Physiologus»

– Они в безопасности, – заверил вампир, подхлестывая мула Драакуля. – Все трое, Мильва, Лютик и, разумеется, Ангулема, которая своевременно добралась до нас в долине Сансретур и обо всем поведала, не жалея весьма красочных слов. Я никогда не мог понять, почему у вас, людей, большинство ругательств и обидных выражений связаны с эротической сферой? Ведь секс сам по себе прекрасен и ассоциируется с прекрасным, радостным, приятным. Как можно название полового органа применять в качестве вульгарного синонима…

– Придерживайся темы, Регис, – прервал Геральт.

– Конечно, конечно, прости. Предупрежденные Ангулемой о надвигающихся бандитах, мы незамедлительно пересекли рубеж Туссента. Правда, Мильва не была в восторге, пыталась вернуться и идти вам обоим на выручку. Однако я сумел ее отговорить. А Лютик – о, диво! – вместо того чтобы радоваться предоставившемуся убежищу, каковое дают границы княжества, был явно готов в любую минуту сбежать. Чего он так боится в Туссенте, ты, случайно, не знаешь?

– Не знаю, но догадываюсь, – кисло ответил Геральт. – Потому что это далеко не первый город, где наш друг нашкодничал. Теперь‑то он малость остепенился, поскольку пребывает в приличном обществе, но в юности для него не было ничего святого. Я бы сказал, что при виде него чувствовать себя в безопасности могли разве что ежи да те женщины, которым удавалось влезть на самую макушку высокого дерева. А мужья женщин частенько обижались на трубадура неведомо почему. В Туссенте наверняка проживает чей‑нибудь муж, которому лицезрение Лютика может оживить воспоминания… Но к сути дела это отношения не имеет. Вернемся к конкретным вопросам. Как там с преследователями? Надеюсь, что…

– Не думаю, – усмехнулся Регис, – чтобы они перешли за нами в Туссент. Граница кишмя кишит странствующими рыцарями, которые скучают невероятно и только и ждут оказии с кем‑нибудь сразиться. Кроме того, мы вместе с группой встреченных на границе пилигримов сразу же попали в священную рощу Мырквид. А место это нагоняет страх. Даже пилигримы и больные, которые из самых дальних краев направляются в Мырквид на излечение, останавливаются в поселке неподалеку от края леса, не смея заходить вглубь. Ибо ходят слухи, будто тот, кто отважится пройти к священным дубам, окончит жизнь на медленном огне в Ивовой Бабе.

Геральт глубоко вздохнул.

– Неужели…

– Конечно. – Вампир снова не дал ему докончить. – В роще Мырквид проживают друиды. Те, которые раньше обитали в Ангрене, в Каэд Дху, потом перебрались к озеру Мондуирн и, наконец, в Мырквид в Туссенте. Нам было предназначено попасть к ним. Не помню, говорил ли я, что это нам предназначено?

Геральт глубоко вздохнул. Сидящий у него за спиной Кагыр тоже.

– Среди тех друидов есть твой знакомый?

Вампир снова улыбнулся.

– Не знакомый, а знакомая, – пояснил он. – Да, она там. И даже возвысилась. Руководит всем Кругом.

– Иерофантка?

– Фламиника. Так называется высший друидский титул, если его носит женщина. Иерофантами бывают только мужчины.

– Да, верно, забыл. Я так понимаю, что Мильва и остальные…

– Сейчас находятся под покровительством фламиники и Круга. – Вампир по своему обыкновению ответил на вопрос, не дослушав его до конца, затем незамедлительно приступил к ответу на вопросы, вообще еще не заданные. – Я же поспешил вам навстречу. Поскольку произошло нечто загадочное. Фламиника, которой я начал было излагать наше дело, не дала мне докончить. Сказала, что знает обо всем. Что уже с какого‑то времени ожидала нашего прибытия…

– Что‑что‑о?

– Я тоже не мог сдержать удивления. – Вампир придержал мула, поднялся на стременах, осмотрелся.

– Ищешь кого‑то или что‑то? – спросил Кагыр.

– Уже не ищу. Нашел. Слезаем.

– Я хотел бы как можно скорее…

– Слезаем. Я все объясню.

Чтобы расслышать друг друга в шуме падающего с большой высоты по отвесной скале водного потока, им приходилось говорить громко. Внизу, там, где водопад выдолбил солидное озерко, в скале зияло отверстие пещеры.

– Да, именно там. – Регис подтвердил догадку ведьмака. – Я выехал тебе навстречу, поскольку мне посоветовали направить тебя сюда. Тебе придется войти в пещеру. Дело в том, что друиды знали о тебе, о Цири, о нашей миссии. А узнали они это от особы, которая, понимаешь ли, обитает именно здесь. Особа эта, если верить друидке, жаждет с тобой пообщаться.

– Если верить друидке… – едко повторил Геральт. – Я бывал в здешних местах. Знаю, кто обитает в глубоких пещерах под Горой Дьявола. Многие там… обитают. Но в подавляющем большинстве с ними пообщаться не удается. Разве что с помощью меча. Что еще поведала твоя знакомая друидка? Во что мне еще следует поверить?

– Она совершенно явно, – вампир уставился на Геральта антрацитовыми глазами, – дала мне понять, что не очень‑то жалует субъектов, уничтожающих и убивающих живую природу. То есть никого из них, а уж ведьмаков тем более. Я пояснил, что в данный момент ты ведьмак, так сказать, в основном по названию. Что ты абсолютно не досаждаешь в данный момент живой природе, ежели только вышеупомянутая природа не досаждает тебе. Фламиника, надобно тебе знать, женщина невероятно проницательная, сразу же заметила, что от ведьмачества ты отказался не в результате перемен в мировоззрении, но будучи принужден к тому обстоятельствами. «Я точно знаю, – сказала она, – что с близкой ведьмаку особой приключилось несчастье. Ведьмак вынужден был бросить ведьмачьи занятия и поспешить ей на помощь…»

Геральт не комментировал, но его взгляд был столь многозначительным, что вампир поспешил дать разъяснения.

– Она сказала, цитирую: «Отказавшись от ведьмачества, ведьмак доказывает тем самым, что он способен на смирение и самопожертвование. Пусть он войдет в мрачное чрево земли. Безоружный. Оставив снаружи все оружие, все острое железо. Всякие острые мысли. Всякую агрессивность, гнев, злость, дерзость. Войдет смиренно. И тогда там, во чреве земли, смиренный не‑ведьмак найдет ответы на мучающие его вопросы. На многие вопросы. Но если ведьмак останется ведьмаком, он не найдет ничего», – конец цитаты.

Геральт плюнул в сторону водопада и пещеры. – Обычная игра, – отметил он. – Забава! Фокусы! Ясновидение, самопожертвование, таинственные встречи в гротах, ответы на вопросы… Такие заигранные приемчики можно встретить только у бродячих дедов‑сказителей. Кто‑то здесь издевается надо мной. В лучшем случае. А если это не издевка…

– Издевкой я бы это не назвал ни в коем случае, – решительно сказал Регис. – Ни в коем, Геральт из Ривии.

– Тогда что же? Одно из широко известных друидских чудачеств?

– Мы не узнаем ничего, – бросил Кагыр, – пока не убедимся. Пошли, Геральт, войдем туда вместе…

– Нет, – покачал головой вампир. – В этом фламиника была совершенно категорична. Ведьмак должен войти один. Без оружия. Дай сюда свой меч. Я присмотрю за ним во время твоего отсутствия.

– Чтоб меня черти… – начал было Геральт, но Регис быстро прервал его словоизвержение.

– Давай сюда меч, – протянул он руку. – А если есть и еще какое‑то оружие, то и его оставь мне. Помни о словах фламиники. Никакой агрессивности. Самоотречение. Покорность. Самоотверженность.

– Ты‑то хоть знаешь, кого я там встречу? Кто… или что ожидает меня в пещере?

– Не знаю. Самые различнейшие существа заселяют подземные коридоры под Горгоной.

– Чтоб меня черти забрали, – все‑таки докончил Геральт. Вампир тихо кашлянул.

– И этого исключить нельзя, – серьезно сказал он. – Но ты должен рискнуть. И я знаю, что рискнешь.

***

Геральт не ошибся. Да, как он и ожидал, вход в пещеру был завален внушительной кучей черепов, ребер, берцовых и прочих костей. Однако запаха тлена не ощущалось. Бренные останки были явно многовековыми и исполняли роль декорации, отваживающей возможных посетителей. Во всяком случае, так ему подумалось. Он ступил во тьму, под ногами захрустели кости. Глаза быстро привыкли к темноте.

Он находился в гигантской пещере, каменной каверне, размеры которой глаз охватить был не в состоянии, поскольку пропорции нарушались и пропадали в кружеве сталактитов, свешивающихся с купола красочными фестонами. Из почвы, блестящей влагой и играющей разноцветным щебнем, вырастали белые и розовые сталагмиты, толстые и приземистые у основания, истончающиеся кверху. Некоторые вздымались гораздо выше головы ведьмака. Другие соединялись наверху со сталактитами, образуя колоннообразные сталагнаты. Никто его не окликнул. Единственным звуком, который удавалось услышать, было звонкое эхо плещущейся и капающей воды.

Он медленно шел, углубляясь в густеющий между колоннами сталагнатов мрак. Он знал, что за ним наблюдают.

Отсутствие меча за спиной ощущалось сильно, навязчиво и отчетливо – как отсутствие недавно выкрошившегося зуба. Он пошел медленнее.

То, что еще секунду назад он принимал за лежащие у основания сталагмитов округлые камни, теперь таращилось на него огромными горящими глазищами. В плотной массе серо‑бурых, покрытых пылью патлов раскрывались огромные пасти и сверкали конусовидные зубы. Барбегазы.

Он шел медленно, ступал осторожно – барбегазы были повсюду, большие, средние и маленькие, они лежали на его пути и не думали уступать дорогу. Пока что они вели себя на удивление спокойно, однако он не мог знать, что случится, если на кого‑нибудь из них наступить.

Сталагмиты росли как лес. Невозможно было идти прямо, приходилось петлять. Сверху, с ощетинившегося иглами натеков купола, капала вода.

Барбегазы – их становилось все больше – сопровождали его, двигаясь следом и перекатываясь по почве. Он слышал их монотонную болтовню и сопение. Чувствовал их резкий кислый запах.

Необходимо было остановиться. Между двумя сталагмитами, в том месте, которое он обойти не мог, лежал крупный эхинопс, ощетинившийся массой длинных колючек. Геральт сглотнул. Он слишком хорошо знал, что эхинопсы могут выстреливать своими колючками на расстояние до десяти футов. У колючек было особое свойство – воткнувшись в тело, они обламывались, а острые концы проникали вглубь и блуждали там до тех пор, пока не достигали какого‑нибудь чувствительного органа.

– Ведьмак дурак, – услышал он из тьмы. – Ведьмак трус! Он боится, ха‑ха!

Голос звучал необычно и чуждо, но Геральту уже не раз доводилось слышать такие голоса. Так говорили существа, не привыкшие общаться с помощью членораздельной речи. и поэтому странно акцентировавшие и неестественно растягивавшие слоги.

– Ведьмак дурак! Ведьмак дурак!

Он удержался от ответа. Закусил губу и осторожно прошел рядом с эхинопсом. Колючки существа заколебались на манер щупалец актинии. Но это длилось всего лишь мгновение, потом эхинопс замер и снова превратился в огромную кучу болотной травы.

Два гигантских барбегаза пересекли ему дорогу, что‑то бормоча и ворча. Сверху, из‑под купола, долетало хлопанье перепончатых крыльев и шипящий хохот, безошибочно сигнализирующий о присутствии листоносов и веспертылей.

– Он пришел сюда, убивец, уничтожник! Ведьмак! – раздался во мраке тот же голос, который он слышал раньше. – Влез сюда! Осмелился! Но он без меча, уничтожник! Так как же он собирается убивать? Взглядом? Ха‑ха!

– А может, – раздался другой голос, с еще менее естественной артикуляцией, – это мы его будем убивать? Ха‑а‑а?

Бормотание барбегазов слилось в громкий хор. Один, размером в зрелую тыкву, подкатился очень близко и щелкнул зубами у самой ноги Геральта. Ведьмак сдержал так и рвущееся наружу ругательство. Пошел дальше. Со сталактитов капала вода, будя серебристое эхо.

Что‑то вцепилось ему в ногу. Он сдержался, чтобы не отбросить сразу.

Твореньице было небольшое, не больше собачки‑пекинеса. Да и немного пекинеса напоминало. Мордочкой. Остальным было похоже на обезьянку. Геральт понятия не имел, что это такое. В жизни не видел ничего подобного.

– Ведь‑мак! – визгливо, но вполне четко выговорил пекинесик, спазматически вцепившийся в сапог Геральта. – Ведь‑мак! Ведь‑мат! Сукин брат!

– Отцепись, – процедил ведьмак сквозь стиснутые зубы. – Отцепись от сапога или получишь под зад.

Барбегазы забормотали громче, резче и грознее. В темноте что‑то зарычало. Геральт не знал, что это было, звук напоминал коровье мычание, но он мог побиться об заклад, что коровой это не было.

– Ведь‑мат, сукин брат!

– Отпусти сапог, – повторил Геральт, с трудом сдерживаясь. – Я пришел сюда безоружный, с миром. Ты мне мешаешь…

Он осекся и задохнулся волной отвратительной вони, от которой глаза слезились, а волосы завивались в кудряшки.

Вцепившееся в лодыжку пекино‑обезьянье творение вытаращило глаза и испражнилось прямо ему на сапог. Отвратительную вонь сопровождали еще более отвратительные звуки.

Он выругался соответственно ситуации и отпихнул ногой нахальное твореньице. Гораздо деликатнее, чем следовало. Но все равно произошло то, что он и ожидал.

– Он пнул малыша! – зарычало что‑то в темноте, перекрывая прямо‑таки ураганный рев и вой барбегазов. – Он пнул малыша! Он обидел маленького!

Ближайшие барбегазы подкатились к самым его ногам. Он почувствовал, как их сучковатые и твердые как камни лапищи хватают его и не дают пошевелиться. О мех самого большого и самого агрессивного он вытер обгаженный сапог. Они тянули его за одежду. Он сел.

Что‑то большое спустилось по сталагнату, соскочило на землю. Он с первого же мгновения знал, что это такое. Стучак. Кряжистый, пузатый, косматый, кривоногий, шириной в плечах, пожалуй, с сажень, с рыжей бородой, которая была еще шире.

Приближение стучака сопровождало сотрясение почвы, словно приближался не стучак, а першерон. Ороговевшие широкие ступни чудища были по полтора фута длиной каждая.

Стучак наклонился над ним и пыхнул водкой. «Шельмы гонят здесь самогон», – машинально подумал Геральт.

– Ты ударил меньшого, ведьмак, – провонял ему в лицо стучак. – Без основания напал и обидел маленькое, нежное, невинное существо. Мы знали, что тебе нельзя доверять. Ты агрессивен. У тебя инстинкт убийцы. Сколько наших ты убил, мерзавец?

Геральт не счел нужным отвечать.

– О‑о‑о‑о‑о! – Стучак еще крепче дыхнул на него водочным перегаром. – С детства мечтал об этом! С детства! Наконец‑то исполнилась моя мечта. Глянь влево.

Геральт словно дурак какой глянул. И тут же получил зуботычину правым кулаком. Да так, что увидел яркий свет.

– О‑о‑о‑о‑о! – Стучак выставил из путаницы вонючей бороды огромные кривые зубищи. – С детства об этом мечтал. А ну, глянь вправо.

– Довольно! – раздался где‑то в глубине пещеры громкий и звучный приказ. – Довольно игр и шуточек. Отпустите его.

Геральт сплюнул кровь с рассеченной губы. Обмыл сапог в струйке стекающей по камню воды. Скунс с мордой пекинеса насмешливо, но с безопасного расстояния щерился на него. Стучак тоже лыбился, массируя ладонь.

– Иди, ведьмак, – проворчал он. – Иди к нему, коли тебя вызывают. Я погодю. Потому как ты по этой дорожке вертаться будешь.

***

Пещера, в которую он вошел – о, диво! – была наполнена светом. Через пролом в ощетинившемся сталактитовыми сосульками куполе проникали перекрещивающиеся столбы света, вырывающие из камня и натеков феерию взблесков и красок. Кроме того, в воздухе висел горящий огнем магический шар, свет которого усиливался бликами кварца в стенах. Несмотря на всю эту иллюминацию, противоположная стена пещеры тонула во мраке, а где‑то в конце колоннады сталагнатов затаилась черная тьма.

На стене, которую природа как бы специально подготовила для этого, возникала огромная наскальная картина. Художником оказался высокий светловолосый эльф в испачканной краской епанче. В волшебно‑естественном свете его голову, казалось, охватывал сияющий ореол.

– Присядь. – Эльф, не отрываясь от картины, движением кисти указал Геральту на камень. – Они не обидели тебя?

– Нет. Пожалуй, нет.

– Ты должен их простить.

– Конечно. Должен.

– Они немного похожи на детей. Страшно обрадовались твоему приходу.

– Я это заметил.

Только теперь эльф взглянул на него.

– Присядь, – повторил он. – Еще немного, и я в твоем распоряжении. Я уже заканчиваю.

То, что заканчивал изображать эльф, оказалось стилизованным животным, скорее всего бизоном. Однако пока что готов был лишь его контур – от внушительных рогов до не менее изумительного хвоста. Геральт присел на предложенный камень и поклялся себе быть терпеливым и смирным – по мере возможности.

Эльф, тоненько посвистывая через сжатые зубы, погрузил кисточку в плошку с краской и быстрыми движениями выкрасил своего бизона в фиолетовый цвет. После недолгого раздумья намалевал на боку тигриные полосы. Геральт молча смотрел.

Наконец эльф отступил на шаг, рассматривая наскальную фреску, уже полностью изображавшую охотничью сцену. Фиолетово‑полосатого бизона дикими прыжками преследовали тощие, нанесенные неряшливыми мазками кисти фигурки людей с луками и копьями.

– И что это должно изображать? – не выдержал Геральт.

Эльф мимолетно глянул на него, сунув чистый конец кисточки в зубы.

– Это, – известил он, – доисторическая картина, выполненная первобытными людьми, обитавшими в сей пещере тысячи лет назад и занимавшимися в основном охотой на теперь уже давно вымерших фиолетовых бизонов. Некоторые из доисторических ловчих были художниками, ощущали необоримую потребность адекватного отображения действительности. Увековечения того, что у них в душах играло. В меру сил и способностей, конечно.

– Захватывающее зрелище.

– Именно что так, – согласился эльф. – Ваши ученые годами ползают по пещерам в поисках следов первобытного человека. И всякий раз, когда находят таковые, аж прыгают от восторга, поскольку находят доказательство тому, что на этой земле и в этом мире вы никакие не приблуды. Доказательство тому, что ваши предки якобы обитали здесь от начала времен, а стало быть, этот мир принадлежит их наследникам, то бишь вам. Ну что ж, каждая раса имеет право на какие‑нибудь корни. Даже ваша, человеческая, корни которой, что бы кто ни говорил, искать следует на верхушках деревьев. Хо, смешной каламбур, не считаешь? Достоин быть эпиграммой. Ты любишь легкую поэзию? Как думаешь, что бы тут еще дорисовать?

– Дорисуй прачеловеческим ловцам большие торчащие фаллосы.

– Это мысль. – Эльф обмакнул кисточку в краску. – Фаллический культ был типичен для примитивных цивилизаций. Это тоже может послужить возникновению теории, что человеческая раса подверглась фаллической, прости, физической деградации. У предков фаллосы были как палицы, у потомков остались смешные, зародышевые хреновинки… Благодарю, ведьмак.

– Не за что. Так, понимаешь, заиграло в душе. Краска выглядит очень свежей для доисторической‑то.

– Через три, четыре дня цвета поблекнут под влиянием соли, выделяемой стеной, и картина сделается такой доисторической, что хоть стой, хоть падай. Ваши ученые описаются от радости, когда ее увидят. Ни один, даю голову на отсечение, не разберется в моей проделке.

– Разберется.

– Это как же?

– Ты же не удержишься, чтобы не подписать свой шедевр?

Эльф сухо рассмеялся.

– Это уж верно! Ты расколол меня сходу. О огонь тщеславия, как же трудно артисту погасить в себе его пламя. Я уже подписал картину. Вот здесь.

– А разве это не стрекоза?

– Нет. Идеограмма, означающая мое имя. Меня зовут Crevan Espane aep Caomhan Macha. Для удобства я пользуюсь другим, сокращенным именем Аваллак'х. Так и можешь обращаться ко мне.

– Не премину.

– Ты – Геральт из Ривии. Ведьмак. Однако в данный момент ты не преследуешь чудовищ и чудищ, будучи занят поисками затерявшихся девиц.

– Поразительно быстро расходятся вести. Поразительно далеко. И поразительно глубоко. Похоже, ты предвидел, что я сюда явлюсь. Получается, что ты умеешь предсказывать будущее, насколько я понимаю?

– Предсказывать будущее, – Аваллак'х протер руки тряпочкой, – может каждый. Может и предсказывает, ибо это очень даже просто. Нет ничего особенного в том, чтобы предсказывать. Искусство в том, чтобы предсказывать точно.

– Вывод изящный и достойный быть эпиграммой. Ты, естественно, умеешь предсказывать точно.

– И очень даже часто. Я, дорогой Геральт, умею многое и знаю немало. Впрочем, на это указывает, как сказали бы вы, люди, мое ученое звание. В полном звучании: Aen Saevherne.

– Ведун. Знающий.

– Верно.

– Надеюсь, ведун поделится своими знаниями будущего с ведьмаком? Аваллак'х помолчал.

– Поделиться? – наконец протянул он. – Поделиться с тобой? Знание, дорогой мой, это привилегия, а привилегиями делятся только с равными себе. И чего бы ради мне, эльфу, Ведуну, члену элиты, делиться чем бы то ни было с потомком существа, которое появилось во вселенной едва пять миллионов лет назад, эволюционировав из обезьяны, крысы, шакала или другого млекопитающего? Существа, которому потребовалось около миллиона лет на то, чтобы открыть, что с помощью двух мохнатых лап можно производить какие‑то действия, использовав обглоданную кость? После чего это существо засунуло себе оную кость в задницу и завизжало от радости.

Эльф замолчал, отвернулся и уставился на свою картину.

– На основании чего, – повторил он, – ты осмелился подумать, будто я поделюсь с тобой каким бы то ни было знанием, человек? Ну, скажи мне?

Геральт очистил сапог от остатков экскрементов.

– Может, на основании того, – ответил он сухо, – что это неизбежно?

Эльф резко повернулся.

– Что? – спросил он сухо. – Что неизбежно?

– Может, то, – Геральту не хотелось повышать голоса, – что пройдет еще какое‑то количество лет и люди просто заберут себе любое знание, независимо от желания или нежелания тех, кто им владеет, делиться с ними, разве не так? В том числе и знание того, что ты, эльф и Ведун, ловко прячешь за наскальными фресками, думая, будто люди не пожелают раздолбать кирками стену, закрашенную ложным доказательством дочеловеческого существования? Ну? Ответь, дорогой ты мой огонь тщеславия?

Эльф фыркнул. Вполне весело.

– О да, – сказал он, – тщеславием, доведенным до глупости, было бы считать, что вы чего‑нибудь не раздолбаете! Вы раздолбаете все! Ну и что? Ну и что, человек?

– Не знаю. Скажи мне. А если не считаешь нужным, так я пойду. Желательно другим выходом, потому что при том, которым я вошел, меня ожидают твои своевольные дружки, жаждущие поломать мне ребра.

– Изволь. – Эльф резким движением раскинул руки, а каменная стена раскрылась со скрежетом и треском, грубо разделив фиолетового бизона пополам. – Выйди здесь. Иди на свет. В переносном или буквальном смысле слова – это, как правило, верный путь.

– Жаль немного, – буркнул Геральт. – Я имею в виду фреску.

– Да ты, никак, шуткуешь, – сказал после недолгого молчания эльф, поразительно мягко и дружелюбно. – С фреской ничего не случится, таким же заклинанием я закрою скалу, даже следа от щели не останется. Иди. Я выйду за тобой, провожу. Я решил, что мне все‑таки есть что сказать тебе. И показать.

Кругом стояла тьма, но ведьмак сразу понял, что пещера огромна. Это стало ясно по температуре и движению воздуха. Щебень, по которому они шли, был влажным.

Аваллак'х вычаровал свет – по эльфьей моде одним только жестом, не произнеся вслух заклинания. Светящийся шар взлетел к куполу, друзы горного хрусталя в стенах пещеры разгорелись мириадами розблесков, заплясали тени. Ведьмак невольно вздохнул.

Не впервой он видел эльфьи барельефы и статуи, но всякий раз ощущения были одинаковыми: застывшие на полудвижении, на полувздохе фигуры эльфов и эльфок, выполненные не резцом и долотом скульптора, а возникшие в результате могущественного волшебства, способного превратить живую ткань в белый амеллский мрамор.

Ближайшая статуя изображала эльфку, сидящую подогнув ноги на базальтовой плите. Эльфка повернула голову так, словно ее встревожил шорох приближающихся шагов. На ней не было ничего. Белый, отполированный до млечного блеска мрамор заставлял прямо‑таки почувствовать излучаемое статуей тепло.

Аваллак'х остановился и оперся об одну из колонн, ограничивающих проход вдоль аллей скульптур.

– Второй раз, – тихо проговорил он, – ты меня раскрываешь, Геральт. Ты был прав, изображение бизоньей охоты на скале – камуфляж. Его цель – отбить желание разрушать стену. Защитить все это от разграбления и разорения. Любая раса, эльфья тоже, имеет право на свои корни. Двигайся, пожалуйста, осторожнее. По сути дела, это – кладбище.

Пляшущие на гранях горного хрусталя блики выхватывали из мрака очередные детали – за аллеей статуй проступали колоннады, ступени, амфитеатры галерей, аркад и перистилей. Все из белого мрамора.

– Я хочу, – заговорил Аваллак'х, останавливаясь и обводя вокруг себя рукой, – чтобы это сохранилось. Даже когда мы уйдем, когда весь континент со всем здешним миром покроется многомильным слоем льда и снега, Tir na Bea Arainne сохранится. Мы отсюда уйдем, но когда‑нибудь возвратимся. Мы, эльфы. Так предсказывает Aen Ithlinnespeath, пророчество Ithlinne Aegli aep Aevenien.

– И вы действительно верите в предсказание? Настолько глубок ваш фанатизм?

– Все было предсказано и напророчено. – Эльф смотрел не на него, а на мраморные колонны, покрытые тонкими как паутинка барельефами. – Ваше прибытие на континент, войны, потоки эльфьей и человечьей крови. Возвышение вашей расы, упадок нашей. Борьба владык Севера и Юга. «И поднимется король Юга против королей Севера, и зальет их земли могучим потоком; и будут они разбиты, а народы их уничтожены… И так начнется гибель мира». Помнишь текст Итлины, ведьмак? «Кто далеко – умрет от болезни, кто близко – падет от меча, кто останется, умрет с голоду, кто выживет, того погубит мороз… Ибо наступит Tedd Deireadh, Час Конца, Век Меча и Топора, Час Презрения, Час Белого Хлада и Волчьей Пурги…»

– Поэзия.

– Желаешь не столь поэтично? Пожалуйста. Изменится угол падения солнечных лучей, значительно сместится граница вечной мерзлоты. Надвигающиеся с севера ледники сомнут и сдвинут далеко к югу эти горы. Все заметет белым снегом слоем толщиной более мили. И наступят жесточайшие морозы.

– Ну что ж, станем носить кальсоны на меху, – без всяких эмоций пообещал Геральт. – Кожухи. И меховые шапки.

– Ну, прямо мои слова. Слово в слово, – спокойно согласился эльф. – И в этих теплых подштанниках и шапках вы пересидите катастрофу, чтобы в один прекрасный день вернуться сюда копать ямы и буйствовать в этих пещерах, уничтожать и разворовывать. Пророчество Итлины об этом не говорит, но я знаю. Людей, как и тараканов, полностью уничтожить невозможно, всегда хоть парочка да останется. Что касается эльфов, то Итлина тут более категорична: уцелеют лишь те, что пойдут за Ласточкой. Ласточка – символ весны, избавительница. Она отворит запретные двери, укажет путь спасения. И возвестит возрождение мира. Ласточка, Дитя Старшей Крови.

– То есть Цири? – не выдержал Геральт. – Либо ребенок Цири? Как? Каким образом? И почему?

Аваллак'х, казалось, не расслышал.

– Ласточка принадлежит Старшей Крови, – повторил он. – Ее крови. Иди и взгляни.

Даже среди других, совершенно реалистичных, пойманных в движении изваяний выделялось то, на которое указал Аваллак'х. Белая мраморная эльфка, полулежащая на плите, выглядела так, словно – разбуженная – вот‑вот поднимется и сядет. Лицо ее было обращено к пустому месту рядом, а поднятая рука, казалось, прикасается там к чему‑то невидимому. Лицо эльфки выражало покой и счастье. Много времени прошло, прежде чем Аваллак'х прервал тишину.

– Это Лара Доррен аэп Шиадаль. Разумеется, здесь не могила, а лишь кенотаф. Тебя удивляет поза статуи? Ну, что ж, большинство не поддержало предложения изваять в мрамор обоих легендарных любовников: Лару и Крегеннана из Леда. Крегеннан был человеком, и решили, что было бы святотатством тратить амеллский мрамор на его статую. Кощунством – помещать изваяние человека здесь, в Tir na Bea Arainne. С другой стороны, не менее преступно было бы умышленно и преднамеренно предавать забвению память об их чувствах. Поэтому выбрали золотую середину. Формально… Крегеннана здесь нет. И все же он есть. Во взгляде и позе Лары. Любовники – вместе. Ничто не смогло их разлучить. Ни смерть, ни забвение… Ни ненависть.

Ведьмаку показалось, что бесцветный голос эльфа на мгновение изменился. Но, пожалуй, это было не так.

Аваллак'х подошел к статуе, осторожным, мягким движением погладил мраморную руку. Потом отвернулся, а на его треугольном лице снова застыла привычная, немного насмешливая улыбка.

– Знаешь ли ты, ведьмак, что есть самый большой минус долголетия?

– Нет.

– Секс.

– Что?

– Ты правильно расслышал. Секс. Проходят неполных сто лет, и он становится скучным. В нем уже нет ничего, что могло бы увлечь и возбуждать, несло бы в себе призывную прелесть новизны. Все уже было… Так или иначе, но было. И тут вдруг происходит сопряжение сфер и появляетесь вы, сюда проникает горстка людей, прибывших из иного мира, из вашего древнего мира, который вам удалось‑таки тотально уничтожить своими же собственными, все еще мохнатыми руками. Уничтожить спустя едва пять миллионов лет после вашего становления как вида. Вас горстка, средняя продолжительность жизни у вас до смешного мизерна, поэтому ваше выживание зависит от темпа рождаемости, потому‑то неуемная похоть никогда вас не покидает, секс управляет вами тотально, это влечение сильнее даже, чем инстинкт самосохранения. Умереть? А почему бы и нет, если предварительно удастся, прости, но я выражусь по‑вашему, оттрахать. Вот в сжатом ракурсе вся ваша философия.

Геральт не прерывал и не комментировал, хоть желание было огромное.

– И что же вдруг оказалось? – продолжал Аваллак'х. – Эльфы, пресытившись пресыщенными эльфками, берут в жены всегда готовых к этому человеческих женщин, а пресытившихся эльфок извращенное любопытство толкает ко всегда полным пыла и темперамента человеческим самцам. И происходит нечто такое, что объяснить не может никто: эльфки, у которых нормально овуляция случается один раз в десять‑двадцать лет, сочетаясь с людьми, начинают овулировать при каждом сильном оргазме. Пробуждается какой‑то скрытый доселе гормон, может быть, комбинация гормонов. Эльфки понимают, что практически могут иметь детей только с людьми. Именно эльфки повинны в том, что мы не уничтожили вас, когда мы еще были сильнее. А потом уже сильнее стали вы и тут же принялись уничтожать нас. Но в лице эльфок вы все время имели союзников. Именно они были заступницами сожительства, сотрудничества и сосуществования. И не хотели признаться, что по сути дела речь шла о совместной постели.

– Что у всего этого, – кашлянул Геральт, – общего со мной?

– С тобой? Абсолютно ничего. Но с Цири – многое. Ведь Цири – потомок Лары Доррен аэп Шиадаль, а Лара Доррен была сторонницей сосуществования с людьми. В основном – с одним человеком. С Крегеннаном из Леда… Человеческим чародеем. Лара Доррен сосуществовала с этим Крегеннаном часто и эффективно. Говоря проще – забеременела.

Ведьмак и на этот раз хранил молчание.

– Проблема состояла в том, что Лара Доррен не была обычной эльфкой. Она была генетическим зарядом. Специально препарированным. Плодом многолетних трудов. В соединении с другим зарядом, эльфьим, разумеется, ей предстояло родить еще более специализированного ребенка. Начиная с семени человека она похоронила эту возможность, свела на нет результаты сотен лет планирования и подготовки. Так по крайней мере думали тогда. Никто не предполагал, что рожденный Крегеннаном метис мог унаследовать от полноценной матери что‑либо положительное. Нет, такой мезальянс не мог дать ничего хорошего.

– И поэтому, – вставил Геральт, – он был сурово наказан.

– Но не так, как ты думаешь. – Аваллак'х быстро глянул на него. – Хотя связь Лары и Крегеннана принесла неисчислимые беды эльфам, а людям могла обернуться только добром, однако именно люди, а не эльфы прикончили Крегеннана. Люди, а не эльфы погубили Лару. Именно так и случилось, несмотря на то, что у многих эльфов были причины ненавидеть любовников. В том числе и личные.

Геральта уже второй раз заставило задуматься незначительное изменение в голосе эльфа.

– Так или иначе, – продолжал Аваллак'х, – сосуществование лопнуло как мыльный пузырь, две расы кинулись перегрызать друг другу глотки. Началась война, которая длится до сих пор. А тем временем генетический материал Лары… продолжал существовать, как ты уже, несомненно, догадываешься. И даже развиваться. К сожалению, он мутировал. Да, да. Твоя Цири – мутант.

И на этот раз эльф не дождался комментария.

– Разумеется, к этому руку приложили ваши чародеи, хитроумно соединяя выращиваемых индивидуумов в пары, но и у них это тоже вышло из‑под контроля. Мало кто догадывается, каким чудом генетический материал Лары Доррен так мощно возродился в Цири. Что послужило толчком. Я думаю, это знает Вильгефорц, тот самый, что на Танедде пересчитал тебе косточки. Чародеи, экспериментировавшие с потомками Лары и Рианнон, какое‑то время осуществлявшие регулярное выращивание потомства, не дождались ожидаемых результатов, устали и пустили дело на самотек. Но эксперимент продолжался, правда, теперь уже самостоятельно. Цири, дочь Паветты, внучка Калантэ, прапраправнучка Рианнон, была истинным потомком Лары Доррен. Вильгефорц узнал об этом скорее всего случайно. Знает об этом также Эмгыр вар Эмрейс, император Нильфгаарда.

– И ты.

– Я знаю даже больше, чем они оба, вместе взятые. Но это не имеет значения. Жернова предназначения действуют, мельница судьбы работает… Предначертанному суждено сбыться.

– А что должно сбыться?

– Что было предопределено свыше, в переносном смысле, разумеется. То, что предопределено действием безотказно функционирующего механизма, в основе которого лежат Цель, План и Результат.

– Все это либо поэзия, либо метафизика. Либо и то и другое, ибо порой их трудно разграничить. Возможно ли привести хоть что‑либо конкретное? Пусть минимальное? Я охотно подискутировал бы с тобой о том о сем, но так получилось, что у меня срочное дело.

Аваллак'х долго смотрел на него.

– И куда ты так спешишь? Ах, прости… Ты, мне кажется, ничего не понял из сказанного. Так скажу прямо: твой великий спасательный поход уже лишен смысла. Потерял его полностью. Причин тут несколько, – продолжал эльф, глядя на каменное лицо ведьмака. – Во‑первых, уже слишком поздно: основное зло совершилось, ты не в состоянии уберечь ее. Во‑вторых, сейчас, уже ступив на соответствующий путь, Ласточка прекрасно управится сама, слишком большую силу она носит в себе, чтобы опасаться чего‑либо. Твоя помощь ей не нужна. А в‑третьих, хм…

– Я слушаю тебя, Аваллак'х. Все время. Внимательно.

– В‑третьих… В‑третьих, теперь ей поможет кто‑то другой. Полагаю, ты не настолько нахален, чтобы думать, будто эту девушку предназначение связало только и исключительно с тобой.

– Это все?

– Да.

– Тогда до свидания.

– Подожди.

– Я же сказал: я спешу.

– Предположим на минутку, – спокойно сказал эльф, – что я действительно знаю, что случится, что я вижу будущее. Ежели я скажу тебе, что то, чему суждено случиться, произойдет независимо от твоих усилий? От твоих шагов и решений? Если сообщу, что ты мог бы подыскать себе какое‑нибудь спокойное место на земле и сидеть там, ничего не делая, а только ожидая неизбежных последствий хода событий, решишься ли ты на что‑нибудь подобное?

– Нет.

– А если я скажу, что твоя активность, свидетельствующая о неверии в непоколебимые механизмы Цели, Плана и Результата, может, хотя вероятность этого исчезающе мала, все же действительно кое‑что изменить, но исключительно в худшую сторону? Продумаешь ли ты эту проблему заново? Ах, я уже вижу по выражению твоего лица, что нет. Тогда спрошу напрямую: почему нет?

– Ты действительно хочешь знать?

– Да.

– Потому что просто‑напросто не верю в твои метафизические баналы о целях, планах и идущих откуда‑то сверху замыслах творцов. Не верю также в ваше знаменитое предсказание Итлины и другие пророчества. Я считаю их, представь себе, точно такой же ерундой и мистификацией, как твоя наскальная картина. Фиолетовый бизон, Аваллак'х. Ничего больше. Не знаю, то ли ты не можешь, то ли не хочешь мне помочь. Однако я на тебя не в обиде…

– Говоришь, не могу или не хочу помочь? А как можно это сделать?

Геральт на мгновение задумался, прекрасно понимая, что от соответствующей формулировки вопроса зависит многое.

– Я найду Цири?

Ответ был дан незамедлительно.

– Найдешь, но только для того, чтобы тут же потерять. Насовсем, безвозвратно. Одного из своих спутников ты потеряешь в ближайшие же недели, возможно, дни. Может быть, даже часы.

– Благодарю.

– Я еще не кончил. Непосредственным и скорым результатом твоего вмешательства в перемалывающие жернова Цели и Плана будет смерть нескольких десятков тысяч людей. Что, впрочем, не имеет особого значения, поскольку вскоре после этого с жизнью расстанутся десятки миллионов человек. Мир, каким ты его знаешь, просто исчезнет, перестанет существовать, чтобы после определенного времени возродиться в совершенно ином виде. Но на этот‑то раз никто не имеет и не будет иметь никакого влияния, никто не в состоянии этого предотвратить или повернуть пути свершений. Ни ты, ни я, ни чародеи, ни Знающие, Ведуны. Ни даже Цири. Никто. Что скажешь на это?

– Фиолетовый бизон. Тем не менее, благодарю тебя, Аваллак'х.

– Однако же, – пожал плечами эльф, – меня интересует, что может сделать камушек, попадающий в жернова… Могу ли я еще что‑то для тебя сделать?

– Пожалуй, нет. Ведь показать мне Цири, думается, ты не можешь?

– Кто тебе сказал?

Геральт затаил дыхание. Аваллак'х быстро направился к стене пещеры, дав знак ведьмаку следовать за ним.

– Стены Tir na Bea Arainne, – указал он на искрящиеся друзы горного хрусталя, – обладают особыми свойствами. А я, без ложной скромности, обладаю особым искусством. Положи сюда руку. Вглядись. Думай интенсивно. О том, как сильно ты сейчас ей нужен. И прояви, я так скажу, максимальное желание помочь. Думай о том, что хочешь мчаться ей на выручку, быть рядом, что‑то в этом роде. Изображение должно возникнуть само. И быть четким. Смотри, но воздержись от бурных реакций. И ничего не говори. Это будет изображение, а не связь.

Геральт так и сделал.

Первые картинки, вопреки заверению, не были четкими. Они были размытыми, но при этом столь неожиданными, что он невольно отпрянул. Отрубленная рука на крышке стола… Кровь, разбрызганная по стеклянной плите… Скелеты людей на скелетах лошадей… Йеннифэр, закованная в цепи.

Башня. Черная Башня. А за ней, в глубине… Полярное сияние?

И вдруг, совершенно неожиданно, без предупреждения изображение стало четким, даже слишком четким.

– Лютик! Мильва! – крикнул Геральт. – Ангулема!

– Что? – заинтересовался Аваллак'х. – Ах, да. Сдается мне, ты все испортил.

Геральт отскочил от стены. Чуть не перевернулся, задев за базальтовый постамент.

– Не важно, черт побери! – крикнул он. – Слушай, Аваллак'х, мне необходимо как можно скорее добраться до друидского леса…

– Каэд Мырквида?

– Кажется, так! Моим друзьям грозит смертельная опасность! Они борются за жизнь! Под угрозой и другие люди… Как можно скорее. Ах, дьявольщина! Я возвращаюсь за мечом и конем…

– Ни один конь, – спокойно прервал эльф, – не сумеет донести тебя до леса Мырквид до наступления сумерек…

– Но я…

– Я еще не докончил. Иди за своим знаменитым мечом, а я тем временем подыщу тебе носителя. Прекрасного носителя по горным тропам. Это будет носитель, я бы сказал, немного нетипичный… Но благодаря ему ты будешь в Каэд Мырквиде через неполных полчаса.

***

От стучака несло лошадью – но на этом и кончалось подобие. Геральт когда‑то присутствовал в Махакаме на краснолюдских состязаниях по объездке горных муфлонов, и это показалось ему тогда совершенно изумительным спортом. Но лишь теперь, сидя на спине мчащегося как ветер стучака, он понимал, что такое истинная изумительность!

Чтобы не свалиться, он конвульсивно впивался пальцами в жесткие патлы и стискивал бедрами косматые бока чудища. Стучак вонял конским потом, мочой и водочным перегаром. Гнал, как сумасшедший, от ударов его гигантских ступней земля гудела так, словно подошвы у стучака были из бронзы. Чуть‑чуть притормаживая, он взмывал на склоны, а спускался с них так быстро, что воздух завывал в ушах. Мчался по граням, крутым горным тропинкам и полкам таким узким, что Геральт зажмуривался, чтобы не глядеть вниз. Он перелетал через водопады, каскады, пропасти и расщелины, через которые не перепрыгнул бы муфлон, а каждый удачный прыжок сопровождался диким оглушительным ревом. То есть еще более диким и еще более оглушительным, чем обычно – потому что практически стучак ревел беспрерывно.

– Не гони так! – Встречный ветер вгонял слова ведьмаку обратно в глотку.

– Почему ж?

– Ты же пил!

– Уууууаааахаааа!

Дикая гонка продолжалась. В ушах свистело. Стучак вонял.

Грохот огромных стоп о камень оборвался, загудели пролысины и щебень. Потом грунт сделался не таким каменистым, мигнуло что‑то зеленым, это могли быть горные сосны. Потом мелькнуло зеленым и коричневым – это стучак в смертоубийственных прыжках мчался сквозь еловый лес. Запах смолы перемешивался с вонью чудища, создавая неповторимый букет.

– Ууааахааа!

Кончились ели, зашумела опавшая листва. Теперь кругом было красно, бордово, охрово и желто.

– Мееедлеееннееей!

– Уаааахахахахха!

Стучак длинным прыжком перелетел через груду поваленных деревьев. Геральт чуть было не откусил себе язык.

***

Дикая скачка окончилась так же бесцеремонно, как и началась. Стучак врылся ступнями в землю, зарычал и скинул ведьмака на устланную листьями почву. Геральт какое‑то время лежал, не в состоянии даже выругаться. Потом встал, шипя, и принялся массировать колено, в котором снова заговорила боль.

– Глянь‑ка, ты так и не свалился, – удивленно отметил факт стучак. – Ну, ну.

Геральт промолчал.

– А ведь мы на месте. – Стучак указал косматой лапой. – Вот Каэд Мырквид.

Внизу, под ними, раскинулась котловина, плотно забитая туманом, сквозь который просвечивали верхушки больших деревьев.

– Этот туман, – опередил вопрос стучак, принюхиваясь, – не естественный. Кроме того, оттуда несет дымом. На твоем месте я б поспешил. Ийэ‑э‑эх, пошел бы я с тобой. Меня аж мутит, так хочется подраться! Я уж с дитячьих времен мечтал напасть на людей, да еще с ведьмаком на хребте! Но Аваллак'х запретил мне показываться. Тут дело в безопасности всего нашего общества.

– Знаю.

– Не обижайся, что я дал тебе по зубам.

– А я и не обижаюсь.

– Ты мужик что надо.

– Спасибо. За то, что подвез, – тоже.

Стучак выдвинул зубы из рыжей бороды и дохнул водочным перегаром. Раз, но крепко.

– За то, что ехал на мне, – тоже благодарствую.

***

Туман, затягивающий лес Мырквид, был плотным и имел неправильную форму, напоминавшую грудку взбитой сметаны, которую наляпала на торт полудурная кухарка. Этот туман напомнил Геральту Брокилон – лес дриад частенько затягивало таким же плотным защитным и камуфлирующим магическим испарением. Наподобие брокилонской была и благородная и грозная атмосфера пущи, здесь, на опушке, состоящей в основном из ольхи и буков. И совсем уж как в Брокилоне, на опушке леса, на устланной листьями дороге, Геральт почти споткнулся о трупы.

***

Зверски изрубленные люди были не друидами, не нильфгаардцами, наверняка не входили в банду Соловья и Ширру. Еще прежде чем Геральт досмотрел в тумане контуры телег, он вспомнил, что Регис упоминал о пилигримах. Получалось, что для некоторых из них паломничество окончилось не очень счастливо.

Все ощутимее становился запах дыма и гари, неприятный во влажном воздухе. Он указывал путь. Вскоре к нему присоединились и голоса. Окрики. И фальшивая мяукающая музыка гуслей. Геральт пошел быстрее.

На раскисшей от дождей дороге стоял воз. Рядом с колесами валялись очередные трупы.

В телеге шерудил один из бандитов, вываливая на дорогу груз и инструменты. Другой держал выпряженных лошадей, третий сдирал с убитого пилигрима шубу из чернобурки. Четвертый перепиливал смычком найденные, видимо, среди трупов гусли. Ему никак не удавалось извлечь из инструмента хотя бы один чистый звук.

Какофония помогла – приглушила шаги Геральта. Музыка оборвалась резко, струны гуслей душераздирающе застонали, разбойник рухнул на листья и оросил их кровью. Державший лошадей бандит не смог даже крикнуть, сигилль перерезал ему горло. Третий не успел спрыгнуть с воза, повалился рыча, с рассеченной бедренной артерией. Последний сумел выхватить меч из ножен. Но поднять его уже не успел. Геральт стряхнул большим пальцем кровь со щеки.

– Да, сынки, – бросил он в сторону леса и запаха дыма. – Неумно вы поступили. Не надо было слушать Соловья и Ширру. Надо было оставаться дома.

***

Вскоре он наткнулся на новые телеги и новых убитых. Среди множества порубленных и зарезанных пилигримов лежали друиды в заляпанных кровью белых одеяниях. Дым уже недалекого пожара стлался низко над землей.

На сей раз разбойники были бдительнее. Ему удалось захватить врасплох только одного, занятого стягиванием дешевеньких колечек и браслетов с окровавленных рук убитой женщины. Геральт не раздумывая рубанул бандита. Тотчас зарычали остальные – разбойники и нильфгаардцы – и с криком кинулись на него.

Он отскочил к лесу, под ближайшее дерево, так, чтобы ствол защищал спину. Однако не успели разбойники подбежать, как загудели копыта, и из кустов и мглы выдвинулся огромный конь, покрытый попоной в красно‑золотые шашечки, расположенные по диагонали. Конь нес наездника в полном вооружении, снежно‑белом плаще и шлеме с клювообразным решетчатым забралом. Прежде чем бандиты успели остыть, рыцарь уже рубил мечом налево и направо. Кровь лилась фонтанами. Зрелище было изумительное.

Однако Геральту некогда было любоваться роскошными картинками, у него у самого на шее сидели двое – разбойник в вишневой куртке и черный нильфгаардец. Разбойника, который приоткрылся при выпаде, он хлобыстнул по морде. Нильфгаардец, увидев, как у напарника вылетели зубы, взял, как говорится, ноги в руки и скрылся в тумане.

Геральта чуть было не истоптал конь в клетчатой попоне, бегущий без седока.

Он немедленно кинулся к тому месту, откуда доносились крики, ругань и грохот.

Три бандита стащили рыцаря в белом плаще с седла и теперь пытались прикончить. Один, расставив ноги на ширину плеч, дубасил топором, второй рубил мечом, третий, маленький и рыжий, зайцем скакал вокруг, поджидая возможности отыскать незащищенное место, в которое можно было бы всадить рогатину. Поваленный на землю рыцарь что‑то нечленораздельно гудел внутри шлема и отбивал удары щитом, который держал обеими руками. После каждого удара топора щит опускался все ниже. Было ясно: еще один‑два таких удара – и рыцарские внутренности полезут из всех щелей лат. Геральт тремя прыжками пробился внутрь клубка дерущихся, ткнул в шею подпрыгивающего рыжика с рогатиной, широко хлестнул по брюху бандюгу, орудующего топором. Рыцарь, несмотря на явно мешающие ему латы, изловчился и треснул третьего разбойника по колену краем щита, потом трижды съездил по лицу так, что кровь забрызгала щит. Кое‑как поднялся на колени и принялся шарить по папоротникам в поисках меча, гудя при этом не хуже гигантского жестяного трутня. Вдруг увидел Геральта и замер.

– В чьих же я руках? – прогудел он из глубин шлема.

– Ни в чьих. Все, кто здесь лежит, – это и мои враги.

– Ага… – Рыцарь пытался поднять забрало, но металл был погнут и шарниры заблокировало.

– Слово чести! Стократно благодарю за помощь.

– Что вы, что вы? Как можно? Ведь именно вы пришли на помощь мне.

– Серьезно? И когда же?

«Он ничего не видел, – подумал Геральт. – Он меня даже не заметил сквозь дырки в своем железном горшке».

– Как ваше имя? – спросил рыцарь.

– Геральт. Из Ривии.

– Ваш герб?

– Сейчас не время для геральдики, милсдарь рыцарь.

– Слово чести, вы правы, мужественный кавалер Геральт. – Рыцарь наконец отыскал свой меч и встал. Его погнутый щит, как и попона лошади, был украшен красно‑золотыми шашечками. По полям щит обрамляли попеременно расположенные буквы А и Г. – Это не мой родовой герб, – загудел он, поясняя. – Это инициалы моей сюзеренки, княгини госпожи Анны‑Генриетты. Меня зовут Рыцарем Шахматной Доски… Я – странствующий рыцарь. Имени своего и герба я не могу открывать. Я дал рыцарский обет. Слово чести, еще раз благодарю за помощь, кавалер.

– Полная взаимность. Полнейшая, Рыцарь без имени и герба!

Один из поваленных бандитов застонал и зашебуршился в листве. Шашечно‑шахматный рыцарь подскочил и мощным тычком пригвоздил его к земле. Разбойник задергал руками и ногами как приколотый булавкой паук.

– Поспешим, – сказал рыцарь. – Банда все еще здесь свирепствует. Слово чести, еще не время отдыхать!

– Верно, – согласился Геральт. – Банда буйствует в лесу, убивает пилигримов и друидов. Мои друзья в опасности…

– Простите, – перебил рыцарь. – Я отвлекусь на минуточку.

Другой разбойник еще подавал признаки жизни. И тоже был с размаху пригвожден, а задранными кверху ногами выкручивал такие кренделя, что у него даже сапоги слетели.

– Слово чести. – Шашечный рыцарь вытер меч куском меха. – Тяжко этим сволочам расставаться с жизнью! Не удивляйтесь, кавалер, что я раненых добиваю. Слово чести, давно так не поступал. Но эти мерзавцы приходят в себя так быстро, что порядочный человек только позавидовать может. С тех пор, как с одной такой шельмой мне довелось иметь дело три раза подряд, я взял за правило приканчивать их тщательнее. В смысле – так, чтобы уж наглухо.

– Понимаю, понимаю.

– Я, видите ли, рыцарь странствующий. Но, слово чести, не странный! О, вот и моя лошадь. Иди сюда, Буцефал!

***

Лес сделался просторнее и светлее. Основное место в нем стали занимать огромные дубы с раскидистыми, но редкими кронами. Геральт и рыцарь уже издалека почувствовали дым и вонь пожара. А через минуту и увидели.

Горели крытые камышом хаты, из которых состоял весь небольшой поселок. Горели тенты телег. Между телегами валялись трупы – многие в издалека заметных белых друидских одеждах.

Бандиты и нильфгаардцы, придавая себе храбрости ревом и скрываясь за телегами, которые толкали перед собой, атаковали большой, стоящий на сваях дом, привалившийся к стволу гигантского дуба. Дом был сложен из толстых бревен и крыт крутым гонтом, по которому без вреда для дома скатывались забрасываемые бандитами факелы. Осажденный дом защищался и успешно огрызался – на глазах Геральта один из бандитов неосторожно высунулся из‑за телеги и рухнул, словно громом пораженный, со стрелой в черепе.

– Твои друзья, – проявил сообразительность шахматно‑шашечный рыцарь, – должны быть в этом доме! Слово чести, крепко их осадили! Вперед, поспешим на помощь!

Геральт услышал скрипящие выкрики и приказы, узнал разбойника Соловья с перевязанной харей. Какое‑то мгновение видел и полуэльфа Ширру, прячущегося за спины нильфгаардцев в черных плащах.

Неожиданно взревели рога, да так, что листья посыпались с дубов. Загудели копыта боевых коней, заблестели латы и мечи атакующего рыцарства. Бандиты с криками разбежались в разные стороны.

– Клянусь честью! – рявкнул Шахматный Рыцарь, подгоняя коня. – Это мои друзья! Нас опередили! Вперед, чтобы и нам немного хвалы досталось! Бей‑убивай!

Пустив Буцефала в галоп, Шахматный Рыцарь налетел на разбегающихся бандитов первым, мгновенно зарубил двоих, остальных разогнал не хуже, чем ястреб воробьев. Двое свернули в сторону подбежавшего Геральта, ведьмак тут же расправился с ними.

А третий выстрелил в него из «Гавриила». Миниатюрные самострелы изобрел и запатентовал некий Гавриил, ремесленник из Вердэна. Рекламировал он их словами: «Защити себя сам. Вокруг тебя махровым цветом цветут бандитизм и насилие, – гласила реклама. – Закон бессилен и неповоротлив. Защити себя сам! Не выходи из дома без карманного самострела марки „Гавриил“. Гавриил – твой защитник. Гавриил защитит тебя и твоих близких».

Распродавались мини‑самострелы в рекордных количествах. Вскоре исключительно удобными при нападении «Гавриилами» вооружились все бандиты.

Геральт был ведьмаком, умел уклоняться от стрелы. Но он забыл о больном колене, вольт запоздал на дюйм, листовидный наконечник разорвал ему ухо. Боль ослепила, но всего лишь на мгновение. Бандит не успел натянуть тетиву и «защитить себя сам». Разъяренный Геральт рубанул его по рукам, а потом выпустил из него кишки широким ударом сигилля.

Он даже не успел стереть кровь с уха и шеи, когда на него налетел маленький и шустрый как ласка типус с неестественно пылающим взором, вооруженный кривой зерриканской саблей, которую он крутил с поразительной ловкостью. Он уже парировал два удара Геральта. Отменная сталь клинков звенела, рассыпая искры.

Ласкотипус был быстр и внимателен – моментально заметил, что ведьмак прихрамывает, и тут же начал обходить его и нападать с удобной для себя стороны. Да, он был невероятно быстр, острие саберры прямо‑таки выло при взмахах, выполняемых очень опасными перекрестными движениями. Геральту все труднее было уходить от ударов. И он все сильнее припадал на больную ногу, вынужденный опираться на нее.

Неожиданно Ласка пригнулся, прыгнул, поделал ловкий финт и ударил с размаху. От уха. Геральт парировал наискось и отбил. Бандит ловко вывернулся и уже шел согнувшись, чтобы ударить снизу, очень опасно, но тут вдруг выпучил глаза, могуче чихнул и пустил сопли, на мгновение ослабив защиту. Ведьмак молниеносно секанул его по шее. Острие дошло до позвонков.

– Ну и пусть кто‑нибудь скажет, – тяжело вздохнул он, глядя на дергающийся труп, – что пользоваться фисштехом не вредно.

Налетевший на него с поднятой палицей бандит споткнулся и рухнул носом в грязь. Из затылка у него торчала стрела.

– Я иду, ведьм! – крикнула Мильва. – Иду! Держись!

Геральт обернулся, но рубить уже было некого. Мильва застрелила единственного оставшегося рядом бандита. Остальные сбежали в лес, преследуемые разномастным рыцарством. Нескольких гонял на Буцефале Рыцарь Шахматной Доски. Видимо, догнал, потому что было слышно, как зверски он сквернословит в лесу.

Один из черных нильфгаардцев, не до конца убитый, вдруг вскочил и кинулся бежать. Мильва мгновенно подняла и натянула лук, завыли перья, нильфгаардец ткнулся лицом в опавшую листву. Между лопаток торчала стрела. Лучница тяжело вздохнула.

– Повесят.

– Чего ради?

– Нильфгаардец же. А здесь Нильфгаард. И я уж второй месяц как стреляю в основном в имперских.

– Туссент здесь, а не Нильфгаард. – Геральт пощупал голову, отнял руку. Вся в крови. – Черт! Глянь‑ка, Мильва, что там такое?

Лучница глянула внимательно и критически, потом сказала:

– Просто тебе ухо оторвало. Ничего страшного.

– Тебе легко говорить. Я, понимаешь ли, любил это ухо. Помоги чем‑нибудь обмотать, а то кровь за ворот течет. Где Лютик и Ангулема?

– В халупе, с пилигримами… А, зараза…

Затопали копыта, из тумана галопом вынеслись три наездника на боевых конях. Развевались плащи, трепыхались флажки на пиках. Еще не умолк их боевой клич, а Геральт уже ухватил Мильву за руку и затащил под телегу. Не следует шутить с теми, кто нападает, вооруженный четырнадцатифутовыми копьями, позволяющими эффективно поражать противника в десяти футах перед головой коня.

– Вылазь! – Кони рыцарей рыли подковами землю рядом с телегой. – Бросай оружие и вылезай!

– Повесят! – буркнула Мильва. И вполне могла быть права.

– Эй, голодранцы! – звонко рыкнул один из рыцарей, у которого на щите была нарисована черная бычья голова на серебряном поле. – Эй, шелупонь, повесим, слово чести!

– Слово чести, – подхватил юношеским голосом другой, вооруженный одноцветным голубым щитом. – На месте иссечем!

– Эге‑гей! Хватит! Стоять!

Из тумана возник на Буцефале Рыцарь Шахматной Доски. Ему наконец‑то удалось поднять искореженное забрало шлема, из‑за которого теперь торчали буйные светлые усы.

– Освободить их, да поживее! – крикнул он. – Это не грабители, а честные и порядочные люди! Девушка мужественно встала на защиту пилигримов, а этот кавалер – прекрасный рыцарь!

– Прекрасный рыцарь? – Бычья Голова поднял забрало шлема, весьма недоверчиво пригляделся к Геральту. – Слово чести! Быть не может!

– Слово чести! – Шахматный Рыцарь ударил себя кулаком по нагруднику лат. – Быть может! Даю слово! Этот мужественный кавалер жизнь мне спас, когда я оказался в тяжелейшем положении, поваленный на землю бандюгами. Его зовут Геральт из Ривии.

– Герб?

– Я не могу выдавать, – проворчал ведьмак. – Ни настоящего имени, ни герба. Дал рыцарский обет. Я – странствующий Геральт.

– О‑о‑о‑о! – завопил вдруг знакомый нахальный голос. – Гляньте‑ка, кого кот принес! Ну, говорила ж я тебе, тетечка, что ведьмак наверняка придет нам па помощь!

– И в самую пору! – крикнул подходящий с Ангулемой и группой перепуганных пилигримов Лютик, несущий лютню и свою неразлучную тубу. – Ни на секунду раньше! У тебя изумительное чувство драматизма, Геральт. Ты должен писать пьесы для театров!

Он вдруг умолк. Бычья Голова наклонился в седле, глаза у него загорелись.

– Виконт Юлиан?

– Барон де Пейрак‑Пейран?

Из‑за дубов выехали еще два рыцаря. Один, в горшкообразном шлеме, украшенном очень удачно выполненным чучелом белого лебедя с раскинутыми крыльями, вел на аркане двух пленных. Второй рыцарь, странствующий, но практичный, готовил веревки и подыскивал соответствующий сук.

– И не Соловей. – Ангулема заметила взгляд ведьмака. – И не Ширру. Жаль.

– Угу, – согласился Геральт. – Но попытаемся исправить дело. Милсдарь рыцарь…

Но Бычья Голова – он же барон де Пейрак‑Пейран – не обращал на него внимания. Видел он, казалось, одного только Лютика.

– Слово чести, – протянул он. – Да уж не подводит ли меня зрение? Это ж милостивый государь виконт Юлиан собственной персоной! Хо! Ну, вот государыня‑то княгиня обрадуется!

– Что еще за виконт Юлиан? Кто таков? – полюбопытствовал ведьмак.

– Это я, – вполголоса сказал Лютик. – Не вмешивайся, Геральт.

– Да уж, вот обрадуется госпожа Анарьетта, – повторил барон де Пейрак‑Пейран. – О, уж да. Слово чести! Всех вас забираем в замок Боклер. Только без отговорок, виконт, никакие отговорки и слушать не стану!

– Часть разбойников сбежала. – Геральт позволил себе довольно холодный тон. – Для начала предлагаю их выловить. Потом подумаем, как продолжить столь увлекательно начавшийся день. Как вы на это, милостивый государь барон?

– Слово чести, – сказал Бычья Голова. – Ничего из этого не получится. Погоня невозможна. Преступники сбежали за ручей, а нам за ручей даже ногой ступить нельзя, даже краешком копыта. Тамошняя часть леса Мырквид – неприкосновенное святилище, святая святых в соответствии с компактатами, заключенными с друидами милостиво правящей в Туссенте ее высочеством княгиней Анной‑Генриеттой…

– Но туда сбежали разбойники, черт побери, – в бешенстве прервал Геральт, – и теперь начнут в этой святая святых людей мордовать и убивать! А мы тут о каких‑то компактатах чушь несем…

– Мы дали рыцарское слово! – Похоже, барону де Пейрак‑Пейрану подходила бы на щите не бычья, а баранья голова. – Нельзя никак! Компактаты! Ни шагу на друидскую территорию!

– Кому нельзя, тому не можно, – фыркнула Ангулема, таща за трензеля двух бандитских лошадей. – Кончай пустой треп, ведьмак. Едем. У меня еще не закончены расчеты с Соловьем, а ты, если не ошибаюсь, хотел бы малость потолковать с полуэльфом.

– Я с вами! – сказала Мильва. – Подыщу только какую‑нибудь кобылу.

– Я тоже, – пробормотал Лютик. – Я тоже с вами…

– О, что нет, то уж нет! – воскликнул бычьеголовый барон. – Слово чести, милсдарь виконт Юлиан поедет с нами в замок Боклер. Княгиня не простит нам, если мы его встретим, да не привезем. Вас не задерживаем, вы свободны в своих планах и свершениях. Как друзей виконта Юлиана ее высочество госпожа Анарьетта с удовольствием достойно приняла бы в замке и знатно угостила, но ничего не поделаешь, если вы брезгаете приглашением…

– Мы не брезгаем, – прервал Геральт, грозным взглядом удерживая Ангулему, которая за спиной барона выделывала согнутой в локте рукой всяческие паскудные и обидные жесты. – Мы далеки от того, чтобы брезговать. Мы не преминем поклониться княгине и воздать ей соответствующие почести. Однако вначале докончим то, что докончить обязаны. Мы тоже дали слово, можно даже сказать, тоже заключили кое с кем компактаты. Как только мы с ними разделаемся, незамедлительно направимся в замок Боклер. Прибудем туда тотчас и в обязательном порядке.

– Хотя бы только ради того, – добавил он многозначительно и с нажимом, – чтобы присмотреть, дабы никакой вред и неуважение не были нанесены там нашему другу Лютику. То бишь, тьфу ты, Юлиану. Виконту, значит.

– Слово чести! – рассмеялся вдруг барон. – Никакого вреда или неуважения не будет проявлено виконту Юлиану, готов поклясться! О, кстати, совсем забыл сказать, виконт: князь‑то Раймунд скончался два года назад от апоплексического удара. Увы нам!

– Хо‑хо! – воскликнул Лютик, бурно расцветая. – Князек‑то чебурахнулся, стало быть! Вот так шикарная и радостная новость… То есть, я хотел сказать, какая жалость и печаль, какое несчастье и утрата… Пусть ему земля будет прахом, в смысле – пухом… Однако, если все обстоит именно так, то едемте в Боклер поскорее, господа рыцари! Геральт, Мильва, Ангулема – до встречи в замке!

***

Они перешли вброд ручей, загнали лошадей в лес, меж раскидистых дубов, в доходящие до стремян папоротники. Мильва запросто нашла след убегающей шайки. Поехали с максимально возможной скоростью. Геральт опасался за друидов. Боялся, что остатки недобитой банды, почувствовав себя в безопасности, решат отыграться на друидах за разгром, учиненный им странствующим рыцарем из Туссента.

– Ну, лафа Лютику, – неожиданно сказала Ангулема. – Когда нас соловьи окружили в халупе, он признался мне, чего боится в Туссенте. Повезло поэту.

– Я догадывался, – отозвался ведьмак. – Только не думал, что он так высоко нацелился. Госпожа княгиня, ничего себе!

– Это было несколько лет назад, а князь Раймунд, тот, что чебурахнулся, вроде бы поклялся вырвать у поэта сердце, запечь его и подать неверной благоверной княгине на ужин. И заставить съесть. Подфартило нашему цветику, что не попал он князю в лапы, когда тот еще в силе был. Нам тоже повезло…

– Это еще бабка надвое сказала.

– Лютик утверждает, что княгиня Анарьетта влюблена в него до умопомрачения.

– Обычное Лютиково бахвальство.

– Заткнитесь, – буркнула Мильва, натягивая поводья и взявшись за лук.

Date: 2015-09-17; view: 475; Нарушение авторских прав