Внутреннее состояние русского общества во времена Иоанна III 7 page

Но общество, несмотря на неблагоприятные обстоятельства для нравственности, оставалось обществом христианским, и потому подле известий, свидетельствующих о неудовлетворительном нравственном состоянии общества, находим известия о подвигах лиц, которые словом и делом противоборствовали нравственной порче; находим известия об обычаях, коренившихся на религиозном чувстве, на чувстве христианского милосердия; так, читаем в летописи: один человек в городе Москве ходил, по обычаю, к селу Скудельничему, которое содержат граждане на погребение странным: обычай они имеют ходить туда в четверг седьмой недели (в Семик), покупать канон, свечу и молиться об умерших, загребают старую яму, наполненную мертвецами, и выкапывают новую, все тут копают и засыпают землею бога ради, все граждане, мужчины и женщины. О св. Данииле Переяславском говорится, что он, заслышав о мертвом теле, отправлялся немедленно на место, где оно лежало, и нес его в божий дом на погребение; местом этим божедомским владел тогда какой-то Изъядинов, который приставил к скудельницам слуг своих для сбора денег с мертвых тел; негодующие переяславцы прозвали этих приставов зацеплянами. Любопытно, что жителям некоторых волостей в описываемое время дается право не пускать скоморохов играть у себя, например «князья, воеводы, дети боярские и всякие ездоки в тех селах не ставятся, кормов не берут; также и скоморохи в тех селах не играют». Следовательно, жители сел, не имевшие этих льгот, обязаны были позволять скоморохам играть у себя; мы не можем понять этих прав и обязанностей, не предположивши какого-нибудь финансового отношения скоморохов к казне.

Литература Иоаннова времени, как и литература времен предшествовавших, состоит, во-первых, из посланий духовных лиц к великому князю, к целым городам, к целым сословиям; из этих посланий, разумеется, первое место по важности содержания и по одушевлению занимает послание Вассиана на Угру. Ересь жидовская вызвала к литературной деятельности Иосифа Волоцкого, написавшего против еретиков свой знаменитый Просветитель. Это сочинение показывает в авторе большую начитанность в св. Писании; в пример искусства его приведем доказательство таинству св. троицы из Ветхого завета, из книги Бытия: «Егда восхоте бог сотворити Адама, рече: сотворим человека по образу нашему и по подобию. Почто рече: сотворю, но сотворим? Того ради рече, яко не едино лицо божества есть, но трисоставно, а еже: по образу, а не по образам, едино существо являет св. троица. Сотворим, рече, человека. Кому глаголет? Не явственно ли есть, яко ко единородному сыну и слову своему рече и св. духу? Еретицы же отвещают: ни, но сам себе бог рекл есть, а иному никому же тогда сущу. Но что убо сих глагол безумнейши? Кий убо зодчий, или древодел, или усмарь над сосудом или над коим зданием, седя един и никому же ему помогающу, глаголет сам к себе: сотворим себе сосуд, или сотворим себе орало, или утвердим усмы, а не паче ли молча свое дело соделает? Лжа бо есть сие, а не истина; безумного бо человека се есть обычай, а не мудрого. И паки бесстудствует жидовин и глаголет: яко ангелом глаголет бог. Аще бы глаголал ко ангелам, то не бы писано было, яко сотвори бог человека по образу и по подобию божию сотвори его; но был бы убо человек по подобию и по образу ангельскому» и проч.

От Иосифа Волоцкого дошли до нас и другого рода сочинения, как, например, послание к одному вельможе о миловании рабов: «Слух до меня, господин, дошел про твое благородство, будто велико твое немилосердие и нежалование к рабам и сиротам домашним, теснота, скудость в телесных потребах, голодом тают, наготою страждут; поэтому я, грешный, дерзнул тебе напомнить, помянувши твою веру к пречистой богородице и к нам, нищим, великое жалование твое и любовь о Христе. Хотя мне и неприлично было бы писать к тебе об этом, потому что я сам грешен, неприлично было бы мне восхищать учительский сан, не имея ума и смысла очищенного; но да ведает твое боголюбие, что эти мысли не мои, а взяты от божественного писания. Писание повелевает рабов, как братию, миловать, питать и одевать и о душах их заботиться, научать на всякие добрые дела; если же рабы и сироты у тебя в такой тесноте, то не только им добрых дел делать, но, умирая с голоду, они не могут удержаться от злых обычаев. Так ты, господин, бога ради побереги себя, потому что и малое небрежение к великим бедам приводит. Бог на тебе свою милость показал, и государь тебя князь великий пожаловал; так и тебе следует своих слуг пожаловать, милость к ним показать, пищею и одеждою удовольствовать и на благие дела наставить. Прости меня, господин, что твое жалованье и любовь сделали меня бесстыдным и дерзким; а написал я к тебе как по слухам, так и потому, что сам их нужду видел».

От времен Иоанна III дошли до нас летописи, принадлежащие разным составителям, в разных местах жившим. В рассказе о падении Новгорода слышатся голоса различных летописцев; один говорит: «Так великий князь укрепил Великий Новгород под властию московскою; написал бы я что-нибудь и еще, но не могу от сильной кручины». А другой оканчивает свой рассказ с чувством полного довольства и с чувством нерасположения к новгородцам: «Везде пособил бог и пречистая богородица государю нашему великому князю Ивану Васильевичу над новыми отступниками и над своими изменниками и над вечниками, над новгородцами». Современность летописца ясно видна из такого, например, известия: «Того же лета, месяца июня в 5 день, с субботы на неделю в 3 час нощи, преставися великого князя дьяк Василий Момырев и положен у Троицы в Сергиеве монастыре, июня в 7, за церковью против Никонова гроба; а жил лет 60 без дву и полшестидесят день, а в диачестве был 20 лет без осми месяц, а именины его апреля 12 Василия Парийского». Внутренний признак современности летописца виден в сильном негодовании его на малодушные советы Ощеры и Мамона во время Ахматова нашествия, как мы уже заметили в своем месте; рассказ об этом событии летописец оканчивает так: «О храбрии, мужественнии сынове Русьстии! Потщитеся сохранити свое отечество, Русьскую землю, от поганых; не пощадите своих голов, да не узрят очи ваши пленения и грабления св. церквем и домом вашим, и убиения чад ваших, и поругания женам и дщерем вашим. Яко же пострадаша инии велиции славнии земли от турков, еже болгари глаголю и рекомии Греци, и Трапизон, и Амория, и Арбанасы, и Хорваты, и Босна, и Манкуп, и Кафа, и инии мнозии земли, иже не сташа мужественни, и погибоша, и отечество свое изгубиша, и землю, и государьство, и скитаются по чужим странам бедни воистинну и странни, и много плача и слез достойни, укоряеми и поношаеми и оплеваеми, яко не мужествении; иже избегоша которые со имением многим, и с женами, и с детьми, в чужие страны, вкупе со златом души и телеса свои изгубиша и ублажают тех, иже тогда умерших, ниже скитатися по чужим странам, яко бездомкам. Тако ми бога видех своима очима грешныма великих государь, избегших от турков со имением и скитающихся, яко страннии, и смерти у бога просящих, яко мздовоздаяния от таковыя беды; пощади, господи, нас, православных христиан, молитвами богородицы и всех святых. Аминь». Последние слова замечательны: летописец говорит, что он сам видел изгнанных турками владетельных лиц; этого не мог сказать москвич, видевший в своем городе из греческих изгнанников одного Андрея Фомича Палеолога, брата великой княгини Софии, во-первых, потому, что Андрей в Москве вовсе не находился в таком положении, чтоб просить смерти как избавления от беды; во-вторых, потому, что в этом случае летописец не мог придавать делу такой важности: Андрея в Москве все видели, а не один летописец, которому всего приличнее было бы обратиться ко всем и сказать: «Вы все видели изгнанника». Следовательно, должно предположить, что летописец был за границею и где-нибудь, например в Венгрии, видел изгнанных турками владетелей славянских. Любопытно, что сочинитель известной повести о Дракуле воеводе волошском, говорит, что находившись в Венгрии, в городе Будине, видел там Дракулиных сыновей, которых король Матвей привез туда. Сочинитель повести о Дракуле не есть ли и составитель нашей летописи? Так как в Венгрию к королю Матвею был послан в 1482 году знаменитый дьяк Федор Курицын, то Востоков думает, что сочинение повести о Дракуле можно приписать или самому Курицыну или кому-нибудь из его спутников. Повесть о Дракуле мог написать и сам Курицын, известный грамотей своего времени; но религиозное и православное обращение, встречаемое в летописи, конечно, нельзя приписать этому ересиарху. У одного из летописцев описываемого времени встречаем качество, какого прежде не замечали ни у кого из его собратий, именно насмешливость, иронию; так, видим это в известии о прощении князей ярославских в связи с предыдущим известием, в известиях о двукратном походе на Казань в 1468 — 1469 годах, в известии об алексинском воеводе Беклемишеве.

Самое видное и удачное событие в княжении Иоанна III, подчинение Новгорода, послужило предметом особенного сказания: «Словеса избранна от св. Писания о правде и о смиренномудрии, еже сотвори благочестия делатель, благоверный великий князь Иван Васильевич всея Руси, ему же и похвала о благочестии веры; даже и о гордости величавых мужей новгородских, их же смири господь бог и покори ему под руку его, он же, благочестивый, смиловася о них, господа ради, и утеши землю их». В этом заглавии указаны содержание и форма сказания. Известный уже нам серб Пахомий продолжал и при Иоанне III служить русской церковной литературе: так, он написал два канона св. митрополиту Ионе и слово об обретении мощей его. Знаменитому архиепископу Вассиану, автору послания на Угру, принадлежит сочинение жития учителя его, св. Пафнутия Боровского. Вопрос о вдовых священнослужителях, так много занимавший общество описываемого времени, подал повод к замечательному по своей силе сочинению: «Написание вдового попа, Георгия Скрипицы, из Ростова града о вдовствующих попех»; для образца приведем несколько мест, прямо относящихся к делу: «Не оскорбляйте и не осуждайте священников, кроме богословесных вин; теми писано осужати греси их, а не собою и не своим разумом. Вы же, господа, осудили есте всех иереев и дьяконов, настоящих и будущих, смертию жен их. Господь рече ко иудеем: не на лица зря, осуждайте, но праведный суд судите. А вы, господа, всех иереев и диаконов без испытания, на лица зря, осудили: который поп имеет жену — чист, а не имеет жену — не чист. И вы, господа мои, которым прозрели духом чистых и нечистых? Чем испытали, поп свят с женою или без жены, и чернец ли свят или белец? Почему ведати человека без свидетеля? Точию дела его объявят; един бог ведает помышления человеческа. Вы неблагословною виною раздор в церкви священником есте; чернецем-попом — достойно служити во градех и селех, а вдовцем чистым попом — недостойно служити и в пустынях, ниже во градех, а у которого попа жена есть, достоин служити, священ убо женою. А что глаголете, господа мои: мы то сотворили, тех отлучили, благочестия деля, очищая церковь; ино, господа мои, рассудите, от кого то зло сталось в нашей земле? Не от вашего ли нерадения и небрежения, что злых не казнили, не отлучали от священства? Благословно ни сами, ни священники избранными не дозираете священников, а во грады и в села не посылаете опытывати, как кто пасет церковь божию, назираете священников боляры и дворецкими, недельщики, тиуны и доводчики, своих деля прибытков». В истории просвещения древней Руси, разумеется, не должно быть забыто имя книжника Никиты Поповича, который держал спор с легатом и заставил последнего молчать по известию летописца.

Наконец, от описываемого времени дошел до нас любопытный памятник путешествие тверского купца Афанасия Никитина за три моря — Каспийское, Индийское и Черное. Отправившись из Нижнего в свите ширванского посла, Никитин был ограблен астраханскими татарами в устьях Волги, не захотел с пустыми руками возвращаться в Русь, где у него были долги, и решился пробраться в Индию с дорогим жеребцом, которого он надеялся выгодно продать там, и, накупивши надобных на Руси товаров, возвратиться в отечество. Но он ошибся в расчете: «Налгали мне псы бусурманы, наговорили, что всякого нашего товара там много, а вышло, что нет ничего на нашу землю, все товар белый на бусурманскую землю, перец да краски — это дешево, но зато пошлины большие да на море разбойников много». Кроме обманутых надежд относительно торговых выгод Никитин подвергался большим опасностям: «В Чунере хан взял у меня жеребца и, узнавши, что я не бусурманин, а русский, стал говорить: «И жеребца отдам, и тысячу золотых дам, стань только в нашу веру магометанскую; а не станешь в нашу веру, то и жеребца возьму, и тысячу золотых на голове твоей возьму» — и сроку дал 4 дни, в госпожинки на Спасов день. Но господь бог смиловался на свой честный праздник, не отнял от меня, грешного, своей милости, не повелел погибнуть в Чунере с нечестивыми; накануне Спасова дни приехал Магмет Хоросанец; я к нему с челобитьем, чтоб похлопотал обо мне, и он поехал к хану и отпросил меня, чтоб в свою веру меня не обращали, и жеребца моего у хана взял. Таково господне чудо на Спасов день! Братья русские христиане! Кто хочет идти в Индейскую землю, тот оставь веру свою на Руси, закричи: Магомет! — и ступай в Индостанскую землю». Никитин описывает роскошь южной природы, пышность владельцев и вельмож, великолепие дворцов их, бедность сельского народонаселения, легкую одежду жителей Индии, их легкие нравы. «Познакомился я со многими индейцами, — говорит Никитин, — и объявил им о своей вере, что я не бусурманин, а христианин, и они не стали от меня скрывать ни об еде своей, ни о торговле, ни о молитвах и жен своих от меня не прятали; я расспросил все об их вере, и они говорят: веруем в Адама, а Будда — это Адам и род его весь. Вер в Индии всех 84 веры, и все веруют в Будду, а вера с верою не пьет, не ест, не женится».

Тяжко стало наконец Никитину на чужой дальней стороне среди 84 вер: «О благоверные христиане! Кто во многие земли часто плавает, тот во многие грехи впадает и веры лишается христианской. Мне, рабу божию Афанасию, сгрустнулось по вере: уже прошло четыре Великих поста, четыре Светлых воскресенья, а я, грешный, не знаю, когда Светлое воскресенье, когда пост, когда Рождество Христово и другие праздники, ни середы, ни пятницы; книг у меня нет: когда меня пограбили, то и книги у меня взяли; я с горя пошел в Индию, потому что на Русь мне было не с чем идти, не осталось товару ничего. Уже прошло четыре Светлых воскресенья в бусурманской земле, а христианства я не оставил: дальше бог ведает, что будет. Господи боже мой! На тя уповах, спаси мя! Пути не знаю, как выйти из Индостана; везде война! А жить в Индостане — все истратишь, потому что у них все дорого: я один человек, а по два с половиною алтына в день издерживаю, вина и сыты не пью». Наконец Никитин выбрал путь — через Персию и Азиатскую Турцию к Черному морю, а последним — в Кафу.

Средства к просвещению в описываемое время были скудны, как это можно видеть из приведенного выше письма Геннадия Новгородского к ростовскому архиепископу Иоасафу. Есть также известие, сколько книг принес с собою в монастырь Иосиф Волоцкий: четыре Евангелия, Апостол, два псалтыря, сочинения Ефрема, Дорофея, Петра, Дамаскина Василия Великого, патерик азбучный, два ирмолога.