Начало розыска

Утром, распивая привезенный из дома чай, Лыков вспоминал вчерашние беседы. Странно! Для здешних полициантов он вроде бы ревизор, которого надо ублажить и побыстрее сплавить обратно. А они сразу лезут с разговорами о «польском вопросе». И не боятся напугать столичного гостя! Но ведь он, вернувшись, может написать нелестный рапорт начальству. Видно, этот пресловутый вопрос, как ржавчина, разъедает все в крае. От него не спрячешься, даже если ты временно командирован. И люди вокруг сразу обозначают себя и пытаются прощупать, на чьей ты стороне.

Еще было странно удивительное единение поляка, жмуда и русского генерала. Все спели на мотив русской вины. И хором сообщили собеседнику, что русские стоят ниже поляков в культурном отношении. Это было неприятно. Еще неприятнее было вчера убедиться, что в их словах много правды. Начиная с пейзажа в окне вагона и кончая шпацером, польская жизнь смотрелась чище и красивей. Толпа! Она поразила Лыкова сильнее всего. Натуральная Европа! А еще мелочи, рассыпанные повсюду. Прибранные улицы, цветы на подоконниках, асфальтовые мостовые… Из людей так и прет воспитание. А гнусный эпизод, отравивший вчерашний вечер, связан с нашими офицерами. Неужели поляки правы, низводя нас до уровня дикарей? И как же мы их подчиним, если так думает вся нация? Разве удержишь в узде девять миллионов недовольных?

Лыкову не хотелось чрезмерно посыпать голову пеплом. Так ли безгрешны поляки? Их гонор и хвастовство вошли в империи в поговорку. А кровавые расправы повстанцев с попавшими в их руки нашими солдатами! А многолетний шпионаж в пользу Англии или Германии! А порабощение и окатоличивание белорусских крестьян! А смехотворное изобилие дворян – их в Польше каждый пятый! Любой бездельник, не желающий трудиться, объявляет себя потомственным шляхтичем со всеми сословными привилегиями… Нет, он не станет спешить с выводами. И тем более о «русской вине». Она, конечно, имеется – но что дальше? Наша вина есть, а польской нет? Так не бывает. Надо слушать, не принимать ничего на веру, решать самому. А для этого требуется время.

В десять часов утра наличный состав варшавской сыскной полиции выстроился в коридоре.

Гриневецкий представил людям Лыкова и сделал короткое заявление:

– Чиновник Департамента полиции у нас временно. Он будет заниматься конкретным делом – розыском убийц пристава Емельянова. Прочая текущая жизнь отделения касается господина Лыкова скорее как инспектора. Ему поручено составить рекомендации для улучшения нашей службы. Он человек опытный, и его советы лично я изучу с большим вниманием… Приказываю оказывать моему новому помощнику всю необходимую помощь, по первому запросу, невзирая на занятость.

После этого разъяснения Эрнест Феликсович ушел к себе. Знакомство с кадром продолжил его постоянный помощник титулярный советник Нарбутт. Настоящий аристократ! Сорокалетний брюнет с холеной эспаньолкой, медальным профилем и холодным взглядом, он отнесся к Лыкову строго официально. По поведению агентов было видно, что Витольд Зенонович пользуется непререкаемым авторитетом. Алексей держал себя с ним тоже сухо, но уважительно. Служба покажет…

В сыскной полиции служило двадцать восемь человек. Во всех агентах есть нечто общее: незаметные, на вид заурядные – взгляду не за что зацепиться. Такими же оказались и варшавяне. Лыкову они понравились. Почти все из отставных унтер‑офицеров, один даже фельдфебель. Двое побывали на турецкой войне. От русских сыщиков поляков отличало только щегольство. Треть населения Варшавы – евреи, и несколько служило и в составе отделения. Они выделялись своими живыми, хитрыми физиономиями. Особенно колоритным был Шмуль Сахер, громогласный и веселый. От его бойких находчивых ответов все покатывались со смеху.

После агентов представились два делопроизводителя, важные паны в возрасте. В конце шеренги стоял единственный русский. Это был молодой парень немного несуразной наружности, с большой головой и задумчивыми глазами. Он назвался:

– Канцелярский служитель второго разряда, не имеющий чина Иванов.

– А почему он без чина, Витольд Зенонович? – спросил Алексей у Нарбутта.

– Нет вакансии, – ответил он и посмотрел на младшего письмоводителя со значением; тот промолчал.

– Мы условились с начальником отделения, что я выберу себе помощника.

– Эрнест Феликсович говорил мне об этом. Вы хотите именно Иванова?

– Да.

Парень стоял внешне безразличный, но было видно, как он волнуется.

– Хорошо. Иванов! Вы назначаетесь ассистентом коллежского асессора Лыкова на время его командировки, – официально объявил Нарбутт. Потом повернулся к Лыкову и впервые улыбнулся:

– Именно так мы и предполагали!

– Спасибо, Витольд Зенонович. Вы правы, хочется работать с соотечественником. Ну‑с, господин Иванов, а как вас по имени‑отчеству?

– Егор Саввич.

– А меня Алексей Николаевич.

Лыков протянул своему новому помощнику руку, и тот, помедлив секунду, пожал ее.

– С этой минуты ваша служебная деятельность будет определяться только моими указаниями.

– Слушаюсь!

– По завершении совещания поднимемся в мою комнату и определим план ближайших действий. Будем искать убийц!

Но совещание закончилось, не начавшись. В кабинет Гриневецкого прошмыгнул городовой с красным лицом – запыхался от бега. Яроховский с Нарбуттом обменялись понимающими взглядами. Действительно, надворный советник вскоре вышел в коридор.

– Господа, у нас труп!

– Где, кто? – лаконично осведомился Нарбутт.

– На свалке под Доброй улицей. Зарезанный офицер. Всю ночь пролежал.

– Офицер? – ахнули поляки и почему‑то посмотрели на Лыкова.

– Увы, – подтвердил Гриневецкий. – Этого нам только не хватало. Алексей Николаевич, вы едете с нами. Вдруг тут какая‑то связь?

– Да, конечно. Но в четверть первого меня ждет следователь. Надо послать кого‑то предупредить…

– Иванов! – повернулся к подчиненному Эрнест Феликсович. – Ступайте в Окружный суд, найдите там следователя Черенкова…

Но Лыков перебил начальника отделения:

– Егор Саввич едет с нами.

– Какой еще Егор Саввич? – опешил Гриневецкий.

– Господин Иванов. Как мой помощник, он должен стоять вблизи расследования.

– Ах да, я и не сообразил. Разумеется, ваш помощник едет с нами.

– Я пошлю в суд курьера, – предложил Яроховский.

– Сделайте одолжение, Франц Фомич. Остаетесь в отделении за старшего. А вы, господа, за мной!

Полицейские набились в пролетку. Широкий в кости Гриневецкий совсем припер Нарбутта к стенке. Лыков тоже был в плечах будь здоров и также изрядно стеснил своего ассистента.

По Новосенаторской и Трембацкой экипаж выехал на Краковское Предместье и покатил на юг. У Соборной площади свернул на Каровую, и пейзаж сразу изменился. Вчера Лыков здесь не ходил! Будто они перенеслись как по волшебству из Варшавы в московскую Хапиловку. Всюду грязь, горы неубранного мусора, дома‑развалюхи и бедняки в лохмотьях. Где же нарядная и веселая публика с проспектов? Вместо нее – унылые и пришибленные голодранцы. Опытный глаз Лыкова замечал и «деловой элемент». Воры и мазурики, завидев полицейских, торопливо скрывались в переулках. Как их много! Появились и пьяные, тоже поляки. Изнанка столицы оказалась неприглядной. Нарбутт увидел, какое впечатление она произвела на Алексея, и пояс нил:

– Самое опасное место на этом берегу Вислы. Хуже только в Праге.

Не имеющий чина хотел что‑то возразить, но передумал.

Пролетка по разбитой дороге медленно спускалась к реке. Наружность прохожих делалась все отвратительнее. Когда пересекли Добрую, Лыков ахнул: ну, чистая Сретенка! Такой же длинный остов улицы‑позвоночника с торчащими в обе стороны переулками‑ребрами.

Проехали водозаборную станцию и остановились на берегу. Чуть ниже трубы, у самой воды раскинулась огромная зловонная свалка. Куда смотрит городская управа? Нигде еще Алексей не видел такого вопиющего нарушения санитарных норм. В Петербурге одна из двух столичных свалок тоже расположена у Невы. Но не около же водозабора!

Возле одной из куч столпились люди: помощник пристава, двое городовых, фотограф с треногой и доктор с чемоданчиком. Рядом стояла закрытая карета‑труповозка. Лыкова удивило отсутствие толпы зевак. Обитатели свалки, наоборот, попрятались. Лишь какой‑то оборванец мирно спал неподалеку на заботливо подстеленных листах толя.

– Вон побежали! – дернул начальника за рукав Нарбутт.

– Где?

– Да уж скрылись! На Густую завернут, там у них притон.

– Узнали кого, Витольд Зенонович?

– А как же! Рафал Васютынский со своей хеврой. Шесть человек, все в сборе. Зданек Дыня сильно хромает, его под руки ведут.

– Это шайка грабителей, что работает от свалки, – пояснил Алексею Гриневецкий. – Так, второй сорт. Не до них сейчас.

Полицейские вылезли из пролетки и подошли к трупу. Начальник сыскной полиции представил Лыкова:

– Мой новый помощник. Временный, для ускорения розыска убийц Емельянова.

Фотограф и доктор, оба поляки, молча переглянулись. Помощ ник пристава, долговязый русак‑подпоручик, пробасил:

– Давно бы так! Третий месяц уже, как приткнули человека, и никаких концов… Тут у нас, Эрнест Феликсович, тово… опять…

– Показывайте.

Городовой сдернул рогожу, и Лыков увидел своего вчерашнего недруга. Штабс‑капитан пограничной стражи лежал на боку. Скрючившись, он сжимал в охапку собственные внутренности, вывалившиеся из распоротого живота. Мундир и шаровары задубели от крови. Гримаса невыносимой боли исказила лицо убитого, но это был он, скандалист из ресторана.

– Доктор?

– Рана очень жестокая, но какая‑то неумелая. А может, нарочно так сделали, чтобы дольше мучился? Его держали за руки, когда резали. На запястьях остались следы… Офицер умирал несколько часов.

– Где? Здесь, на свалке?

– Так точно, Эрнест Феликсович, – встрял подпоручик. – Вон сколько крови натекло.

– И никто не слышал стонов? Вокруг ночуют десятки людей.

– Кто станет связываться с полицией? Они же все без видов. Ишь как попрятались, расканальский народ!

– Витольд Зенонович, вызывайте агентов и начинайте поиск свидетелей, – распорядился надворный советник. – Никого не пугайте, ногами не топайте, будто бы вы просители. Понадобится – дайте полтину опохмелиться. Пусть только честно расскажут, что видели или слышали. Должны были, если этот несчастный мучился тут полночи. Кто‑то его сюда привел! Или привез. И этого кого‑то могли запомнить.

– Слушаюсь.

– В карманах что‑нибудь нашли? – вновь обратился к помощнику пристава Гриневецкий.

– Нет. Их вывернули до нас.

– Убийца?

– Может, и он, но скорее здешние. Дождались, когда кончился, и обчистили.

– Это запросто, – согласился Нарбутт. – Но если так, опрос ничего не даст. Тот, кто обшарил покойника, не сознается. А мазурики его не выдадут.

– Надо обойти местные питейные заведения, – предложил Лыков. – Вдруг кто посреди ночи пришел часы пропивать?

– У нас, Алексей Николаевич, посреди ночи все питейные закрыты, я вам вчера это объяснял, – терпеливо возразил Гриневецкий.

– Даже низкого пошиба?

– И низкого, и высокого.

– И подпольных кабаков нет? И «мельниц», где уголовные в карты играют? А скупщики краденого тоже по ночам спят? Не поверю, извините!

– Алексей Николаевич прав, – сказал Нарбутт. – Я оставлю на свалке одного агента. Пусть ходит, спрашивает. Больше для очистки совести, чем в ожидании пользы. А сам с ребятами прочешу Добрую и переулки. Вдруг да зацепим!

– Личность убитого пока не установили? – спросил у подпоручика Гриневецкий.

– Офицеры паспортов не имеют. По мундиру судить, так он из Александровской бригады пограничной стражи. Надо им телеграфировать.

– Его фамилия – Сергеев‑третий, – неожиданно для всех пояснил Лыков.

Состоялась немая сцена. После длинной паузы надворный советник спросил:

– Это ваш знакомый? Но откуда? Вы в Варшаве неполный день!

– Я познакомился с ним вчера в ресторане «У Владека».

– На углу Краковского Предместья и Мариенштата?

– Да.

– Вы обедали вместе, если знаете его фамилию?

– Не совсем так. Я зашел поесть, а штабс‑капитан уже был там. Не один, а с двумя пехотными поручиками. Все трое напились и устроили дебош. Мне пришлось вмешаться.

Нарбутт почему‑то так разволновался, что даже взял Лыко ва под руку.

– Что же вы предприняли?

– Вывел их на улицу.

– Один – троих? И они пошли с вами?

– Ну… они сначала не хотели выходить. Поэтому пришлось их вынести.

– Это как? – опешили варшавские сыщики.

– В левую руку я взял одного поручика… она у меня послабее, а в правую – второго поручика и штабс‑капитана. Потом поднял в воздух и вынес на крыльцо, где и поставил.

– И они позволили это с собой проделать? – недоверчиво спросил Витольд Зенонович. – Не сопротивлялись?

– Нет, все обошлось исключительно спокойно.

Гриневецкий не поверил другому.

– Одной рукой вы ухватили и подняли двух взрослых мужчин? Позвольте… хм… позвольте усомниться… я извиняюсь, но… это и технически невозможно, и вообще!

– Конечно, просто взять невозможно. Для этого мне пришлось их сгрудить. Вот так.

Алексей легонько подтолкнул надворного советника к его помощнику, ухватил их правой рукой за пояса и оторвал от земли. Ремень на грузной фигуре Гриневецкого тут же затрещал, и Лыков поспешно поставил сыщиков на землю.

Эрнест Феликсович в крайнем замешательстве уставился на питерского гостя. Тот счел нужным добавить:

– Офицеры сопротивления не оказали, расплатились и ушли.

– В форме и при оружии… – пробормотал Нарбутт. – В Варшаве никто из поляков не решился бы возразить им. Слишком опасно. В позапрошлом году пьяный драгун зарубил насмерть кельнера на Панской. В прошлом отсекли ухо владельцу кавярни в саду Фраскати. И все безнаказанно. Генерал‑губернатор Гурко вывел русских военных за рамки правосудия.

Гриневецкий пояснил сочувственно:

– Витольд Зенонович был начальником сыскного отделения почти шесть лет. И снят за ссору с офицером. Спасибо, пришел новый обер‑полицмейстер генерал Толстой. Он справедлив к полякам. И сумел оставить господина Нарбутта на службе, но в низшей должности.

Тут опомнился помощник пристава.

– Позвольте! Три офицера при саблях – и ушли от штафирки? Ну, в смысле, от партикулярного человека. Это что за офицеры? Так не полагается! И фамилия… Вы не пояснили, откуда узнали, что этот вот – Сергеев‑третий.

– Вы правы, там было продолжение. Из ресторации буяны действительно ушли без скандала, но поджидали меня на улице. Я вышел – они стоят. И… штабс‑капитан вызвал меня на поединок. Тогда‑то я и узнал его фамилию.

Гриневецкий взмахнул руками.

– Дуэль? Вы получили форменный вызов?

– Еще какой! Мне обещали, что драться придется со всем варшавским гарнизоном! Поскольку я‑де нанес оскорбление русскому военному мундиру в присутствии поляков.

– И что было дальше? – вскричал Витольд Зенонович. – Трое на одного, да еще и гарнизон приплели?

– Да ладно, – усмехнулся Алексей. – Кучей на одного лезут только трусы. Они не опасны.

– Русские офицеры, когда пьяные, всегда опасны.

– Не для меня. Этот сорт задир я знаю хорошо. Как получат отпор, сразу по кустам разбегаются.

– Отпор?! – удивился помощник пристава. – Вы приняли вызов, что ли? Не пойму я че‑то… Нельзя так с представителями русского оружия!

Похоже, он был на стороне офицеров.

– Отпор был словесный. Им хватило.

– Что же такого вы сказали, что три офицера при саблях разбежались по кустам?

– Объявил, что никакой дуэли не будет, а будет вот что. Я их побью. Сейчас же, всех троих, и жестоко. По‑простому, без картелей. А потом отберу сабли и отнесу в канцелярию генерал‑губернатора. Пусть ему потом разъясняют, как они видят свою дальнейшую службу.

– И что? – не понял Нарбутт.

– Офицер, не сумевший защитить свою честь и оскорбленный действием, обязан покинуть службу, – пояснил ему подпоручик.

– Но Гурко! Почему вы так уверены, что он встал бы на вашу сторону?

– Я наслышан о нем как о человеке крутом, но справедливом, – сказал Алексей. – Имея свидетелями кельнеров, надеялся на благополучный исход дела.

– А если бы оказалось не так? – спросил Гриневецкий.

– Ушел бы со службы. Но считал бы себя правым.

Поляк и жмуд как‑то по‑особенному посмотрели друг на друга. Но помощник пристава иначе принял рассказ Лыкова. Он вдруг расправил плечи, положил руку на эфес шашки и сказал казенным голосом:

– Так это есть тот самый Сергеев, с которым у вас вышла ссора?

– Тот самый, я узнал его.

– Кто может это подтвердить?

– В ресторане – прислуга, а на улице – дворник дома номер шестьдесят. Блондин, рост – два аршина шесть с четвертью вершков. Без бляхи, с фартуке с прожженным пятном слева внизу. У него должны остаться половинки рубля.