Джейн Болейн. Амптхилл, октябрь 1541 года

Амптхилл, октябрь 1541 года

Месячные хоть и на неделю позже, но пришли. Я не слишком расстроилась. Короля порадовала сама мысль о беременности, он влюблен все сильнее, а королева по крайней мере в одном со мной согласна — даже если солнце светит только для Томаса Калпепера, незачем его посвящать в наши маленькие женские тайны.

Со всеми, с кем пришлось знакомиться во время путешествия, она вела себя как нельзя лучше. Даже когда ей до смерти скучно, с уст не сходит ласковая улыбка. Уже научилась следовать за королем, отступив на полшага, изображать скромную, подобающую доброй супруге покорность. В постели трудится словно шлюха, которой щедро заплатили, сидит рядом с ним за столом во время обеда и даже носик не морщит, когда он пускает газы. Она, конечно, глупая, самовлюбленная девчонка, но из нее в конце концов может получиться неплохая королева. А если подарит английскому престолу сына, проживет достаточно долго, чтобы успеть стать обожаемой подданными королевой.

Король, во всяком случае, от нее просто без ума. Во всем ей потакает, так что мне не составляет труда как можно чаще впускать Калпепера в спальню. В Понтефракте, правда, случились кое-какие неприятности — король без предупреждения послал к ней сэра Энтони Денни, а она в это время заперлась с Томасом. Денни подергал за ручку двери и ушел ни с чем. В другой раз король заворочался в кровати, а они в соседней комнате, прямо за стенкой, обделывали свои делишки. Пришлось ей, не стерев пота и следов поцелуев, нестись обратно в постель к старику. Если бы все вокруг гноем не провоняло, король враз учуял бы запах похоти. Как-то им приспичило заняться этим делом в отхожем месте, комнатке с каменными стенами, нависающей надо рвом. Ловкий кавалер вскарабкался по наружной лестнице, а она сказала придворным дамам, что у нее живот прихватило. Пока мы торопливо готовили целительное питье, эта парочка провела часок-другой в приятных занятиях. Не опасайся я, что их застукают, можно бы вдоволь посмеяться. Только поблизости от этой парочки мне не до смеха, я трясусь от страха и задыхаюсь от вожделения — жуткая смесь.

Нет, тут ничего смешного нет. Опять и опять вспоминаю мужа и его сестру, и смех замирает на губах. Вспоминаю, как он обещался быть ей защитником, как она пыталась зачать ребенка, уверенная, что от Генриха ничего не дождешься. Все думаю об этом греховном союзе, заключенном между братом и сестрой, и с губ то и дело срываются стоны. Что, если это все мои страхи, мое воображение, может, между ними ничего и не было? Хуже всего, что оба мертвы и мне никогда не узнать правды. Остается только, как все эти годы, отмахиваться от мрачных воспоминаний о прошлом. Что тогда случилось? Что я наделала? Не буду даже думать. Иначе не выдержать.

— Получается, значит, что королеву Анну Болейн обвинили в государственной измене за измену супружескую, верно? — ни с того ни с сего спрашивает Екатерина.

Я чуть не вздрогнула — слова обрушились на меня, как внезапный удар, будто она прочла мои самые сокровенные мысли.

— Что вы имеете в виду?

Мы на полдороге между Колливестоном и Амптхиллом, день ясный и солнечный, начало октября. Король умчался вперед с молодыми придворными, он-то думает, что скачет быстрее всех, не замечает, как они придерживают коней. Томас Калпепер неподалеку от короля. Иноходец Екатерины чуть-чуть отстал, моя кобылка из говардовской конюшни держится рядом. Остальные дамы позади, болтают и сплетничают, и некому меня спасти от ее любопытства.

— Вы же сами рассказывали — и королеву, и придворных обвинили в супружеской измене. — Похоже, Екатерина от меня так просто не отвяжется.

— С того разговора чуть ли не полгода прошло.

— Я знаю. Мне надо было подумать.

— Медленно же вы думаете, — отвечаю я противным голоском.

— Сама знаю. — Она ничуть не смутилась. — Мне надо было все хорошенько обмозговать. Получается, что Анну, мою кузину, обвинили в государственной измене только за супружескую неверность. И отрубили голову. — Она оглядывается вокруг. — Я все думаю: что же будет со мной? Вдруг кто узнает, что и я неверна королю? Вдруг меня тоже обвинят в государственной измене? Что тогда со мной будет?

— Незачем об этом говорить. Просто надо быть поосторожнее. Помните, я с самого начала вас предупреждала.

— Но это вы меня свели с Томасом! Вы же знали, как это опасно. Сестру вашего мужа казнили за такие же прегрешения!

Что тут ответишь? Мне и в голову не приходило, что она осмелится задать прямой вопрос. Даже такие дурочки, как Екатерина, иногда задают вопросы по существу. Я отвернулась, глянула на осенние поля, туда, где полноводная от недавних дождей река сияет, как узкая рапира.

— Вы меня попросили помочь. Я ваш друг.

— А Анне вы тоже помогали?

— Нет, конечно! Она бы от меня помощи не приняла.

— Вы с ней не дружили?

— Она была моей золовкой.

— Но она вас не любила?

— Не думаю, что она меня вообще замечала, даже в мою сторону никогда не глядела.

Мои ответы ее не успокоили, а только раззадорили. Казалось, я слышу, как у нее в голове шевелятся разные мысли.

— Она вас не любила? Анна с сестрой и ваш муж — они всегда были вместе. А вас в компанию не принимали.

Пытаюсь рассмеяться, только смех получается невеселый.

— Право же, мы не дети, играющие на школьном дворе.

— Но королевский двор ничуть не лучше. Вы их возненавидели за то, что они вас не взяли в компанию?

— Я тоже Болейн. Такая же Болейн, как и они. Я стала Болейн, когда вышла замуж, их дядюшка герцог — и мой дядюшка. Я не меньше их блюла интересы семьи.

— Тогда почему вы свидетельствовали против них?

Гляжу на нее чуть дыша:

— Кто вам такое сказал? Кто на меня наговорил?

— Мне Екатерина Кэри все объяснила. — Она произносит эти слова так просто, словно не понимает — негоже молодым женщинам, почти девочкам, обсуждать государственные тайны и измены, кровосмешения и казни. — Сказала, что вы свидетельствовали против мужа и его сестры, предоставили доказательства того, что они были любовниками и государственными преступниками.

— Вовсе и не я, — еле слышно шепнули мои губы, — вовсе и не я.

Нет сил слушать. Не хочу об этом думать. Только не сегодня.

— Все было совсем не так. Вы ничего не понимаете, вы еще слишком юны. Я пыталась его спасти. Я пыталась ее спасти. Дядюшка придумал замечательный план. Ничего не вышло, но план был замечательный. Я думала, что своим свидетельством его спасу, а вышло наоборот.

— Ах вот как.

— Это было ужасно. — Я больше не в силах сдерживаться. — Я пыталась его спасти. Я его так любила! Я бы все для него сделала.

— Вы пытались его спасти? — Юное личико переполняется сочувствием.

— Я была готова за него умереть, — отерла слезу рукой, затянутой в перчатку. — Я бы все сделала, только бы его спасти.

— А почему ничего не вышло? — испуганно шепчет она.

— Мы с вашим дядюшкой надеялись, что, если они во всем признаются, король с Анной разведется и отправит ее в монастырь. Мы думали, брата лишат титула и всех почестей и сошлют. Остальные придворные, которых вместе с ними обвинили, — друзья Георга, ее свита — вообще были ни в чем не виновны. Мы понадеялись, что их всех простят, как простили Томаса Уайетта.

— И что случилось?

Я, как во сне, начинаю рассказ. Словно старый сон, кошмар, что будит меня среди ночи, вернулся вновь.

— Они все отрицали. Все пошло не по плану. Они должны были во всем признаться, а они все отрицали, признались только в том, что непочтительно отзывались о короле. Георг сказал, что король ничего не может в постели. — Даже солнечным осенним деньком пять лет спустя я оглядываюсь по сторонам и понижаю голос — как бы кто не услышал. — Они испугались, все отрицали, не умоляли о помиловании. Я держалась заранее намеченного плана, как дядюшка велел. Спасла наши земли, спасла наследство Болейнов, спасла наше состояние.

Екатерина ждет продолжения. Она еще не поняла, что это конец рассказа. Я исполнила свой долг, я победила — сохранила титул и земли. Она удивленно смотрит на меня.

— Я все сделала, чтобы сохранить наследство Болейнов. Отец Георга и Анны скопил огромное состояние, да и сам Георг добавил. Анна тоже была богата. Я все сохранила, спасла Рочфорд-холл, сохранила титул. Я все еще леди Рочфорд.

— Вы сохранили наследство, но они его не унаследовали? — недоуменно произносит Екатерина. — Ваш муж умер, думая, что вы его предали, дав против него показания. Считал, верно, что пытается доказать свою невинность, защититься от ваших обвинений. Вы же были не свидетелем защиты. — Думает она медленно, мысли формулирует медленно, а ужасные слова произносит еще медленнее. — Он, верно, решил, что вы его послали на смерть, чтобы любой ценой, даже ценой его смерти, получить титул и землю.

Как же мне хочется крикнуть в ответ: «Не смей облекать мой кошмар в слова!» Я вытираю пот тыльной стороной ладони, пытаюсь стереть этот вопль.

— Нет! Конечно нет! Он никогда бы так не подумал. — Я на грани отчаяния. — Он знал, я люблю его, пытаюсь спасти. Он знал, умирая, что я на коленях молила короля помиловать моего мужа. Она тоже знала — до самого последнего момента я буду умолять короля сохранить ей жизнь.

— Надеюсь, вам не придется давать показания, чтобы спасти меня. — Что за глупая шутка, у меня нет сил даже на вымученную улыбку.

— Моя жизнь тогда кончилась, — только и удается сказать мне. — Их жизнь подошла к концу, и моя тоже.

Мы продолжаем скакать в молчании, через минуту подружки Екатерины нагоняют нас, принимаются развлекать пустой болтовней, не умолкают всю оставшуюся дорогу: чем нас встретят в Амптхилле, не пора ли королеве отдать желтое платье Екатерине Тилни? Тут же вспыхивает ссора — королева уже пообещала платье Джоанне, а его не прочь заполучить Маргарита.

— Перестаньте ссориться. — Я с трудом возвращаюсь в настоящее. — Королева надевала это платье только три раза, оно останется при ней, его еще вполне можно носить.

— Какая разница, — фыркает Екатерина. — Я себе еще закажу.

АННА

Ричмондский дворец, ноябрь 1541 года

Вхожу в церковь, крещусь, делаю реверанс перед алтарем, усаживаюсь на свое место. Здесь меня никто не увидит, никто не нарушит моего уединения — перегородки высокие, дверь закрыта. Только священник, да и то поднявшись на кафедру, сможет разглядеть меня сверху. Если я позабуду вовремя перекреститься, перекрещусь другой рукой или в неправильную сторону, никто не обвинит меня в ереси. В этой стране тысячи людей ежеминутно следят за каждым своим движением, но у них нет моей возможности уединиться. Многих уже сожгли на костре за подобные ошибки.

Встаю, делаю поклон, опускаюсь на колени, снова сажусь. Правила соблюдены, но сегодня литургия мало меня радует. Порядок службы подвластен королю — и следующие одна за другой фразы выражают мощь Генриха, а вовсе не Бога. Раньше я ощущала Бога повсюду — дома, в маленькой лютеранской церкви; в высоком, величественном соборе Святого Павла в Лондоне; в тихой часовне Хэмптон-Корта, где я однажды молилась рядом с принцессой Марией и покой струился с небес на нас обеих. Похоже, королю удалось отравить церковь, и не только для меня. Нынче я обретаю Бога, гуляя по парку, на берегу реки, слушая поющего в полдень дрозда, следя за пролетающими гусями. Но особенно — провожая глазами парящего в вышине сокола. Словами, которые выбрал Генрих, Богу со мной больше не говорить. Я прячусь от короля и больше не слышу его Бога.

Коленопреклоненно молимся о здоровье и благополучии королевской семьи. Удивительно, без предупреждения появилась новая молитва. Без тени смущения священник предлагает мне, моим фрейлинам, всему моему двору помолиться за Екатерину, жену короля.

— Мы возносим хвалу Тебе, Господь, за то, что после стольких несчастных случайностей в браках Ты соблаговолил послать королю нынешнюю супругу, столь полно отвечающую его склонностям.

Какая раболепная покорность! Встречаю изумленный взгляд нашего ричмондского священника. Он зачитывает восхваления жене короля по бумажке, ему приказали прочесть молитву, как раньше приказывали объявить с амвона новый закон. Генрих, окончательно обезумев, велел во всех церквях Англии благодарить Бога за то, что после многих «несчастных случайностей» предыдущих браков у него есть наконец жена, «отвечающая его склонностям». Я возмущена до глубины души. Что за неуместная сентиментальность? Почему я на коленях должна выслушивать оскорбления? В гневе чуть не вскакиваю на ноги.

Чья-то рука настойчиво тянет меня сзади за юбку. Медлю, потом снова опускаюсь на колени. Это Лотти, моя переводчица. Руки уже сложены на груди, глаза прикрыты — живое олицетворение набожности. Я успокаиваюсь. Действительно, мне нанесено оскорбление, грубое и бессмысленное, но отвечать на него — значит подвергать себя опасности. Если королю необходимо, чтобы вся страна на коленях выслушивала, что я — несчастная случайность, не мне напоминать — наш брак вовсе не случайность, а хорошо спланированное и тщательно продуманное соглашение, которое он расторг по простой и вполне обоснованной причине — ему поправилась другая. Не мне указывать королю, что наш брак является законным и действительным, а он — либо прелюбодей, либо двоеженец, живущий во грехе со второй женой. Не мне говорить, что если малютка Китти Говард, беспечный, легкомысленный ребенок, сумела оказаться единственной женщиной, полностью отвечающей его склонностям, значит, она — величайшая актриса в мире. Вернее, он сам — полный простофиля, раз дал себя облапошить, круглый дурак, раз женился на девчонке, которая ему в дочери годится.

Генрих, слабоумный старик, не чает в ней души, и теперь вся страна должна благодарить Бога за его глупость. По всему королевству, во всех церквях народ кусает губы, чтобы сдержать смех, честные люди клянут судьбу, что привела их в королевскую церковь с такими молитвами. «Аминь», — произношу я вслух, мы встаем с колен и подходим под благословение, вид у меня набожный и совершенно невозмутимый. Моя единственная забота — бедная принцесса Мария в Хансдоне. Наверно, ее душит гнев — оскорбляют память матери, заставляя молиться за Китти Говард, а родной отец вдобавок оказался законченным идиотом. Господи, лишь бы у нее хватило ума промолчать. Кажется, все мы должны молчать, что бы ни выкинул король.

Во вторник одна из придворных дам выглянула в окно и воскликнула:

— Сюда бежит посол, только что высадился с лодки. Интересно, что стряслось?

Вскакиваю на ноги. Посол никогда не приезжает без предупреждения. Что-то случилось при дворе. Первая мысль — Елизавета? Мария? Я тревожусь о них. Только бы Мария не решилась бросить отцу вызов! Приказываю дамам оставаться на месте, накидываю шаль на плечи и тороплюсь навстречу послу.

Пока спускаюсь по лестнице, он успевает войти. Сразу же понимаю — случилось нечто серьезное.

— В чем дело? — спрашиваю по-немецки.

Он качает головой, приходится ждать, пока слуги принесут вина и бисквитов, теперь можно отослать их из комнаты.

— Что случилось?

— Всего не знаю, поехал сразу же, хотел вас предупредить.

— О чем предупредить? Принцесса Мария?

— Нет, королева.

— Беременна?

Опять качает головой.

— Точно не знаю. Со вчерашнего дня она не выходит из своих покоев, и король у нее не был.

— Может быть, заболела? Король панически боится чумы.

— Нет, лекарей не звали.

— Ее обвинили в заговоре против короля? — Это самое ужасное, что приходит мне в голову.

— Говорю же, больше ничего не знаю. Это все, что мог сообщить слуга. В воскресенье король и королева были на мессе, священник возблагодарил Бога за брак короля, сами знаете.

— Знаю.

— Вечером король отобедал в одиночестве, видимо страдая от застарелой болезни. Ее не навещал. Понедельник провел у себя, и королева не покидала своих покоев. Сегодня архиепископ Кранмер хотел навестить королеву, но не смог войти.

— Ее заперли? А король заперся у себя?

Посол молча кивает.

— И что, по-вашему, это значит?

— Против королевы выдвинуты обвинения. Правда, я пока не знаю какие. Надо обсудить, не впутаны ли вы.

— А я-то тут при чем?

— Обвинят королеву в папистском заговоре или в ворожбе, дабы лишить короля мужской силы, вспомнят — вас тоже обвиняли в папистском заговоре и при вас король силой не отличался. Вспомнят вашу дружбу. Вспомнят, как вы с ней танцевали на Рождество, а Великим постом, как только вы уехали, король заболел. Подумают, вы сговорились. Могут даже сказать — вы вместе наслали на короля болезнь.

Протягиваю к нему руки, умоляя замолчать.

— Не надо, не надо, перестаньте.

— Знаю, что это ложь. Сейчас мы обсуждаем самое худшее. Стараемся защититься от клеветы. Написать вашему брату?

— Он мне не поможет, — отвечаю угрюмо. — Я одна на свете.

— Надо быть готовыми ко всему. Есть у вас на конюшне хорошие лошади?

Киваю.

— Дайте мне денег, и я обеспечу подставы на всем пути до Дувра, — решительно требует посол.

— Он закроет порты, как в прошлый раз.

— Больше нас в ловушку не поймают. Найму рыбачью лодку. Теперь мы знаем, как поступить. Мы сбежим прежде, чем вас решат арестовать.

Бросаю взгляд на закрытую дверь.

— Кто-нибудь из слуг донесет, что вы приезжали. У короля — наш шпион, здесь — его. За мной постоянно следят.

— И я даже знаю кто, — с довольным видом объявляет посол. — Он доложит о моем приезде, но больше ни слова не скажет. Теперь он работает на меня. Мы в полной безопасности.

— Да, как мышь под эшафотом.

— Ей ничего не грозит, пока головы рубят другим.

— Мы этого не заслужили. Ни я, ни малышка Китти Говард. В чем наша вина? Нам сделали предложение, мы вышли замуж.

— Мое дело — спасти вас. Пусть о королеве заботятся ее друзья.