Глава 16

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ КОНЦЕПЦИИ ЭМОЦИЙ

Логика – это мораль мысли,
а мораль – это логика действия.
Жан Пиаже

Воля – это деятельная сторона
разума и морального чувства.
И. М. Сеченов

Резкое рассогласование конкретной специфичности и непосредственности эмоций с высокой обобщенностью абстрактных концептов, средствами которых производится научный анализ, а также, как отмечалось, пропуск промежуточных уровней в иерархии носителей психических процессов ведут к ошибкам отождествления уровней обобщенности и смешению ближайшего носителя с носителем исходным, а отсюда к усилению путаницы понятий.

Жанры психологического познания

При постановке собственных и специальных вопросов психологии эмоций важно подчеркнуть, что смешение способов или жанров психологического познания особенно легко допускается и даже в определенной степени спонтанно провоцируется яркой специфичностью природы и феноменологической картины эмоций. За искусством остается и навсегда останется целостное и всестороннее непосредственное изображение эмоциональной жизни человека (см., например, Днепров, 1978). Наука же реализует свою познавательную функцию, идя от феноменологической поверхности отображаемого явления к его глубинным признакам, а главное, к скрытым закономерностям. По отношению к такой острейшей жизненной, практически и социально значимой сфере, как человеческие эмоции, вполне возможно, естественно и даже, вероятно, необходимо взаимное дополнение этих двух важнейших форм человеческого познания. Чем теснее, однако, становится их сотрудничество и взаимодействие, тем более реальной и требующей специальной профилактики становится ошибка отождествления или смешения этих двух жанров, приводящая вместо взаимного дополнения к взаимной подмене.

Каждый из этих основных жанров оправдан, полезен и даже необходим на своем месте и в своем собственном качестве. Однако взаимная подмена жанров или, говоря словами Н. П. Акимова, "жанровый оползень" в науке, как и в театральной сфере и, вероятно, во всяком искусстве, влечет за собой провал замысла, поскольку неизбежно вводит в заблуждение как относительно адекватности используемых форм или способов познания, так и относительно различия в самих аспектах познаваемого объекта. Четкое различение здесь особенно необходимо еще и потому, что за разными жанрами может стоять один и тот же объект и, наоборот, с помощью одного и того же жанра могут воспроизводиться разные объекты. Сам по себе факт такого соотношения, конечно, тривиален. Однако в сфере познания такого вызывающего острейшие эмоциональные пристрастия объекта, каким является внутренний мир человека, тщательный учет этих соотношений существенно важен еще и потому, что оборотной стороной неразличения жанров часто оказывается иллюзия отождествления жанра познания и его объекта, аналогичная рассмотренной в первых главах иллюзии отождествления образа и объекта. И тогда – в противоречии с указанным выше, казалось бы, явным и даже тривиальным многозначным соотношением жанров и объектов – за различием жанров усматривается принципиальное различие объектов. Следствием такой иллюзии отождествления различия жанров с различием объектов является, например, теоретическая позиция, ограничивающая пределы научного познания такого объекта, как духовная, нравственная и вместе с тем эмоциональная сущность человека, и, соответственно, считающая главным средством их познания искусство (см., например, Шубкин, 1978).

На основании несомненного различия жанров и возможностей их проникновения в свой объект на данном историческом этапе развития науки и искусства в силу указанной выше иллюзии жанры познания становятся однозначно соотнесенными со своими объектами. И тогда главные субъективно-психологические аспекты человеческих эмоций оказываются за пределами научного познания, а в его ведении остаются лишь соматические компоненты эмоций. Собственно же психологические, субъективные компоненты психики признаются объектом лишь художественного познания.

Еще одно следствие этой же эмпирико-теоретической ситуации, которое здесь целесообразно отметить, касается уже прямого отождествления самих познавательных жанров. Собственно научное, концептуальное и собственно художественное познание, реализуемое средствами своих четко очерченных "классических" форм, самой ясностью и определенностью соответственно применяемых жанров препятствует легкости "жанровых оползней", резко снижающих эвристическую эффективность. Легче всего такие дополнительно затуманивающие картину "оползни" возникают при использовании промежуточных познавательных жанров, не имеющих четких контуров. Таким типично пограничным, смежным является очеркистско-публицистический, "журналистский" жанр познания человека как субъекта. Сразу же подчеркнем, что и этот способ познания имеет равные права с другими и на своем месте не только допустим, но и необходим. Однако именно в силу аморфности границ между смежными жанрами их смешение и отождествление здесь имеет своим неизбежным следствием дополнительное повышение неопределенности (вместо ее снятия) в картине психического субъекта (и без того достаточно диффузной), поскольку соответствующий "оползень" здесь гораздо труднее различим и потому влечет за собой гораздо более трудно устранимые "смазывания" и "зашумливания" этой картины. Такая резко выраженная "размытость" усиливается еще и тем, что в интегральной структуре субъекта переплетены и взаимно замаскированы разные пласты иерархической системы, начинающейся с элементарных эмоций, общих у человека с животными, а завершающейся высшими формами интеллектуальных и нравственных чувств человека. Эта слитность разноуровневых слоев с особой остротой требует использования примененной уже в предшествующих разделах стратегии, специально направленной на разведение субъективных и объективных компонентов психических процессов (в данном случае эмоций), их общих и частных форм, целостных и частичных проявлений, исходных и производных уровней. Этой стратегией, включающей маршруты "снизу вверх" и затем "сверху вниз", определяется последовательность продвижения анализа от эмпирических характеристик и закономерностей элементарных общих эмоций к краткому анализу основных (но только общепсихологических!) закономерностей высших форм человеческих чувств. Важнейшей предпосылкой преодоления всех рассмотренных выше эмпирических, теоретических и жанровых трудностей, обнаруживающихся уже при постановке проблемы научного анализа эмоций, является не только специальная стратегия исследовательской "хирургии" и "экстирпации", но и необходимо сопутствующая ей особая "концептуальная гигиена" – строгое, по возможности точное и конкретное использование научных концептов, которое должно, повидимому, начаться уже с исходных определений понятия "эмоция".

О недостаточности традиционных определений эмоций

Не вызывает никакого сомнения тот факт и отвечающее ему обобщенное положение, что эмоции ближе всего связаны с отношениями субъекта к объектам, которые его окружают и входят в контекст основных жизненных событий (см. Рубинштейн, 1988; Мясищев, 1960). Поэтому все основные определения эмоций включают в свой состав понятие "отношения". За пределами этой общности начинаются различные вариации исходных понятий, используемых в определении.

Определение специфичности эмоций как переживания событий и отношений в противоположность когнитивным процессам как знанию об этих событиях и отношениях недостаточно уже хотя бы потому, что оно описывает эмоции в терминах именно видовых характеристик и не заключает в себе родового признака. Это определение по сути тавтологично. В значениях слов "переживать" (даже с уточнением: "переживать свои отношения"), "чувствовать", "испытывать эмоции" трудно указать сколько-нибудь ясные и определенные различия. Если же, что тоже логически не исключено и иногда фактически имеет место в этом определении, акцент поставить не на "переживании", а на переживании именно "отношений" или даже "своих отношений", то тогда последняя часть определения воплотит в себе видовую специфичность, а "переживаемость" автоматически окажется на положении родового признака объединяющего различные классы психологической триады. Но тогда термин "переживаемый" станет синонимом термина "психический". Достаточно очевидно, что, во-первых, вследствие неясности родовых признаков психических процессов здесь происходит неоднократно уже отмечавшееся отождествление уровней обобщенности (родового и видового) и, во-вторых, такая формально-логическая и терминологическая концептуальная игра, оставаясь в пределах синонимий и тавтологий, ничего не добавляет к действительному содержанию концепта "эмоция" как инварианта родо-видовых соотнесений. Другая вариация определения эмоций исходит из того, что "...в отличие от восприятий, которые отражают содержание объекта, эмоции выражают состояние субъекта и его отношение к объекту" (см. Рубинштейн, 1988). Хотя в самом общем смысле употребленных здесь словесных значений эмоции, конечно, выражают отношения субъекта, их определение через противопоставление выражения отношений их отражению также недостаточно по ряду оснований. Во-первых, объективация (выражение) отношений субъекта здесь по сути дела отождествляется с их фактическим наличием. Точнее надо было бы сказать, что эмоции скорее представляют собой субъективные отношения человека, чем являются их выражением, поскольку выражаются отношения в мимике, пантомимике, интонации и, наконец, в собственно языковых средствах. Во-вторых, в том общем смысле, в котором эмоции все же действительно выражают отношения субъекта, это выражение отношений не может быть использовано как видовой признак эмоций, поскольку в том же смысле и на том же уровне общности можно сказать, что интересы, потребности и мысли человека выражают его отношение к объекту. В-третьих, если все же именно выражение отношений, в отличие от их отражения, рассматривается как видовой признак эмоции, то на положении общего родового признака, объединяющего эмоциональные и познавательные процессы как процессы психические, автоматически оказываются отношения, которые в одном случае отображаются, в другом – выражаются. Но понятие "отношение" является, как известно, универсальным, оно принадлежит к числу основных категорий (вещь, свойство, отношение), и поэтому его содержание не может представлять родовой признак психического процесса. Все равно остается вопрос, что делает эти отношения "психическими"? –Все эти положения, вместе взятые, повидимому, достаточно ясно показывают, что нет оснований строить определение эмоций, выводя это понятие за пределы объема концепта "отражение" или противопоставляя и включая в один видовой ряд понятия "отражение", "переживание", "выражение". Хотя, как было показано выше, концепт "отражение" представляет не ближайший, а гораздо более отдаленный род по отношению к понятиям "познание", "эмоции" и "воля", искомый ближайший род не выходит за пределы рода более отдаленного. "Эмоция" как вид, находясь в пределах своего ближайшего рода (психические процессы), остается вместе с тем и внутри более широкого объема концепта "отражение".

С этой точки зрения шаг вперед по пути преодоления отмеченных выше концептуальных и терминологических несоответствий представляет определение эмоциональных процессов как отражения отношений субъекта к объектам окружающей реальности. Так, проведя четкое различение объективно складывающихся отношений субъекта к окружающей его реальности, которые, однако, могут и не быть психически отраженными, и самого субъективного отражения этих объективных отношений, Г. А. Фортунатов и П. М. Якобсон определяют эмоциональные процессы как "...отражение в мозгу человека его реальных отношений, т.е. отношений субъекта потребности к значимым для него объектам" (Цит. по: Петровский, 1978, с. 361). Здесь эмоциональные процессы представлены как частный случай отражения. На положении видового признака в этом определении оказывается отражение именно отношений субъекта к значимым объектам, а родовой признак здесь фактически представлен концептом "отражение". Однако в силу того, что хотя понятие "отражение" относится к более высокому рангу обобщенности, чем концепты "эмоции" или "чувства" (их дифференциацию мы пока оставляем в стороне), оно, как отмечалось выше, все же не содержит ближайшего родового признака, в рамках которого должна быть вычленена видовая специфичность, и поэтому в определении остается не снятой существенная неопределенность и неоднозначность. Дело в том, что отношения человека как субъекта психики к значимым для него объектам могут отображаться не только в его эмоциях или чувствах, но и в его мыслительных процессах, т.е. могут осмысливаться и при этом не обязательно одновременно эмоционально переживаться. Таким образом, признак "отражение отношений субъекта к объектам" при общем его описании объединяет эмоциональные и мыслительные процессы и тем самым не содержит видовой специфичности эмоций по сравнению с процессами когнитивными (мыслительными). Тот факт, что отражение отношений человека к объективной реальности в его мыслях является лишь частным случаем мыслительного отображения отношений, которое в общем случае имеет своим предметом любые отношения, не устраняет этой неопределенности, поскольку отличительный признак, позволяющий отдифференцировать эмоциональное отражение отношения субъекта к объекту от отображения этого же отношения в имеющей здесь место частной форме мышления, в этом определении не указан. Таким образом, хотя рассматриваемое определение содержит два уровня обобщенности, не заключает в себе прямой ошибки и в самом общем смысле правильно, оно недостаточно, поскольку в нем фактически не фиксированы признаки ни ближайшего рода, ни видовой специфичности. Будучи необходимым этапом последовательного приближения к "психической реальности" эмоциональных процессов, такая дефиниция оказывается недостаточной для дальнейших шагов концептуального продвижения от интеллектуальных процессов к процессам эмоциональным. Отдифференцировать два класса психологической триады с помощью определения такого типа невозможно даже на уровне концептуального описания.

Первый шаг по пути от рассмотренного определения к дальнейшему выявлению специфики эмоционального отражения отношений субъекта по сравнению с отражением этих же отношений в мышлении сделать достаточно просто, опираясь на опыт предшествующего анализа. Мыслительное отображение всяких отношений, в частности, отношений субъекта к объективной реальности, является отображением опосредствованным. Оно является, как было показано, результатом взаимодействия пространственновременных и символически-операторных компонентов. Искомые отношения субъекта к объектам здесь должны быть раскрыты с помощью операций с соответствующими структурами, отображающими "партнеров" этого отношения. Мысль как структурная единица, также отображающая искомое отношение, является, как было показано, результатом и инвариантом мыслительного процесса, реализуемого операциями межъязыкового перевода. Эти операции, таким образом, и раскрывают отображаемые отношения, вычленяют их из первоначально маскирующей их психической структуры непосредственного отображения партнеров данного отношения. Именно в этом и состоит опосредствованный характер мыслительного отображения отношений вообще и отношений субъекта к его окружению в частности.

Психосоматическая организация эмоций и проблема интроспекции

Структурная формула молекулярной эмоциональной единицы, сохраняющей специфическую характеристику именно эмоционального гештальта, как было доказано, двухатомна или двухкомпонентна. Один из членов такой формулы – это психическое отражение объекта эмоции, а второй – это психическое же отражение состояний ее субъектаносителя. Теоретический анализ такой двухкомпонентной единицы предполагает знание структуры обоих компонентов, описание их параметров на общем для них научном языке, а затем объяснение совокупности параметров путем ее выведения из общих принципов организации этой целостной единицы. Фактическое положение дел в науке таково, что о когнитивном компоненте эмоции, отображающем ее объект, нам сейчас известно значительно больше, чем о компоненте, в котором воплощено психическое отражение состояний субъекта – носителя эмоции. Здесь нам известно по существу лишь то, что эти состояния носителя эмоций существенно связаны с потребностями. Однако само понятие потребности, явным образом относящееся именно к состояниям носителя психики, в своем самом общем виде фактически лишено собственно психологического содержания. Определяемое как выражение нужды носителя психики в каком-либо внешнем объекте, оно в равной мере может быть отнесено не только к психическому, но и к чисто нервному, допсихическому уровню, и даже к организмам, вообще не имеющим нервной системы. Таким образом, речь идет об иерархической системе потребностей носителя.

Логически следуя из теоретических положений, психосоматическое единство эмоций является вместе с тем непреложным жизненным и клиническим фактом. Последний выражен в хорошо известном не только психически, но и соматически патогенном действии отрицательных эмоций и, соответственно, не только психически, но и соматически целебном, саногенном действии положительных эмоций (в известном диапазоне). Другим выражением психосоматического единства эмоций, следующего из иерархической структуры их субъекта, является и особая, парадоксальная специфичность феноменологической картины эмоций. Эта особая специфичность, резко выделяющая эмоции из других психических процессов, состоит в том, что эмоциональные процессы одновременно являются наиболее плотскими, соматичными, объективно физиологически выраженными и вместе с тем наиболее субъективно психологичными психическими явлениями, ближе всего примыкающими к самым интимным тайникам структуры субъекта как носителя психики.

Такая представленность в феноменологической картине эмоций иерархической структуры их субъекта, одновременно содержащей его исходный – соматический и его производный – психический уровни, вплотную подводит к следующему принципиальному теоретико-стратегическому вопросу. Дело в том, что по самой сути их природы эмоции, в отличие от мышления, являются непосредственным отражением отношений субъекта к объекту. В силу рассмотренной выше необособимости отражения отношений от отражения их членов такой непосредственный характер отражения относится к обоим членам отображаемого отношения. Что касается когнитивных компонентов эмоции, отображающих ее объект, то ранее было показано, что все их уровни вплоть до самого абстрактно-понятийного включают в себя непосредственные образные компоненты и тем самым со своей стороны обеспечивают непосредственный характер эмоционального гештальта.

Что же касается субъектного компонента отображаемых в эмоциях отношений, то здесь дело обстоит существенно сложнее. Как было показано, субъект включает в себя по крайней мере два основных уровня организации: исходный – соматический и производный – психический. Эти уровни отличаются друг от друга не степенью своей абстрактности и обобщенности, как это имеет место в уровнях когнитивных компонентов, а существенно разными формами организации в качестве носителей своих свойств. Факт наличия непосредственного чувственного отражения состояний тела как носителя эмоций теоретически объяснить несложно. Непосредственно чувственное отражение состояний тела как носителя эмоций представлено в интерорецептивных ощущениях, включенность которых в картину эмоций не вызывает никаких сомнений. Необходимость включенности интерорецептивных ощущений, отображающих состояния внутренних органов, в картину эмоций служит эмпирическим основанием концепции Джемса-Ланге. Комментируя соответствующие положения этой концепции, С. Л. Рубинштейн (1988) указывал, что если убрать из феноменологической картины эмоций все непосредственно чувственные компоненты, отображающие соответствующие состояния внутренних органов, то эмоция как таковая исчезнет, останется лишь ее когнитивный компонент. Это, однако, касается прежде всего исходного, соматического носителя эмоции как психического процесса. Но ведь в ней непосредственно отражаются и состояния психического носителя. Что же такое непосредственно чувственное психическое отражение психического же явления? В свое время Дж. Локк обозначил его как внутренний опыт в отличие от опыта внешнего. В психологии же такое непосредственно чувственное отображение психикой себя самой получило название интроспекции, внутреннего зрения или психического самонаблюдения. Утверждение о наличии такой непосредственной формы психического самоотражения составило основу теоретического тезиса о непосредственной данности психики себе самой. В этом тезисе и в его феноменологических эмпирических основаниях коренится вывод идеалистического монизма о производном характере внешнего опыта по отношению к опыту внутреннему и дуалистический эквивалент этого вывода, согласно которому оба вида опыта параллельны. Следующим логико-философским шагом на этом пути был вывод о том, что человек ощущает и воспринимает не внешние объекты и их свойства, а лишь свои ощущения и восприятия, т.е. образы этих объектов, а сами объекты лишь мысленно конструирует. Еще один шаг в том же направлении, – и объекты оказываются лишь мысленной конструкцией образов, существование которой само представляет собой логическую фикцию, как это имеет место в философской концепции Беркли и Маха. И если теперь уравнять с этой точки зрения эмоции и когнитивные процессы в отношении форм их психического отражения, т.е. если распространить понятие интроспекции в одинаковой мере на когнитивные и эмоциональные процессы, то мы неизбежно окажемся перед следующей логико-философской и психологической альтернативой. Если в восприятии нам непосредственно представлен его объект, а не образ, то фикцией является интроспекция, т.е. непосредственная данность субъекту образа; если же такая непосредственная данность субъекту образа является не фиктивной, а реальной, то тогда возникают два возможных следствия из этой исходной посылки: либо, как уже упоминалось, внутренний опыт является исходным, а внешний опыт представляет собой производный по отношению к нему результат мыслительного конструирования, либо же между обеими формами опыта вообще нет соотношения исходного и производного, а есть лишь отношения равноправности и параллельности. По отношению к когнитивным процессам, в отличие от процессов эмоциональных, такая альтернатива остается действительно реальной, а не фиктивной. Нами было показано, что в восприятии и мышлении субъекту непосредственно открываются не сами образы и мысли, а их объекты и частично акты манипулирования с ними. Сами же образы и мысли, которые, конечно, также являются объектами познания и доступны самопознанию субъекта, открываются ему не в непосредственном их отражении, а в результате осмысливания процессов собственного восприятия и собственного мышления. Тем самым образы и мысли открываются субъекту в результате опосредствованного их познания, а не непосредственного созерцания или отражения.

Оборотной стороной этой констатации является положение о том, что интроспекция, или самонаблюдение, в смысле прямого чувственного отражения субъектом своих собственных образов и мыслей является психологической фикцией, поскольку непосредственному отражению открываются здесь опять-таки не сами образы и мысли, а их объекты. В частном случае вывод о том, что непосредственному психическому отражению открываются именно объекты, относится и к непосредственному же отражению телесного носителя эмоциональных процессов, ибо отражаемое в органических ощущениях состояние телесного носителя эмоций является частным случаем состояния физического объекта. Существенно по-иному, однако, дело обстоит с формами самопознания производного, психического субъекта, ибо здесь объектом психического отражения является психическое же образование, психический носитель психических процессов и свойств. И если когнитивные психические процессы не могут быть объектом непосредственного психического отражения, а познаются только опосредствованным, косвенным путем на основе их осмысливания, то естественно возникает вопрос, распространяется ли это положение и на эмоциональные процессы, т.е. на непосредственное отражение субъектом своих собственных психических состояний. Если эмоции действительно представляют собой непосредственное психическое отражение отношения субъекта к внешним объектам и если вместе с тем, как это было показано выше, такое отражение отношений необособимо от непосредственного же отражения его членов, т.е. его объекта и субъекта, то это значит, что в высших эмоциях человека, которые являются отражением отношения именно психического субъекта к соответствующим объектам, непосредственно отражаются психические состояния психического же субъекта. Иными словами, высшие эмоции, ближайшим носителем которых является психический субъект, не просто осознаются или осмысливаются, а именно непосредственно переживаются последним.

Переживание по исходному смыслу этого понятия есть именно непосредственное отражение самим субъектом своих собственных состояний, а не свойств и отношений внешних объектов, поскольку даже непосредственное психическое отражение свойств и отношений внешних объектов есть знание об этих свойствах и отношениях, а не переживание в собственном смысле этого понятия. И не случайно, повидимому, как в русском, так и в немецком языках слово "переживание" имеет своим корнем слово "жизнь", ибо объектом непосредственного психического отражения здесь является носитель психики как живая система. Таким образом, по отношению к формам познания психическим субъектом своих собственных психических же состояний непосредственное чувственное отражение последних есть реальность, которая воплощается именно в переживаемости эмоций. Но это означает, что по отношению к этим важнейшим, хотя и частным формам познания непосредственный внутренний опыт или соответствующая ему форма интроспекции представляют собой не фикцию, а также психическую реальность. Отрицать это важнейшее положение, засвидетельствованное всем жизненным опытом человечества, как и опытом многовекового развития различных форм и видов искусства, нет никаких ни эмпирических, ни теоретических оснований. И если оно все-таки отрицается, то это может быть объяснено только давлением исходной теоретической схемы. В основе такой теоретической схемы лежит опять-таки достаточно распространенная ошибка, а именно, ошибка отождествления уровней обобщенности, в данном случае выраженная в отождествлении родовых и видовых признаков психических явлений.

Видовой признак когнитивных психических процессов, состоящий в том, что они недоступны прямому чувственному отражению субъекта, а в них ему открывается объективное содержание, трактуется здесь как родовая особенность всех психических процессов. Тогда справедливый для когнитивных процессов вывод о фиктивности по отношению к ним внутреннего опыта или интроспекции распространяется на всю психику, и положение о внутреннем опыте и интроспекции вообще интерпретируется как психологическая фикция. Но в таком случае фикцией неизбежно оказывается и факт переживаемости высших эмоций, имеющих своим ближайшим носителей психический субъект или личность. А это уже, как упоминалось, явно противоречит жизненным и научным фактам и обоснованным теоретическим обобщениям.

Но если в данном случае внутренний опыт и интроспекция представляют собой психологическую реальность, то неизбежно возникает существенный вопрос, как внутренний опыт соотносится с опытом внешним, какой из этих двух видов опыта является исходным и какой – производным или же они независимы друг от друга. Все эти вопросы, обращенные к проблеме метода – аналог вопроса о соотношении между объектами этих двух видов опыта, т. е. между телесным носителем психики и ее психическим субъектом. Как было показано в первых главах, суть проблемы состоит в соотношении исходных и производных уровней иерархической системы субъектов-носителей соответствующих психических процессов и свойств. Не нуждается, вероятно, в дополнительном комментировании положение о том, что весь ход исторического развития гносеологии, онтологии, экспериментальной и теоретической психофизиологии однозначно свидетельствует в пользу того, что исходным является уровень телесного субстрата психики, а уровень ее психического субъекта – производным. Но тогда на экспериментально-теоретическом базисе этого положения в данном пункте анализа возникает аналогичная задача, касающаяся соотношения внешнего и внутреннего опыта или, иначе, показаний, так сказать, экстроспекции и интроспекции в формировании структуры эмоциональной единицы или эмоционального гештальта. Если мы признаем непосредственно чувственный, т.е. по сути дела интроспективный, характер психического отражения состояний психического субъекта, то отсюда неизбежным образом следует задача показать его производность по отношению к непосредственно чувственному же отражению субъекта соматического и, далее, производность по отношению к непосредственно чувственному отражению физических объектов, частным случаем которых телесный носитель психики является.

В поисках решения этой остро дискуссионной, теоретически чрезвычайно принципиальной и трудной задачи естественно обратиться к широкому эмпирическому базису, содержащемуся в жизненном опыте, в фактическом материале психологии различных видов искусства, а также нейропсихологии и клинической психологии. Последующий ход поиска соответствующей гипотезы опирается, кроме того, и на более узкий эмпирический базис, составляющий непосредственную фактическою основу настоящего исследования.

Уже упоминалось, что проблема эмоций, составляющих средний класс триады психических процессов, разработана гораздо хуже, чем проблема структуры и механизмов когнитивных процессов и процессов психической регуляции деятельности, располагающихся по краям спектра психических процессов. Такое положение дел определяется общей закономерностью теоретического развития, состоящей в том, что краевые объекты какого-либо ряда или спектра явлений чаще всего имеют более четко выраженную структуру, чем объекты промежуточные и переходные, границы между которыми, соответственно, более размыты. Поэтому краевые объекты такого ряда открываются познанию раньше и легче, чем объекты средние. Исходя из этого, в поисках соответствующих гипотез для объяснения производного характера опыта эмоциональной интроспекции естественно обратиться к обоим краевым классам психологической триады, т.е., во-первых, к когнитивным процессам, анализу которых были посвящены предыдущие главы, и, во-вторых, к несколько опережающему рассмотрению некоторых напрашивающихся аналогий, относящихся к организации психически регулируемых двигательных актов и к психическому отражению последних.

Изложенные в предшествующих главах монографии эмпирические материалы и основанные на них теоретические обобщения, касающиеся структуры когнитивных процессов, позволяют сделать два взаимосвязанных вывода, имеющих непосредственное отношение к поиску гипотезы для объяснения производного характера внутреннего эмоционального опыта.

Первый из этих выводов состоит в том, что все уровни иерархии когнитивных процессов, включая высший уровень понятийного мышления, содержат элементы непосредственно чувственного образного отражения реальности, от которых все эти высшие уровни когнитивных процессов в принципе не могут быть полностью обособлены. Этот упоминавшийся и в данном разделе вывод приводится в качестве предпосылки следующего, второго заключения. Оно состоит в том, что компоненты непосредственно чувственного образного психического отражения, включенные во все высшие уровни когнитивных процессов, вплоть до абстрактно-понятийных структур, являются производными по отношению к исходной форме непосредственного сенсорно-перцептивного отражения. Эти производные образные компоненты мыслительных процессов, перестроенные и даже в некоторых своих элементах заново построенные мыслью, тем не менее сохраняют непосредственный характер, непосредственный в смысле своей прямой чувственной пространственно-временной предметной организации, в которой абстрактное символическое мыслительное оперирование остается скрытым. Однако это уже не исходная, первичная форма чувственной непосредственности собственно сенсорноперцептивных образов, а форма, так сказать, опосредствованной, производной н е посредственности.

Производна непосредственность не только умственных, но и вторичных образов или представлений памяти, поскольку последние вызываются не центростремительно, т.е. не действием прямого раздражителя извне, а центробежно по механизму какого-либо условно-рефлекторного взаимодействия. Однако в этом случае такая опосредствованная, вторичная непосредственность вторичных образов производна главным образом лишь по своему механизму, поскольку по структуре своей вторичные образы в предельных случаях могут полностью воспроизводить структуру и характер образов первичных. В случае же образов воображения или умственных образов мы имеем дело с производной непосредственностью как с точки зрения действия центробежных механизмов (в отличие от центростремительных механизмов собственно сенсорно-перцептивных образов), так и в смысле перестроенной, модифицированной новой структуры. Но так или иначе непосредственность представлений памяти, образов воображения и мыслительных образов является уже не первичной, исходной, а, так сказать, вторичной, опосредствованной, производной. Эта непосредственность вызвана иным способом, но она сохраняет основную природу и структуру чувственных образов, имеющих пространственно-временную предметную организацию. В контексте реализуемого здесь поиска гипотезы эта ситуация близка к искомой лишь в смысле наличия здесь производной, вторичной формы непосредственного внешнего опыта. Речь здесь идет именно о внешнем опыте потому, что субъекту в обеих формах этой непосредственности открываются не сами образы как таковые в их психической ткани, а их объекты, ибо во всех случаях субъект ощущает, воспринимает, представляет и воображает через посредство образов именно объекты, являющиеся их содержанием. Поэтому здесь есть искомая нами производная, вторичная форма непосредственности, однако нет непосредственности интроспекции, открывающей субъекту не внешний объект, в частности свое тело, а именно психическое состояние.

Несколько ближе к искомой форме вторичной, производной непосредственности психического самоотражения подводит аналогия, относящаяся к организации психически регулируемых двигательных актов и к их психическому отражению. Ближе потому, что объектом этого отражения в данном случае является уже не внешняя реальность, а телесный носитель психики. Если выше речь шла о производной непосредственности перестроенных, так сказать, сверху образных компонентов когнитивных процессов, иначе говоря, о соотношении первичной и вторичной психосенсорики, то здесь речь пойдет о соотношении моторики и психомоторики. Любой моторный акт представляет собой раздражение, вызывающее соответствующее ему кинестетическое и проприорецептивное ощущение. Экспериментально доказано, что существует и обратное отношение: представление о движении, образ движения центробежно вызывает редуцированное мышечное сокращение и редуцированное движение (феномен идеомоторного акта). Если субъект в некоторых случаях не ощущает центробежно вызванных редуцированных движений своих соответствующих органов, движений, наличие которых в микроформе объективно может быть зарегистрировано, то во всяком случае он испытывает мышечное напряжение. Вторичный образ или представление о движении имеет необходимым компонентом своей структуры и своего психофизиологического механизма реальное мышечное напряжение и его непосредственное кинестетико-проприорецептивное ощущение. Но в отличие от исходной формы непосредственной первичной кинестетикопроприорецептивной сенсорики это уже вторичная, производная форма центробежно опосредствованной непосредственности кинестетико-проприорецептивных ощущений, вызванных опять-таки сверху, но не только в качестве образов памяти, а в качестве хотя и редуцированных, но тем не менее вполне реальных сенсорных образов. Эта ситуация отличается от того, что имеет место в области экстерорецептивной сенсорики. Последняя, как в форме ее исходной, так и в форме сверху вызванной, производной непосредственности, также включает вторичные периферические изменения рецепторных аппаратов.

Однако само внешнее раздражение в его объективной физической внеположности по отношению к носителю психики и независимости от него здесь уже не может быть центробежно воспроизведено. В случае же идеомоторного акта мы имеем дело с внутренним проприорецептивнокинестетическим раздражением, которое может быть воспроизведено сверху, хотя и в количественно редуцированной, но качественно в своей подлинной форме. Такая сверху воспроизведенная непосредственно образная структура является уже, однако, не первичной, а производной формой непосредственности или чувственно образной данности субъекту. Таким образом, как экстерорецептивная, так и кинестетикопроприорецептивная сенсорика включает в себя формы как исходной, так и производной непосредственности. Однако в рамках этой общности между экстеро– и проприорецептивной сенсорикой производная форма непосредственности проприорецептивной сенсорики обладает указанной выше особенностью, вытекающей из ее отнесенности не к независимым от носителя психики внешним объектам, а к самому носителю психики (в данном случае соматическому). Выявив соотношение форм производной и исходной непосредственности психического отражения, относящейся к крайним массам психологической триады, вернемся к ее среднему классу, а именно, к искомой форме непосредственного психического самоотражения в области эмоциональных процессов. Уже самый факт рассмотренной в первых главах соотнесенности трех основных видов ощущений (экстеро-, проприо– и интерорецептивных) с тремя классами психологической триады дает основание ожидать, что и в ее среднем классе, т.е. и в эмоциональных процессах, имеется аналогичное соотношение исходной и производной форм чувственной непосредственности. Рассмотрим это на примере различных форм боли, которая является одновременно и сенсорным, и эмоциональным психическим процессом.

По собственному опыту каждому хорошо известно, что существует боль телесная и наряду с этим – другая форма боли, которая, содержа в себе соматические компоненты, не переживается, однако, как боль собственно физическая. В этом случае говорят о душевной боли или, иначе, о том, что "болит душа". Это непосредственно переживаемое различие телесной, с одной стороны, а с другой – душевной, так сказать, психической боли аналогично различию между физическим самочувствием и настроением как самочувствием душевным. И душевная боль, и настроение получают соответствующие соматические отклики. Когда у человека "болит душа" или у него плохое настроение, он испытывает при этом и некоторые непосредственные телесные ощущения, но переживаются они, по меткому выражению польского психоневролога Кемпинского, как телесная манифестация душевного состояния. Что же все это означает? В чем суть различия этих двух форм: переживания боли или самочувствия, которое может содержать в себе, конечно, не только болевые компоненты и поэтому является более общим переживанием, имеющим более сложный психофизиологический состав? Как уже упоминалось, ожидаемый ответ на этот вопрос вытекает из аналогии между идеосенсорикой (далее – идеомоторикой) и здесь, в этом контексте, – идеосоматикой (или психосоматикой). Большой опыт как лабораторных, так и клинических исследований свидетельствует о том, что соматические болезненные сдвиги, оказывающие свое первичное действие на интерорецепторы и вызывающие соответствующие интерорецептивные, в том числе и болевые, ощущения, могут быть, однако, вызваны и центробежно, т.е. могут носить вторичный, производный характер. Таковы, например, хорошо известные формы вегетативных, так сказать, интерорецептивных реакций на словесные раздражители, реакций, получающих свое особенно явное и интенсивное выражение в процессах внушения и гипноза, но проявляющихся также и в обычном состоянии бодрствования, хотя в значительно более редуцированных формах. Хорошо известно, что таким центробежным путем могут быть вызваны воспалительные процессы типа ожоговых реакций. Когда в организме возникают подобного рода центробежно вызванные рецепторные сдвиги, они в порядке обратной связи оказывают свое усиливающее воздействие на рецепторные аппараты определенных внутренних органов, и, если речь идет о болевых эмоционально-сенсорных процессах, здесь возникает прямое и непосредственное переживание боли. Картина эта по своей сущности действительно представляет собой прямую аналогию того, что имеет место в области моторики и идеомоторики.

Суть предполагаемого различия между непосредственным переживанием телесной боли, с одной стороны, и боли душевной – с другой, состоит в следующем: если субъект в состоянии сенсорно различить, что его болевое переживание вызвано не прямым центробежным внутрителесным раздражителем, а идет изнутри и связано с соответствующим периферическим сдвигом, вызванным из центра, то такого сенсорно-эмоционального различения уже, по-видимому, вполне достаточно для того, чтобы эта производная форма центробежно вызванного болевого ощущения или болевой эмоции переживалась как боль не соматическая, а именно душевная или психическая.

В этом пункте анализа последующее движение требует некоторого теоретико-философского отступления, диктуемого необходимостью уточнить феноменологическое и теоретико-концептуальное значение понятия "психическое" в его специфических отличиях по сравнению с физическим или соматическим. Дело в том, что, вопреки острейшей философской и теоретико-экспериментальной задаче противопоставления и последующего соотнесения психического и физического как производного и исходного в рамках общности их фундаментальных закономерностей, фактическое феноменологическое и теоретическое содержание этого противопоставления, к сожалению, остается до настоящего времени достаточно бедным. Базируется оно в значительно большей мере на простых сенсорно-перцептивных, нежели на теоретико-философских основаниях. Попробуем здесь отдать себе достаточно ясный теоретический и интуитивно-феноменологический отчет в том, что стоит за противопоставлением понятий "душевное переживание" и "переживание телесное".

Весь многовековой опыт философско-теоретической и экспериментально-психологической работы, в частности опыт экспериментально-теоретического исследования, представленного в настоящей монографии, достаточно определенно свидетельствует, что за этим противопоставлением стоят важнейшие основания и что между психическим и соматическим проходит фундаментальная эмпирическая и теоретико-концептуальная пограничная линия. Однако так дело обстоит только в том случае, если мы берем обобщение теоретического и экспериментального опыта, выраженное в целостной современной системе научных фактов и понятий. Если же мы берем отдельное конкретно переживаемое различение психического и соматического состояния и даже если мы берем отдельно взятое понятие психического в его противопоставлении соматическому, то дело обстоит радикально иначе. Чем отличается по своему прямому психическому составу переживание душевной боли или душевного состояния от переживания физической боли или соматического состояния? Чем они отличаются именно ло прямому, непосредственному интуитивнофеноменологическому составу? Какое здесь имеется прямое интуитивно-феноменологическое и даже в конечном счете концептуальное содержание, кроме того только, что душевная боль именно как душевное состояние, противопоставленное собственно телесному, переживается тоже как некое телесное, органическое состояние (иначе это не было бы болью), однако вызванное хотя и скрытой в теле, но не совпадающей прямо с ним причиной?

Специфику этого переживания можно было бы обозначить таким парадоксальным словосочетанием, как чувство нетелесной телесности или, может быть, телесной нетелесности. За ним, по-видимому, не стоит ничего, кроме сенсорного или сенсорно-эмоционального различения переживания боли или самочувствия, вызванного в одном случае центробежно, а в другом – центростремительно. Идущее от прямых соматических сдвигов состояние переживается как боль телесная, а вторично, центробежно вызванное телесное состояние, дифференцируемое от первичного, переживается именно как производное, вторичное, внутреннее. Переживается оно хоть и непосредственно, но как идущее откуда-то изнутри, а не прямо от самого тела. Таким образом, по-видимому, психофизически – это именно сенсорная дифференцировка, психофизиологически же за этим стоит различие центростремительного и центробежного механизмов. Такая производная форма, по психологическому составу представляющая собой переживание состояний как идущих не извне, а именно изнутри, и есть не что иное, как переживание чего-то, что отображает состояния не внешних объектов и не тела как формы этих объектов, а именно внутреннее состояние субъекта.

Но объект эмоции отображен когнитивным компонентом двучленной формулы эмоционального гештальта. Как было показано выше, когнитивные компоненты эмоционального гештальта, относящиеся ко всем уровням организации, начиная с сенсорно-перцептивного и кончая концептуальным, корнями своими, однако, уходят именно в экстерорецептивную сенсорику, которая в терминах приведенной выше аналогии была обозначена как идеосенсорика или психосенсорика, точнее – как идео– или психоэкстерорецептивная сенсорика. Тем самым все уровни когнитивного компонента эмоции через эту экстерорецептивную сенсорику содержат в себе разные формы и уровни непосредственного внешнего опыта, именно внешнего, т.е. непосредственно отображающего не сами по себе психические структуры, а разные формы и уровни объективной реальности, представляющей собой предметы соответствующих эмоций.

Второй компонент эмоциональной единицы уходит своими корнями в интерорецептивную сенсорику. В той мере, в какой в ее общем спектре доминируют формы сенсорики первичной, или центростремительной, мы имеем дело с отображением состояний по преимуществу телесного носителя и соответственно – с эмоцией, отражающей отношение именно телесного носителя к ее объекту. И в этом случае тело как носитель эмоции и как совместный объект интеро– и экстерорецептивной сенсорики представлено в психике как такой ее носитель, который при всей своей специфичности вместе с тем воплощает в себе частную форму внешнего опыта, поскольку тело, отображаемое в форме не только интерорецептивной, но и зримой экстерорецептивной наглядной сенсорики, явным образом представляет собой частный случай других телесных объектов. Исходя из этого, непосредственное интерорецептивное отражение состояния телесного носителя не может быть отнесено ни к интроспекции, ни к внутреннему опыту, поскольку мы здесь имеем дело именно с непосредственной экстеро– и интерорецептивно представленной формой отражения телесного аппарата как частного случая физических объектов. В той же мере, в какой в спектре интерорецептивных ощущений, воплощающих в себе отношение к объекту эмоции, доминируют компоненты центробежные, представляющие собой не прямую телесную реакцию на объект эмоции, а именно целостную центробежно вызванную реакцию психического субъекта, и в той мере, в какой эта сенсорика дифференцируется самим субъектом от сенсорики первичной, центростремительной, эта форма непосредственной переживаемости состояний носителя психики не может быть отнесена к внешнему опыту. Она отличается от него именно тем, что это реакция целостного субъекта, идущая изнутри, реакция "я", внутренне детерминированная взаимосвязью составных частей психического целого. Именно в этом своем качестве такая эмоция непосредственно переживается как отношение не телесного, а внутреннего, скрытого, психического носителя к тому, что является ее объектом.

Такое непосредственное переживание состояния психического носителя эмоции не может быть истолковано как форма непосредственного внешнего опыта, ибо этот носитель представлен здесь в непосредственной психической структуре не как внешний физический, биологический или социальный объект, а как объект внутренний, скрытый и противопоставляемый и физическому объекту эмоции, и ее соматическому, органическому носителю. Этот случай центробежно вызванной интерорецепции представляет собой форму интроспекции, форму внутреннего опыта именно как непосредственного переживания состояния психического носителя.

Таким образом, получается, что психологический состав двухкомпонентной эмоциональной единицы содержит в своей полимодальной сенсорной структуре элементы внешнего и внутреннего опыта, экстроспекции и интроспекции, отображающие, соответственно, как объект эмоции, так и состояние ее носителя. Каждому из этих органически взаимосвязанных компонентов эмоциональной единицы принадлежит своя особая роль в структуре психической ткани эмоционального гештальта. Есть много серьезных оснований полагать, что органическая взаимосвязь элементов внешнего и внутреннего опыта в структуре непосредственной переживаемости эмоций получает свое наиболее полное выражение в искусстве. Такая полнота изображения эмоциональных состояний средствами искусства достигается, по-видимому, за счет удачного использования интермодальных ассоциаций между обоими компонентами эмоционального гештальта при одновременном или последовательном воспроизведении особенностей объекта эмоций в их адекватном сочетании с интроспективно переживаемыми откликами самого субъекта эмоции именно на данные особенности ее объекта. Можно также предположить, что в этом сочетании бимодальных компонентов эмоциональной единицы, воплощающей в себе единство элементов внешнего и внутреннего опыта, скрыта тайна интуиции, которая вместе с тем является важнейшим средством именно художественного познания действительности вообще и психической реальности в особенности. По всей вероятности, именно богатству совместных возможностей в этом сочетании элементов внешнего и внутреннего опыта мы обязаны тому, что искусство далеко опередило науку в отображении внутренней жизни человека.

Существенно важно подчеркнуть, что в современной научно-психологической, искусствоведческой и эстетической литературе имеются серьезные исследования, тонко и глубоко раскрывающие специфические отличия форм художественного познания действительности и возможностей их проникновения в глубины структуры субъекта по сравнению с абстрактными концептуальными возможностями научно-теоретического психологического познания. Так, например, именно такие средства и возможности художественного познания глубоко проанализированы и чрезвычайно демонстративно раскрыты в фундаментальных исследованиях Б. Д. Днепрова (1978).

Однако в контексте настоящего раздела монографии не менее важно повторить, что отождествление возможностей соответствующих жанров и соответствующих задач художественного и собственно научного познания природы психики, психического субъекта ведет к серьезным теоретическим и эмпирическим недоразумениям и существенно тормозит и прогресс науки о психике, и теоретически осмысленный прогресс художественного познания и выбора адекватных его форм и средств. Разведение жанров, возможностей и задач художественного и научного познания природы психики и психического субъекта особенно актуально именно по отношению к проблеме эмоций, которые самой своей специфической непосредственной сущностью провоцируют отождествление форм изображения эмоциональных состояний с их концептуальным теоретико-экспериментальным анализом. Здесь необходимо со всей возможной настойчивостью подчеркнуть, что психологическая теория эмоций, вопреки их живой, конкретной сущности и их явной, так сказать, антиабстрактности, должна оперировать не изображениями эмоциональных состояний, а абстрактными концептами, без чего собственно научная теория в принципе невозможна. Соответственно этому важнейшей первоочередной задачей построения научно-психологической теории эмоций является расчленение и только затем соотнесение содержащихся в структуре эмоциональной единицы элементов внешнего и внутреннего опыта, экстроспекции и интроспекции, когнитивных компонентов и компонентов, представляющих собой отражение состояний телесного и психического носителей, вычленение структуры интермодальных и бимодальных ассоциаций между элементами структурной формулы эмоций.

В проблеме соотношения внешнего и внутреннего опыта важнейшей первоочередной задачей, как уже было упомянуто, является раскрытие производного характера интроспекции по отношению к экстроспекции и внутреннего опыта по отношению к опыту внешнему. Произведенный выше анализ психофизиологических и психосоматических механизмов эмоциональных процессов в связи с вопросом о соотношении интро– и экстроспекции и внутреннего и внешнего опыта как раз и представляет собой шаг по пути раскрытия именно производного характера интроспекции по отношению к экстроспекции и внутреннего эмоционального опыта по отношению к опыту внешнему.

Рассмотренные в данной главе специальные вопросы, имеющие принципиальное значение для построения психологической теории эмоций и важные для ряда вопросов последующего продвижения, представляют собой ответвления от магистральной линии анализа, к которой сейчас необходимо вернуться и задача которой – найти в структуре эмоций универсальные характеристики и признаки, объединяющие эмоциональные процессы с процессами Других классов психологической триады. Это возвращает нас, таким образом, к поиску родовых свойств психических процессов и их видовых модификаций, представленных в картине двухкомпонентной структуры эмоционального гештальта. Чтобы решить эту задачу, необходимо прежде всего выявить эмпирические характеристики эмоциональных процессов, как это было сделано применительно к процессам когнитивным в предшествующих главах монографии. Речь идет о составлении перечня эмпирических характеристик эмоциональных процессов и о последующей их теоретической интерпретации. Очередной шаг по пути решения этой задачи представлен в следующей главе.

Date: 2015-09-05; view: 337; Нарушение авторских прав