Дела внутренние 4 page

В Западной Руси города продолжают получать новые грамоты на магдебургское право и подтверждения старых. Жители городов поднепровских и задвинских били челом королю Сигизмунду, что терпели они большие притеснения от его писарей, посылаемых для сбора недоимок: слуги этих писарей безвыездно круглый год живут в волостях на счет последних, судят и рядят жителей и берут большие пошлины; да и сами писаря обирают их непомерно, отчего многие жители разошлись, а которые остались, те не только всех даней, но и половины заплатить не могут. Поэтому они просили, чтоб король позволил им, как бывало прежде, при Витовте и Сигизмунде, собирать дань самим, грошовую, бобры, куницы, и относить в казну, а мед пресный-к ключнику. Король исполнил их просьбу. И в Западной Руси, желая населить какое-нибудь место, правительство освобождало новоселенцев от податей на несколько лет: так, король Сигизмунд поручил виленскому воеводе Радзивиллу населить место при Клещелязях, на земле Бельзского повета; людей поселилось уже немало, но когда воевода вздумал присоединить их к дворной пашне клещелязской, то многие из них ушли прочь. Видя это, новый воевода Гастольд по приказу королевскому дал поселенцам хелмское право: двор королевский клещелязский не имел права судить их и рядить; судил и рядил их войт с бурмистрами и радцами; при войте два бурмистра: один дворный, которого двор выбирает из тех же мещан клещелязских, его обязанность-смотреть за доходами, сбираемыми для двора; а другой бурмистр-от места; оба выбираются ежегодно. Жители места обязаны давать с каждой волоки по полукопью грошей да по бочке овса; кто пиво варит, тот платит столько же; от судных штрафов два пенязя идут на двор королевский, а третий — на войта; кто занимается торговлею, должен давать по грошу на год; мясники должны давать с каждого торгу по плечу мяса бараньего на двор королевский; корчмы винные должны быть на короля, а кто будет вином шинковать, тот дает по десяти грошей. Люди вольные, хотящие селиться в месте Клещелязском на сыром корню, а не на обработанных уже участках (не на проробках), свободны на десять лет от платы полукопья с волоки и бочки овса; кто же сядет на участках обработанных (на волоках проробленных), те свободны на два года от упомянутых податей. Быт городов с магдебургским правом по-прежнему не был мирен, по-прежнему встречаем жалобы горожан на воевод, князей, панов и бояр; в 1527 году король Сигизмунд должен был писать полоцкому воеводе Петру Кишке, чтоб он не нарушал магдебургского права, данного городу; в грамоте говорится, что войт, бурмистры, радцы и все мещане не раз жаловались королю на убийства, побои, грабежи, которые они терпели от урядников и слуг воеводских; что король не раз писал воеводе с увещанием прекратить эти насилия, но воевода еще больше начинал притеснять горожан; жаловались полочане не на одного воеводу, но на князей, панов, бояр полоцких, на игуменью и на монахов бернардинских: мещан, которые купят земли у бояр и у путных людей, воевода велит ставить перед собою и судит их; многих ремесленных людей за себя забрал и приказывает им на себя работать; принимает за себя мещан, которые нарочно выходят из магдебургского права, чтоб не платить серебщизны, ордынщины и других городовых податей; также многие мещане задаются за владыку, князей и бояр полоцких, а те их принимают; установлены новые мыты по рекам; многие бояре и слуги воеводские женились на мещанках, взяли за ними домы и земли городские, а городские повинности нести и магдебургскому праву послушны быть не хотят; которые мещане в селах живут или в замке дворы имеют, тех воевода судит городовым правом и проч. В Вильне были смуты между самими горожанами и начальством их, бурмистрами и радцами; горожане были недовольны старым уставом и требовали некоторых новых статей, но король не согласился на это требование, подтвердил старый устав во всей силе; зато подтвердил, чтоб вильняне и подати, серебщизну и ордынщину, платили по старине, без новых прибавок. Мы видели, что при великом князе Александре Бельское войтовство дано было в потомственное владение Гоппену; но Гоппен, как видно, продал его какому-то Русину, и этот продал его виленскому воеводе Николаю Радзивиллу; у сына и наследника Радзивиллова, Яна Николаевича, купил его бельский мещанин Иван Сегеневич в пожизненное владение за 300 коп грошей; но в 1526 году бурмистры, радцы и все мещане бельские били челом королю Сигизмунду, чтоб позволил это войтовство выкупить у Радзивилла целому городу Бельску на общие деньги и вперед войта выбирать мещанам: король согласился. Из любопытной записки, поданной королю Сигизмунду от всей Киевской земли, мы узнаем, что поправка киевской крепости производилась обыкновенно всеми поднепровскими волостями, а после сожжения Киева ханом Менгли-Гиреем при короле Казимире в поправке участвовали кроме приднепровских волостей волости задвинские и торопецкие; более 20000 топоров было в деле; пан, наблюдавший за городовыми постройками, назывался городничим.

Жиды одно время были выгнаны из Литвы, но скоро опять возвращены с правом взять во владение свои прежние дома и земли, которыми во время их изгнания владели христиане; сперва заставили было жидов выставлять на войну 1000 коней, но потом освободили от военной службы во всех видах; наконец, в 1533 году снова подтверждены были все их прежние права.

Относительно сельского народонаселения в Московском государстве от времен Василия дошла до нас уставная грамота крестьянам Артемовского стана в Переяславском уезде. Здесь прежде всего определяется количество поборов, которые шли с крестьян волостелю, его тиуну, праветчику и доводчику три раза в год: на Рождество Христово, на Светлое воскресенье и на Петров день; при вступлении волостеля в должность (на въезд) он берет у крестьян то, что каждый добровольно ему принесет. С починков (новоначатых поселений), записанных, но непашенных, и с новых починков, явившихся после переписи (письма), волостель, его тиун, праветчик и доводчик поборов не берут до урочных лет; когда же насельники отсидят свои урочные годы, то платят такие же поборы, какие идут и с старых деревень. Волостель тиуна, праветчика и доводчика ранее году не переменяет. Без старосты и без лучших людей волостель и его тиун суда не судят. Случится в волости душегубство и душегубца не сыщут, то крестьяне обязаны заплатить наместникам за голову четыре рубля виры и платят эту виру целою волостью; если же сыщут душегубца, то выдают его наместникам и их тиунам и тогда ничего не платят; при смертном случае, в котором никто не виноват (например, если кто утонет и проч.), крестьяне также ничего не платят. Волостелинские, и тиунские, и боярские люди, и никто другой на пиры и на братчины к крестьянам незваные не входят, а кто придет пить незваный, того вышлют безнаказанно; если же не пойдет вон, станет пить силою и причинится тут крестьянам какой-нибудь вред, то незваный гость платит вдвое без суда и исправы, а от великого князя быть ему в казни и продаже. Попрошатаям у них по волости просить не ездить. Кто в одной волости выдаст дочь замуж, тот дает волостелю за новоженный убрус 4 деньги; а кто выдаст дочь замуж из волости в волость, тот дает за выводную куницу два алтына. Скоморохам у них в волости не играть. С лошадиного пятна волостель берет по деньге с купца и продавца. Князья, бояре, воеводы ратные и всякие ездоки насильно в волости не ставятся, кормов, проводников, подвод у крестьян не берут, а если где остановятся, покупают корм по вольной цене. — Такого же содержания уставная грамота, данная удельным дмитровским князем Юрием Иоанновичем Каменного стана бобровникам, которые находились в ведении ловчего; права последнего определены одинаково с правами волостеля в предыдущей грамоте; но, кроме того, определен способ раскладки повинностей; кормы ловчего, тиунов и доводчиков, побор дворский, бобровники с десятскими и добрыми людьми между собою мечут со столца по дани и по пашне: которая деревня больше пашнею и угодьем, на ту больше корму и поборов положат; собрав эти кормы, староста с десятскими платят ловчему, его тиуну и доводчику побор в городе Дмитрове по праздникам; а тиуну и доводчику по деревням самим не ездить, кормов и побору не брать. Кто повезет к себе тиуна и доводчика пить на пир или на братчину, то они, пивши, тут не ночуют, ночуют в другой деревне, и насадок (побор пивом или другого рода хмельным напитком) с пиров и братчин не берут. Относительно ссор и драк на пиру определено сходно с двинскою грамотою великого князя Василия Дмитриевича: «В пиру или братчине побранятся или побьются и, не выходя с пиру, помирятся, то ловчему и его тиуну за то нет ничего; если же помирятся, вышедши с пиру, за приставом, то ловчему и его тиуну также нет ничего, кроме хоженого». Но в обеих грамотах, и в двинской, и в бобровничьей, нет указания на судебное значение братчин, которое выражается в Псковской Судной грамоте: «Братчина судит как судьи». Доводчик ездит по деревням дважды в год-о Рождестве Христовом и о Петрове дне, ездит сам-друг с паробком на тройке: где доводчик обедает, тут ему не ночевать, где ночует, тут ему не обедать. Относительно быта зависимого народонаселения в описываемое время замечательна заемная и закладная грамота Власа Фрязинова, данная им вместе с людьми его, поименованными в грамоте: «А в деньгах есми с своими людми един человек, кой нас в лицех на том деньги».

Из уставных королевских грамот видно, что сельское народонаселение в Западной Руси разделялось на подданных, или тяглых людей, и на челядь невольную; в одной из уставных грамот читаем: «Если мужик вопреки приказу державцы или его урядника не выйдет на работу один день или будет непослушен, то взять с него за это не более барана; если окажет большее упорство, то подлежит наказанью плетью или бичом».

Из физических бедствий в княжение Василия упоминается три раза о неурожае-в 1512, 1515 и 1525 годах; о сильных дождях, вследствие которых реки разлились и прервали сообщение в 1518 году; о сильных засухах в 1525 и 1533; мор свирепствовал не раз в Новгороде и Пскове: в первом-от 1507 до 1509 года, во втором-в 1521 и 1532, но жители срединных областей не испытывали этого бедствия и начинали забывать о страшных язвах XIV и XV веков, так что в иностранных описаниях Московского государства Василиева времени читаем: «Климат в Московской области так здоров, что народ не помнит, когда была чума. Бывает, впрочем, здесь иногда болезнь, похожая на чуму, которую называют жаром (calor); болезнь эта поражает внутренность и голову, занемогшие в несколько дней умирают».

По описаниям иностранцев, область Московского государства представляла обширную равнину, покрытую лесами и пересекаемую во всех направлениях большими реками, обильными рыбою. Реки эти, разливаясь от тающего весною снега и льда, во многих местах превращают поля в болота, а дороги покрывают стоячею водою и глубокою грязью, не просыхающею до новой зимы, когда лютый мороз опять постелет по болотам ледяные мосты и сделает дорогу по ним безопасною. Главные произведения страны-хлеб, лес, мед, воск и меха. Сосны в лесах московских величины невероятной; дуб и клен гораздо лучше, чем в Западной Европе; пчелы кладут мед на деревьях без всякого присмотра. Рассказывали, как один крестьянин, опустившись в дупло огромного дерева, увяз в меду по самое горло; тщетно ожидая помощи в продолжение двух дней, питался только одним медом и наконец выведен был из этого отчаянного положения медведем, который спустился задними лапами в то же дупло: крестьянин ухватился за него руками и закричал так громко, что испуганный зверь выскочил из дупла и вытащил его вместе с собою. Пушного зверя в лесах московских множество; собольи меха ценятся по черноте, длине и густоте волоса; цена увеличивается еще смотря по тому, в какое время пойман зверь. Около Углича и в Двинской области соболи попадаются очень редко; около Печоры попадаются чаще и лучше; в Москве собольи меха продаются по 3 и 4 деньги; лисьи меха, особенно черные, стоят дорого: десяток продается иногда по 15 золотых; бобровые меха также очень ценны; беличьи привозятся из разных мест, больше всего из Сибири; лучшие, впрочем, добываются недалеко от Казани; потом привозятся из Перми, Вятки, Устюга и Вологды; привозятся обыкновенно в связках, из которых в каждой по 10 шкурок; из них две самые лучшие, три похуже, четыре еще хуже и одна, последняя, самая дурная; добываются также меха рысьи, волчьи, песцовые. В лесах водятся также лоси, медведи, большие и черные волки; в западной части государства водятся туры; в стране югров и вогуличей на высоких горах добывают превосходных соколов и кречетов.

Поля покрыты пшеницею, просом и другими хлебными растениями, также всякого рода зеленью; область собственно Московского княжества неплодоносна; песчаный грунт земли убивает жатву при малейшем излишестве сухости или влаги; сюда присоединяются еще холода, которые иногда препятствуют зреянию посеянного. Что вся страна не так давно была покрыта лесами, показывают пни огромных деревьев, до сих пор еще повсюду видные. Области Владимирская и Нижегородская очень плодоносны: из одной меры хлеба выходит иногда 20, иногда 30 мер. Рязанская область превосходит плодоносием все остальные: лошади не могут проехать чрез ее густые нивы; великое множество здесь меду, рыбы, птиц и зверей; древесные плоды гораздо лучше московских. Кроме хлебопашества, звероловства, рыболовства и пчеловодства иностранные писатели указывают на добывание железа около Серпухова, на добывание соли в Старой Русе, в Соловках, около Переяславля Залесского, около Нижнего Новгорода; по их известиям, на перелет стрелы от Белоозера есть другое озеро, производящее серу, которая выносится рекою, из него вытекающею; но туземцы не умеют пользоваться этим даром природы. Из промышленности непервоначальной иностранцы упоминают об искусном выделывании в Калуге резных деревянных чарок и другой деревянной посуды, которая вывозилась на продажу в Москву, Литву и другие соседние страны.

Русские известия указывают нам рыболовов, расположенных целыми слободами в удобных для их промысла местах, например на озерах Галицком, Переяславском; переяславские рыбаки находились в ведении волостеля стольничего пути, которого права в уставной грамоте были определены точно так же, как права волостеля Артемонского стана в приведенной выше уставной грамоте. Дошла до нас также грамота великого князя Василия сокольникам сокольничья пути, жившим в Переяславле на посаде: они были освобождены из-под ведения наместников и тиунов, не тянули с переяславцами ни в какие проторы и разметы, кроме яма, городового дела (постройки городских укреплений) и посошной службы; судил их сам князь великий или его сокольничий; давали эти сокольники, двадцать человек, оброку полтора рубля в год; в числе этих двадцати сокольников упоминаются четыре вдовы, два сапожных мастера, один седельник, одна хлебница. Касательно звериной ловли в пользу князя мы имеем грамоту удельного князя Семена Ивановича Троицкому монастырю, по которой крестьяне последнего, жившие в Бежецком Верху, обязаны были посылать на княжескую ловлю, на медведей, лосей и оленей по пяти человек с сохи; надобно заметить, что это определение является здесь как льгота.

По иностранным известиям, жители Московского государства производили обширную торговлю сырыми произведениями своей страны: все количество смолы и воска, потребляемое в Европе, равно как дорогие меха, привозилось чрез Ливонию из московских владений; мы должны заметить, что не из одних московских владений, ибо большое количество смолы и воска шло за границу также из Западной, Литовской Руси; кроме того, из Московского государства отпускались за границу на западе лес, лучший лен, конопля, воловьи кожи. В Литву и Турцию вывозились кожи, меха и моржовые зубы; к татарам шли седла, узды, сукна, кожи, полотно, ножи, топоры, стрелы, зеркала, кошельки. Привозимые товары большею частию были: серебро в слитках, сукна, шелк, шелковые ткани и парчи, дорогие камни, жемчуг, сученое золото, перец, шафран, вино; купцы чагатайские доставляли шелковые ткани, татарские-лошадей и превосходные белые материи, не тканые, а свалянные из шерсти, из которых делались япанчи, красивые и защищавшие от дождя. Из ярмарок славилась в Холопьем городе на реке Мологе; ко времени Василиева же княжения относится начало знаменитой Макарьевской ярмарки; в 1524 году великий князь, желая нанести вред враждебной Казани, запретил русским купцам ездить на ярмарку, бывшую подле Казани, на так называемом Купеческом острове, а назначил место для ярмарки в Нижегородской области; но чрез эту меру сначала не меньше вреда потерпело и Московское государство, почувствовало сильный недостаток в товарах, шедших Волгою из Каспийского моря, из Персии и Армении, особенно же чувствителен был недостаток в соленой рыбе, привозимой с низовьев Волги. Иностранные писатели указывают и торговые пути: так, они говорят о судоходстве по Москве-реке, затрудняемом извилинами, особенно между Москвою и Коломною; говорят, что в 24 германских милях от Рязани находится место Донков на Дону: здесь купцы, отправляющиеся в Азов, Кафу и Константинополь, нагружают свои суда, что делается обыкновенно осенью, в дождливое время года, ибо в другое время Дон так мелок, что не может поднимать судов. Под Вязьмою течет река того же имени, впадающая в Днепр: отсюда нагруженные товарами суда спускаются обыкновенно в Днепр и обратно вверх по Днепру идут суда до Вязьмы. Дмитров лежит на реке Яхроме, впадающей в Сестру, а Сестра впадает в Дубну, приток Волги; вследствие такого течения рек здесь производится обширная торговля. Любопытны известия иностранцев о немой торговле, еще производившейся в XVI веке; такая торговля производилась с лапландцами в северных пределах европейской России и за Уралом, в области Оби. По договору с семьюдесятью ганзейскими городами 1514 года купцам их позволено было торговать в Новгороде всяким товаром без вывета, солью, серебром, оловом, медью, свинцом, серою, а новгородские купцы получили право торговать в Немецкой земле также всяким товаром без вывета и воском. Купит немец у новгородца воск и воск окажется нечист, то новгородец обязан его обменить. Будет новгородец в немецких городах покупать или продавать что в ласт, то весчего не платит, а начнет продавать или покупать в вес, то брать с него весчее; также и немец в Новгороде, если станет продавать соль, сельди и мед в ласт, то не платит весчего; если же в вес, то платит; даст немец за какой-нибудь товар серебро, и окажется оно нечисто, то ему это серебро обменить. У Герберштейна находим известие о ростах, которые простирались от десяти до двадцати со ста. Мы не знаем, с какою скоростию тогдашние пути сообщения позволяли купцам перевозить товары; но Герберштейн оставил нам известие о ямской гоньбе: когда я, говорит Герберштейн, ехал из Новгорода в Москву, то ямщик выставлял заблаговременно по 30, 40 и 50 лошадей, тогда как мне нужно было не более 12; каждый из нас, таким образом, выбирал себе любую лошадь. Всякому позволено пользоваться почтовыми лошадьми; если на дороге лошадь утомится или падет, то вольно взять другую из первого дома или у первого встретившегося проезжего, исключая гонца великокняжеского; ямщик обязан отыскать лошадь, брошенную на дороге, также доставить взятую лошадь хозяину и заплатить ему прогоны: за 10 или 20 верст платится обыкновенно 6 денег. Слуга Герберштейна проехал 600 верст из Новгорода в Москву в 72 часа; такая скорость езды, заключает наш автор, тем удивительнее, что лошади очень мелки и содержатся гораздо хуже, чем у нас. Из русских известий о ямах дошла до нас великокняжеская грамота о починке ветхого строения на Ергольском яму: «Сказывали ергольские ямщики, что на яму хоромы, избы, сенники и конюшни погнили и тын обвалился: велеть их построить крестьянам белозерскими сохами, всеми без исключения, чей кто ни будь, а с сохи брать по два человека; теми же сохами велеть крестьянам от Ергольского яма до Напорожского дороги почистить, мосты по рекам, болотам и грязям починить; вместо сгнивших мостов новые намостить, на реках мосты мостить на клетках, чтоб их вешняя вода не сносила. Отмерить земли к яму ямщикам на пашню, сенокос и ямским лошадям на выпуск, и этой земли межи назначить, ямы покопать и драни покласть». Название ямов произошло не от этих межевых ям, которые употреблялись везде, но или от русского слова емлю — беру, или, что еще вероятнее, от татарского ям-дорога.

В Западной Руси король Сигизмунд дал в 1511 году жителям Вильны право, по которому приезжие в их город купцы могли торговать только с ними, исключая ярмарки, когда приезжие купцы могли торговать и с купцами иностранными. Относительно искусства при Василии замечательно известие летописи о поновлении старых икон греческого письма, икон спасителя и богородицы, которые были принесены для этого из Владимира в Москву в 1518 году, торжественно встречены митрополитом Варлаамом и всем народом. Поновляли их в митрополичьих палатах, и сам митрополит, сказано, много раз своими руками трудился в этом деле; по обновлении и украшении иконы были отпущены назад во Владимир также с большим торжеством. В 1531 году также для поновления принесли в Москву две иконы изо Ржевы: одна изображала преподобную Параскевию, а другая-мученицу Параскевию. Стенною церковною живописью славился русский мастер Федор Едикеев; упоминается также иконописец Алексей Псковитин Малый. Замечательнейшим из строительных памятников Василиева княжения остался для нас Новодевичий монастырь в Москве, основанный в благодарность за взятие Смоленска. Мы уже имели случай заметить, что вызов иностранных художников и медиков продолжался и при Василии; в 1534 году по приказанию великого князя слит был колокол в 1000 пуд, лил его Николай немец; одиннадцать каменных церквей были построены при Василии в Москве мастером Алевизом Фрязиным; Ивановскую колокольню построил Бон Фрязин. Кроме упомянутых при описании болезни Василиевой двоих немецких лекарей, Николая Булева и Феофила, был еще третий, родом грек, именем Марко.

Но в то время как плоды европейской гражданственности принимались, хотя медленно и слабо, в Московском государстве, русские люди, двигаясь по-прежнему на северо-восток, продолжали полагать среди здешних лесов, среди дикого их народонаселения основу гражданственности-христианство, и Герберштейн, который так часто смотрит с черной стороны на Московию, не мог, однако, не заметить, что и в его время русские иноки отправлялись в разные страны на север и восток, преодолевая на пути величайшие трудности, терпя голод, подвергая опасности жизнь, — все это с одною целию-распространить христианство. Описывая Пермь, тот же Герберштейн говорит, что здесь и после Стефановой проповеди остается в лесах еще много язычников; но монахи, туда отправляющиеся, не перестают отрывать их от прежних заблуждений. Пустынник Феодорит крестил кольских лопарей; Трифон распространял христианство у лопарей, живших на реке Печенге.

В истории русской церкви времен Василиевых сосредоточивают на себе наше внимание два знаменитых лица: одно уже известное нам-Иосиф Волоколамский, другое-Максим Грек. Восшествие на престол Василия обеспечивало для Иосифа торжество над ересью и обещало постоянное покровительство верховной власти. Мы уже видели, что Иосиф был еще более муж дела, чем слова, был достойный преемник тех знаменитых подвижников, которые собственным примером поддерживали христианскую деятельность в областях Московского государства. Нуждался ли крестьянин в семенах для посева, терял домашний скот, земледельческие орудия-приходил к Иосифу, и тот снабжал его всем нужным. Во время голода в Волоколамской области поселяне стекались в монастырь к Иосифу, который кормил около семисот человек кроме детей, построил подле монастыря странноприимницу с церковию, велел здесь покоить больных, кормить бедных, поставил особого строителя. Когда истощились собственные средства монастыря, Иосиф делал займы и кормил бедных; увещевал и дмитровского князя Юрия Ивановича позаботиться о людях, страдавших от голода: «Бога ради и пречистой богородицы, пожалуй, государь, попекись о православном христианстве, о своем отечестве, подобно древним православным царям и князьям, которые заботились о своих подданных во время голода: который государь имел у себя много хлеба, раздавал его неимущим или приказывал продавать недорого, устанавливал цену, поговоривши с боярами, как надобно, полагал запрет страшный на ослушников, как и теперь сделал брат твой великий князь Василий Иванович всея Руси. Если ты распорядишься так в своем государстве, то оживишь нищих людей, потому что уже многие теперь люди мрут с голоду, а, кроме тебя, некому этой беде пособить; никто другой не может ничего сделать, если ты не позаботишься и не установишь цены своим государским повелением».

Но одною этою деятельностью не мог ограничиться Иосиф; и в княжение Василия он должен был вести сильную борьбу с своими врагами. Мы видели, что при Иоанне III, во время борьбы с ересью жидовствующих, Иосиф, провозглашая необходимость строгих мер против еретиков, навлек на себя ненависть многих и сильных людей. Вопрос об этих мерах продолжался и при Василии: противники их, в челе которых находился инок Вассиан Косой, т. е. князь Василий Патрикеев, начали опять настаивать, что кающихся еретиков должно выпустить из заточения; Иосиф твердо стоял при прежнем своем мнении и, выставляя примеры строгости к виновным из Ветхого и Нового заветов, писал великому князю: «Молим тебя, государь, чтоб ты своим царским судом искоренил тот злой плевел еретический вконец». Старцы Кириллова и всех вологодских монастырей написали колкое опровержение этому мнению, и церковные историки догадываются, что опровержение написано Вассианом. Великий князь принял мнение Иосифа; однако враги последнего не были низложены окончательно; Вассиан переехал в Москву, приблизился опять ко двору и действовал иногда с успехом против Иосифа.

Вассиан, по свидетельству одного из современников, враждовал много на Иосифа и хотел разорить монастырь его. Вассиан хотел этого вследствие старинной борьбы, вследствие противоположности убеждений; по другим побуждениям хотел разорить Иосифов монастырь удельный князь Федор Борисович волоколамский. Но пусть сам Иосиф расскажет нам о притеснениях, которые монастырь его терпел от удельного князя: «Князь Федор Борисович во все вступается: что бог пошлет нам, в том воли не дает; иное даром просит, другое в полцены берет; если его не послушаем, то хочет кнутом бить чернецов, а на меня бранится. И мы боялись его, давали ему все, что благочестивые люди дарили монастырю, — коней, доспехи, платье; но он захотел еще денег и начал присылать за ними-мы ему послали шестьдесят рублей; прислал просить еще-послали еще сорок рублей, и эти деньги уже десять лет за ним; мы вздумали было послать попросить их назад, а он нашего посланца, монаха Герасима Черного, хотел кнутом высечь да денег не отдал. Все, что ни пришлют на милостыню или на помин по усопших, все хочет, чтоб у него было; прислал князь Семен Бельский полтораста коп грошей на помин родителей, и князь Федор сейчас же прислал к нам просить этих грошей; купили мы на полтораста рублей жемчугу на ризы и на епитрахиль-и князь Федор прислал жемчугу просить. К чернецам нашим подсылал говорить: «Которые из них хотят идти от Иосифа в мою отчину, тех берусь покоить; а которые не хотят и заодно с Иосифом, от тех оборонюсь; голову Павла если не изобью кнутом, то не буду я сын князя Бориса Васильевича». И вот некоторые чернецы побежали из монастыря. Увидавши, что князь Федор решился разорить монастырь, я хотел было уже бежать из него и объявил об этом братии; но братия стала мне говорить: «Бог взыщет на твоей душе, если церковь Пречистыя и монастырь будут пусты, потому что монастырь Пречистая устроила, а не князь Федор; мы отдали все имение свое Пречистой да тебе в надежде, что будешь нас покоить до смерти, а по смерти поминать; сколько было у нас силы, и мы ее истощили в монастырских работах; а теперь, как нет больше ни имения, ни сил, ты нас хочешь покинуть! Тебе известно, что нам у князя Федора жить нельзя, он и при тебе нас хочет грабить и кнутом бить; знаешь сам хорошо, как князь Федор на Возмище, в Селижарове и в Левкиеве монастыре не оставил ничего денег в казне, и у нас ничего же не оставит; но в тех монастырях чернецы, постригаясь, оставляют имение при себе и тем живут; а мы, постригшись, отдали все Пречистой да тебе». Я побоялся осуждения от бога и не посмел покинуть монастырь, предать его на расхищение. Мы били челом самым сильным у князя людям, чтоб просили его жаловать нас, а не грабить; но они отвечали: волен государь в своих монастырях: хочет жалует, хочет грабит. Тогда я бил челом государю православному самодержцу великому князю всея Руси, чтоб пожаловал монастырь Пречистыя, избавил от насильств князя Федора; а не пожалует государь, то всем пойти розно, и монастырю запустеть. Государь князь великий не просто дело сделал, думал с князьями и боярами и, поговоря с преосвященным Симоном митрополитом и со всем освященным собором, по благословению и по совету всех их монастырь и меня грешного с братиею взял в великое свое государство и не велел князю Федору ни во что вступаться. После этого жили мы в покое и в тишине два года». По прошествии этих двух лет гроза поднялась снова, потому что князь Федор не хотел отказаться от надежды получить в свои руки опять Иосифов монастырь; с тремя приближенными к себе людьми он придумал, что нет для этого другого средства, как действовать чрез архиепископа новгородского, к епархии которого, по старинному политическому разделению, принадлежала Волоколамская область; и вот по внушениям князя Федора новгородский владыка Серапион послал на Иосифа отлучительную от священства грамоту в самый великий пост. Поступок этот произвел сильное волнение; при дворе волоцкого князя торжествовали, начали говорить: «Достали мы Иосифов монастырь: владыка наш замел не одним Иосифом, замел и Москвою». Но в Москве спешили показать, что ее трудно замести уделом: Серапион новгородский был вызван в Москву, лишен епархии и сослан в Троицкий монастырь за то, что без обсылки с великим князем и митрополитом отлучил Иосифа, который перешел от волоцкого князя по согласию великого князя и митрополита. Дело это произвело сильное впечатление, стало предметом толков; у Иосифа было много врагов, и ему дали знать, что на Москве многие люди говорят: лучше было бы Иосифу оставить монастырь и пойти прочь, чем бить челом великому князю; вследствие этого Иосиф счел за нужное написать длинное оправдательное послание с подробным изложением всего дела; ученик его, Нил Полев, также писал в защиту учителя.