Уровни и типы этнических систем

Принятый нами подход позволяет заменить этническую классификацию этнической систематикой. Классификация может быть проведена по любому произвольно взятому признаку: по языку, расе, религии, роду занятий, принадлежности к тому или иному государству. В любом случае это будет весьма условное деление. Систематика же отражает именно то, что заложено в, природе вещей, позволяет исследовать человечество с техникой и доместикатами (ручными животными и культурными растениями). Крупнейшей единицей после человечества в целом (как аморфной антропосферы – одной из оболочек Земли) является суперэтнос, т. е. группа этносов, возникшая одновременно в одном регионе и проявляющая себя в истории как мозаичная целостность, состоящая из этносов. Именно они являются этническими таксонами, наблюдаемыми непосредственно. Этносы, в свою очередь, делятся на субэтносы, т. е. подразделения, существующие лишь благодаря тому, что они входят в единство этноса. Без этноса они рассыпаются и гибнут.

Принадлежность к тому или иному разделу таксономии определяется не абсолютной идентичностью особей, чего в природе никогда не бывает, а степенью сходства в определенном аспекте на заданном уровне. На уровне суперэтноса (для примера возьмем Средневековье) мусульмане – араб, перс, туркмен, бербер были ближе друг к другу, чем к членам западнохристианского этноса – «франкам», как называли всех католиков Западной Европы. А француз, кастилец, шотландец, входившие в общий суперэтнос, были ближе между собой, чем к членам других суперэтносов – мусульманского, православного и т. д. На уровне этноса французы были между собой ближе, чем по отношению к англичанам. Это не мешало бургундцам поддерживать Генриха V и брать в плен Жанну д'Арк, хотя они понимали, что идут против своих. Но ни в коем случае не следует сводить все многообразие видимой истории к осознанию этнического единства, которое лишь иногда является главным фактором, определяющим поведение человека. Зато ощущение этнической близости присутствует всегда и может быть отнесено к природе человека как инвариант. Иными словами, как бы ни был этнос мозаичен и как бы разнообразна ни была его структура, на заданном уровне он – целостность.

И самое интересное, что историки практически уже нащупали возможность такого подхода. Невольно они группируют этносы в конструкции, которые называют либо «культурами», либо «цивилизациями», либо «мирами». Например, для XII–XIII вв. мы находим смысл в таких понятиях, которые в то время обозначали реально существующие целостности. Так, Западная Европа, находившаяся под идеологическим главенством римского папы и формальным, никогда не осуществлявшимся на деле, суверенитетом германского императора, называла себя «Христианский мир». При этом западноевропейцы противопоставляли себя не только мусульманам, с которыми они воевали в Испании и Палестине, но и православным грекам и русским, а также, что удивительно, ирландским и уэльским кельтам. Совершенно очевидно, что они подразумевали не религиозную общность, а системную целостность, которая получила название по произвольно взятому индикатору.

Равным образом «Мир ислама» противопоставлял себя и грекам, и французам, и языческим тюркам, но с точки зрения религии не был единым. Учения шиитов (теистов), карматов (атеистов) и суфиев (пантеистов) весьма мало походили друг на друга и на ортодоксальную доктрину ислама – суннизи. Но ведь и христиане-европейцы отнюдь не дружили между собою. Однако, сталкиваясь с мусульманами или язычниками, они сразу находили общий язык и пути для компромисса. Это означало, что, например, венецианец мог драться с генуэзцем, но лишь до тех пор, пока не появлялись арабы или берберы-мусульмане. Тогда бывшие враги бросались на общего противника.

Из истории известно, что часто жестокие войны ведется между близкими родственниками. Вместе с тем они имеют коренное различие с войнами на уровне больших систем. В последнем случае противник рассматривается как нечто инородное, мешающее и подлежащее устранению. Но личные эмоции – гнев, ненависть, зависть и т. п. не становятся мотивом проявляемой жесткости. Чем дальше отстоят системы друг от друга, тем хладнокровнее ведется взаимоистребление, превращаясь в подобие опасной охоты. А разве можно гневаться на тигра или крокодила? И наоборот, борьба внутри системы имеет целью не истребление противника, а победу над ним. Поскольку противник также составляет часть системы, то без него система не может существовать. Так, вождь флорентийских гибеллинов Фарината дельи Уберти помог врагам своей родины одержать победу, но не допустил уничтожения Флоренции. Он заявил: «Я сражался с этим городом для того, чтобы жить в нем». И он жил там до смерти, после того как Арбия побагровела от крови его противников – флорентийских гвельфов.

Но это было бы еще ничего! Куда круче обошлись венецианцы с братом знаменитого гибеллина Эццелино да Романа, Альберриго. Когда в 1260 г. он сдал им свой замок около Тревизо, шесть его сыновей были умерщвлены на его глазах, затем он сам был обезглавлен, а его жена и две дочери сожжены заживо на площади Тревизо. Ради чего творили такие бессмысленные жестокости?

Для понимания этой ситуации следует усвоить, что «гвельфы и гибеллины – алгебраические знаки, за которыми может скрываться любой смысл».[114]Считается, что гибеллины были феодалами, а гвельфы – бюргерами, но пополаны ряда городов бывали на стороне гибеллинов, некоторые гвельфы становились гибеллинами, и наоборот, а бывало, что обе партии действовали совместно против арабов или греков. Такие крупные городские республики, как Генуя или Венеция, неоднократно переходили из одного лагеря в другой, руководствуясь только политическими расчетами[115]Так из-за чего же лилась кровь?

Способ поддержания целостности системы зависит от эпохи, точнее – от фазы этногенеза. В молодых системах элементы контактируют, весьма, напряженно, можно-сказать, страстно, что и вызывает столкновения. Часто кровавые распри не несут ни идейного, ни классового смысла, происходя в пределах одного социального слоя, например война Алой и Белой розы в Англии, арманьяков и бургундцев во Франции. Но эти усобицы поддерживают целостность этнической системы и государства лучше, нежели при апатии населения – хотя тогда жить легко, этносы распадаются и исчезают как целостности.

Часто этнические системы, как мы уже упоминали, не эквивалентны государственным образованиям: один этнос может жить в разных государствах или несколько – в одном. Так в каком же смысле мы можем трактовать их как системы?

Принято деление на два идеальных типа систем: жесткие и корпускулярные, или дискретные. В жестких системах все части (элементы) подогнаны друг к другу так, что для нормального функционирования необходимо их одновременное существование. В корпускулярных системах элементы взаимодействуют свободно, легко заменяются на аналогичные, причем система не перестает действовать, и возможна даже утрата части элементов с последующим восстановлением. Если же таковое не воспоследует, то идет упрощение системы, имеющее в лимите ее уничтожение.

Возможно и другое деление систем: на открытые, получающие энергию постоянно и обменивающиеся со средой положительной и отрицательной энтропией, и замкнутые, только тратящие первоначальный заряд до уравнивания своего потенциала с потенциалом среды. При сопоставлении обеих характеристик возможны четыре варианта систем: 1) жесткая открытая; 2) жесткая замкнутая; 3) корпускулярная открытая; 4) корпускулярная замкнутая. Деление это условно, так как любая действующая система совмещает черты обоих типов, но, поскольку она находится ближе к тому или другому полюсу, такое деление практически оправдано, ибо позволяет классифицировать системы по степени соподчиненности элементов.

При изучении истории, как государственной, так и этнической, мы встречаем любые градации систем описанных типов, за исключением крайних, т. е. только жестких или только дискретных, ибо те и другие нежизнеспособны. Жесткие системы не могут при поломках самовосстанавливаться, а дискретные лишены способности к сопротивлению ударам извне. Поэтому на практике мы встречаем системы с разной степенью жесткости, причем она тем больше, чем больше в нее привнесено трудом человека, и тем меньше, чем создание системы инициировано процессами природы, постоянно преображающей составляющие ее элементы. В пределе это – противопоставление техносферы и биосферы.

Но где граница биосферы и техносферы, если сам человеческий организм – часть природы? Очевидно, рубеж социо(техно) сферы и биосферы проходит не только за пределами человеческих тел, но и внутри их. Однако от этого различие не пропадает. Наоборот, мы здесь нащупали реальный момент взаимодействия социального с биологическим. Это самостоятельное явление природы, всем хорошо известное – этнос.

В идеале этнос – система корпускулярная, но для того чтобы не быть уничтоженными соседями, люди, его составляющие, устанавливают выработанные или заимствованные институты, являющиеся по отношению к этносу вспомогательными жесткими системами. Таковы, например, власть старших в роде, предводительство на охоте или на войне, обязательства по отношению к семье и, наконец, образование государства. Таким образом, жесткие системы – это социально-политические образования: государства, племенные союзы, кланы, дружины и т. п. Совпадение систем обоих типов, т. е. этноса и государства или племенного союза, необязательно, хотя и кажется естественным. Вспомним великие империи древности, объединявшие разнообразные этносы или средневековую феодальную раздробленность этносов. Видимо, причудливость сочетания столь же естественна, как и совпадения. Системы обоих типов динамичны, т. е. возникают и пропадают в историческом времени. Кажущееся исключение представляют гомеостатические этнические системы, изменение которых связано только с внешними воздействиями. Но нельзя забывать, что гомеостаз возникает лишь после напряженного развития, когда силы, создавшие и двигавшие систему, иссякли. Поэтому статистику следует воспринимать как замедленное инерционное движение, имеющее в лимите, практически недостижимом, нуль.

Date: 2015-09-17; view: 314; Нарушение авторских прав