Глава четвертая 3 page. Московские войска выступили в поле под начальством хана магмет-аминя и воеводы Якова Захарьевича Кошкина

Московские войска выступили в поле под начальством хана Магмет-Аминя и воеводы Якова Захарьевича Кошкина, заняли города: Мценск, Серпейск, Мосальск, Брянск, Путивль; князья северские — Можайский и Шемячич — были приведены к присяге; другая рать, под начальством боярина Юрия Захарьевича Кошкина, взяла Дорогобуж. Вслед за ним великий князь отправил тверскую рать под начальством князя Даниила Щени, который должен был начальствовать большим полком, а боярин Юрий — сторожевым; Юрий обиделся и писал в Москву, что ему в сторожевом полку быть нельзя: «То мне стеречь князя Данила!» Великий князь велел отвечать ему: «Гораздо ль так делаешь? Говоришь, что тебе непригоже стеречь князя Данила: ты будешь стеречь не его, но меня и моего дела; каковы воеводы в большом полку, таковы и в сторожевом: так не позор это для тебя». Юрий успокоился. Между тем литовское войско под начальством гетмана князя Константина Острожского приближалось к Дорогобужу и 14 июля 1500 года, в годовщину Шелонской битвы, встретилось с московским на Митькове поле, на речке Ведроше. Благодаря тайной засаде, решившей дело, московские воеводы одержали совершенную победу: гетман князь Острожский и другие литовские воеводы попались в плен. 17 июля получил великий князь весть о победе, и была радость большая в Москве, говорят летописцы. Победителей великий князь послал спросить о здоровье; пленники привезены в Москву и отсюда разосланы по городам: князь Константин Острожский отправлен в Вологду в оковах; держали его крепко, но поили и кормили довольно; прочим князьям и панам давали по полуденьге на день, а Константину — по четыре алтына; скоро, впрочем, он присягнул служить великому князю московскому, получил свободу и земли.

Войска новгородские, псковские и великолуцкие под начальством племянников великокняжеских, Ивана и Федора Борисовичей, и боярина Андрея Челяднина взяли Торопец; новые подданные московские, князья северские Можайский и Шемячич — вместе с боярами — князем Ростовским и Семеном Воронцовым, одержали победу над литовцами под Мстиславлем, положив тысяч семь неприятелей на месте. Этим окончились значительные действия московских войск в областях литовских; сын великого князя, Димитрий Иоаннович, посланный под Смоленск, не мог взять этого города и ограничился взятием Орши и опустошением литовских областей, которое было потом повторено князьями северскими. Военные действия шли медленно. Деятельнее шли сношения обоих государей, московского и литовского, с соседними владельцами, у которых они искали помощи друг против друга. Мы видели, как Иоанн с самого начала хотел вооружить против Литвы Менгли-Гирея, стараясь уверить его, что мир с Александром разорван вследствие нежелания последнего помириться с Крымом. Это уверение повторено было с новым послом, который должен был уговаривать хана, чтоб шел на литовские владения, именно к Слуцку, Турову, Пинску, Минску. Менгли-Гирей остался верен союзу с Москвою, и сыновья его не раз принимались опустошать литовские и польские владения, хотя Александр и старался склонить хана на свою сторону; через киевского воеводу, князя Димитрия Путятича, он велел напомнить Менгли-Гирею о давней приязни, бывшей между их отцами — Ази-Гиреем и Казимиром: «Когда же ты по смерти отцовской нарушил приязнь с Литвою, то сам посмотри, что из этого вышло: честь твоя царская не по-прежнему стоит, понизилась, пошлины все от твоего царства отошли и столу твоему никто не кланяется, как прежде кланивались; кто перед твоим отцом холопом писывался, тот теперь тебе уже братом называется. Сам можешь знать, какую высокую мысль держит князь московский, если он зятю своему клятвы не сдержал, то сдержит ли он ее тебе? А что он родным братьям своим поделал, также нарушивши клятву? Если ему удастся захватить украинские города литовские и стать тебе близким соседом, можешь ли сидеть спокойно на своем царстве? Если же будешь заодно с великим князем литовским, то он велит с каждого человека в земле Киевской, Волынской и Подольской давать тебе ежегодно по три деньги». Но крымцы не соблазнились этим предложением: они предпочитали брать деньги вместе с людьми в областях литовских.

Легче было Александру убедить Стефана молдавского разорвать союз с Иоанном, потому что последний в это время возложил опалу на дочь Стефанову, Елену, лишил наследства сына ее, Димитрия. Александр дал знать об этом Стефану; московский посол в Крыму, Заболоцкий, писал к своему князю: «Менгли-Гиреев человек, посланный с твоими грамотами к Стефану воеводе, нашел его в Польской земле под Галичем; Стефан, прочтя грамоты, хотел отпустить твоих послов, как пришла ему грамота от Александра, который пишет: «Ты меня воюешь в одно время с недругом моим, великим князем московским; но он и тебе теперь недруг же: дочь твою и внука посадил в темницу и великое княжение у внука твоего отнял да отдал сыну». И Стефан воевода сейчас же прислал к царю Менгли-Гирею своего человека доброго с грамотою и речами, пишет: «Разыщи мне подробно, правду ли мне Александр писал; и если он солгал, то я московских послов к тебе отпущу сейчас же». И царь меня пытал накрепко наедине да и к присяге меня хотел привести; но я царю говорил: «Все это, государь, ложь, неправда, все это Александр от себя затеял, недруг на недруга чего не взведет, что хочет, то затеет». И царь Стефану о том отписал». Но правда не могла утаиться от воеводы; впрочем, кроме кратковременной задержки послов и художников, ехавших в Москву через Молдавию, неудовольствие Стефана не имело других важнейших следствий. Союз Александра с Ахматовыми сыновьями причинил немного более вреда Московскому государству; гораздо важнее был союз его с магистром ливонским, отвлекшим московские силы к псковским границам, о чем будет речь в своем месте.

На престолах польском, чешском и венгерском сидели естественные союзники Александра — родные братья. До нас дошли посольские речи Александра к брату его, Владиславу, королю венгерскому, в которых всего любопытнее указание на религиозные движения в Литве. «Вы должны, — говорил литовский посол Владиславу, — подать помощь нашему государю не только по родству кровному, но и для святой веры христианской, которая утверждена в Литовской земле трудами деда вашего, короля Владислава (Ягайла). С тех пор до последнего времени Русь покушается ее уничтожить, не только Москва, но и подданные княжата литовские; на отца вашего, короля Казимира, они вставали по причине веры, по той же причине встают теперь и на вас, сыновей его. Брат ваш, Александр, некоторых из них за это казнил, а другие убежали к московскому князю, который вместе с ними и поднял войну, ибо до него дошли слухи, что некоторые князья и подданные нашего государя, будучи русской веры, принуждены были принять римскую». Братья могли только обещать Александру ходатайствовать за него пред тестем. Но еще не дожидаясь этого ходатайства, сам Александр в начале 1500 года прислал в Москву смоленского наместника Станислава Кишку жаловаться на начатие неприятельских действий со стороны Иоанна и оправдаться в обвинениях, которые последний взводил на него. «Мы поудержались писать тебя великим князем всея Руси, — велел сказать Александр, — потому что по заключении мира тотчас же начались нам от тебя обиды большие; ты нам объявил, что обиды прекратятся, когда мы напишем твое имя как следует, и вот мы его теперь написали сполна. Ты велел нам сказать, что принял князя Бельского с отчиною, потому что мы посылали к нему епископа виленского и митрополита приводить его к римскому закону, но он не мог тебе правды сказать, как лихой человек и наш изменник: мы его уже третий год и в глаза не видали. Слава богу, в нашей отчине, Великом княжестве Литовском, княжат и панят греческого закона много и получше его, этого нашего изменника, да никогда силою и нуждою предки наши и мы к римскому закону их не приводили и не приводим. В Орду Заволжскую мы посылали по нашим делам украинским, а не на твое лихо. Великую княгиню нашу к римскому закону не принуждаем и дивимся тому, что ты веришь больше лихим людям, которые, забывши честь и души свои и наше жалованье, изменили нам и убежали к тебе, чем нам, брату своему. Что же касается церкви, которую надобно построить на сенях, да панов и паней греческого закона, то об этом между нами и речи не было, мы об этом ничего не знаем; папы наши, которые были у тебя, нам об этом ничего не сказали».

Иоанн велел отвечать: «Мы к брату своему Александру не об одном нашем имени приказывали, а теперь он только одно наше имя в своей грамоте как следует по докончанью написал. Говорит, что никого не принуждает к римскому закону; так ли это он не принуждает? К дочери нашей, к русским князьям, панам и ко всей Руси посылает, чтоб приступили к римскому закону! Сколько велел поставить римских божниц в русских городах, в Полоцке и в других местах? Жен от мужей и детей от отцов с имением отнимают да сами крестят в римский закон; так-то зять наш не принуждает Русь к римскому закону? О князе же Семене Бельском известно, что он приехал к нам служить, не желая быть отступником от греческого закона и не хотя своей головы потерять; так какая же его тут измена?»

В генваре 1501 года приехал в Москву посол от Владислава, короля венгерского и богемского. Это был не первый посол венгерский в Москве при Иоанне III: сношения с Венгриею начались еще с 1482 года, когда король Матвей Корвин, имея нужду в союзниках против Казимира польского, прислал к московскому великому князю с предложением действовать вместе против общего врага. Разумеется, предложение было принято, и начались пересылки между двумя дворами, причем Иоанн старался побуждать Матвея к решительной войне с Польшею, уверяя, что он с своей стороны действует против Казимира, взял Тверь, где княжил друг и свойственник польского короля, кроме того, взял города и волости литовские, что хотя он и пересылается с Казимиром, но единственно о порубежных обидных делах, мира же между ними нет. Отношения переменились, когда вместо Матвея, врага Казимирова, королем венгерским стал сын Казимиров, Владислав, который теперь прислал в Москву ходатайствовать за брата своего, Александра, вместе с третьим Казимировичем, Яном Альбрехтом, королем польским. Короли уговаривали Иоанна помириться с зятем, ибо война их причиняет большой вред всему христианству, развлекая силы христианских государей, которые должны быть все заодно против турок; в случае если Иоанн не примет их ходатайства, Казимировичи грозились помогать брату и княжеству Литовскому, из которого все они вышли, просили также отпустить на поруку пленников, взятых в Литве. Иоанн отвечал изложением известных уже причин, заставивших его начать войну с зятем: «Мы зятю своему ни в чем не выступили, он нам ни в чем не исправил: так если король Владислав хочет брату своему неправому помогать, то мы, уповая на бога, по своей правде против своего недруга хотим стоять, сколько нам бог поможет: у нас бог помощник и наша правда». Относительно пленных бояре отвечали: «В землях нашего государя пет такого обычая, чтоб пленников отпускать на присяге или поруке, а нужды им нет никакой, всего довольно — и еды, и питья, и платья». Наконец, Иоанн велел объявить, что если зять пришлет за миром, то он с ним миру хочет, как будет пригоже.

Александр прислал пана Станислава Нарбутовича с теми же речами, с какими приезжал и прежний посол, Станислав Кишка, и получил тот же ответ с некоторыми новыми жалобами: «Как наша дочь к нему приехала и он в то время ни одному владыке не велел у себя в Вильне быть, а нареченному митрополиту Макарию не велел венчать нашей дочери, которую дочь княжескую или боярскую греческого закона она возьмет к себе и он ту силою велит окрестить в латинство. Он говорит, что не принуждал русских к латинству, но это делалось не тайно, а явно, ведомо это и в наших землях, и вашей всей Руси и Латыне; которые его люди у нас в плену и те то же сказывают. Он хочет, чтоб мы в его отчину не вступались, отдали ему те города и волости, которые люди наши взяли; но все эти города и волости, также земли князей и бояр, которые приехали нам служить, — все это исстари наша отчина». Иоанн повторил, что если Александр пришлет великих послов, панов радных, то он охотно заключит мир на условиях, какие сочтет приличными; то же писали и бояре московские радным панам литовским, которые просили их стараться о мире. Паны отвечали, что отправление великих послов задержано было смертью польского короля Яна Альбрехта, наследником которого провозглашен был Александр. Опять Литва соединилась с Польшею, но чрез это соединение, как и прежде, силы ее не увеличились. Александр по-прежнему желал прекращения войны с Москвою; явился новый ходатай: папа Александр VI писал к Иоанну, что немилостивый род турецкий не перестает наступать на христианство и вводить его в крайнюю пагубу, что турки взяли уже два венецианских города — Модон и Корон в Морее, а теперь покушаются напасть на Италию, что в таких обстоятельствах всем христианским правителям надобно быть в согласных мыслях.

Эту грамоту привез новый венгерский посол, который от имени своего короля говорил, что общий поход христианских государей против турок задерживается единственно войною Иоанна с Александром. Иоанн отвечал: «Мы с божьею волею, как наперед того за христианство, против поганства стояли, так и теперь стоим и вперед, если даст бог, хотим, уповая на бога, за христианство, против поганства стоять, как нам бог поможет; и просим у бога того, чтоб христианская рука высока была над поганством. А что у нас с зятем война случилась, тому мы не ради, началась война не от нас, а от него. Короли Владислав и Александр объявляют, что хотят против нас, за свою отчину стоять; но короли что называют своею отчиною? Не те ли города и волости, с которыми князья русские и бояре приехали к нам служить и которые наши люди взяли у Литвы? Папе, надеемся, хорошо известно, что короли Владислав и Александр — отчичи Польского королевства да Литовской земли от своих предков; а Русская земля — от наших предков, из старины, наша отчина. Когда мы заключили договор с великим князем Александром, то для свойства уступили ему эти свои вотчины, но когда зять наш не стал соблюдать договора, то нам зачем свою отчину покидать и за нее не стоять? Папа положил бы то на своем разуме, гораздо ли то короли делают, что не за свою отчину хотят с нами воевать?»

Венгерский посол просил опасной грамоты для больших польских и литовских послов, которые должны приехать для мирных переговоров, грамота была дана, и послы явились; то были: воевода ленчицкий Петр Мешковский и наместник полоцкий Станислав Глебович; Елена прислала от себя канцлера своего, Ивана Сапежича, который привез Иоанну такое письмо от дочери: «Господин и государь батюшка! Вспомни, что я служебница и девка твоя, а отдал ты меня за такого же брата своего, каков ты сам; знаешь, что ты ему за мною дал и что я ему с собой принесла; но государь муж мой, нисколько на это не жалуясь, взял меня от тебя с доброю волею и держал меня во все это время в чести и в жаловании и в той любви, какую добрый муж обязан оказывать подружию, половине своей. Свободно держу я веру христианскую греческого обычая: по церквам святым хожу, священников, дьяконов, певцов на своем дворе имею, литургию и всякую иную службу божью совершают передо мною везде, и в Литовской земле, и в Короне Польской. Государь мой король, его мать, братья-короли, зятья и сестры, и паны радные, и вся земля — все надеялись, что со мною из Москвы в Литву пришло все доброе: вечный мир, любовь кровная, дружба, помощь на поганство; а теперь видят все, что со мною одно лихо к ним вышло: война, рать, взятие и сожжение городов и волостей, разлитие крови христианской, жены вдовами, дети сиротами, полон, крик, плач, вопль! Таково жалование и любовь твоя ко мне! По всему свету поганство радуется, а христианские государи не могут надивиться и тяжко жалуются: от века, говорят, не слыхано, чтоб отец своим детям беды причинял. Если, государь батюшка, бог тебе не положил на сердце меня, дочь свою, жаловать, то зачем меня из земли своей выпустил и за такого брата своего выдавал? Тогда и люди бы из-за меня не гибли, и кровь христианская не лилась. Лучше бы мне под ногами твоими в твоей земле умереть, нежели такую славу о себе слышать, все одно только и говорят: для того он отдал дочь свою в Литву, чтоб тем удобнее землю и людей высмотреть. Писала бы к тебе и больше, да с великой кручины ума не приложу, только с горькими и великими слезами и плачем тебе, государю и отцу своему, низко челом бью: помяни, бога ради, меня, служебницу свою и кровь свою, оставь гнев неправедный и нежитье с сыном и братом своим и первую любовь и дружбу свою к нему соблюди, чтоб кровь христианская больше не лилась, поганство бы не смеялось, а изменники ваши не радовались бы, которых отцы предкам нашим изменили там, на Москве, а дети их тут, в Литве. А другого чего мне нельзя к тебе и писать. Дай им бог, изменникам, того, что родителю нашему от их отцов было. Они между вами, государями, замутили, да другой еще, Семен Бельский Иуда, с ними, который, будучи здесь, в Литве, братию свою, князя Михайла и князя Ивана, переел, а князя Федора на чужую сторону прогнал; так, государь, сам посмотри, можно ли таким людям верить, которые государям своим изменили и братью свою перерезали и теперь по шею в крови ходят, вторые Каины, да между вами, государями, мутят? Смилуйся, возьми по-старому любовь и дружбу с братом и зятем своим! Если же надо мною не смилуешься, прочною дружбою с моим государем не свяжешься, тогда уже сама уразумею, что держишь гнев не на него, а на меня, не хочешь, чтоб я была в любви у мужа, в чести у братьев его, в милости у свекрови и чтоб подданные наши мне служили. Вся вселенная ни на кого другого, только на меня вопиет, что кровопролитие сталось от моего в Литву прихода, будто я к тебе пишу, привожу тебя на войну: если бы, говорят, она хотела, то никогда бы такого лиха не было; мило отцу дитя, какой на свете отец враг детям своим? И сама разумею, и по миру вижу, что всякий заботится о детках своих и о добре их промышляет; только одну меня, по грехам, бог забыл. Слуги наши не по силе, и трудно поверить, какую казну за дочерями своими дают, и не только что тогда дают, но и потом каждый месяц обсыпают, дарят и тешат; и не одни паны, но и все деток своих тешат; только на одну меня господь бог разгневался, что пришло твое нежалованье; а я пред тобою ни в чем не выступила. С плачем тебе челом бью: смилуйся надо мною, убогою девкою своею, не дай недругам моим радоваться обиде моей и веселиться о плаче моем. Если увидят твое жалование на мне, служебнице твоей, то всем буду честна, всем грозна; если же не будет на мне твоей ласки, то сам можешь разуметь, что покинут меня все родные государя моего и все подданные его». В том же смысле Елена писала к матери и двоим братьям — Василию и Юрию.

Отпуская послов договариваться о мире, Александр наказал им не соглашаться на то, чтоб Иоанн писался государем всея Руси; если не будут в состоянии этого вытребовать, то должны по крайней мере настоять, чтоб Иоанн не писался государем всея Руси, посылая грамоты к Александру в королевство Польское. Если московский скажет, что прежде писали его государем всея Руси, то отвечать, что тогда был мир и Александр еще не был выбран королем польским, был только великим князем литовским; а теперь, когда он уже королем, то нельзя Иоанну писаться государем всея Руси, потому что под королевством Польским большая часть Руси. На построение греческой церкви для Елены и на выбор слуг для нее только из православных послы не должны были соглашаться. Если великий князь московский скажет о принуждении Елены к римскому закону, то отвечать, что принуждения нет, но папа требует, чтоб Елена была послушна римской церкви, причем вовсе не нужно, чтоб она и остальные русские снова крестились, пусть только находятся в послушании престолу апостольскому по приговору Флорентийского собора, а жить могут по прежнему своему греческому обычаю. Но если мир за этим одним остановится то объявить, что дело будет отложено до новых переговоров с папою. Если скажут, что король принуждает Русь к римскому закону и строит церкви римские по местам русским, то отвечать, что король держит своих подданных, как держал их отец его, Казимир: кто в каком законе хочет жить, тот в том и живет, кто какие церкви хочет строить, тот такие и строит. Прежде нельзя было строить русских церквей, а теперь позволено. Королю нет дела, как московский держит своих подданных относительно веры, так пусть и московский не вмешивается, как держит король своих подданных. Если московский умер, то приступить к старым записям, Витовтовым либо Казимировым, чтоб тех земель поступились, которые забраны. Если же станут говорить о записях, которые были прежде Витовта, о записи Олгердовой, в которой тот записал земли великому князю московскому, то отвечать, что Олгерд был взят в плен и потому принужден был на все согласиться, как пленный. В сущности мир должен быть заключен на тех самых условиях, на каких был заключен последний мир; если же в Москве не захотят отдать всех земель, взятых после того, то заключить перемирие на три года.

Но как скоро послы объявили, что им велено заключить мир на условиях прежнего, то бояре сказали решительно: «Тому нельзя статься, как вы говорите, чтоб по старому докончанию быть любви и братству, то уж миновало. Если государь ваш хочет с нашим государем любви и братства, то он бы государю нашему отчины его, Русской земли, поступился». Венгерский посол вмешался в дело, и при его посредничестве заключено было перемирие на шесть лет, от 25 марта 1503 до 25 марта 1509 года. Перемирная грамота написана от имени великого князя Иоанна, государя всея Руси, сына его, великого князя Василия, и остальных детей. Александр обязался не трогать земель московских, новгородских, псковских, рязанских, пронских, уступил землю князя Семена Стародубского (Можайского), Василия Шемячича, князя Семена Бельского, князей Трубецких и Мосальских, города: Чернигов, Стародуб, Путивль, Рыльск, Новгород Северский, Гомель, Любеч, Почеп, Трубчевск, Радогощ, Брянск, Мценск, Любутск, Серпейск, Мосальск, Дорогобуж, Белую, Торопец, Острей, всего 19 городов, 70 волостей, 22 городища, 13 сел.

После скрепления договора крестным целованием Иоанн снова потребовал у послов, чтоб Александр не принуждал Елены к римскому закону, поставил у нее на сенях греческую церковь, приставил слуг и служанок православных: «А начнет брат наш дочь нашу принуждать к римскому закону, то пусть знает: мы этого ему не спустим, будем за это стоять, сколько нам бог пособит». Послы, поговорив между собою, отвечали, что папа два раза присылал к Александру, требует, чтоб Елена была послушна апостольскому престолу и ходила в латинскую церковь; он хочет не того, чтоб Елена вторично крестилась и свой греческий закон оставила он хочет только, чтоб она и все русские были в соединении с Римом по решению Флорентийского собора. Так как теперь папский посол в Москве, то не угодно ли будет великому князю приказать что-нибудь к папе об этом деле или отправить в Рим своего посла, с которым бы вместе великий князь Александр отправил и своего. Иоанн сказал на это: «Нам о своей дочери, о том деле, зачем к папе посылать своего посла? О том деле, о своей дочери, нам к папе не посылать, а скажите брату и зятю, чтоб, как нам обещал, на том бы и стоял, чтоб за то между нами нежитья не было». Еленина посла Ивана Сапегу Иоанн отправил с такими словами: «Ивашка! Привез ты к нам грамоту от нашей дочери, да и словами нам от нее говорил, но в грамоте иное, не дело написано, и непригоже ей было о том к нам писать. Пишет, будто ей о вере от мужа никакой присылки не было; но мы наверное знаем, что муж ее, Александр, король, посылал к ней, чтоб приступила к римскому закону и ни к одной к ней, а ко всей Руси. Скажи от нас нашей дочери: «Дочка, памятуй бога, да наше родство, да наш наказ, держи свой греческий закон во всем крепко, а к римскому закону не приступай ни которым делом; церкви римской и папе ни в чем послушна не будь, в церковь римскую не ходи, душой никому не норови, мне и всему нашему роду бесчестья не учини, а только по грехам, что станется, то нам и тебе, и всему нашему роду будет великое бесчестье и закону нашему греческому укоризна. И хотя бы тебе пришлось за веру и до крови пострадать, и ты бы пострадала. А только дочка поползнешься, приступишь к римскому закону, волею или неволею, то ты от бога душою погибнешь, а от нас будешь в неблагословенье; я тебя за это не благословлю, и мать не благословит, а зятю своему мы того не спустим: будет у нас с ним за то беспрестанно рать».

Для взятия присяги с Александра в соблюдении договора отправились в Литву послы Петр Плещеев и Константин Заболоцкий; эти послы должны были сказать Елене от отца: «Писала ты к нам, что люди в Литве надеялись всякого добра от твоего приходу, а вместо того к ним с тобою пришло всякое лихо. Но это дело, дочка, сталось не тобою; сталось оно неисправлением брата нашего и зятя, а твоего мужа. Я надеялся, что, как ты к нему придешь, так тобою всей Руси, греческому закону скрепление будет; а вместо того, как ты к нему пришла, так он начал тебя принуждать к римскому закону, а из-за тебя и всю Русь начал принуждать к тому же. Ты ко мне пишешь, что к тебе от мужа о перемене веры никакой присылки не было, а послы твоего мужа нам от него говорили, что папа к нему не раз присылал, чтоб он привел тебя в послушание римской церкви; но если к твоему мужу папа за этим не раз присылал, то это все равно, что и тебе приказывает. Я думал, дочка, то ты для своей души, для нашего имени и родства и для своего имени будешь к нам обо всем писать правду, и ты, дочка, гораздо ли так делаешь, что к нам неправду приказываешь, будто к тебе о вере никакой посылки не было?»

Это были явные речи в ответ на явные же речи и письма Елены, но послы получили от Иоанна наказ: «Если спросит канцлер королевин Ивашка Сапега: есть ли к королеве ответ от отца на те речи, что я от нее говорил, то скажите Сапеге тихо, что ответ есть и к нему есть грамота от великого князя». Этот ответ послы должны были сказать Елене наедине; он состоял в следующем: «Говорил мне от тебя канцлер твой Ивашка Сапега, что ты еще по нашему наказу в законе греческом непоколебима и от мужа в том тебе принуждения мало, а много тебе за греческий закон укоризны от архиепископа краковского, от епископа виленского и от панов литовских; говорят они тебе, будто ты не крещена, и иные речи недобрые на укор нашего закона греческого тебе говорят; да и к папе они же приказывали, чтоб папа к мужу твоему послал и велел тебя привести в послушание римской церкви; говорил он от тебя, что, пока твой муж здоров, до тех пор ты не ждешь никакого притеснения в греческом законе; опасаешься одного, что, если муж твой умрет, тогда архиепископ, епископы и паны станут тебя притеснять за греческий закон, и потому просишь, чтоб мы взяли у твоего мужа новую утвержденную грамоту о греческом законе, к которой бы архиепископ краковский и епископ виленский печати свои приложили и руку б епископ виленский на той грамоте дал нашим боярам, что тебе держать свой греческий закон. Это ты, дочка, делаешь гораздо, что душу и имя свое бережешь, наш наказ помнишь и наше имя бережешь, а я к твоему мужу теперь с своими боярами о грамоте приказал. Да говорил мне от тебя Сапега, что свекровь твоя уже стара, а которые города за нею в Польше, те города всегда бывают за королевами: так чтоб я приказал твоему мужу, если свекрови не станет, то он эти города отдал бы тебе. Дай бог, дочка, чтоб я здоров был, да мой сын, князь великий Василий, и мои дети, твои братья, да твой муж и ты: как будет нам пригоже о том приказать к твоему мужу, и мы ему о том прикажем».

Послы должны были также передать Елене от отца поручение: «Сын мой Василий и дети мои Юрий и Димитрий, твои братья, уже до того доросли, что их следует женить, и я хочу их женить, где будет пригоже; так ты бы, дочка, разузнала, у каких государей греческого закона или римского закона будут дочери, на которых бы было пригоже мне сына Василия женить?» Послы получили наказ насчет того же дела: «Были у венгерского короля Матвея дети Степана, сербского деспота, Юрий да Иван; Иван постригся еще во время Матвея-короля, а Георгий женился и детей прижил, так послам разведывать накрепко: Юрий-деспот в Венгрии жив ли еще и есть ли у него дети, сыновья или дочери, женаты ли, а дочери замужем ли? Если королева Елена укажет государей, у которых дочери есть, то спросить, каких лет дочери, да о матерях их и о них самих не было ли какой дурной молвы». Елена отвечала: «Разведывала я про детей деспота сербского, но ничего не могла допытаться. У маркграфа бранденбургского, говорят, пять дочерей: большая осьмнадцати лет, хрома, нехороша; под большею четырнадцати лет, из себя хороша (парсуною ее поведают хорошу). Есть дочери у баварского князя, каких лет — не знают, матери у них нет; у стетинского князя есть дочери, слава про мать и про них добра. У французского короля сестра, обручена была за Альбрехта, короля польского, собою хороша, да хрома и теперь на себя чепец положила, пошла в монастырь. У датского короля его милость батюшка лучше меня знает, что дочь есть». Когда посол сказал Елене, чтоб она послала в Венгрию разведать о деспотовых дочерях и к маркграфу бранденбургскому, и к другим государям, то она отвечала: «Что ты мне говоришь, как мне посылать? Если бы отец мой был с королем в мире, то я послала бы. Отец мой лучше меня сам может разведать. За такого великого государя кто бы не захотел выдать дочь? Да у них, в Латыни, так крепко, что без папина ведома никак не отдадут в греческий закон; нас укоряют беспрестанно, зовут нас нехристьми. Ты государю моему скажи: если пошлет к маркграфу, то велел бы от старой королевы таиться, потому что она больше всех греческий закон укоряет». Елена давала отцу также своего рода поручения; однажды московский посол должен был сказать ей от отца: «Приказывала ты ко мне о горностаях и о белках, и я к тебе послал 500 горностаев да 1500 подпалей, приказывала ты еще, чтоб прислать тебе соболя черного с ногами передними и задними и с когтями; но смерды, которые соболей ловят, ноги у них отрезывают; мы им приказали соболей черных добывать, и, как нам их привезут, мы к тебе пошлем сейчас же. А что ты приказывала о кречетах, то теперь их нельзя было к тебе послать: путь не установился, а как путь установится, то я к тебе кречетов пришлю сейчас же».