Андрей Битов

«Большой шар»

OCR by Anton Vladimirovich

Папа брился. Делал он это обстоятельно. Он оття­гивал пальцем кожу на взмыленной щеке, проводил бритвой, трогал пальцем выбритое место, вытирал брит­ву и палец о газету. Он надувал то левую щеку, то пра­вую, вбирал нижнюю губу и при этом еще пел. Папа гладил брюки. Он плевал на пальцы и шлепал по брю­ху утюга, он фыркал на брюки и при этом пел.

Тоня была как на иголках. Она сидела на краешке дивана, положив руки на колени и выпрямив спину, всем своим видом показывая, как она «терпеливо ждет». Любимец, довоенный еще пупс, безногий и черномазый, лежал за ее спиной сиротливо и неприкаянно. Тоня си­дела, а потом вскакивала, подбегала к окну и, вспрыг­нув, ложилась на него животом. Окно выходило во двор, и там было серо и пусто. Выше было голубое-голубое небо. А во дворе было от этого вовсе пусто. Пробежал мальчишка, пища в «уйди-уйди». И скрылся в подво­ротне. Из подворотни доносился гул. Волнами.

Топя сползла с подоконника и снова примостилась мм краешек дивана «терпеливо ждать». Папа, уже и брюках, начинял карманы. «Когда же я куплю пид­жак?» - сказала папа, надевая побуревший китель. Он спи¹ раз посмотрел на себя в зеркало, почему-то насу­пился, поджал губы, сдвинул брови и, сохраняя это суровое и красивое лицо, повернулся к Тоне, искоса еще поглядывая и зеркало, и сказал:

— Ну пошли, Антон.

Они вышли из подворотни и остановились, привыкая к свету и шуму. Бесконечной серой лентой, а выше — красные пятна лозунгов, а выше — очень голубое небо, тянулась по улице демонстрация. И как берега — люди, никуда пока не идущие: смотрят на демонстрантов. Солнце лилось на Тоню и папу, и они щурились. И ры­жие Тонины волосы горели на солнце. Папа посмотрел на нее и сказал:

— Ты у меня сегодня, как флажок.

Он еще постоял немного, глядя на демонстрантов, и заторопился. Рядом с домом был садик, и туда он от­вел Тоню. Это был очень удобный садик: в двух шагах, и ребенок на воздухе, и в безопасности, и не надо ули­цу переходить.

— Ну, Антон... Ты тут погуляй. А я схожу, мне надо. В одно место.

И повернулся. И пошел.

Ушел, и Тоня сразу услышала: «Лиса! Лиса Патрикеевна явилась!» Подскочили мальчишки и за косу дер­нули, и она кого-то за нос, и звали попрыгать на аэро­стате. Но это все было неинтересно сегодня: и аэростат, который, полуспущенный, лежал огромной пухлой лепеш­кой на пустыре, за развалинами, и на котором так здоро­во было прыгать, и сами развалины, которые начинались сразу за садиком. И Тоня снова очутилась на улице.

Колонны, колонны... А на тротуаре шла торговля. Слева продавали красно-зеленые бумажные шарики на палочках, справа две цыганки, торговавшие шарами, ссорились из-за шаров. Вернее, из-за жалкой синенькой шкурки, которую можно надуть, и она станет синим шаром. Они тянули шкурку в разные стороны, дергали, то одна, то другая, словно пилили:

— Это мой шар!

— Нет, не твой!

— Это не твой шар!

— Нет, это мой!

Шкурка лопнула. Нет шара.

И тогда они ссорились из-за места: чье оно, кто из двух первый пришел и кто раньше его занял. И тоже не могли договориться.

Колонны шли и шли. Тоне очень захотелось идти со всеми вот в такой колонне. Может, нести что-нибудь, а может, петь. Но главное, идти в колонне. Тут, правда, все незнакомые люди. И Тоня колебалась. Вот сделает _шаг—_и она уже в колонне и идет со всеми. И она не делала шага. И сердце колотилось от этого часто-часто. Только шаг...

Трень-бом-динь!—словно где-то далеко зазвенел ко­локольчик— и Топя уже в шеренге и идет со всеми. Ни­кто не удивился и не спросил ничего. Она шла с этими многими незнакомыми людьми, и от этого что-то пры­гало внутри радостное, щенячье, и ей самой хотелось прыгать. Но Тоня не прыгала.

И тут сбоку, обгоняя колонну, прошел очень серьез­ный солдат... и было с ним что-то удивительное! На го­лове был шлем с наушниками, за плечами металличе­ский ящик (сразу видно, сложный-сложный аппарат), а от ящика вверх — железный прут, он торчал над го­ловой. Солдат шел в таком виде, серьезный и важный, и был он как человек, на которого смотрят: ничего не видел вокруг. Он прошел, как не из этого мира, погру­женный во что-то, сбоку колонны, обгоняя. Трень-бом-динь! — прозвенело где-то внутри Тони и в то же время словно издалека, и она тоже обгоняет колонну сбоку, следом за солдатом.

Она с трудом поспевала за ним, сталкиваясь с де­монстрантами, обгоняя их и боясь почему-то, что он ее заметит. Так они двигались некоторое время вдоль ко­лонны, как вдруг солдат свернул на боковую улицу. Она была безлюдна, а после такого многолюдья казалась особенно пустой и тихой. Солнце делило улицу вдоль: одна сторона была залита им, на другой — уступами — резкие тени. Они шли по теневой, и странной казалась другая — светлая, и пустынность, и тишина, и флаги от дома к дому — тоже казались странными. Солдат стал переходить на солнечную сторону и вдруг заметил мет­нувшуюся за ним Тоню. Он приостановился — и Тоня остановилась, не зная, куда деться на этой пустой ули­це и что теперь будет. «Что тебе, девочка?» — сказал солдат и отогнул один из наушников. Тоня молчала. Солдат засмеялся и полез в карман. Достал что-то, по­вертел в руках. «На»,— протянул он Тоне. Тоня отсту­пила и недоверчиво на него посмотрела. «На же, бе­ри,— ещё раз сказал солдат и шагнул к ней. — Это твои полосы». Топя испугалась и машинально взяла, все еще глядя ему в лицо. За его головой колебался железный прут. Солдат засмеялся и пошел. Тоня посмотрела, что у псе в руке. Это была маленькая катушка с рыжей проволокой, тоненькой, как волосок, и шелковистой. То­пя подняла голову и поискала глазами солдата. Он уже был довольно далеко и тут свернул в подворотню боль­шого серого дома. У самой подворотни он обернулся, увидел Тоню и помахал ей рукой, а издали — словно поманил. И скрылся. Тоня медленно подошла к дому. В подворотне были громоздкие деревянные ворота, сплошные, пригнанные. Тоня стояла и разглядывала их. Она видела полоску посередине, где разделялись створки, и прямоугольник внизу одной из створок (наверно, туда и скрылся солдат). И тут в другой створке откину­лось маленькое окошко, и оттуда выглянул кто-то и ска­зал: «А тебе что тут надо? Проходи, пацанка, про­ходи...»

Тоня испугалась и побежала, свернула в какую-то из улиц и еще раз, и перешла на шаг. Совсем успокоилась и шла по какой-то незнакомой улице, и слева был парк за красивой решеткой, а справа очень длинное здание с белыми колоннами, а впереди купол церкви, и ни од­ного разрушенного здания не было на этой улице. И ни одного человека. Тоня шла, зажав катушку в кулак, и поглаживала одним пальцем шелковую проволоку, шла и не узнавала этих мест. Она пыталась предста­вить, в какой стороне находится их улица, по которой она шла с колонной и на которой стоит их дом. И это ей не очень удавалось.

И может, вовсе это не ее город, такой солнечный, красивый и пустой. А другой, совсем другой... Волшеб­ный. И тут случаются необыкновенные вещи! Такие, та­кие... Она никак не могла представить какие... И тогда из боковой улочки вышла женщина, на руках у нее был малыш, а выше... выше... на голубом небе — огромный (таких и не бывает даже!) красный шар. Трень-бом-динь! Трень-бом-динь! — настойчиво и где-то уж совсем рядом с Тоней зазвенел колокольчик. Шар... И золотой кораблик на нем. Шар натягивал ниточку в руках у жен­щины и рвался вверх.

Трень-бом-динь! Трень-бом-динь!

Тоня и не заметила, как оказалась прямо перед жен­щиной с малышом и встала. Она и не видела их — она видела только большой и такой круглый и прекрасный шар, а таких больших и не бывает вовсе. Женщина с малышом тоже остановилась. Так они стояли друг пе­ред другом. «Что тебе, девочка?» — спросила женщина. Она была нарядная и красивая, меховая. «Шар...» — сказала Тоня.

— Как шар? — сказала меховая женщина. — Это наш с Люкой шар. Правда, Люка? — сказала она, бод­нув своего малыша носом.— Мы его купили. Он нам очень понравился, и мы его купили.— Она говорила уже не Тоне, а малышу: — Люка у нас очень любит такие шары... — Люка сидел на руках у меховой мамы, розо­вый и равнодушный, как китайский божок, и бессмысленно таращился на Тоню.— Так что, девочка, шар этот — наш. И нам с Люкой надо бежать, потому что сейчас вернется наш па-поч-ка...— И она, еще раз боднув равнодушного Люку носом, хотела уже идти дальше. Но Тоня все стояла перед ней, и — трень-бом-динь! —только самый большой на свете, самый круглый и самый красный шар — только он один и был на свете.

— Что же ты, девочка? Пропусти нас...— недоволь­но протянула женщина и шагнула на Тоню.

— Тетенька! Тетенька!—закричала Тоня.

— Что, девочка? — строго сказала меховая тетенька.

— А где вы его достали?—сказала Тоня, и «его» по­чему-то произнесла шепотом.

— А это мы с Люкой сейчас тебе объясним,— вдруг смягчившись, сказала тетенька.— Это ты сейчас пой­дешь по этой улице и свернешь по первой улице напра­во. Пойдешь по ней, а там совсем близко. Недлинный переулок. Не-длинный... Нет, он ничего себе. Это у него название такое. Там дом такой зеленый. Он один там такой зеленый. Ты сразу его увидишь. У него еще у во­рот женщины такие каменные стоят. Вот, пройдешь во двор, и там, прямо, парадная. Третий этаж... А мы с Лю­кой побежали-побежали. Ух ты, мое сокровище!—бод­нула она Люку и действительно побежала, но это толь­ко несколько шагов, а там пошла. И скрылась.

Топя быстро и словно во сне нашла и не нашла — угадала и Недлинный переулок, и зеленый дом с белы­ми каменными женщинами и прошла во двор. Двор был странный. Дом внутри был тоже зеленый, но темный, облупившийся. А в середине двора, огороженные круг­лой решеткой, кольцом росли большие старые деревья, и были они, словно взявшись за руки. А в самой середи­не был круглый фонтан, а и середине фонтана красивая белая птица. Тоня увидела прямо через сквер парадную и направилась через сквер. Там были скамейки, и они все были заняты. Топя уже проходила в парадную, как услышала скрипучий голос: «Девочка! Девочка!» Тоня остановилась и обернулась. «Подойди сюда, девочка»,— сказала старуха на одной из скамеек. Тоня вернулась. «Ты ведь пришла за воздушными шарами?» — сказала старуха и пристукнула клюкой. «Да», — сдавленно ска­зала Тоня, изумившись, откуда старуха могла узнать. «Будешь за мной»,— сказала старуха. «И вам шар?» — удивилась Тоня. «Мы все здесь за шарами»,— сказали люди на скамейках.

Тоня примостилась на деревянную жердочку, окру­жавшую газон. На газоне лежали прошлогодние бурые листья. Тоня не совсем понимала, что с ней происходит. Она осторожно покосилась на старуху. Та сидела, поло­жив подбородок на клюку. Тоня увела взгляд. Ей было немного страшно. И уже точно, что — трень-бом-динь!— это не ее город, а изумрудный или еще какой-нибудь. И может, ей все это снится. Она еще раз покосилась на старуху. Старуха была на месте. Говорила что-то сосе­ду. «Сейчас я что-нибудь узнаю...» — подумала Тоня и прислушалась.

— И вот дом горит,— говорила старуха,— а я все вверх-вниз, вверх-вниз. Вытаскиваю, что могу. А сын все не идет и не идет. А на улице темно уже. Только сугро­бы белеют. И дом горит... И тогда-то ОН и появился. Черный такой, мрачный... Я выношу — а ОН принимает. А сына все нет. А я старая, что я с НИМ сделаю? Я его боюсь. Что ему стоит? Я выношу — а ОН принимает. Так все и принял. А потом сын пришел, а ничего и не осталось: все ТОТ принял. Только один самовар и ос­тался. Я его в сугроб сунула. Серебряный...

Трень-бом-динь...

«Все правда,— думает Тоня.— Так оно и есть».

— М-да,— говорит сосед.— Тяжелые были вре­мена...

— А сейчас что? А сейчас что?— как-то звонко и ско­роговоркой напала старуха.— Вот шар — и тот тридцать рублей стоит!..

«Тридцать рублей!» — эта новость пронзила Тоню. Она как-то и не подумала об этом: таким все странным было вокруг.

Тридцать рублей!..

Тоня вскочила.

— Бабушка! Бабушка!

— Что, деточка?

— А Портовый проспект есть в этом городе?

— А как же, деточка. Совсем рядом. А что тебе?

— Ой,— обрадовалась Тоня,— я там живу!

— Странная девочка, не правда ли?—сказала ста­руха соседу.— Как выйдешь, деточка, так направо по­верни и все иди и иди, все прямо и прямо. Там и будет твоя улица.

— Бабушка, а я успею? — встревожено сказала Тоня.

— Куда успеешь?

— Я вернусь — шары еще будут?

— Вот уж не знаю, деточка. Этого я сказать тебе наверняка не могу. Не знаю. А ты бегом, бегом...

И Тоня побежала. И тоже очень легко нашла свою улицу. Да, это ее улица. Совсем такая. Народу было по-прежнему много, но колонн уже не было. До дома было еще довольно далеко. Тоня бежала — шар, шар!—и со­всем уже еле дыша взлетела по лестнице.

Папы дома не было. В отчаянии Тоня опустилась на диван и тут же вскочила: она же не поспеет, опоздает... Помчалась на кухню. Там у плиты, распаренная и сер­дитая, возилась Марья Карповна. Необъятная, она с легкостью носилась по кухне, ожесточенно громыхала мисками и кастрюлями, словно те были живыми и на них можно было сердиться. И рук ее почти было не раз­глядеть, так они мелькали.

— А тебе что тут надо? Уходи, уходи... — не пере­ставая мелькать, буркнула Марья Карповна.

— Тетя Мария, дайте мне, пожалуйста,— жалобно растягивая слова, говорила Тоня,— папы нет дома, ве­чером он вам отдаст, дайте, пожалуйста... Ну чест­ное слово, папа бы мне наверняка купил, только дома его нет.

— И ходят, и ходят... Чего тебе?

— Дайте мне тридцать рублей до вечера...

— Тридцать рублей! Ишь чего захотела. Так вот вдруг возьми и дай какой-то девчонке...— говорила Марья Карповна, шлепая тесто красными и пухлыми руками.— А зачем тебе?

—- Шар такой!..— сказала Тоня и взмахнула руками какой.

— Воздушный, что ли?

— Ну да, — уже обрадовавшись, сказала Тоня.

— И это тридцать рублей за воздушный шарик!— ужаснулась Марья Карповна. — Тридцать рублей, шут­ка сказать, дерут-то как! Тридцать рублей-то еще за­работать надо... Деньги-то какие!..

— Ну, тетенька Марья... Папа вам вечером от­даст.

— Вечером, говоришь? Да и то, какие ж это сейчас деньги!.. Два мороженых — и все деньги. Э-эх...

Она обтерла руки о фартук и вразвалку проковыля­ла к себе в комнату. Вернулась с красненькой.

— И то ведь ребенку радость,— говорила она, раз­глядывая тридцатку.— Праздник ведь... Как же тебя не побаловать, сирота моя несчастная... Ой, горит! Ах ты господи!—бросилась она к плите, потом к Тоне: — На, хватай, да беги, пока не раздумала... Ох ты, господи, праздник!..— рычала Марья Карповна, хватаясь за го­рячую кастрюлю и с грохотом сбрасывая крышку.

А Тоня уже мчалась по Портовому проспекту, сжи­мая в кулаке тридцатку, обегая, протискиваясь, про­скальзывая, мелькая рыжей головой.

Зеленый дом. Большие белые женщины. Круглый скверик во дворе. И в скверике никого нет. И старухи нет. «Опоздала, опоздала...»—стучала кровь в голове. Тоня взлетела на третий этаж. Хорошо еще, что сразу ясно, какая дверь. Одна всего. Другая заколочена.

С налету Тоня позвонила. И тут же испугалась. По­звонить в незнакомую дверь — раньше она постеснялась бы, а может, и не решилась вовсе. Тоня еще не отды­шалась, и сердце стучало на всю площадку.

Дверь долго не открывали.

Открыла ее полная, дряблая женщина, еще не ста­рая и удивительно белая. Все у нее было вниз: и щеки, и фигура. Казалось, она стекала вниз. Она была раст­репанная, запыхавшаяся и белая-белая.

— Что тебе? — спросила она грубо.

— Шар... У вас шары? — сказала Тоня и разжала кулак с побелевшими пальцами.— Вот.

Так она стояла перед большой белой женщиной, дер­жа перед собой на ладошке красненький комок.

Женщина смерила это все: и Тоню, и комок.

— Нет здесь никаких таких шаров! — сказала она и захлопнула дверь.

У Тони немного закружилась голова,.все поплыло куда-то вправо, вправо. Что-то внутри с замиранием ух­нуло вниз, как в лифте. Тоня ухватилась за перила. По­том из белого тумана выплыли, в обратном порядке, чем исчезали: перила, лестница, потолок, площадка, дверь и звонок на двери. «А как же шар? Самый большой на свете... Самый круглый... самый красный... и золотой на нем кораблик?»

Шара не было. Но его не могло не быть. Это Тоня понимала. И не сходила с места.

Так она простояла около часа. Какие-то люди спу­скались и поднимались по лестнице, и Тоня отворачива­лась от них в сторону. Она хотела еще раз позвонить, но не могла. И только смотрела на узкую щель почто­вого ящика и в его пять дырочек внизу и тихо пригова­ривала: «Вот сейчас... откроется... Раз, два, три... Три-и-и... Вот сейчас...» Она достала из кармана катушку, погладила шелковую проволоку и с замедлением: «Ра-а-аз... два-а-а-а...»

За дверью послышался смех, и она распахнулась. Подобранная и веселая, появилась та самая большая белая женщина с мусорным ведром.

— Ты все еще здесь, девочка? — сказала она уже значительно мягче.—Шаров нет. Они были, но все уже кончились. Ты иди домой, иди...

И она стала спускаться.

Тоня не верила. Она гладила шелковую проволоку и уже знала, что шара не может не быть. Когда женщина поднялась с пустым ведром и увидела Тоню на том же месте и встретилась с ней взглядом, она вдруг побелела еще больше и левая щека у нее запры­гала.

— И ты все стоишь?.. — сказала она. — Да я бы сей­час для тебя хоть десять сделала... Но нету. Ах ты, бед­ная моя... Ну что мне с тобой делать? Ах ты господи!!— вдруг вскрикнула она. — Ведь есть же один, есть! Толь­ко с брачком... Бочок у него подгорел... Да ты подожди, я сейчас, сейчас... Мигом. Только надую. Газ еще остал­ся. Ты подожди...

И торопливо она исчезла за дверью и дверь оставила полуоткрытой.

Трень-бом-динь! Трень-бом-динь! – приближался издалека звон колокольчика. Ближе, ближе. Что-то разрывалось в Тоне, распирало, и она всхлипнула.

И появилась женщина, неся перед собой огромный красивый шар. А вот и золотой кораблик…

Трень-бом-динь!

Тоня, ничего не видя, шагнула с вытянутыми вперед руками и взялась за веревочку.

Женщина улыбалась.

- Бери, милая, бери…

Тоня протянула на ладошке красненький комок.

Радость исчезла с лица женщины. Какие-то тени прошмыгнули по ее опущенному лицу. Всё это в одну секунду. Она взяла Тонину тридцатку и, не поднимая глаз, тихо ускользнула за дверь.

Тоня спускалась. Трень-бом-динь!—звенело в ней. Трень-бом-динь! Она смотала шнурок и взяла шар ру­ками с двух боков. Еле хватило рук обхватывать его. Она слегка сжимала шар и чувствовала под ладошками его, упругого, почти живого. Она слегка нажимала на шар пальцами, всеми пятью по очереди, словно играя гамму, и трень-бом-динь, трень-бом-динь!

Потом она увидела, что шар не такой уж круглый: в одном месте он был словно перетянут ниточкой. И боль­шое рыжее пятно было с одного его боку. Но все это было ничтожно и не смогло ее омрачить. Трень-бом-динь!— это ее огромный красный шар и золотой на нем кораблик!

Она шла по своей улице, улыбалась и ничего не ви­дела вокруг. Шар натягивал шнурок, и, когда она под­нимала голову, он плыл над ней, огромный и красный на голубом небе.

— Где это тебе, девочка, достали такой прекрасный шар?—спрашивали ее.

— Это я сама достала,— говорила она.

— Так где же? — говорили ей.

— Там уже нет,— говорила она.

Вот и ее дом. Вот и садик, из которого она вышла утром. В садике на нее со всех концов налетели маль­чишки.

«Лиса! Лиса Патрикеевна явилась!» — закричали они. И вдруг замолчали. Может, тоже услышали трень-бом-динь? Тоня стояла в центре, и ее распирала гор­дость.

«Где ты его раздобыла?»—тихо и восхищенно ска­зал один. «В Недлинном переулке»,— сказала Тоня. «В Недлинном! В Недлинном! — заулюлюкали вдруг ре­бята.— Может, в Некоротком? Может, в Нешироком? Может, в Продолговатом?!» — закричали они и запры­гали, загалдели вокруг. Кто-то подпрыгнул и ущипнул шар. Резина пискнула у него под пальцами. Тоня вдруг поняла, что сейчас произойдет, побледнела и отшатну­лась. Но сзади тоже были мальчишки. Они тоже пры­гали и улюлюкали и хотели ухватить шар. Тоня вытя­гивала руку с шаром вверх и приподымалась на цы­почки. «Не надо, не надо! — кричала она.— Это мой шар! Мой! Нельзя, не надо!» Но кто-то уже схватил ее за рукав, кто-то дергал за косу. «Лиса! Лиса!»— крича­ли они. Тоне стало страшно, жутко. Рука, которую она вытянула с шаром, ныла. И тут Тоня почувствовала, что сжимает что-то в кулаке другой руки. Катушка! «Я вам лучше вот что отдам! Это лучше... Это гораздо луч­ше!»— сказала она и протянула им катушку с рыжей проволокой. Все с криком бросились на катушку. Тоне чуть не вырвали руку. Но она уже бежала вон, вон из садика — с шаром, с шаром. Он был цел, цел! Она взбе­жала на свою площадку, задыхаясь, и ключ не лез в скважину, и мешал шар.

Сверху спускалась Элеонора Леонидовна с сыном. Сын закричал: «Шар! Хочу-у!»

— Это девочкин шар,— сказала ему Элеонора Лео­нидовна.— Разве ты не видишь? Тонечка,— пропела она,— где это тебе достали такой прекрасный шар?

— Это я сама достала,— сказала Тоня.— И там уже нет.

«Хочу-у! Хочу-у!» — монотонно и равнодушно гудел сын.

— Замолчи, замолчи,— сказала Элеонора Леонидов­на сыну.— Ты, Тонечка, скажи где, а мы, может, завтра сходим...

— В Недлинном переулке, а дома номера не помню и квартиры тоже,— сказала Тоня и засмеялась.

— Не шути, не шути, девочка,— сказала Элеонора Леонидовна,— я все-таки как-никак постарше тебя.

— Нет, серьезно в Недлинном. Он ничего себе, толь­ко название у него такое. А дом зеленый с большими белыми тетями, и внутри садик, и там фонтан с птицей.

— Нехорошо, девочка,— сказала Элеонора Леонидовна и начала спускаться по лестнице.

Топя справилась с дверью и, обняв шар, внесла его в квартиру. Вес, теперь он в безопасности. Марья Карповна, уже совсем вареная, высунулась из кухни.

— А, вот он, голубчик!—сказала она.— Что же это он подгорел с одной стороны? И вот там...— она посмот­рела на Тоню.— Ах, и до чего же прекрасный у тебя шар! — сказала она тогда.— Самый лучший... Я таких и не видывала.

Тоня, обнимая шар, осторожно открыла дверь своей комнаты и вошла. Папы еще не было. Она придавила шнурок утюгом посредине круглого стола, зажгла свет. Шар натянул шнурок и покачивался в центре комнаты, огромный и красный. Трень-бом-динь! — невиданный цветок.

Тоня маршировала вокруг стола, высоко задирая руки и ноги, и пела.

А показать некому: папы все нет и нет.

Комната у них с папой была узенькая и маленькая, и Тоне вдруг показалось, что для шара в ней мало воз­духа. Такой он был огромный, этот шар. Она открыла окно, привязала шнурок к шпингалету и выпустила шар на улицу.

За окном он был как флаг. «Теперь тебе хватит воз­духу»,— сказала Тоня и села на диван. И тут почувст­вовала, как она устала.

Надо только дождаться и показать... Она сидела и иногда посматривала в окно. За окном покачивался шар, и был он самый большой и круглый в мире.

Тоня совсем уже клевала носом, когда пришел папа.

Он вошел грустный и усталый и сел с ней рядом.

— Как хорошо дома!..— сказал он.

А Тоня посмотрела в окно — шар! И вся радость, за­дремавшая вместе с ней, проснулась, и от того, что есть с кем поделиться, возросла вдвое. И она рассказывала, рассказывала...

— Вот и все,— сказала она.

— Ах ты, мой флажок,— сказал папа и погладил ее по голове.— Это самый замечательный шар, какой яви-дел в своей жизни.

И Тоня уснула, и снилось ей, как в детдоме ей при­шла посылка от мамы. И были там красные штаны. Мама думала, что Тоня все такая же толстая, да еще и выросла за два года, и штаны оказались Тоне очень велики. Они висели ниже колен и торчали из-под юбки. И Тоня шагу не могла ступить из-за этих проклятых индюков. Вот она идет, а они, грозно шипя, медленно отделяются от заборов, и все ближе, и их все больше, со всей улицы. И такие гадкие птицы вытягивают свои голые шеи, и трясутся их противные красные клювы, тя­нутся к ее штанам. И шипят они все громче и против­ней. И Тоня бежит. И они бегут за ней, хватают ее за штаны и больно щиплют за ноги. И шипят. А она не может быстрей — сползают штаны...

И вот они, эти индюки, они же мальчишки с ее дво­ра, они же две цыганки, клюют, прыгают, рвут ее самый большой и самый красный шар.

«Нет! Нет!» — кричит Тоня и просыпается. В испуге смотрит в окно.

Трень-бом-динь!

Папа сидит рядом и смотрит на Тоню. И папа улы­бается ей.

И Тоня вдруг вспоминает то, что все время хотела у него спросить.

— Папа, ты знаешь, где Недлинный переулок?

— Нет, Антон, не знаю.

— И никогда не слышал о нем?

— Нет... А зачем тебе?

Тоня смотрит в окно — и вдруг улыбается. Тому, что знает только она... Трень-бом-динь!

1961