выяснение сходства круга чтения розенкрейцеров и других выдающихся масонов, не принадлежавших к этой ветви. Еще Пыпин в своем труде по истории русского масонства обратил внимание на то, что книги, о которых упоминает Елагин в своем рукописном трактате о масонстве, близки к кругу чтения его противников-розенкрейцеров или с ним совпадают. В частности, Елагин упоминает латинское имя 'Роберта Флуктиба' — Фладда (I574-I636) — английского придворного врача и плодовитого писателя гностического толка. Елагин с восторгом говорит в своем Учении древнего любомудрия и богомудрия о немецком переводе книги Фладда (Флуктиба — Fluctibus) в защиту розенкрейцеров. На выставке представлен позднейший список русского перевода этого текста. Время составления первоначального текста перевода неизвестно. Но не исключено, что он может восходить к ХУШ-му веку. Именно так датируется первоначальный текст русского перевода Истории микрокосма Фладда, дошедший (как и Защитительное писание о действительности сообщества розенкрейцеров) в более позднем списке. Фладд, натурфилософии которого в последние десятилетия посвящена целая литература, представляет значительный интерес для истории европейской мысли. Его можно считать характерным представителем 'парацельсовского' контр-Ренессанса, связанного с Барокко и заключавшегося, в частности, в отказе от авторитетов античных авторов. Признавалось Святе Писание и кабалистические и герметические авторы, но 
19

парадоксальным образом Фладд и его единомышленники при этом считались и с данными эксперимента. Многие крупные естествоиспытатели XVII века спорили с Фладдом, но они испытали его влияние. Нумерология Роберта Фладда служит звеном, соединявшим средневековую мистику и герметическое знание нового времени (при описании универсальной типологии двоичных знаковых противопоставлений мне уже приходилось подчеркивать их архаизм у Фладда). Кажется несомненным воздействие на Лейбница, ожесточенно спорившего с Фладдом, представлений последнего (и его предшественников в герметической философии) о монаде (на русской почве эта линия нашла потом продолжение в учении о дискретных единицах математика Бугаева, повлиявшей на его сына Андрея Белого и его университетского ученика Павла Флоренского).


Начало проникновения европейского просвещения в Россию привело к почти одновременному воздействию ученых следующего поколения, как Лейбниц и Ньютон, и их предшественников, подобных Фладду. Вместе с тем среди изданий масонских типографий и рукописей розенкрейцеров мы находим и целые группы текстов, относящихся к более ранним временам становления раннехристианской и позднейшей европейской христианской мистики. Независимо от хронологии написания оригиналов розенкрейцеровские переводы воспринимались как жгуче современные. Чего стоит хотя бы запрещение и изъятие в 1787 году из московских книжных магазинов 711 экземпляров отпечатанного годом раньше розенкрейцеровской Типографической компанией перевода с греческого книги Св. Дионисия Ареопагита (I в. после Р.Х.) О небесной иерархии!. Тогда же из магазинов было изъято 920 экземпляров изданной Новиковым и Компанией в 1783 году книги Луция Цецилия Лактанция Фирмиани, нареченного христианским Цицероном, 
 Божественных наставлений седмь книг; писанных к Константину Великому, первому христианскому императору. Книги разделили судьбу таких переводов гораздо более поздних текстов, как Диоптра или Зерцало мирозрительное, изданная Новиковым в 1781 году и изъятая в 1787 году из книжных магазинов в количестве 346 экземпляров, или как изданные Новиковым и Компанией в 1784 г. Райские цветы Шеффлера, 183 экземпляра которых были конфискованы у книгопродавцев в том же зловещем 1787 г. Здесь снова отличительные черты судьбы московских розенкрейцеров сливаются с общими закономерностями культурной жизни России. Сведения о мире и его культуре не проникают в нее равномерно и своевременно, а доходят с промедлением, напоминающим общение разных звездных систем.


Оттого временная последовательность нарушается и совершенно разнородные тексты сопоставляются независимо от времени их написания, как если бы все они были одновременны. Розенкрейцерам за короткое время их существования в Москве перед арестом Новикова удалось заполнить пустоты, образовавшиеся на протяжении веков деформированного развития культуры. От них тянутся нити к любомудрам и романтикам, декабристам и западникам (а в сожженном Кульмане мы уже видели судьбу преждевременно родившегося немецкого славянофила). Вместо однообразного понимания роли Просвещения в русском XVIII веке мы наблюдаем значительно более сложную расстановку сил. Екатерина II в маске просветительницы нападает на масонов в своих писаниях до того, как начать изымать и сжигать книги и арестовывать сочинителей, переводчиков и издателей. Хотя одним из поводов для ареста Новикова могли быть разговоры архитектора Баженова с Павлом I о масонстве, тем не менее воцарение безумца, вызволившее Новикова из тюрьмы, не могло уже вернуть назад расцвет московского розенкрейцерства. В полуподполье и втайне ему удавалось гораздо больше, чем в два последующие царствования, когда мистику пытаются сделать придворной (число аналогий из последующих 
20

эпох опять так велико и примеры так очевидны, что не стоит их приводить). Замкнутое существование отделившегося от мира Новикова и сопутствовавшего ему в уединении, сменившем заточение, Гамалеи символизирует конец этого периода. Неслучайно розенкрейцеры старшего поколения почти не принимали участия в том масонском движении, которое пробовал описать Лев Толстой в Войне и мире. А после завершения наполеоновских войн масонским ложам стала угрожать одновременно их модность и политизация. Если раньше состав их определялся общностью высоких помыслов, то теперь в пределах одной ложи можно встретить будущих повешенных вместе с вешателями. Так, среди членов ложи 'Les Amis Reunis' рядом с Пестелем, Чаадаевым и Грибоедовым найдем имена Бенкендорфа и будущего царя Николая I. То единение в одном творческом порыве, которое обеспечило успех розенкрейцеров, для этого времени внутри масонства становится невозможным.


Автор признателен М. Афанасьевой за помощь в работе над текстом.
21