Сентябрь. – Даже не знаю, благословение это или проклятие, – сказала Хелена

– Даже не знаю, благословение это или проклятие, – сказала Хелена.

– Ну хоть какие‑то перемены, – ответила Ник. – К черту продуктовые талоны. И к черту бесконечные поездки на автобусе. Хьюз сказал, что купил «бьюик». Аллилуйя.

– Бог знает, где он его раздобыл, – сказала Хелена. – Наверняка у какого‑нибудь жулика.

– Да кого это заботит. – Ник лениво вытянула руки в ночное небо Новой Англии.

В одних ночных рубашках они сидели на заднем дворе своего дома на Вязовой улице и пили чистый джин из старых баночек из‑под желе. Это было самое жаркое бабье лето на памяти обитателей Кембриджа.

Ник смотрела на патефон, неустойчиво примостившийся на подоконнике. Иголку заело.

– Так жарко, что только и остается, что пить. – Она откинула голову на спинку ржавого садового кресла. Луи Армстронг все повторял, что имеет право петь блюз. – Первое, что я сделаю, добравшись до Флориды, – заставлю Хьюза купить гору лучших патефонных игл.

– Что за мужчина, – вздохнула Хелена.

– Точно, – ответила Ник, – даже слишком хорош. «Бьюик» и самые лучшие патефонные иглы. Чего, спрашивается, еще желать девушке.

Хелена хихикнула в стакан. Села ровнее.

– Кажется, я пьяная.

Ник стукнула своим стаканом по ручке кресла, так что металл задребезжал:

– Давай танцевать.

Ветви дуба, росшего во дворе, рассекали луну на доли, небо налилось полночной глубиной, но в воздухе еще было разлито тепло. Пахло летом, словно траве забыли сообщить, что сентябрь перевалил на вторую половину. Ник казалось, что она может слышать ночные раздумья соседки с третьего этажа. Это ощущение преследовало ее всю неделю.

Она смотрела на Хелену, в вальсе кружившую ее по траве. «И Хелена могла бы стать как эта женщина, – подумала Ник, – с ее‑то плавными, как у виолончели, формами и ухажерами‑военными». Но кузина сумела сохранить свежесть – сплошь песочные локоны и гладкая кожа. Она не потускнела, как те женщины, что ложились в постель с бесчисленными незнакомцами, подорвавшимися на минах или изрешеченными «шмайссерами». Ник видела этих женщин, увядающих в очередях за продуктами или выскальзывающих из почтового отделения, выцветших почти до полного небытия.

Но Хелена снова выходит замуж.

– Ты снова выходишь замуж! – чуточку пьяно воскликнула Ник, точно эта мысль только что посетила ее.

– Знаю. Правда, не верится? – вздохнула Хелена. Ее теплая ладонь лежала на спине Ник. – Миссис Эйвери Льюис. Как думаешь, звучит не хуже, чем миссис Чарльз Феннер?

– Чудесно звучит, – солгала Ник, разворачивая Хелену.

Для нее имя Эйвери Льюис звучало в полном соответствии с его сутью – голливудский прохвост, торгующий страховками и привирающий, будто крутил роман с Ланой Тернер[1], или о ком он там все время болтает. – Фену он бы наверняка понравился.

– О нет, Фен бы его возненавидел. Фен был мальчиком. Милым мальчиком.

– Дорогой Фен.

– Дорогой Фен. – Хелена остановилась, побрела к стакану с джином, поджидающему ее на кресле. – Но теперь у меня есть Эйвери. – Она сделала глоток. – И я перееду в Голливуд, возможно, заведу ребенка. По крайней мере, так я не превращусь в старую деву, в Безумного Шляпника с бородавками на носу. В третьего лишнего у вашего с Хьюзом семейного очага. Боже упаси.

– Никаких третьих лишних, никаких бородавок, зато целый Эйвери Льюис.

– Да, теперь мы обе обзавелись чем‑то своим. Это важно, – задумчиво сказала Хелен. – Я только думаю… – Она умолкла.

– О чем? – Ник разгрызла кубик льда.

– Ну а что, если… если с Эйвери будет то же самое. Ну, знаешь, как с Феном.

– Ты имеешь в виду в постели? – Ник быстро повернулась и посмотрела в лицо кузины. – Будь я проклята. Неужто непорочная Хелена и впрямь упомянула соитие?

– Злая ты, – сказала Хелена.

– Я знаю, – ответила Ник.

– А я пьяная, – сказала Хелена. – Но вот я думаю. Фен – мальчик, которого я любила, до Эйвери, я имею в виду. Но Эйвери ведь мужчина.

– Раз ты его любишь, я уверена, все будет замечательно.

– Конечно, ты права. – Хелена допила джин. – Ох, Ник. Поверить не могу, что все меняется. Мы были так счастливы здесь, несмотря ни на что.

– Вот слез не надо. Мы будем видеться, каждое лето. Если только у твоего нового мужа нет аллергии на Восточное побережье.

– Будем ездить на Остров. Совсем как наши матери. Дома дверь в дверь.

Ник улыбнулась, вспомнив Тайгер‑хаус с его просторными комнатами, обширной лужайкой, сбегающей к бухте. И чудесным маленьким коттеджем, который ее отец построил в подарок для матери Хелены.

– Дома, мужья и полуночные вечеринки с джином, – сказала Ник. – Ничто не изменится. Самое важное останется. Навсегда.

Бостонский поезд Ник опоздал, и на вокзале Пенн[2]ей пришлось пробиваться сквозь толпу людей, спешащих окунуться в хаос из багажа, шляп, поцелуев и утерянных билетов. «Хелена уже половину округа, наверное, проехала», – подумала она. Ник сама заперла квартиру и дала последние распоряжения домовладелице, куда и что отослать: коробки с романами и стихами во Флориду, чемоданы с корсетами – в Голливуд.

Поезд, в который она наконец вошла, пах хлоркой и возбуждением. «Гавана Спешиал» шел от Нью‑Йорка до самого Майами, для нее это было первое ночное путешествие на поезде в одиночку. Она прижимала запястье к носу, вдыхая аромат ландышевых духов, точно нюхательную соль. В суматохе она чуть не забыла дать чаевые носильщику.

В купе Ник положила свой кожаный чемоданчик на полку и открыла, проверяя, все ли захватила. Ночная рубашка для поезда (белая) и вторая, для Хьюза (зеленая, с халатом в тон). Две бежевые сорочки, трое трусиков и бюстгальтеры к ним (она сможет стирать их через день, пока остальные ее вещи не прибудут в Сент‑Огастин), косметичка (дорожный флакончик духов, одна помада, красная; драгоценный крем для рук «Флорис», который Хьюз привез ей из Лондона; зубная щетка и паста; мочалка и кусочек мыла «Айвори»), два хлопковых платья, две хлопковые блузы, одна пара габардиновых брюк (ее брюки в стиле Кэтрин Хепберн), две хлопковые юбки и один хороший, тонкой шерсти, костюм (кремовый). Она изучила три пары хлопковых перчаток (две пары белых и одна кремовая) и розово‑зеленый шелковый шарф, принадлежавший ее матери.

Мать любила этот шарф, она всегда брала его с собой, когда путешествовала по Европе. Теперь шарф у Ник. И, хотя она пока не собиралась ехать в такую даль, как Париж, встреча с Хьюзом после столь долгой разлуки была сродни путешествию в Китай.

– Там обитают драконы, – сказала она чемодану.

Раздался свисток, Ник поспешно захлопнула крышку и села. Война закончилась, и картина за окном – машущие платочками женщины и заплаканные дети – уже не так трогала ее. Никто не отправляется на смерть, люди едут навестить пожилую тетушку или по каким‑то скучным делам. Но Ник все же чувствовала волнение, мир был ей в диковинку. Она ехала на встречу с Хьюзом. Хьюз. Она прошептала его имя, бывшее для нее талисманом. Сейчас их разделяет всего лишь день пути, но Ник боялась, что ожидание сведет ее с ума. Забавно, как оно бывает. Шесть месяцев позади, и вот остались считанные часы, но они почти невыносимы.

Последний раз они виделись весной, когда его сторожевой корабль стоял в нью‑йоркских доках и Хьюзу дали увольнительную. Их разместили на борту эсминца «Джейкоб Джонс», в одной из кают для женатых офицеров. Там были блохи, и ровно в тот момент, когда рука Хьюза скользнула к ней под юбку, щиколотки точно огнем обожгло. Она пыталась сосредоточиться на его пальцах, изучающих ее тело. Артерия на шее пульсировала под его губами. И все же она не сумела сдержать вскрика.

– Хьюз, в постели что‑то есть!

– Да знаю, господи.

Они кинулись в душ, где обнаружили, что ноги у них в красных следах от укусов, а вода из лейки еле сочится. Хьюз костерил корабль, костерил войну. А Ник все гадала, заметил ли он, что она голая. Но он, отвернувшись, ожесточенно намыливался.

Зато он сводил ее в «Клуб 21»[3]. И это был один из тех моментов, когда казалось, весь мир сговорился, чтобы сделать их счастливыми. Хьюз никогда не брал денег у родителей и не позволял Ник тратить ее сбережения, а с его скудным жалованьем младшего офицера можно было и не мечтать об ужине в таком роскошном месте. Но он знал, как Ник любила истории о гангстерах в костюмах с искрой и их шикарных подружках, что веселились там в годы сухого закона.

– Мы можем позволить себе только два мартини и блюдце маринованных оливок и сельдерея, – сказал он.

– Вовсе незачем туда идти, раз нам это не по карману, – ответила Ник, глядя на мужа. В его лице была печаль, печаль и что‑то еще, что‑то неуловимое.

– Нет, – возразил он. – Это‑то нам по карману. Но после придется уйти.

Они вошли в обитый темными панелями барный зал, стены которого до самого потолка хаотично покрывали безделушки и спортивные трофеи, и Ник мгновенно ощутила перемену, которую произвели ее молодость и красота. Она чувствовала, как взгляды мужчин и женщин, сидевших за маленькими столиками, скользят по ее красному чесучовому платью, по коротким густым темным волосам. Хьюз ей нравился еще и тем, что не требовал, чтобы она походила на целлулоидную блондинку – из тех, что глядят со стен спален парней по всей стране. И она на них не походила. Она всегда выглядела слишком серьезной, ее чуточку резковатые черты лица не позволяли назвать ее миленькой. Подчас ей казалось, что она ведет нескончаемую битву, стараясь доказать миру свою непохожесть, отдельность. Но здесь, в модном «Клубе 21», она почувствовала свою правоту. Здесь было полно женщин со стремительными движениями и пронзительными глазами, напомнившими ей скоростные экспрессы. И с ней был Хьюз – с волосами цвета меда, с изящными руками, длинными ногами, облаченный в военно‑морской мундир.

Официант устроил их за столик номер 29. Справа от них сидела пара. Женщина курила и что‑то показывала в тонкой книжице.

– В этой строчке мне видится весь фильм, – сказала она.

– Да, – согласился мужчина, не слишком убежденно.

– И определенно это квинтэссенция Богарта.

– Похоже, что он – единственный логичный выбор.

Ник смотрела на Хьюза. Ей хотелось рассказать ему, как сильно она его любит за то, что он привел ее сюда, за то, что не пожалел целого состояния на коктейли, за то, что позволяет ей быть собой. Она попыталась выразить все это в улыбке. Говорить ей не хотелось.

– А ты знаешь, – сказала женщина, внезапно повысив голос, – мы ведь за их столиком. Ты понимаешь, что мы сидим за их столиком и говорим о них?

– В самом деле? – Мужчина глотнул виски.

– Ну да, двадцать первый столик, – со смешком ответила женщина.

Ник подалась вперед.

– Чей это столик, как ты думаешь? – прошептала она Хьюзу, прикрыв губы обтянутой перчаткой ладонью.

– Что, прости? – растерянно спросил Хьюз.

– Они говорят, что они сидят за чьим‑то столиком. За чьим?

Ник внезапно поняла, что женщина смотрит прямо на нее. Та явно все слышала, видела, как она пытается укрыть свое любопытство за перчаткой. Ник покраснела и опустила взгляд на красно‑белую клетчатую скатерть.

– Это столик Хэмфри Богарта и Лорен Бэколл, дорогая, – сказала женщина. Любезно сказала. – Они были тут на первом свидании. Здесь любят этим хвастаться.

– Правда? – Ник пыталась найти верный тон, между вежливым и безразличным. Она пригладила ладонями свои уложенные волосы, ощущая под пальцами мягкую бархатистость ослабевшего лака для волос.

– О, Дик, давай уступим им этот столик. – Женщина рассмеялась. – Вы ведь любовники?

– Да, – ответила Ник, чувствуя себя отчаянной и опытной. – Но мы еще и женаты.

– Это редкость, – хмыкнул мужчина.

– Точно, – сказала женщина. – И потому заслуживаете столик Богарта и Бэколл.

– О нет, пожалуйста, мы не хотим вас беспокоить, – отказалась Ник.

– Чепуха. – Мужчина взял свой стакан с виски и крюшон спутницы.

– Похоже, моя жена вас очаровала, – сказал Хьюз. – Ник…

– О, мы это обожаем, – ответила женщина. – И чары у нее особенные.

Ник посмотрела на Хьюза, он улыбнулся ей.

– Это так, – согласился он. – Пойдем, дорогая, из‑за тебя нам всем придется переезжать.

Поданный мартини напомнил Ник о море и их доме на Острове: чистый, соленый и такой знакомый.

– Хьюз, это, наверное, лучший ужин в моей жизни. Отныне я хочу только мартини, оливок и сельдерея.

Хьюз коснулся рукой ее лица:

– Прости меня за все это.

– Как ты можешь такое говорить? Посмотри, где мы.

– Нужно попросить счет, – сказал он, помахав официанту.

– Все в порядке, сэр?

– Прекрасно. Будьте добры счет, пожалуйста? – Хьюз смотрел на дверь. Не на Ник, не на ее красное платье, не на ее блестящие черные волосы, которые ей пришлось оберегать под сеткой всю дорогу от Кембриджа до вокзала Пенн.

Официант испарился.

Ник вертела в руках сумочку, смотреть на Хьюза она избегала. Пара, уступившая им столик, уже ушла; вставая, женщина сжала свое плечо и подмигнула Ник. Она попыталась перестать гадать, о чем сейчас думает Хьюз. Она так многого о нем не знала, не знала его по‑настоящему, и хотя ей всегда хотелось открытого столкновения, хотелось расколоть его одним умелым движением и заглянуть внутрь, какой‑то животный инстинкт подсказывал ей, что путь этот ошибочный.

– Сэр, мадам.

Ник подняла взгляд. Возле их столика возник похожий на моржа человек.

– Я управляющий. Вам что‑то не понравилось?

– Нет, – ответил Хьюз, оглядываясь по сторонам, видимо в поисках официанта. – Я всего лишь попросил счет…

– Понятно, – произнес Морж. – Что ж, возможно, вы не осведомлены, сэр, но ужин, – он сделал паузу, особенно эффектную благодаря его торжественным усам, – ужин для моряков сегодня за счет заведения.

– Простите? – переспросил Хьюз.

– Сынок, – улыбнулся Морж, – что будешь заказывать?

Ник засмеялась.

– Стейк, о, пожалуйста, стейк, – попросила она, и все в мире вдруг перестало существовать.

– Стейк для леди, – распорядился Морж, не отводя взгляда от Хьюза.

Хьюз ухмыльнулся, и внезапно Ник увидела в этом загадочном мужчине того мальчика, за которого она вышла. Мальчика в жестком картонном воротничке и наглаженной синей форме.

– Стейк, если вы сможете найти его в этом городе. Или в этой стране, – сказал Хьюз. – Я не уверен, что они все еще существуют.

– Они все еще существуют в «Клубе 21». – Морж щелкнул пальцами официанту: – Два мартини для моряка.

А позже снова были блохи. И Хьюз был утомлен – по его словам, от стейка. Ник сложила свое красное платье и надела черную ночную рубашку, которую он не увидит в темноте. Она лежала на постели, слушая шум наладчиков, чинивших корабль в доках. Гулкое буханье стали.

Когда проехали Ньюарк, Ник решила сходить в вагон‑ресторан. Она взяла в дорогу два сваренных вкрутую яйца и сэндвич с ветчиной, чтобы не тратить три доллара на обед в ресторане. Но не могла устоять, чтобы не заглянуть в бар. Реклама гласила, что они подают все «новые напитки», так что она отложила пятьдесят центов на дополнительные расходы.

«Гавана Спешиал». Ни мужа, ни матери, ни кузин, она может быть кем угодно. Она оправила серую юбку и подкрасила губы. Изучила себя в зеркале, выпустила из прически темный локон, упавший на левый глаз. Ник уже была готова выйти в коридор, но вспомнила про перчатки. Натянула их и еще раз понюхала запястье, прежде чем задвинуть за собой дверь.

Входя в вагон‑ресторан, где были стойка из резного дерева и низкие бордовые кресла, Ник почувствовала, как в ложбинку между грудей стекает струйка пота. Она провела затянутой в перчатку рукой по нижней губе и тотчас же пожалела об этом жесте. Официант показал ей на пустой столик. Она заказала мартини с дополнительными оливками, гадая, не придется ли заплатить за них больше. Откинула занавеску и уставилась в ночь. Из темноты смотрело ее отражение. Она заметила, что мужчина в синем блейзере, сидящий позади, смотрит на нее. Она попыталась разглядеть, хорош ли он собой, но встречный поезд стер его образ.

Она отодвинулась от окна и скрестила ноги, чувствуя чулочный шов между бедер. Официант принес напиток, Ник поднесла к губам сигарету, чтобы он дал огня, и официант принялся искать в кармане зажигалку. От соседнего столика к ним шагнул человек в синем блейзере, щелкнул серебряной «зиппо». Все молодые люди, вернувшиеся с войны, ходили с «зиппо», точно зажигалки выдавали им вместе с формой.

– Спасибо, – поблагодарила Ник, не отрывая взгляда от сигареты.

– Не за что.

Официант исчез за перегородкой из матового стекла.

– Могу я к вам присоединиться? – спросил мужчина. В просьбе не было и следа нерешительности.

Ник кивнула в сторону сиденья, не поднимая глаз.

– Я здесь ненадолго, – сказала она.

– Куда вы направляетесь?

– Сент‑Огастин.

Темные, поблескивающие от помады волосы были зачесаны назад. Красив, в духе Палм‑Спрингс, подумала Ник. Но слегка перебрал с одеколоном.

– А я в Майами, – сообщил он. – Еду навестить родителей.

– Очень мило, – сказала Ник.

– Да, так и есть. – Он улыбнулся ей. – А как насчет вас? Зачем вы в Сент‑Огастин?

– У меня там брат. Он демобилизовался из флота. Хочу его повидать.

– Ему повезло, – сказал мужчина.

– Верно, – на этот раз улыбнулась Ник.

– Меня зовут Дэннис, – представился мужчина, протягивая руку.

– Хелена, – ответила Ник.

– Как гору[4].

– Как гору. Очень оригинально.

– А я оригинал. Просто вы меня пока не знаете.

– И если я узнаю вас, мое мнение изменится?

– Может быть. – Дэннис допил свой стакан. – Я не прочь повторить. Присоединитесь, Хелена?

– Не думаю, – ответила Ник.

– Понимаю. Что ж, придется пить в одиночестве. Это так печально.

– Возможно, если поболтаетесь тут подольше, найдете себе другого компаньона. – Мартини придал ей храбрости.

– Не нужен мне другой компаньон, – сказал Дэннис. Вздохнул. – В поездах мне всегда одиноко.

Ник тоже кое‑что знала о проносящейся за окном ночи, тоскливом звоне стали, стучащей о сталь.

– Да, – согласилась она. – Одиноко. – Она достала сигарету. – Пожалуй, я выпью.

Дэннис помахал официанту. На сей раз в мартини Ник была всего одна оливка. Почему‑то от этого ей сделалось неловко.

– Каков он, ваш брат?

– Милый, – ответила она. – И светловолосый.

– Значит, вы с ним непохожи.

– Да, непохожи.

– Что ж, ему повезло с сестрой.

– Вы думаете? Вот уж не знаю, считает ли он, что ему повезло.

– Я бы хотел иметь такую сестру, как вы. – Он ухмыльнулся ей.

Ник не понравилось, как он это произнес, как улыбнулся, точно они вступили в некий сговор. Он придвинулся ближе, и она заметила каштановые волоски, торчащие у него из ноздрей.

– Мне пора, – сказала она и поднялась, постаравшись не покачнуться.

– О, да бросьте.

– Не трудитесь вставать.

– Ох, не злитесь. Я просто пошутил.

Ник направилась к выходу из вагона. Расплатится за оба ее чертовых мартини.

– Если затоскуете без братской любви, обращайтесь в любое время, – выкрикнул он со смехом, прежде чем его голос отсекла захлопнувшаяся дверь.

У себя в купе она чуть не порвала блузку, пытаясь стянуть ее с себя. Голова гудела. Она сняла юбку и, оставшись в лифчике и трусиках, склонилась над маленьким умывальником и побрызгала водой на грудь и шею. Выключила верхний свет и открыла окно, чтобы впустить немного свежего воздуха. Пока она была в баре, проводник приготовил постель. Она села на нее и закурила. Докурив сигарету, тут же прикурила вторую и прижалась щекой к окну. Мимо неслась темнота. Посидев так, она легла, окруженная сигаретным дымом.

В пять утра они подъехали к Ричмонду. Ее разбудил гомон входящих и выходящих пассажиров. Она не задернула шторы, и окно оставалось приспущенным.

– Черт, – выругалась Ник.

Она съежилась, сообразив, что в трусах и лифчике выставлена на обозрение идущим мимо пассажирам. Дальняя шторка была вне досягаемости, так что она подтянула к себе ближнюю и укрылась за ней. Закутавшись в зеленый плюш, она выглянула наружу. Ник показалось, что вдалеке видна река Джеймс. Южный воздух был нежнее. Совсем не такой, как в Тайгерхаусе, где воздух в плену у моря. Запах сосен смыл остатки вчерашних мартини. Она задернула вторую штору, затянула пояс халата, открыла дверь и заказала у проводника кофе.

В одиннадцать она приедет в Сент‑Огастин. К Хьюзу. Снился ли он ей? Она попыталась вспомнить. Вошел проводник с дымящейся чашкой. Она выпила кофе, наблюдая, как в поезд садятся пассажиры до Флориды. Хелена скоро доберется до Голливуда. Ей стало интересно, что за дом у Эйвери Льюиса. Бедная Хелена. Это прилагательное появилось, когда стало известно, что Фен погиб, – ему хватило двух месяцев, чтобы жениться и умереть. Кто знает, как бы сложилась у них жизнь, если бы он выжил. Они были совсем еще детьми, и оба без гроша.

Брак матери Хелены, тети Фрэнсис, тоже не назовешь шикарным. Но она никогда не жаловалась, что ей приходится довольствоваться малым. Ник ни разу не слышала, чтобы тетя Фрэнсис возмущалась тем, что ее старшая сестра унаследовала Тайгер‑хаус, что сестра вышла за человека, который сделал состояние на бобинах и шпульках, в то время как она сама с трудом сводила концы с концами. Но сейчас, размышляя о странно поспешном желании Хелены снова выйти замуж, Ник гадала, не мечтала ли тетя Фрэнсис оказаться на месте сестры, в большом доме.

А может, это и не имело значения. Ник не могла припомнить ни одного лета, которое тетя Фрэнсис и ее мать провели врозь. Даже после смерти отца Хелены, когда грянула Великая депрессия. И даже когда умер ее отец и мать так горевала. Ник одернула себя. Не хочет она думать об этом сейчас.

Она вытащила из крафтового пакета два яйца, разбила о подоконник, обнажив сияющую гладкую поверхность. Нет, сейчас все иначе, все в новинку, мир ждет, чтобы его открыли. И они с Хьюзом сделают это вместе. Она мечтает об этом, она целиком запихнет мир в рот и распробует его.

Date: 2015-09-05; view: 278; Нарушение авторских прав