Красота и восприятие

Слушательница П.: Где находится местопребывание красоты, где она обитает? Очевидно, внешние проявления красоты доступны наблюдению – правильные соотношения между пространством, формой и цветом, а также между людьми. Но что есть сущность красоты? В санскритских текстах три фактора считаются равноценными: Истина, Добро и Красота, или сатьям, шивам, сундарам.

Кришнамурти: Что вы пытаетесь выяснить? Природу красоты? А что говорят профессионалы?

П.: Последователи традиции сказали бы: «Сатьям, шивам, сундарам». Современный художник не стал бы проводить различие между кажущимся безобразием и кажущейся красотой, а счел бы творческий акт выражением момента, выражением восприятия, которое преобразуется художником и находит проявление в его действии.

Кришнамурти: Итак, вы спрашиваете, что такое красота, что такое выражение красоты и как человек осуществляет себя через красоту. Что такое красота? Если бы вы начали ее исследовать, как бы ничего о ней не зная, какой была бы ваша реакция? Это универсальная проблема греков, римлян и нашего времени. Что такое красота? Присутствует ли она в закате солнца, в прекрасном утре, в таких человеческих отношениях, как взаимоотношения матери и ребенка, мужа и жены, мужчины и женщины? Присутствует ли она в прелести необыкновенно тонкого движения мысли, ясного восприятия? Это ли вы называете красотой?

П.: Может ли красота присутствовать в ужасном, безобразном?

Кришнамурти: То есть в убийстве, кровопролитии, бросании бомб, насилии, увечьях, мучениях, гневе, в жестоком, насильственном, агрессивном существовании какой‑нибудь идеи, в желании быть большим, чем кто‑то другой, – есть ли в этом красота?

П.: Во всех этих актах красоты нет.

Кришнамурти: Какая же это красота, если человек причиняет вред другому?

П.: Есть ли красота в творческом акте художника, который дает толкование ужасному, как Пикассо в своей «Гернике»?

Кришнамурти: Таким образом, нам нужно спросить, что такое экспрессия, что такое состояние творчества. Вы спрашиваете, что такое красота? Она – в закате солнца, в утреннем или вечернем свете, в отблеске на поверхности вод, во взаимоотношениях людей и так далее. Разве красота присутствует в какой‑нибудь форме насилия, включая достижения, выражающие соперничество? Присутствует ли она там сама по себе? Не в том ли дело, как выражает себя художник? Художник может изобразить истязание ребенка, но разве это красота?

П.: Красота – вещь относительная.

Кришнамурти: То «я», которое ее видит, является относительным, обусловленным; оно требует самоосуществления.

Прежде всего, что такое красота? Хороший вкус? Или она не имеет ничего с ним общего? Пребывает ли красота в выражении и, следовательно, в осуществлении? Не потому ли художник говорит: «Я должен осуществить себя посредством выражения»? Художник пропадает без экспрессии, которая есть часть красоты и самовыражения.

Поэтому, прежде чем углубляться во все эти вопросы, выясним, в чем внутренняя суть, чувство, тонкость слова «красота», что делает красоту истиной, а истину – красотой.

Каким‑то образом при помощи экспрессии мы пытаемся обнаружить красоту в архитектуре, в прекрасных мостах, таких, например, как Золотой мост в Сан‑Франциско или мост через Сену, в современных сооружениях из стекла и стали, в нежности фонтанов. Мы ищем красоту в экспрессии других людей. В чем же ошибка человека, который ищет красоту?

П.: Образцы чужой экспрессии – единственно доступный нам источник красоты.

Кришнамурти: Что же это значит?

П.: Когда я вижу красивый мост, во мне возникает некое качество, и мы называем его красотой. У многих индивидов это качество возникает лишь при восприятии каких‑то образцов прекрасного искусства.

Кришнамурти: Это мне понятно. Я спрашиваю: является ли красота самовыражением?

П.: Нужно начинать с того, что существует.

Кришнамурти: То есть, с чужой экспрессии. Не обладая воспринимающим глазом, этим удивительным внутренним чувством красоты, я говорю: «Как красива эта картина! Как красива эта поэма, эта симфония!» Удалите все это – и человек не знает красоты. Поэтому в своей оценке красоты он полагается на экспрессию, на предмет, на какой‑то мост, на изящный стул.

Требует ли красота выражения? Требует ли она, в частности, самовыражения?

П.: Может ли она существовать независимо от выражения?

Кришнамурти: Восприятие красоты и есть ее выражение; они неотделимы друг от друга. Восприятие, виденье, действие – воспринять значит выразить. Здесь нет никакого временного интервала. Видеть – значит делать, действовать. Между виденьем и действием нет разрыва.

Я хочу увидеть такой ум, который видит, в котором виденье есть действие; я хочу наблюдать природу ума, который обладает качеством виденья и действия. Что же это за ум? По существу, он не беспокоится об экспрессии; экспрессия может прийти, но он о ней не заботится. Ибо выражение требует времени – построить мост, написать поэму, а ум, который видит, для которого видеть значит действовать, этот ум совершенно не имеет времени, и такой ум – восприимчивый ум. Он является и самым мыслящим умом; существует ли красота без интеллигентности?

П.: Какое место здесь занимает сердце?

Кришнамурти: Вы имеете в виду чувство любви?

П.: Понятие «любовь» – перегруженное понятие. Если вы пребываете в покое, возникает странное ощущение: из области сердца как бы распространяется какое‑то движение. Что это такое? Это ощущение необходимо или является препятствием?

Кришнамурти: Вот где самая существенная часть дела. Без этого нет восприятия. Одно интеллектуальное восприятие – не восприятие. Простое действие интеллектуального восприятия разорвано, тогда как понимание подразумевает симпатию, сердце. Иначе вы не способны чувствовать, не в состоянии воспринимать. А воспринимать – значит действовать.

И вот восприятие, действие вне времени – это и есть красота.

П.: А глаза и сердце – участвуют ли они в акте восприятия одновременно?

Кришнамурти: Восприятие предполагает полное внимание: нервы, уши, мозг, сердце – все проявляет свои высшие способности, иначе восприятия нет.

П.: Но в силу особого свойства, в силу фрагментарной природы чувственного акта, организм не действует как целостность.

Кришнамурти: Все дело в том, что мозг, сердце, нервы, глаза, уши никогда не проявляют полного внимания. А если они не проявляют полного внимания, вы не в состоянии что‑либо воспринять.

Так что же такое красота? Заключается ли она в экспрессии, в отрывочном действии? Я могу быть художником, инженером, поэтом. Поэт, инженер, художник, ученый – все это фрагментарные люди. Один фрагмент становится необыкновенно восприимчивым, чувствительным, и его действие может выразить нечто прекрасное; однако оно по‑прежнему останется фрагментарным действием.

П.: А когда организм воспринимает насилие – террор или безобразие – что это за состояние?

Кришнамурти: Рассмотрим разные формы насилия. Но почему вы задаете этот вопрос?

П.: Необходимо его исследовать.

Кришнамурти: Является ли насилие частью красоты – вы спрашиваете об этом?

П.: Я бы сказала иначе.

Кришнамурти: Вы видите насилие. Каким будет ответ восприимчивого ума – в том смысле, в каком мы употребляем слово «восприимчивый», – на любую форму разрушения, которая является частью насилия? (Пауза.)

Я понял. Является ли насилие актом полного восприятия, или это фрагментарное действие?

П.: Это не ясно; это другое.

Кришнамурти: Вы задали вопрос о насилии. Я хочу исследовать насилие. Является ли насилие актом гармоничного восприятия?

П.: Нет.

Кришнамурти: Итак, вы говорите, что это фрагментарное действие; а фрагментарное действие должно отрицать красоту.

П.: Вы опрокинули всю ситуацию.

Кришнамурти: Каким бывает ответ восприимчивого ума, когда он видит насилие? Он смотрит на него, исследует, видит в насилии фрагментарное действие; поэтому оно не является актом красоты. Что случается с восприимчивым умом, когда он видит акт насилия? Он видит «то, что есть».

П.: Для вас природа ума, как таковая, не меняется?

Кришнамурти: Почему она должна измениться? Он видит «то, что есть». Сделайте еще один шаг.

П.: Это виденье «того, что есть» – изменяет ли оно природу «того, что есть»? Существует осознание; существует насилие, которое является фрагментарным. Постижение этого факта – изменяет ли оно природу насилия?

Кришнамурти: Подождите минутку. Вы спрашиваете, каково действие восприимчивого ума, когда он наблюдает насилие?

П.: Вы сказали, что он видит «то, что есть». Изменяет ли он «то, что есть»? Воспринимающий ум наблюдает насилие и видит «то, что есть»; и вот сам этот акт виденья – действует ли он на насилие, изменяет ли его природу?

Кришнамурти: Вы спрашиваете, говорит ли этот воспринимающий ум, видя акт насилия, видя «то, что есть», – говорит ли он себе: «Что я должен делать?» Вы хотите спросить это?

П.: Воспринимающий ум не задает вопроса; однако должно ведь существовать какое‑то действие со стороны воспринимающего ума, которое изменяет природу действия другого человека.

Кришнамурти: Воспринимающий ум видит акт насилия. Этот акт является фрагментарным. Какое же действие может произвести воспринимающий ум?

П.: Воспринимающий ум видит насилие, совершаемое неким Х. Виденье есть действие.

Кришнамурти: Но что он может сделать?

П.: Я бы сказала так: если воспринимающий ум действует, он должен изменить насилие в Х.

Кришнамурти: Давайте выясним это. Воспринимающий ум видит, что другой человек совершает насилие. Для воспринимающего ума само виденье есть действие. Таков факт. Идет восприятие и воспринимающий ум видит, как Х совершает насилие. Какое же действие включено в такое виденье? – остановить насилие?

П.: Все это – побочное действие. Я говорю, что, когда воспринимающий ум сталкивается с актом насилия, сам акт восприятия изменяет действие насилия.

Кришнамурти: Здесь сразу несколько явлений. Воспринимающий ум видит акт насилия. Человек, совершающий насилие, может реагировать прекращением насилия, потому что человек с воспринимающим умом находится вблизи, возле него; и это происходит внезапно.

П.: К вам приходит человек со своей проблемой ревности. Что происходит с вами во время разговора с запутавшимся человеком?

В самом акте восприятия эта запутанность исчезает.

Кришнамурти: Очевидно, так случается вследствие контакта. Вы взяли на себя труд обсудить проблему насилия, и что‑то при этом происходит, потому что мы совместно решаем проблему. Имеет место общение, совместный подход. Это просто. Вы видите где‑то далеко человека, который совершает насильственное действие. Какова будет реакция воспринимающего ума?

П.: От воспринимающего ума должна исходить огромная энергия, которая обязательно окажет какое‑то воздействие.

Кришнамурти: Возможно, она подействует. Но здесь нет той же уверенности, как в случае тесного общения. Человек может проснуться среди ночи, испытав какую‑то странную реакцию, которая зависит от его чувствительности. Она может оказаться следствием воздействия воспринимающего ума, тогда как результат тесного общения бывает иным. Оно действительно производит в нем перемену.

Вернемся назад. Вы спрашивали, что такое красота. Я думаю, нам можно сказать, что ум, свободный от внутренней разорванности, от расколотости, обладает красотой.

П.: Имеет ли он какое‑то отношение к чувственному восприятию – если вы закроете глаза, уши?..

Кришнамурти: Ум не зависит от этого. Когда вы закрываете уши и глаза, не существует разорванности; и вот он обладает этим качеством красоты, чувствительности. Он не зависит от внешней красоты. Поместите инструмент такого ума в центр самого шумного города, что тогда произойдет? Он подвергнется физическому воздействию, но особенность ума, свободного от разорванности, не изменится. Он не зависит от окружения, а потому не беспокоится по поводу выражения.

П.: В этом его уединенность.

Кришнамурти: Поэтому красота и есть уединенность. Почему существует жажда самовыражения? Является ли она частью красоты, будь то страстное желание женщины иметь ребенка, жажда сексуального наслаждения, которую испытывает мужчина в момент нежности, или настойчивое стремление художника к самовыражению? Требуется ли для восприимчивого ума какая‑то форма выражения? Нет, не требуется. Потому что само восприятие есть выражение, есть действие. Художник, живописец, строитель находят самовыражение. Но оно фрагментарно, а потому его экспрессия – это не красота.

Обусловленный, разорванный ум выражает чувство красоты, но он обусловлен. Разве это красота? Поэтому «я», которое и есть обусловленный ум, никогда не в состоянии увидеть красоту, и что бы оно ни выражало, выражение будет окрашено его особенностями.

П.: Вы не ответили на один аспект вопроса. Ведь есть еще творческий талант, способность связывать вещи особым образом, которая приносит радость.

Кришнамурти: Домашняя хозяйка, которая печет хлеб «просто так», для своего удовольствия. В тот момент, когда вы поступаете так, вы пропали.

П.: Творческая радость...

Кришнамурти: Не должно быть никакого «потому что». Я сижу на этой платформе и говорю не потому, что испытываю от этого радость.

Источник воды никогда не бывает пуст. Он постоянно пузырится – вследствие либо загрязнения, либо преклонения перед водой. Но он пузырится; он здесь.

Большинство людей, заботящихся о самовыражении, испытывает к себе интерес. Но как раз «я» и создает разорванность. В отсутствии «я» существует восприятие. Восприятие есть действие – вот где красота.

Я уверен, что скульптор, который изваял Махеша Мурти в Элефанте, работал в состоянии медитации. Прежде чем браться за камень или поэму, вы должны побывать в состоянии медитации; вдохновение не должно исходить от «я».

П.: Такова традиция индийских скульпторов.

Кришнамурти: Все малые или большие живописцы относятся к этой категории – категории самовыражения.

Красота – полное самозабвение; при полном отказе от личности возникает «то». Мы же пытаемся уловить «то», не отказываясь от личности; в этом случае творчество превращается в изготовление мишуры.

Нью‑Дели, 29 декабря 1970 г.

Беседа двенадцатая:

Date: 2015-09-17; view: 359; Нарушение авторских прав