Глава 6. «Мы говорим на разных языках »

«Мы говорим на разных языках…»

Не без удивления Гамильтон Феликс обнаружил, что конспиратор может быть до крайности занятым человеком – особенно если он при этом занимается тайным сыском. Перед Мак-Фи Норбертом и другими членами «Клуба выживших» он разыгрывал роль этакого энтузиаста-неофита, готового всеми силами и способами содействовать общему делу. Как и следовало ожидать, курс индоктринации, весьма скучный, но необходимый для продвижения вверх внутри организации, занял немало времени. Гамильтон все это терпеливо сносил, стараясь поддерживать в себе романтически-приподнятое мироощущение, чтобы его поведение и ответы не возбудили подозрения у инструкторов.

Помимо изучения основ Нового Порядка в обязанности недавно принятых в организацию членов входило также выполнение отдельных поручений. Поскольку здесь царила жесткая вертикальная иерархия, смысл этих поручений никогда не разъяснялся и задавать вопросы было не принято. Задание с равным успехом могло действительно иметь значение для успеха заговора или же попросту служить очередным испытанием – новобранец этого знать не мог.

Гамильтон видел, что произошло с одним из новичков, который пренебрег серьезностью инструкций.

Судили его на общем собрании, где присутствие младших членов клуба являлось обязательным. Мак-Фи Норберт выступал в роли главного обвинителя и судьи одновременно. Адвоката у обвиняемого не было, однако объяснить свои действия ему все-таки было разрешено.

Подсудимому было поручено передать некое послание определенному человеку – причем непременно из рук в руки. Он так и поступил, но, узнав в адресате человека, знакомого по заседаниям клуба, он не счел нужным скрыть от него свою принадлежность к «выжившим».

– Вам говорили, что этот человек заслуживает доверия?

– Нет, но…

– Отвечайте однозначно.

– Нет, мне этого не говорили.

Мак– Фи повернулся к собравшимся и бледно улыбнулся.

– Вы несомненно заметили, что обвиняемый не имел возможности точно определить статус человека, с которым вступил в контакт. Тот мог быть и попавшим под подозрение братом, которого мы хотели испытать, и правительственным агентом, которого мы разоблачили; наконец, обвиняемый мог быть введен в заблуждение внешним сходством. К счастью, поступок его не повлек за собой отрицательных последствий – человек, к которому он был послан, является лояльным братом высшего ранга. – Мак-Фи вновь повернулся к подсудимому. – Брат Хорнби Биллем, встаньте.

Обвиняемый встал. Он был безоружен.

– Каков первый принцип нашей доктрины?

– Целое больше любой из его частей.

– Правильно. Теперь вы понимаете, почему я считаю необходимым избавиться от вас.

– Но я не…

Продолжить он не успел – Мак-Фи сжег его на месте.

Гамильтон оказался в числе тех, кому было поручено вынести тело и положить его в одном из дальних коридоров таким образом, чтобы создавалось впечатление, будто человек погиб на обычной дуэли, – для полиции это имело только статистический интерес. Командовал этой группой сам Мак-фи, и Гамильтон невольно восхитился искусством, с каким тот управился со щекотливой ситуацией. В свою очередь, и Феликс заслужил одобрение брата Норберта понятливостью и рвением, которые проявил, выполняя эту миссию.

– Вы быстро растете, Гамильтон, – заметил он, когда все вернулись в клубную гостиную. – Вскоре вы уже достигнете моего ранга. Кстати, что вы думаете об этом инциденте?

– Не представляю себе, что бы вы еще могли сделать. Нельзя же приготовить яичницы, не разбив яиц.

– Не разбив яиц! Вот здорово! – рассмеявшись, Мак-фи игриво ткнул Феликса пальцем под ребра. – Вы сами это придумали или где-нибудь слышали?

Гамильтон молча пожал плечами, решив про себя, что за этот тычок со временем отрежет Мак-Фи уши – пусть только вся эта история сперва завершится.

Окольными путями он сообщил Мордану все подробности случившегося, не скрывая и своего участия. Поиски этих самых окольных путей вообще занимали изрядную долю времени и мыслей Гамильтона, поскольку нельзя было допустить, чтобы хоть одна из его тайных жизней на мгновение выступила бы над поверхностью. Внешне поведение Гамильтона должно было оставаться привычным и неизменным – ему нужно было по мере необходимости встречаться со своим агентом, бывать на людях и вообще вести прежнюю светскую жизнь. Нет нужды перечислять все уловки, с помощью которых он находил в этом коловращении безопасные каналы для связи с Морданом – методы ведения интриги за тысячелетия изменились мало. Достаточно одного примера: Мордан снабдил Феликса адресом пневмопочты, на который – по утверждению Арбитра – можно было безопасно направлять донесения; посылать их с собственного телефона было заведомо рискованно, и даже выбранный наугад городской телефон-автомат вполне мог оказаться подсоединенным к записывающей аппаратуре, так что кассеты с рапортами казалось предпочтительнее всего доверять анонимности почтовой системы.

Немало времени отбирала у Феликса и Лонгкот Филлис. Гамильтон готов был признать, что эта женщина заинтриговала его, но даже самому себе ни за что бы не сознался, что она представляет для него нечто большее, чем просто развлечение. А между тем легко можно было обнаружить его встречающим Филлис после работы. Дело в том, что, в отличие от многих, она работала – четыре часа в день, семь дней в неделю, сорок недель в год – психопедиатром в Уоллигфордском детском воспитательном центре.

Профессия ее до некоторой степени беспокоила Гамильтона: он не понимал, как может кто-нибудь добровольно возиться изо дня в день с оравой вопящих, прилипчивых маленьких чудовищ. Впрочем, во всех остальных отношениях она казалась вполне нормальной – нормальной и возбуждающей.

Все эти дни Гамильтон был слишком занят, чтобы интересоваться новостями, и потому не особенно внимательно следил за карьерой Дж. Дарлинггона Смита – «человека из прошлого». Он только знал, что Смит оставался сенсацией несколько дней – пока его не потеснили лунные собачьи бега и открытие (как выяснилось впоследствии, несостоявшееся) разумной жизни на Ганимеде. В общественном мнении Смит вскоре оказался на одной полке с утконосом и мумией Рамзеса II – разумеется, все это интересные реликвии прошлого, но какой в этом повод для волнений? Конечно, явись Дж. Д. Смит в наши дни в результате столь часто обсуждаемого, но теоретически невозможного путешествия во времени, все могло бы обернуться совсем иначе, а так – что ж, просто странный случай приостановленной жизни… Для тех, кто вообще уделял внимание подобным вопросам, аудиовидеозапись того времени могла представлять ничуть не меньший интерес.

Как– то раз Гамильтон видел Смита -несколько минут в выпуске новостей.

Говорил пришелец из прошлого с варварским акцентом и был облачен в свой древний костюм – мешковатые панталоны, названные его собеседником «брюками-гольф». и бесформенное вязаное одеяние, покрывавшее торс и руки.

Но все это ни в малейшей степени не подготовило Гамильтона к получению письма, имевшего к Дж. Дарлингтону Смиту непосредственное отношение. Суть послания, начинавшегося традиционным «Приветствую», сводилась к тому, что отправитель его, назначенный Институтом исполнять обязанности временного опекуна Дж. Д. Смита, просил Гамильтона оказать любезность и уделить час своего драгоценнейшего времени его подопечному. Никаких объяснений не приводилось.

В нынешнем своем смятенном состоянии Феликс вначале решил это послание проигнорировать. Но затем он сообразил, что такой поступок не будет соответствовать его прежнему поведению. Что ж, он посмотрит на этого варвара – из чистого любопытства.

В тот момент Гамильтон не был ничем занят и потому, позвонив в Институт и разыскав автора послания, договорился о немедленном визите Смита. Вспомнив о романтическом интересе своего друга к человеку из прошлого, он позвонил также и Монро-Альфе.

– Мне показалось, что вы захотите встретиться со своим примитивным героем.

– Моим героем?

– По-моему, именно вы живописали мне, из какого буколического рая он прибыл.

– Ах вы об этом! Произошла небольшая путаница в датах. Смит из тысяча девятьсот двадцать шестого. Автоматика, похоже, уже начала тогда отравлять культуру.

– Значит, вам неинтересно повидать его?

– Нет, пожалуй, взглянуть все-таки стоит. Это был переходный период. Возможно, Смит еще успел увидеть собственными глазами что-нибудь из старой культуры. Я приеду – только могу немного опоздать.

– Вот и хорошо. Долгой жизни, – и Гамильтон отключился, не дожидаясь ответа.

Смит явился точно в назначенное время – и один. Одежда на нем была уже современная, но хорошим вкусом не отличалась. Вооружен он не был. При виде его повязки Гамильтон на мгновение заколебался, но затем решил обращаться с гостем как с равным: он почувствовал, что в подобных обстоятельствах дискриминация могла обернуться жестокостью.

– Меня зовут Джон Дарлингтон Смит, – представился визитер.

– Польщен вашим посещением, сэр.

– Ну что вы! Так любезно с вашей стороны…

– Я ожидал, что с вами кто-нибудь будет.

– А, вы имеете в виду мою няньку, – Смит мальчишески улыбнулся. Гамильтон подумал, что гость моложе его лет на десять – если не считать веков, проведенных в стасисе. – Я начинаю осваивать ваш язык, и для самостоятельных поездок мне этого вроде хватает.

– Похоже на то, – согласился Гамильтон. – Тем более, что в основе и там и тут – английский.

– Это не так уж трудно. Хотел бы я, чтобы язык оказался моей единственной трудностью.

Гамильтон пребывал в легком недоумении: как обращаться с гостем? Проявлять интерес к личным делам незнакомца было бы не этично и даже небезопасно – если имеешь дело с вооруженным гражданином. Но этот парень, казалось, нуждался в дружеской откровенности.

– Что вас беспокоит, сэр?

– Многое. Но все это трудно объяснить. Здесь все по-другому.

– Разве вы не ожидали, что все здесь будет иначе?

– Я ничего не ожидал. Я не ожидал попасть… в теперь.

– Да? А я считал, что… Неважно. Вы хотите сказать, будто не знали, что входите в стасис?

– И знал, и не знал.

– Что вы этим хотите сказать?

– Ну… Вы могли бы выслушать пространную историю? Я рассказывал ее тысячу раз и знаю, что, если попытаться сокращать – ничего хорошего не выйдет. Ее просто не понимают.

– Говорите.

– Мне придется начать издалека. Я окончил Восточный универ весной двадцать шестого и…

– Вы – что?

– Ну вот! В те времена школы…

– Виноват. Лучше рассказывайте по-своему. Обо всем, чего я не пойму – спрошу потом.

– Может, так оно и впрямь лучше. Так вот, мне предложили хорошую работу: торговать облигациями – один из лучших домов на Стрит. Я был довольно хорошо известен – целые два сезона защитник в американской сборной.

Гамильтон сдержался, но сделал в уме по крайней мере четыре зарубки.

– Это большая честь для спортсмена, – торопливо пояснил Смит, – вы поймете. Но я не хочу, чтобы вы подумали, будто я был бездельником-футболистом. Конечно, братство мне помогало немного, но каждый полученный мною цент был заработан. И в летние каникулы работал. И я учился. Специализировался я на рентабельности производства. Образование получил неплохое – организация производства, финансы, экономика, торговля… Работу я и вправду получил потому, что меня выдвинул Грантленд Райс – я имею в виду, что футбол помог мне обрести известность, – но я надеялся стать находкой для любой фирмы, которая меня наймет. Пока понятно?

– Конечно, конечно.

– Это важно, поскольку имеет прямое отношение к тому, что случилось потом. Не скажу, что я уже зарабатывал свой второй миллион, но все было вполне прилично. Гладко продвигалось. В ночь, когда это произошло, я отмечал приятное событие: сбагрил пакет Южно-Американских республик…

– А?

– Облигаций. Хороший повод задать пирушку. Дело было субботним вечером, и все начинали с обеда и танцев в загородном клубе. Так уж повелось. Поприглядывался к девочкам, подходящей не нашел, а потому танцевать не стал – отправился вместо этого в гардероб раздобыть выпивки. Швейцар там приторговывал понемногу – надежным людям.

– Это напомнило мне… – Гамильтон вышел и секундой позже возвратился со стаканами и закуской.

– Спасибо. Тамошний джин был – чистый самогон, но обычно довольно надежный. Только, похоже, не той ночью. Или, может, мне следовало все же пообедать. Как бы то ни было, вскоре я обнаружил, что прислушиваюсь к спору, который завязался в одном из углов. Разглагольствовал один из этих салонных большевиков – может, у вас еще сохранился этот тип? Накидывайся на что угодно – лишь бы респектабельно и прилично.

Гамильтон улыбнулся.

– Знаете, да? Вот он из них и был. Не читал ничего, кроме «Америкой Меркьюри» и «Юргена», но все знал и обо всем судил. Я человек без предрассудков и тоже это читал, да только верить не обязан. Я еще и «Литерари дайджест» читал, и «Таймс» – куда они отродясь не заглядывали. Так вот, он поносил администрацию и предсказывал, что страна вот-вот полетит к чертям… развалится на кусочки. Ему не нравился золотой стандарт, была противна Уолл-стрит, и он считал, что мы должны списать военные долги. Я заметил, что кое-кому из наших членов клуба, кто посолиднее, вся эта болтовня надоела. И я ввязался. «Они, – говорю, – брали ведь кредиты, не так ли?» Он усмехнулся – скорее даже оскалился: «Вы, полагаю, голосовали за него?» «Разумеется, – ответил я, хотя это было и не совсем точно, потому что на самом деле я не успел зарегистрироваться – дело-то было в самый разгар футбольного сезона. Но не давать же ему безнаказанно скалиться на мистера Кулиджа! – А вы, полагаю, голосовали за Девиса?» «Не угадали, – отвечает он. – За Нормана Томаса». Ну, тут я завелся. «Послушайте, – говорю, – таким, как вы, место только в красной России. Может, вы еще и атеист? Вам посчастливилось жить в самое великое время и в самой великой стране. В Вашингтоне у нас администрация по-настоящему знает свое дело. Мы вернулись в первоначальное состояние и собираемся его сохранить. И нам не нужно, чтобы вы раскачивали лодку. Мы вышли на уровень непрерывного и неограниченного процветания. Поверьте, не стоит продавать Америку задешево!» Я заработал настоящий взрыв аплодисментов. «Похоже, вы верите в то, что говорите»,– замечает большевик.

«А как же, – отвечаю, – я ведь работаю на Уолл-стрит». «Тогда с вами бессмысленно спорить», – он махнул рукой и гордо удалился.

Кто– то налил мне еще, и у нас завязался разговор. Это был приятный представительный человек -похоже, банкир или брокер. Я его не знал, но ведь всегда полезно завести новое знакомство. «Разрешите представиться, – говорит, – меня зовут Тадеуш Джонсон». Я представился в ответ. «Что ж, мистер Смит, – сказал он, – кажется, вы уверены в будущем страны». Я ответил, что безусловно. «Достаточно, чтобы побиться об заклад?» – «На любых условиях и на что угодно – хоть на деньги, хоть на мраморные шарики».

– «Тогда у меня есть предложение, которое могло бы вас заинтересовать». Я навострил уши: «Какое?» – «Не хотите ли немного прокатиться со мной? А то среди этих саксофонов и ошалевших от чарльстона детишек собственных мыслей не услышишь». Я не возражал: раньше трех ночи эти танцы все равно не заканчиваются, а глоток свежего воздуха мне не помешает. У Джонсона была длинная, низкая, шикарная «испано-сюиза». Класс. Должно быть, я задремал – и проснулся только, когда мы остановились возле подъезда. Он провел меня к себе, предложил выпить и рассказал о «стасисе» – только называл его «полем равной энтропии». И даже показал: проделал кучу всяких фокусов, сунул туда кошку – и оставил там, пока мы выпивали. Все было в порядке. «Это еще не все, – сказал он. – Даже не половина. Смотрите?» Он снова взял кошку и бросил ее туда, где было бы поле, будь оно включено. И когда кошка находилась как раз посреди этого пространства, Джонсон нажал кнопку. На этот раз мы подождали немного дольше. Затем он вырубил ток. Кошка вылетела наружу, продолжая то же самое движение, что и до включения поля. Она упала на пол, шипя и ругаясь. «Я просто хотел убедить вас, что внутри поля времени не существует. Энтропия там не накапливается. Кошка даже не знала, что включено поле». Потом он сменил тему. «Джек, – говорит, – какой будет страна через двадцать пять лет?» Я подумал и решил, что такой же. «Только, – говорю, – еще более такой». – «А как вы думаете, акции АТТ все еще будут надежным капиталовложением?» – «Конечно!» – «Джек, – сказал он тихо, – вошли бы вы в это поле за десять акций АТТ?» – «На сколько?» – «На двадцать пять лет, Джек». Само собой, мне понадобилось время, чтобы решиться на такое дело. Десять АТТ меня не соблазнили; тогда он добавил десяток «Юнайтед стейтс стил». И положил все на стол. В том, что через четверть века эти акции будут стоить куда дороже, я был уверен – как в том, что сейчас сижу здесь; а ведь мальчику с еще тепленьким дипломом не часто достаются для игры синие фишки. Однако – четверть века! Это почти как смерть… Тогда он для пущего соблазна добавил еще десяток «Нейшнл сити» – и на всех тридцати бумагах сделал передаточную надпись на мое имя. Тут я решился: «Ладно, мистер Джонсон, я попробую – только, чур, на пять минут. Раз кошку это не убило – уж на столько и я задержу дыхание». – «Конечно, Джек», – отвечает он. Ну я и шагнул к тому месту на полу – пока еще смелость не испарилась. И по дороге заметил, как он потянулся к выключателю. Вот и все, что я знаю.

– Как? – Гамильтон Феликс резко выпрямился. – Как так?

– Это все, что мне известно, – подтвердил Смит. – Я только-только собрался сказать ему, чтобы он продолжал, как вдруг понял, что нахожусь уже не там. Комната была полна незнакомых людей – и это была другая комната. Я оказался теперь.

– По этому поводу стоит еще выпить, – заметил Гамильтон. Они молча пропустили по стаканчику.

– Вся беда в том, – снова заговорил Смит, – что я совсем не понимаю этого мира. Я бизнесмен. Я и здесь хотел бы заняться бизнесом. Заметьте, я ничего против этого мира не имею; в этом времени вроде бы все о'кей, только я его не понимаю. И потому заняться бизнесом не могу. Черт возьми, все тут работает как-то не так. Все, чему меня учили в школе, все, чему я выучился на Уолл-стрит – совсем не похоже на то, как делается бизнес теперь.

– По-моему, нынешний бизнес не отличается от того, каким он был во все века – производство, продажа, покупка…

– И да и нет. Я финансист – но, черт возьми, финансы сегодня окоселые.

– Я готов допустить, что детали несколько усложнились, – возразил Гамильтон, – однако основные принципы достаточно очевидны. Вот что: скоро сюда придет мой друг, он – главный математик Министерства финансов. Вот он-то вам все и объяснит.

– Меня и так уже до смерти замучили консультациями, – решительно затряс головой Смит. – Нынешние специалисты на такой тарабарщине изъясняются…

– Ну ладно, – вздохнул Гамильтон. – Попробую взяться за эту проблему сам.

– Правда? Пожалуйста!

Гамильтон задумался. Одно дело было поддразнивать чересчур серьезного Монро-Альфу, проезжаясь по адресу его «денежной машины» – и совсем другое растолковывать роль финансов в экономике пришельцу с Арктура.

– Попробуем начать вот с чего, – проговорил он. – В основе всего лежат себестоимость и цена. Бизнесмен что-то производит. Это стоит денег – материалы, зарплата, строительство и так далее. Чтобы не прогореть, он должен эти затраты вернуть – за счет цены. Понимаете меня?

– Это очевидно.

– Прекрасно. Значит, наш с вами бизнесмен пустил в обращение некоторое количество денег – точно эквивалентное его затратам.

– Повторите еще раз.

– Э? Здесь же простое тождество. Деньги, которые он истратил, пустив в обращение, и составляют его затраты.

– А… а как насчет прибыли?

– Прибыль является частью его затрат. Не хотите же вы, чтобы он работал за так?

– Но прибыль – не затраты. Она… она прибыль.

– Будь по-вашему, – Гамильтон был несколько озадачен. – Затраты – это все, что вы называете затратами, плюс прибыль – должны равняться цене произведенного товара. Затраты и прибыль создают покупательную способность, чтобы приобрести продукт по эквивалентной им цене.

– Но… он же не покупает сам у себя!

– Одновременно он и потребитель. А значит, использует свою прибыль, чтобы заплатить за товар – как собственный, так и других производителей.

– Но ведь его продукт – его собственность,

– Теперь вы и меня запутали. Забудьте о том, что он может покупать и собственный товар. Предположим, он приобретает все необходимое у других бизнесменов. В конце концов, это то же самое. Давайте двигаться дальше. Производство автоматически запускает в обращение деньги – в количестве, необходимом, чтобы купить произведенный товар, не больше и не меньше. Но какая-то часть денег должна быть вложена в развитие производства. Существует также и надбавка к стоимости, с той же самой целью. Все это сокращает покупательную способность. И это сокращение компенсирует государство, выпуская новые деньги.

– Вот это меня и беспокоит, – заметил Смит. – Выпускать новые деньги – обязанность государства, но оно должно их чем-нибудь обеспечивать, например золотом или государственными облигациями.

– Но что же, Бог мой, должен представлять собой символ – кроме своего номинального участия в процессе?

– Вы говорите так, словно деньги – простая абстракция.

– А что же еще?

Смит ответил не сразу. Две несхожих, по-разному ориентированных концепции столкнулись – и завели собеседников в тупик. Наконец «человек из прошлого» заговорил вновь, зайдя с другой стороны:

– Получается, что правительство попросту отдает эти новые деньги. Но это же чистая благотворительность! Это деморализует. Человек должен зарабатывать то, что получает. Но даже если оставить этот аспект в стороне, все равно вы не можете таким образом управлять экономикой. Правительство не может только отдавать и не получать никакого дохода, ведь правительство – это то же самое, что и фирма.

– Почему? Между государственным управлением и бизнесом нет ничего общего. Они существуют для совершенно разных целей.

– Но это же нелогично! Это ведет к банкротству. Почитайте Адама Смита…

– А кто это? Ваш родственник?

– Нет, он… О Боже!…

– Прошу прощения?…

– Бесполезно, – обречено проговорил Смит. – Мы говорим на разных языках.

– Боюсь, трудность действительно в этом. Полагаю, вам стоит обратиться к консультанту по семантике.

– Как бы то ни было, – заметил Смит стаканчиком позже, – я пришел к вам не для консультации по проблеме финансов. Меня привело другое.

– Что же?

– Видите ли, я уже понял, что финансистом здесь стать не смогу. Но я хочу работать – каким-нибудь способом делать деньги. Здесь все богаты – кроме меня.

– Богаты?

– По крайней мере, выглядят богатыми. Дорого одеты. Хорошо питаются. Черт возьми, здесь раздают пищу – это абсурдно!

– Но почему бы вам не жить на дивиденды? К чему беспокоиться о деньгах?

– Можно, конечно, но я хочу работать. Кругом полно возможностей для хорошего бизнесмена: меня с ума сводит, что я не могу за них ухватиться; как подступиться, не знаю. Но есть одна область, которую я хорошо знаю помимо финансов. И я надеюсь, что вы могли бы мне подсказать, как на этом заработать.

– Что же это?

– Футбол.

– Футбол?

– Именно. Мне сказали, что вы большой спец по играм. «Игорный магнат» – так они вас окрестили. – Гамильтон не прореагировал на такую оценку, и Смит продолжал: – А футбол – это игра. И если правильно за нее взяться, она должна принести деньги.

– Расскажите поподробнее.

Смит пустился в пространное описание, чертя по ходу дела диаграммы, объясняя, что такое нападение, защита, блок, передача. Он рассказывал о толпах болельщиков, о продаже билетов, о тотализаторе.

– Звучит все это красиво, – согласился Гамильтон. – Сколько убитых за один матч?

– Убитых? Но никого же не убивают – травмы, конечно, случаются: сломанная ключица или еще что-нибудь, но не страшнее.

– Это можно изменить. И не лучше ли облачить защитников в доспехи? Иначе их придется заменять после каждой комбинации…

– Да нет же, вы не понимаете… Это… ну…

– Полагаю, вы правы, – согласился Гамильтон. – Я никогда не видел этой игры. Она не совсем по моей части. Обычно я занимаюсь механическими играми – машинами, на которые делают ставки.

– Значит, футбол вас не интересует?

Гамильтона это не заинтересовало. Но, взглянув на разочарованную физиономию юноши, он решил быть с ним помягче.

– Это интересно, но не по моей части. Я сведу вас с моим агентом. Думаю, он что-нибудь сообразит. Предварительно я с ним поговорю…

– Я вам очень благодарен.

– Договорились? Мне это не составит труда.

Когда аннунциатор сообщил о приходе посетителя, Гамильтон впустил Монро-Альфу и sotto voce [Вполголоса (ит.)] попросил общаться со Смитом как с равным себе вооруженным гражданином. После довольно длительного церемониального обмена любезностями Клиффорд с энтузиазмом начал:

– Насколько я понимаю, вы из промышленного города?

– В основном я действительно городской, если вы это имеете в виду.

– Да, я подразумевал именно это. Жаль. Я надеялся, что вы сможете рассказать что-нибудь о той простой и прекрасной жизни, которая вымирала как раз в это время.

– О чем вы говорите? Жизнь в деревне?

Монро– Альфа коротко набросал ослепительный образ сельского рая, каким он его видел. Смит выглядел крайне озадаченным.

– Мистер Монро, или я здорово ошибаюсь, или кто-то нагородил вам кучу вздора. В этой вашей картине нет ничего похожего на то, что я видел.

На лице Клиффорда появилась чуть покровительственная улыбка.

– Так ведь вы же обитали в городе. Естественно, что эта жизнь вам незнакома.

– То, что рисуется вам, мне действительно незнакомо, но о сельской жизни я кое-что знаю. Два лета я работал на уборке урожая, а все детство и все летние, и рождественские каникулы проводил на ферме, на природе. Так вот имейте в виду, если вы воображаете, что жизнь per se [Само по себе, без примеси (лат.)], напрочь лишенная цивилизации, романтична и привлекательна, – вы глубоко ошибаетесь. Имейте в виду, что вам пришлось бы морозным утром мчаться на двор в уборную. А попробовали бы вы приготовить обед на дровяной плите!

– Но все это должно было стимулировать развитие в человеке жизненных сил! Это же основы естественной борьбы с природой…

– А вам мул никогда не наступал на ногу?

– Нет, но…

– Попробуйте как-нибудь. Честное слово, я не хочу показаться нахалом, но у вас где-то проводки перепутались. Простая жизнь хороша на несколько дней, на каникулах, но изо дня в день – это просто тяжкая, ломовая работа. Романтика? Да, черт побери, нет там времени ни для какой романтики. И стимулирующего тоже чертовски мало.

Улыбка Монро-Альфы сделалась несколько принужденной.

– Возможно, мы говорим о разных вещах. Вы все-таки явились из эпохи, когда преувеличенные представления о роли машин уже извратили естественную жизнь. Ваши критерии уже были искажены.

– Не хотел вам этого говорить, – начал понемногу распаляться Смит, – но вы понятия не имеете, о чем идет речь. Убогая деревенская жизнь в мое время становилась понемногу более сносной по мере того, как ее обеспечивала цивилизация. Да, у фермера еще не было водопровода и электричества, но в его распоряжении находился «Сирс Робак» и все, что с этим связано.

– У них было – что? – переспросил Гамильтон. Смиту потребовалось некоторое время, чтобы объяснить механизм торговли по почте.

– А то, о чем вы ведете речь, мистер Монро, – это отказ от всего. Вы представляете себе этакого благородного дикаря, простого и самодостаточного. Но когда ему надо срубить дерево – кто продал ему топор? А когда он собрался застрелить оленя – кто сделал ружье? Нет, мистер Монро, я знаю, о чем говорю – я изучал экономику…

«И это он говорит Монро-Альфе», – с трудом сдерживая улыбку, подумал Гамильтон.

– Никогда не было, да и быть не могло, – продолжал тем временем Смит, – того благородного и благообразного типа, которого вы тут описывали. Это был бы невежественный дикарь, грязный и завшивленный. Только для того, чтобы попросту выжить, ему пришлось бы вкалывать по шестнадцать часов в день. Спал бы он в убогой хижине на земляном полу. Интеллект его разве что на пару шагов опережал бы животное…

Когда дискуссия была прервана новым звонком аннунциатора, возвестившим появление еще одного гостя, Гамильтон почувствовал облегчение. Как раз вовремя – у Клиффа даже губы побледнели. Он был не в состоянии принять того, что говорил Смит. И, черт возьми, этого следовало ожидать. Феликс не уставал удивляться, как может столь одаренный математик, каким, без сомнения, являлся Монро-Альфа, одновременно быть таким остолопом в человеческих делах.

Экран показал Мак-Фи Норберта. Гамильтон был бы рад не принять его, но это было бы неразумно. Этот подонок обладал отвратительной привычкой навещать своих подчиненных, и, хотя Гамильтона такое поведение возмущало, поделать он с этим ничего не мог – пока.

Мак– Фи повел себя достаточно пристойно -для Мак-Фи. Было видно, что Монро-Альфа, чье имя и положение были ему прекрасно известны, произвел на брата Норберта впечатление, хотя он и старался не выказывать этого. К Смиту же он отнесся высокомерно и покровительственно.

– Итак, вы человек из прошлого? Ну-ну – это забавно. Однако вы не слишком хорошо рассчитали.

– Что вы хотите этим сказать?

– А, это был бы уже целый рассказ. Но лет через десять времена, возможно, изменятся к лучшему – не правда ли, Гамильтон? – он рассмеялся.

– Может быть, – коротко ответил Гамильтон, пытаясь отвлечь внимание Мак-Фи от Смита. – Вам лучше обсудить это с Монро-Альфой. Он полагает, что мы можем улучшить жизнь.

Гамильтон тут же пожалел о своих словах, потому что Мак-Фи со внезапно вспыхнувшим интересом повернулся к Монро-Альфе.

– Интересуетесь социальными проблемами, сэр?

– Да, некоторым образом.

– Я тоже. Может, встретимся и поговорим?

– С удовольствием. Но теперь, Феликс, я должен вас покинуть.

– И я тоже, – быстро сказал Мак-Фи. – Может быть, я вас подвезу?

– Не беспокойтесь.

– Вы хотели меня видеть? – поспешил вмешаться Гамильтон.

– Ничего существенного. Надеюсь увидеть вас вечером, в клубе.

Гамильтон понял смысл, вложенный в эту фразу: это был прямой приказ явиться в удобное для Мак-Фи время. Норберт вновь повернулся к Монро-Альфе.

– Мне это ничего не стоит. Нам по пути.

Гамильтон наблюдал за их совместным уходом со смутным беспокойством.

Date: 2015-09-05; view: 303; Нарушение авторских прав