Историческая критика

Сыма Цянь отдавал себе ясный отчет в том, каковы были цели его труда. Он писал историю не только для того, чтобы изложить события прошлого, но и для того, чтобы помочь людям сделать выводы из этого прошлого для их настоящей и будущей деятельности. Сам историк сравнивал себя с теми, кто “говорят о днях былых и думают о тех, что будут впредь еще”. Поэтому он утверждал: “Жить в настоящее время и писать о пути древних — это для того, чтобы увидеть в нем, как в зеркале, свои достоинства и недостатки, хотя отражение это и не будет вполне точным” [124].

Много веков спустя Сыма Гуан озаглавил свой исторический труд Цзы чжи тун-цзянь (“Зерцало всеобщее, управлению помогающее”). Это название отражает ту же самую идею и прямо перекликается с приведенным высказыванием Сыма Цяня. Такой подход к истории Сыма Цянь считал духовным наследием Конфуция. “В Чунъцю, — говорил он, — указывается на хорошее и порицается дурное, выдвигается добродетель трех династий и восхваляется Чжоу” [125]. Основываясь на этом принципе, Сыма Цянь мечтал написать “вторую Чуньцю ”;свой долг он видел в том, чтобы “разрешить сомнения, отличить правду от лжи… назвать добро — добром, а зло — злом” [126]. И действительно, в “Исторических записках” читатель увидит, с одной стороны, довольно резкую критику императоров и знати (наряду с возданием должного тем из них, кто, по мнению историка, заслуживал этого), с другой — высокую оценку тех личностей, которых называли во времена Сыма Цяня “бандитами”.

Именно поэтому суждения потомков о труде Сыма Цяня подчас прямо противоположны. Лю Сян и Ян Сюн называли историю Сыма Цяня “правдивыми записями”, отмечали его исторический талант, восхваляли смелость пера, никогда “не принижавшего прекрасное и не утаившего [57] дурное” [127]. Бань Гу же считал, что у Сыма Цяня “суждения об истине и лжи извращают учение Конфуция” [128]. Находились и такие, кто называл “Исторические записки” “клеветническим сочинением” [129], отрицая историческую объективность Сыма Цяня.

Правда, историк сам признавал, что он писал (или, во всяком случае, заканчивал) свой труд в “пылу гнева”. “Верить — и встречать недоверие, быть преданным — и оказаться оклеветанным, разве это может не вызвать ненависть?!” — говорил Сыма Цянь о Цюй Юане [130], но говорил с такой горечью потому, что его судьба была похожа на судьбу Цюй Юаня. Однако можно ли утверждать, что “гнев Сыма Цяня” и его историческая объективность взаимоисключают друг друга? Очевидно, нельзя. Об объективности Сыма Цяня свидетельствует его внимательное отношение к историческим памятникам, тщательность при сопоставлении данных, наконец, то, что многие материалы, приведенные в “Исторических записках”, находят подтверждение в археологических открытиях.

Критики ссылаются на ошибки Сыма Цяня в оценке отдельных исторических явлений, в хронологии и т. д. Между тем эти ошибки, возможные в любом труде, были неизбежны при тогдашнем уровне развития науки, в условиях, когда Сыма Цяню пришлось впервые осуществить систематизацию большого количества разнообразных и часто противоречивых источников. Эти ошибки не могут служить доказательством необъективного подхода историка к описываемым фактам. Перелом, происшедший в сознании Сыма Цяня после “дела Ли Лина”, его “гнев” лишь способствовали тому, что он смело и открыто говорил о вещах, о которых другой вряд ли осмелился бы говорить.

Отношение Сыма Цяня к изображаемой им исторической личности проявляется сразу уже в том, в какую из глав “Исторических записок” он помещает жизнеописание того или [58] иного человека [131]. Изложив биографию Сян Юя в разделе Бэнь цзи, историк тем самым высоко оценивает роль Сян Юя в период междуцарствия Цинь — Хань. Признанием значения деятельности Конфуция и Чэнь Шэ был сам факт помещения их биографий в раздел Ши цзя. В Ле чжуань Сыма Цянь подчас помещает биографии некоторых лиц не туда, куда их, казалось бы, следовало поместить. Так, некоторых последователей Конфуция он относит к “стяжателям” (гл. 129), и в “Жизнеописаниях учеников Конфуция” (гл. 67) их биографий нет. Сами названия ряда глав в разделе Ле чжуань сразу дают героям обобщенную характеристику: “Жестокие чиновники” (гл. 122), “Стяжатели” (гл. 129), “Фавориты” (гл. 125) и т. д.

Одна из специфических форм исторической критики Сыма Цяня была правильно подмечена ученым XVII в. Гу Янь-у: “Некоторые из древних авторов при написании истории не высказывали непосредственно своего суждения, но их отношение к изображаемому становилось ясным из самого повествования. Великий историограф сумел достичь этого” [132]. Гу Янь-у приводит примеры того, как отношение Сыма Цяня к событиям и людям выражено в тексте словами другого исторического лица: Бо Ши — в “Трактате о балансе торговли” [133], Лу Гоу-цзяня — в конце биографии Цзин Кэ [134], У-ди — в биографии Тянь Фэня [135], и т. д. Особенно отчетливо этот метод характеристики может быть прослежен в “Жизнеописании Шусунь Туна” (гл. 99). Сочетая в своем изложении факты и меткие замечания современников, Сыма Цянь рисует фигуру беспринципного приспособленца, с одинаковым успехом служившего сначала Эр Ши-хуану, а затем Гао-цзу. Автор не навязывает читателю своего мнения, и все же оно [59] убедительно выражается благодаря мастерски примененной форме изложения.

Если в тексте главы Сыма Цянь лишь излагает события и никогда не упоминает своего имени, то послесловие к каждой главе он начинает словами: “Я, Придворный историограф, скажу так…”. Избегая прерывать изложение выводами, сделанными от своего собственного имени, он сообщает их читателю после того, как написал всю главу в целом. В послесловии Сыма Цянь подводит итог всему изложенному, давая оценку герою биографии (если это биографическая глава) или приведенным историческим фактам (в трактатах и таблицах). Излюбленный прием Сыма Цяня — привести изречение философа древности, а подчас и меткую народную поговорку в подтверждение высказанного суждения и завершить резюме обращением непосредственно к читателю, которому он доказывает свою мысль. В целом “если окинуть взором все эти резюме, то можно увидеть, что любил Сыма Цянь и что он ненавидел, что ценил и что презирал, что считал истинным и что — ложным” [136].

В связи с вопросом о формах исторической критики в Ши цзи следует остановиться на характеристике метода Сыма Цяня, данной Су Сюнем. В своем трактате “Об истории” Су Сюнь (1009–1066) анализирует влияние идей Конфуция на Сыма Цяня и Бань Гу и приходит к выводу, что оно находит выражение в четырех особенностях Ши цзи и Хань шу. Поскольку четвертая особенность имеет отношение только к Хань шу, метод Сыма Цяня характеризуется, по Су Сюню, тремя чертами:

1. “Сокрытие и тем не менее показ”;

2. “Правдивость и вместе с тем великодушие”;

3. “Опущение и все же характеристика” [137].

Поясняя сущность первого из этих принципов, Су Сюнь говорит, что при составлении жизнеописания какого-либо [60] положительного деятеля прошлого Сыма Цянь отмечал лишь его заслуги; что же касается его недостатков или ошибок, то историк умалчивал о них в данной главе, но приводил их в биографии какого-нибудь другого лица. По мнению Су Сюня, Сыма Цянь поступал так потому, что “если упомянуть одну ошибку и тем самым умалить значение десяти заслуг, то простые смертные последующих поколений непременно скажут: ”Даже десять заслуг таких мудрых людей, как Лянь По, таких красноречивых, как Шэнь И-цзи, таких преданных, как Чжоу Бо, таких достойных, как Дун Чжун-шу, — и те не смогут окупить одну ошибку!” Они сочтут путь к совершенствованию слишком трудным и перестанут стремиться к нему” [138].

Второй принцип в трактовке Су Сюня заключается в том, что, давая характеристику отрицательной личности прошлого, Сыма Цянь обращал особое внимание на то, не было ли у его героя каких-либо положительных черт или поступков, и, если таковые находились, историк неизменно упоминал о них в биографии данной личности. Он поступал так потому, что “если указать на десять недостатков и умолчать об одном положительном качестве, то злодеи последующих поколений непременно скажут: ”Даже Су Цинь, Бэй-гун, Бо-цзы, Чжан Тан и жестокие чиновники сделали что-то хорошее, но историк не упомянул об этом! А на что уже надеяться нам!” Это закрыло бы им путь к искуплению их преступлений и укрепило бы их стремление ко злу” [139].

Третий выдвинутый им принцип Су Сюнь поясняет на примере гл. 14 “Исторических записок”. Хотя она носит название “Хронологической таблицы двенадцати чжухоу”, однако включает хронологию тринадцати царств эпохи Чжоу. По мнению Су Сюня, это объясняется тем, что хотя Сыма Цянь и включил в эту главу царство У, но не счел возможным отнести его к числу чжухоу, так как У и Юэ были “варварами”. “Если бы Сыма Цянь упомянул их в ряду чжухоу, то он должен был присоединить к ним также племена [61] западных жунов и сяньюнь. Поэтому он провел между ними грань и отбросил варваров, чтобы правители будущих поколений сказали: ”Даже такой достойный, как Гоу-цзянь, не избежит участи быть отброшенным историей, если он не знает китайского ритуала и музыки”” [140].

В целом, в этих рассуждениях Су Сюня, написанных в духе конфуцианства сунской эпохи, заметно стремление усмотреть между строк “Исторических записок” значительно больше, чем хотел сказать сам их автор. О концепции Су Сюня не было бы необходимости говорить столь подробно, если бы Б. Уотсон не вспомнил о Су Сюне в своей монографии, посвященной Сыма Цяню. Уотсон считает, что первые два принципа, сформулированные Су Сюнем, “должны быть учтены” при характеристике исторического метода Сыма Цяня. Разобрав приведенные Су Сюнем примеры, Уотсон пишет далее, что наиболее ярким примером систематизации материала в духе этих принципов являются биографии двух претендентов на власть после падения циньской династии: Сян Юя и Гао-цзу (гл. 7 и 8); “Недостатки каждого из них упоминаются лишь в главе, посвященной его сопернику, тогда как в его собственной главе он представлен в наиболее благоприятном свете” [141]. На определении этого принципа вновь останавливается Ю. Л. Кроль [142].

Нам, однако, представляется, что при распределении материала по главам Сыма Цянь руководствовался иными критериями и что принцип “сокрытия и тем не менее показа” не характерен для метода Сыма Цяня.

Составляя биографии исторических деятелей, Сыма Цянь давал им ту или иную оценку с тем, чтобы “честные из их числа могли служить примером, а недостойные — предостережением” [143]. Однако противопоставление добра и зла в [62] поступках людей, их положительных и отрицательных качеств, к которому столь часто прибегает Сыма Цянь в своей книге, было подчинено у него исторической правде. Су Сюнь, например, весьма произвольно толкует идею, выраженную в главе “Жизнеописание Су Циня”, относя последнего к числу людей, имевших “десять ошибок и одну заслугу”. Напротив, Сыма Цянь не соглашается с распространенной в его время отрицательной оценкой деятельности Су Циня и рисует его в “Исторических записках” в совершенно ином свете.

В послесловии к “Жизнеописанию Су Циня” историк специально оговаривает, что его герою часто приписываются поступки, совершенные разными лицами в разное время. “Поэтому, — пишет Сыма Цянь, — я изложил события его жизни, установив их последовательность во времени, чтобы о нем было известно не одно только дурное” [144].

Это замечание Сыма Цяня чрезвычайно важно. Оно свидетельствует о том, что, давая оценку историческим деятелям, он не пытался превратить живую личность в застывшую схему, абстрактное олицетворение добра или зла. Мастерство Сыма Цяня как раз и заключалось в том, что он изображал деятелей прошлого как реально существовавших людей с их достоинствами и недостатками, вскрывал подчас противоречивый характер их мировоззрения и деятельности. Историк гневно осуждает бесчеловечие “жестоких чиновников” ханьской эпохи, однако признает положительное значение некоторых сторон их деятельности [145].

В то же время Сыма Цянь отнюдь не стремился к идеализации тех личностей, которым он давал положительную оценку. Он высоко ценил Чэнь Шэ, сравнивая его роль в низвержении циньской династии с деяниями Чэн-тана и У-вана. Однако, составляя жизнеописание Чэнь Шэ, историк не скрыл от читателя ошибок этого народного вождя. Сыма Цянь нарисовал образ в развитии, показав, как постепенно Чэнь Шэ отрывался от родной почвы, от среды, из которой сам вышел. [63]

Достаточно вспомнить яркий эпизод, помещенный Сыма Цянем в конце биографии Чэнь Шэ. Во дворец к Чэнь Шэ, ставшему ваном, приходит его земляк, с которым они некогда вместе батрачили. Пораженный богатством палат вана, он вспоминает былое, что вызывает недовольство приближенных Чэнь Шэ. По их совету Чэнь Шэ велит казнить непрошеного гостя. По мнению Сыма Цяня, именно из-за подобных ошибок Чэнь Шэ потерпел в конце концов поражение.

В “Основных записях” Сян Юя и Гао-цзу (гл. 7 и 8) историк, хотя и говорит о многих положительных сторонах своих героев, не умалчивает и об их недостатках, не опускает тех деталей, которые противоречат идеализированному образу этих правителей.

Таким образом, многие примеры убеждают нас в том, что при распределении материала по различным главам “Исторических записок” Сыма Цянь не руководствовался принципами, впервые сформулированными Су Сюнем.

Однако почему в таком случае историк умалчивал в биографии одного лица о некоторых фактах, имеющих к нему отношение, и включал их в биографию кого-либо другого? Нам представляется, что убедительный ответ на этот вопрос дан Цзи Чжэнь-хуаем [146]. Прежде всего придворный историограф отнюдь не стремился включать в биографию той или иной личности все известные ему свидетельства об этом человеке. Это явствует из следующих слов Сыма Цяня: “На досуге [Чжан Лян] обсуждал с императором многие дела Поднебесной, но эти беседы не оказали влияния на судьбы Поднебесной, поэтому я не привожу их” [147].

Далее, выбрав наиболее существенные факты биографии данного лица, Сыма Цянь подчас не дает их детального описания, а упоминает о них мимоходом, оговаривая, в какой главе “Исторических записок” читатель может найти подробности. Такого рода ссылки на другую главу часто встречаются в тексте книги, благодаря им автор избегает повторений. [64] В ряде случаев, наконец, Сыма Цянь вовсе не упоминает о каком-либо факте в биографии одного лица, но включает его в биографию другого. Здесь он руководствуется тем, какую роль в жизни этих людей сыграло данное событие. Например, в биографии Чжан Ляна ничего не сказано о предложенном им плане уничтожения армии Сян Юя; подробности этого плана содержатся в “Основных записях Сян Юя”, потому что для Чжан Ляна этот план был одной из многих разработанных им стратегических операций и не представлял в этом смысле ничего исключительного, но для Сян Юя, напротив, это был вопрос жизни или смерти.

Метод, примененный Сыма Цянем, в значительной мере способствовал тому, что отдельные главы его труда превращаются в органически связанное целое, взаимно дополняют и уточняют друг друга. В этом — положительная черта архитектоники “Исторических записок”, заимствованной у Сыма Цяня последующими историками и положенной в основу всех “династийных историй” феодального Китая.

* * *

Рассказав об “Исторических записках” и Сыма Цяне, мы ставили перед собой цель дать общее представление об этом выдающемся памятнике древнекитайской мысли, его авторе, некоторых спорных проблемах, связанных с Ши цзи, об основных принципах исторического метода историографа.

Интерес к творчеству выдающегося ученого-энциклопедиста Древнего Китая Сыма Цяня в мире не ослабевает. За последнее десятилетие появился ряд новых переводов глав “Исторических записок” и исследований памятника [148]. Советские [65] ученые, продолжая традиции отечественного китаеведения, также расширяют изучение творчества Сыма Цяня и осуществляют переводы отдельных частей его труда [149]. Вместе с тем нельзя не заметить, что советский читатель до настоящего времени не имеет в своем распоряжении полного текста важнейших разделов “Исторических записок” на русском языке. Научный перевод текста Ши цзи на русский язык — задача, несомненно, важная и назревшая.

Настоящее издание призвано начать осуществление этой научно-культурной задачи. В I и II томах будет представлен первый из пяти разделов Ши цзи — “Основные записи” в 12 главах. Знакомство с “Историческими записками” на русском языке поможет еще лучше понять историю и культуру древнего Китая.

М. В. Крюков