Схема 9. Шкала уровней пространственно-временного изоморфизма источника и носителя информации

Изоморфизм пространственно-временной последовательности

Исходный уровень, отвечающий общим условиям пространственно-временного изоморфизма и имеющий своим инвариантом линейную последовательность элементов, является в собственном смысле этого слова пространственно-временным. Из всей совокупности собственно пространственных характеристик упорядоченности сигнала по отношению к источнику он сохраняет инвариантной лишь одномерную последовательность, абстрагируя ее от двух остальных пространственных измерений, которые здесь лишь закодированы, и тем самым от пространственной непрерывности. Из совокупности временных характеристик упорядоченности этот общекодовый уровень оставляет инвариантной все ту же линейную последовательность, являющуюся общим компонентом пространства и времени, абстрагируя ее от других специфически временных характеристик, таких, например, как собственно временная непрерывность.

Если общекодовый уровень представлен одномерным пространственным рядом, то в нем нет инвариантного воспроизведения пространственной трехмерной непрерывности и, кроме того, отсутствует инвариантное воспроизведение временной однонаправленности. Если этот общекодовый уровень сигнала представлен временным рядом (например, потоком дискретных импульсов в нервном волокне), то в нем, естественно, воспроизведена временная однонаправленность, но нет инвариантного воспроизведения временной непрерывности.

Таким образом, на общекодовом уровне иерархической матрицы инвариантными остаются лишь те характеристики, которые воплощают в себе общие черты пространственного и временного аспектов упорядоченности. Такая структура исходного уровня делает его универсальным способом упорядоченности сигнала, адекватным и оптимальным для передачи информации, поскольку именно передача составляет необходимое условие реализации всех других функций информационных процессов, а обязательное инвариантное воспроизведение трехмерной пространственной и однонаправленной временной непрерывности источника существенно ограничивало бы реальные возможности передачи жесткими и неоптимальными требованиями к каналу связи. Над исходным общекодовым уровнем иерархической шкалы форм упорядоченности информационных процессов надстраиваются ее собственно пространственная и собственно временная ветви. Как же могут быть соотнесены с этой иерархической системой форм изоморфизма два основных способа отображения отношений (фигуративный и операторный), которые, с одной стороны, воплощены в универсальных способах задания функции, а с другой – в двух типах эмпирических характеристик мышления – в его пространственновременных параметрах и символических компонентах?

Что касается фигуративного способа отображения отношений и соответствующего ему графического способа задания функций, то его включенность в иерархический спектр форм изоморфизма, определенность его положения в этом кодовом дереве пространственно-временных структур достаточно явно детерминируется двумя соотношениями. Во-первых, уже исходный смысл понятий "конфигурация", "фигура", "график функций" определяет прямую отнесенность этого способа отображения к пространственной ветке уровней изоморфизма, поскольку все это прежде всего именно пространственные структуры. Во-вторых, отнесенность фигуративного способа к пространственной ветви шкалы имеет и более конкретные эмпирико-теоретические основания, состоящие в том, что фигуративные психические структуры воплощены в различных видах образов, а последние, в зависимости от меры их обобщенности, размещаются на разных уровнях шкалы инвариантов, занимая все горизонтали ее пространственной ветви – от топологического до метрического изоморфизма. И хотя симультанная пространственность этих образных психических структур (гештальтов) не является изначально пространственной, а образуется на основе отображения движения и путем симультанирования сукцессивного временного ряда, уникальная специфичность, возникающая на пороговом минимуме организации ощущения как простейшей уже нервно-психической, а не "чисто" нервной структуры, связана с "хроногеометрическим" инвариантным воспроизведением именно пространственной метрики.

Парадоксальность и уникальность пространственной структуры этих "конфигураций" или "фигур", воплощенных в психических гештальтах, состоит в том, что поскольку эта пространственная упорядоченность является не первичной (как полагал И. Кант), а производной по отношению к отображению временно-двигательных компонентов взаимодействия с источником информации, здесь, в этой вторичной симультанированной пространственной структуре, оказывается возможным инвариантное воспроизведение метрики физического пространства в определенных пределах независимо от собственной метрики носителя этих психических "фигур". Но какова бы ни была по происхождению и механизму пространственная упорядоченность психических конфигураций, как бы ни была она органически связана с взаимодействием пространственных и временных информационных компонентов, производный характер пространственной интеграции не исключает того, что в своем итоговом выражении психические фигуры обладают специфической, именно пространственной структурированностью. Тем самым они соотнесены прежде всего с пространственной ветвью иерархии уровней изоморфизма, на всех строках которой образные гештальтструктуры или "фигуры" и располагаются. Этим определено место первого из двух способов отображения отношений как определенной частной формы общего принципа организации информационных процессов. Как обстоит дело со вторым, символически-операторным, способом отображения отношений и соответствующим ему аналитическим способом задания функции?

Достаточно очевидно, что линейная последовательность символов-операндов и символов-операторов, выражающая связь между величинами пути и времени по отношению к объективной зависимости между реальными физическими величинами пути и скорости (измеряемыми соответствующими приборами), представляет собой типичную общекодовую форму сигнала информации, т.е. форму взаимной упорядоченности сигнала и источника, которая отвечает лишь общим условиям пространственновременного изоморфизма, сохраняющего инвариантным именно линейную последовательность элементов обоих изоморфных множеств.

Если мы имеем дело не только с записью операций с операндами, но с реальным осуществлением этих операций с символами, т.е. с фактическим решением соответствующей задачи, выраженным той "чистой" формой оперирования символами, которая не требует инвариантного воспроизведения временной и пространственной непрерывности объективных величин, обозначенных этими символами, если в записи аналитического задания функции воплощен общекодовый уровень хранения информации об отношениях, то решение соответствующих задач на уровне элементарных информационных процессов, т.е. на таком символическиоператорном уровне, представляет общекодовый уровень извлечения информации об отношениях.

Когда речь идет о языке как интериндивидуальном процессе передачи информации в форме звуковых сигналов, или о хранении языковых сигналов в форме письменных текстов, или о социально-историческом процессе развития языковых структур, то эти структуры естественного языка, как и знаковые системы математического языка, воплощающие аналитическое задание функции, представляя символически-операторные линейные ряды, относятся к общекодовому уровню организации сигналов. Поэтому языковые структуры и фигурируют в современной литературе под именем языковых кодов. Это типичные одномерные ряды, упорядоченность которых отвечает общим условиям пространственно-временного изоморфизма.

Произведенное выше рассмотрение показывает, что оперирование символами на уровне элементарных информационных процессов, в общем случае имеющих непсихическую форму, в которой осуществляется межиндивидуальная передача информации и ее преобразование в информационных технических устройствах (искусственный интеллект), относится к общекодовому уровню организации сигналов, упорядоченному по отношению к источнику информации в соответствии лишь с самыми общими условиями изоморфизма. Что же касается воплощения символически-операторного способа отображения отношений в структурах естественного языка, интраиндивидуально функционирующих в форме речевых психических кодов, то здесь имеет место та частная форма общекодового уровня, которая относится к временной ветви иерархии уровней изоморфизма (поскольку речевые временные ряды воспроизводят не только одномерную структуру источника, но однонаправленную временную непрерывность).

Опираясь на сделанные выше заключения, можно уже сформулировать гипотезу по поводу искомого специфического информационно-психологического принципа организации мыслительного процесса, позволяющего прочертить четкий структурный рубеж между образом и мыслью.

Языки мышления

Гипотеза эта состоит в следующем. Если психический процесс представляет собой фигуративную форму отображения, соответствующую графическому способу задания функции и воспроизводящую отношения средствами симультанно-пространственных гештальтов, то он находится по ту сторону границы между образом и мыслью, воплощая в себе какую-либо из форм образов – первичных, вторичных или производных от мышления. Но собственно мыслительного процесса в его специфических информационно-психологических структурных характеристиках в этом случае нет. Если психический процесс, наоборот, представляет собой отдельно взятую символически-операторную форму отображения, соответствующую аналитическому способу задания функции, то здесь возможны два случая. В первом из них отношения раскрываются путем оперирования сигналами общекодового уровня (т.е. без инвариантного воспроизведения пространственной и временной непрерывности объектаисточника) по жестко алгоритмической программе. Такой способ решения задач реализуется в электронновычислительных устройствах.

Во втором случае соответствующие отношения раскрываются человеком в "чистой" символически-операторной форме на уровне психических кодов, воплощенных в речевых символах. Здесь также возможны два варианта. В первом из них речевые символы представляют собой пустотелые словесные оболочки, воспроизводящие соответствующие информационные структуры без оперирования символамиоперандами. В этом случае хотя процесс и происходит на психическом уровне, но это не мыслительный, а мнемический и к тому же механически-мнемический процесс, т.е. работа механической памяти – хранение и воспроизведение психических кодов. Здесь нет раскрытия отношений, а есть лишь хранение информации о них в форме, отличающейся от любого другого кода, например представленного магнитной записью, лишь тем, что речевой код сохраняет инвариантной характеристику временной непрерывности, что по отношению к предметному содержанию не имеет сколько-нибудь существенного значения.

Во втором варианте символически-операторного способа отображения, взятого в чистом виде, имеет место уже не только хранение и воспроизведение соответствующих речевых символов, но действительное оперирование ими. Здесь решение задач происходит путем оперирования психическими кодами по жестким алгоритмам. И тогда имеет место реальное решение задачи человеком.

В результате можно сделать заключение, что во всех вариантах работы символически-операторного способа (как машинном, так и психическом) нет мыслительного процесса в его собственно психологических качествах.

Таким образом, гипотеза исходит из того, что ни сам по себе фигуративный, ни сам по себе символическиоператорный способы отображения (и, соответственно, отдельно взятые соответствующие способы задания функций) не могут обеспечить специфичности информационно-психологической структуры мышления по сравнению с образным отображением. Эта психологическая специфичность мыслительного процесса, согласно гипотезе, создается обязательностью участия и непрерывностью взаимодействия обоих способов отображения – фигуративного, воплощающего связи и отношения в структуре симультанно-пространственных гештальтов, и символически-операторного, расчленяющего эти структуры и раскрывающего и выражающего связи и отношения между объектами путем оперирования соответствующими этим объектам символами. При этом речь здесь идет не о том, что образно-пространственные структуры, находясь вне или "под" мышлением, играют роль сопровождающих и подкрепляющих компонентов, и не о том, что символически-операторные речевые компоненты, также находящиеся вне собственной внутренней организации мышления, играют роль средств его выражения или – в лучшем случае – внешних опорных орудий его становления и протекания. В отличие от такой достаточно широко распространенной трактовки, принципиальная СУТЬ предполагаемой специфической закономерности состоит в том, что обе формы отображения составляют необходимые компоненты собственной внутренней структуры мыслительного процесса как такового и организация и динамика последнего реализуются именно в ходе непрерывного взаимодействия обеих форм. Это взаимодействие как раз и составляет ту специфику, которая обеспечивает переход через качественноструктурную границу между образом и мыслью.

Мышление как межъязыковой обратимый перевод

Оба эти дополняющие друг друга хода мысли влекут за собой предположение о конкретной сущности взаимодействия двух способов отображения и, соответственно, двух языков, которое, по-видимому, определяет информационную психологическую специфичность мыслительного процесса. Поскольку здесь речь идет не о взаимодействии языков как межиндивидуальных, социальных явлений, а о взаимодействии двух языков внутри индивида, т.е. о взаимодействии двух разноуровневых психических структур, воплощающих в себе разные языки, то общий тип такого внутрииндивидуального и интрапсихического межъязыкового взаимодействия нам известен. Точнее говоря, нам известен, по существу, единственный тип такого интрапсихического взаимодействия языков – перевод с одного языка на другой. И только такой тип интрапсихического межъязыкового взаимодействия отвечает психологическому смыслу и психологическому (а не нейрофизиологическому или "механическому" – по образцу, например, интерференции) Уровню межъязыковой взаимосвязи. Исходя из этого, есть основания предположить, что искомая информационно-психологическая специфичность организации мышления заключается в том, что оно представляет собой процесс непрерывно совершающегося обратимого перевода информации с собственно психологического языка пространственно-предметных структур (и связанных с ними модально-интенсивностных параметров), т.е. с языка образов, на психолингвистический, символическиоператорный язык, представленный речевыми сигналами.

Поскольку оба языка находятся в рамках иерархии уровней психических инвариантов (см. Веккер, Либин, готовится к печати) с преимущественной отнесенностью одного из них к ее временной, а другого к ее пространственной ветви, такой предполагаемый перевод должен, по-видимому, осуществляться путем оперирования символами и воплощающими в себе их значение симультаннопространственными гештальтами, т.е. образами, относящимися к различным уровням этой информационной матрицы. В процессе такого движения по разным горизонталям иерархии уровней происходит, согласно гипотезе, преобразование соответствующих пространственных структур, вычленение и символическое обозначение их элементов, раскрытие отношений между последними и обратный процесс перехода от выделенных и символически выраженных межэлементных отношений к их симультанно-пространственному воплощению в целостных структурах, относящихся к разным уровням упорядоченности информации.

Приведя, таким образом, некоторые существенные теоретико-эмпирические основания выдвигаемой гипотезы об информационной специфичности мыслительных процессов, отличающей их организацию от формы упорядоченности "первосигнальных" образных психических структур, можно теперь в более полном виде сформулировать еще раз эту гипотезу следующим образом. Мышление как процесс представляет собой непрерывный обратимый перевод информации с языка симультанно-пространственных предметных гештальтов, представленных образами разных уровней обобщенности, на символически-операторный язык, представленный одномерными сукцессивными структурами речевых сигналов. Отдельная же мысль как структурная единица и результат мыслительного процесса в ее психологической специфичности представляет психически отраженное отношение как инвариант обратимого перевода с одного языка на другой.

Обратимость, инвариантность и понимание

Собственно мыслительная операция в соответствии с обсуждаемой гипотезой отличается от других более общих форм межъязыкового перевода тем, что она осуществляет такой обратимый межъязыковой перевод, инвариантом которого является психически отображенное отношение между объектами мысли. Именно поэтому структурной единицей речевой формы мысли, являющейся результатом этой операции перевода, служит не отдельно взятое слово, а предложение, имеющее трехкомпонентный или минимум двухкомпонентный состав.

При описании экспериментальных фактов, характеризующих феномен понимания, было показано, что соответствующая совокупность фактов образуется сочетанием символических, операционных и образно-предметных компонентов. В ходе эмпирического рассмотрения фазовой динамики мыслительного процесса было выявлено, что продвижение от вопроса к ответу, от проблемы или задачи к ее решению воплощает в себе поэтапную динамику понимания, начинающуюся его дефицитом, т.е. недостаточной понятностью или полной непонятностью соответствующего отношения между объектами мысли, и заканчивающуюся полной понятностью этого отношения, составляющего содержание мысли-ответа или мыслирешения. Непонятность создает мотивационную пружину и субъективный сигнал старта динамики мыслительного процесса, а завершающая понятность или понятость соответствующего искомого отношения составляет объективную основу и субъективный сигнал финиша данного отрезка процесса, завершающегося мыслью-решением.

Теоретический анализ этого процесса привел к заключению, что стоящий у его старта исходный недостаток понятности проблемной ситуации, воплощенный главным образом в непонятности искомого отношения, а затем вся последующая динамика промежуточных фаз понимания по ходу поиска ответа вытекают из организации мыслительного процесса как обратимого межъязыкового перевода. Тогда исходная непонятность есть выражение рассогласованности языков, а последующая динамика понимания определяется их нарастающим согласованием, которое на каждом этапе определяется мерой обратимой переводимости. За последней, в свою очередь, скрывается составляющая ее объективную основу инвариантность соответствующего искомого отношения. Таким образом, обратимость заключает в себе не только индикатор и меру инвариантности перевода, но вместе с тем и даже тем самым она содержит в себе и меру понятности соответствующего отношения, раскрываемого в ходе мыслительных операций поиска ответа.

Понятность, таким образом, есть субъективное выражение обратимости и вместе с тем инвариантности перевода. Однако на промежуточных фазах процесса мера этой обратимости (которая, как было показано, относится к продольной и к поперечной осям его динамики), пока не найдено искомое решение, никогда не бывает полной. Именно потому, что фазы остаются промежуточными, здесь сохраняются рассогласования в ходах мысли по продольной и поперечной осям процесса перевода. И только достигаемая именно в результате процесса инвариантность перевода и вытекающая из этой инвариантности полная мера обратимости создают объективные основания субъективного феномена окончательного понимания, возникающего в ответе-решении. Процесс понимания завершается одномоментным состоянием понятности или понятости.

Состояние понятости является субъективным сигналом строго объективного факта полной обратимости продольных и поперечных ходов перевода, в котором раскрытое отношение между объектами мысли сохраняется инвариантным. Неизбежным следствием этой двуязычной природы феномена понимания является его деструкция при патологических нарушениях в области хотя бы одного из языков-участников, и в эмпирическом описании было показано, что так это и происходит.

Расстройство понимания отношений проявляется как при семантической афазии – речевом нарушении, так и при симультанной агнозии – деструкции предметнопространственных структур. Но в обоих случаях нарушение понимания есть следствие разлаженности взаимодействия и взаимоперевода пространственно-предметных и символических элементов мышления. Именно в инвариантности перевода, по-видимому, состоит объективное содержание того субъективного состояния, которое фиксируется в таких словах, как "эврика!", "ага!", "схвачено", "найдено". Именно здесь, как можно думать, скрыты объективные основания "усмотрения", "озарения", "интуиции", "инсайта". По смыслу сделанного вывода, который интерпретирует феномен понятности или понятости как выражение обратимой переводимости раскрытого отношения с одного из языков мышления на другой, за всеми этими эмоционально насыщенными словами стоит кажущийся сухой констатацией смысл: "Удачно и точно переведено". Самый же характер выражаемого этими словами субъективного состояния и острого интеллектуального чувства ясности, понятности, овладения и обладания объектом мысли определяется свободной вариативностью возможных обратимых ходов от образной предметно-пространственной схемы, графически выражающей соответствующее отношение, к его отображению в символах внутренней или внешней речи.

В этом пункте теоретический анализ феномена понимания как процесса и понятости как его результата вплотную подводит к рассмотренному в эмпирическом перечне сочетанию символических и предметно-образных компонентов мысли с ее операционным составом. При описании экспериментальных и общеэмпирических фактов было показано, что умение самостоятельно совершать операции выделения отношений, отображаемых мыслью, и мера свободной вариативности этих операций, не нарушающей адекватности отражения (т.е. не нарушающей смысла), может служить надежным объективным показателем субъективного состояния понятности соответствующих соотношений, составляющих содержание данной мысли (это выражается, как было показано, возможностью выразить одну и ту же мысль в разных формах). Приведенный выше теоретический анализ представил понятность мысли как следствие полной обратимости межъязыкового перевода. Сама же обратимость, как также было показано, является выражением стоящей за ней инвариантности перевода соответствующего отношения (функции) с языка на язык. Но именно это сохранение инвариантности отраженного мыслью отношения, будучи скрытой подосновой обратимости, составляет вместе с тем структурный источник той самой вариативности мыслительных операций, реализующих межъязыковой перевод, которая служит объективным критерием субъективно-психологических феноменов понимания и понятности. И здесь опять обнаруживается общность закономерностей соотношения информационно-структурных и операционных характеристик в образном и мыслительном отражении (mutatis mutandis).

Известно, что чем выше мера и полнее форма инвариантности образа, тем более развернут состав сенсорно-перцептивных действий, участвующих в его построении. Проведенные ранее экспериментальнотеоретические исследования выявили, что этому более высокому уровню инвариантности образа по отношению к объекту и большей степени развернутости операций соответствует и более высокая мера их вариативности (Веккер, 1964; Бернштейн, 1947). Аналогичное соотношение, по-видимому, имеется и в области мышления. И в обоих случаях это соотношение структурных и операционных характеристик представляет разные частные следствия общего организационного принципа, состоящего в том, что устойчивый инвариантный состав информации об объекте создает рамки и пределы допустимых вариаций тех операционных маршрутов, средствами которых эта инвариантность устанавливается и поддерживается. Так, общность и сохранность "смысла", которая констатируется в разных словесно-операционных вариантах одной и той же мысли и которая разрушается при клинической картине расстройств понимания (например, при семантической афазии или симультанной агнозии), по природе своей есть выражение инвариантности межъязыкового перевода, реализовать которую может целое семейство операционнословесных и симультанно-пространственных вариантов и которая вместе с тем создает пределы психической нормы познавательного процесса.

Существует и другая сторона соотношения инвариантности отображения с вариативностью операционного состава процесса. Вариативность является не только выражением и следствием инвариантности, но и одним из средств ее достижения. И эта сторона дела становится тем более явной, чем ближе мы подходим к раскрытию самих психофизиологических механизмов сохранения инвариантности. Однако по-видимому, вариативность является именно одним из механизмов инвариантности, дополняющим собою более скрытые, глубинные автоматизированные способы, обеспечивающие инвариантность объективно-предметного психического отражения и удержание последнего в пределах психической нормы.

Границы внутри мыслительной сферы

Последовательный ход анализа подводит в этом пункте к очередному рубежу, отделяющему разные уровни организации познавательных психических процессов. Выше уже были рассмотрены принципиальные проблемы и трудности, с которыми связан переход через "психофизиологическое сечение", располагающееся у самого внешнего рубежа сферы психических процессов, отделяющего простейшие психические процессы от психически неосложненных сигналов нервного возбуждения. Анализу были также подвергнуты противоречия и коллизии той эмпирико-теоретической ситуации, которая сложилась у следующего межуровневого барьера, находящегося уже внутри сферы психических познавательных процессов, но составляющего внешний рубеж мышления – "образномыслительное сечение". Проанализированные эмпирические характеристики и закономерности организации мыслительных процессов, возникающие при переходе через рубеж "образ-мысль", относятся ко всей сфере мыслительных процессов. Естественно, однако, что и внутри этой сферы есть свои пограничные линии.

Род "мышление" имеет свои виды, специфические эмпирические характеристики и закономерности которых остались за пределами предшествующего анализа именно потому, что он был посвящен тем общим, родовым свойствам мышления, которые распространяются на его виды. В экспериментальной психологии многосторонне исследованы основные виды мышления. Хорошо известна следующая их классификация: мышление практическое, или предметное, мышление образное и мышление понятийное.

Что касается "чисто" предметного мышления, представляющего собой раскрытие отношений путем оперирования вещами, не опосредствованного "сверху" образами и понятиями, то, как было показано в первой главе, оно составляет историческую и онтогенетическую переходную форму, располагающуюся еще по ту сторону границы собственно мыслительных процессов. Практическое же мышление современного взрослого человека, как и его образное мышление, безусловно является понятийно опосредствованным и понятийно регулируемым. Поэтому все три вида мышления – предметное, образное и понятийное, как и каждый из них в отдельности, представляют сплав характеристик и закономерностей, относящихся к разным уровням организации, в котором собственные свойства каждого из уровней замаскированы и с трудом поддаются выявлению.

Поскольку чисто предметный, дообразный уровень представляет переходную форму, располагающуюся еще по ту сторону границы собственно мышления как интериоризованного оперирования психическими операндами или структурами, очередным объектом рассмотрения становится рубеж, разделяющий уровни допонятийного и понятийного мышления. Этот качественный рубеж является последним перед достижением того высшего "перевального" пункта, за которым следует другая часть маршрута поиска, спускающаяся уже "вниз", к исследованию эффектов обратного влияния высших уровней на более элементарные и более общие. На этой вершине организационной сложности разыгрывается драматическая коллизия идей, очень близкая по характеру трудностей и противоречий к той концептуальной ситуации, которая сложилась у нервно-психического и образно-мыслительного "сечений", но доводящая именно у последнего рубежа эти противоречия и парадоксы до логического упора и предельного обнажения и тем самым приобретающая особую научно-философскую остроту.

Принципиальная трудность наведения "концептуального моста" через качественную границу между двумя реальностями вытекает из самого существа научной задачи объединить их общими закономерностями, но внутри этой общности выявить специфические особенности обеих частных форм. В меру нерешенности этой задачи и, соответственно, недостроенности "концептуального моста" возникают, как было показано выше, попытки обойти трудности, которые приводят к альтернативе двух фиктивных решений: либо к отождествлению специфического с общим, либо к их разрыву и запараллеливанию. Эти альтернативы выражены у двух пересеченных выше основных границ отождествлением ощущения с нервным возбуждением и мысли с образом на одном полюсе и психофизиологическим и "мыслительно-образным" параллелизмом – на другом. Ситуация такой концептуальной поляризации сложилась и у той границы между допонятийным и понятийным мышлением, преодоление которой составляет ближайшую задачу анализа.

Понятие как специфическая структурная единица мысли, воплощающая ее высший уровень, представляет собой несомненную эмпирическую реальность, с которой нас сталкивают самые различные области практического и научно-теоретического опыта. Хорошо известна практическая острота педагогической задачи формирования понятий в ходе обучения (именно понятий, а не только образов и не просто суждений). Не менее явный и острый характер носит картина разрушения понятийных структур при различных афатических и общегностических расстройствах и вытекающая отсюда лечебнопедагогическая и терапевтическая задача их восстановления. Аналогичным образом дело обстоит в области научно-практических задач, связанных с оперативным или вообще инженерно-конструкторским мышлением. Достаточно хорошо известно, какое место занимает проблема понятийного интеллекта в психологии (Пиаже, 1969; 1995; Выготский, 1956). Еще более известно значение этой проблемы для логики со времен Аристотеля и до наших дней. Между тем, вопреки этой эмпирической несомненности и кажущейся теоретической ясности и простоте, на вопрос о специфике понятия как структурной единицы высшей формы мышления ни логика, ни психология не дают сколько-нибудь однозначного ответа. Широко распространены попытки связать специфику понятийной структуры с ее высокой обобщенностью и абстрактностью (Асмус, 1947).

Однако уже при анализе качественного скачка, связанного с переходом через сечение "образ-мысль", было показано, что обобщенность и элементы абстракции не воплощают в себе специфичности мыслительных структур, поскольку та или иная мера обеих этих характеристик имеет место на всех уровнях познавательных процессов, начиная с ощущений и переходных форм сенсорно-перцептивного диапазона, где и обобщенность, и элементы абстрагированности выражены уже вполне отчетливо. Именно эти характеристики сенсорных и перцептивных образов дают основание Р. Арнхейму говорить о "визуальных понятиях" (Арнхейм, 1973), а Р. Грегори – о "разумности глаза" (Грегори, 1972; 1970). Но если обобщенность и элементы абстрагированности свойственны уже образному, первосигнальному уровню психических процессов и поэтому не воплощают в себе даже того структурного скачка, который происходит на образномыслительном рубеже, то тем более эти характеристики, взятые в их общем виде, не специфичны для понятийного мышления как высшего уровня организации познавательных процессов.

Поскольку обобщенность в ее исходных формах присуща уже всем видам образного отражения и поскольку она претерпевает свою перестройку и усиление ее выраженности внутри этого первосигнального уровня (например, при переходе от метрической инвариантности к топологической), ни апелляция к самому факту ее наличия, ни даже ссылка на ее резкое количественное возрастание не могут обосновать преобразование образа в мысль и допонятийной мысли в понятийную. Рост обобщенности образа может привести только к образу более высокой степени обобщенности и абстрагированности, но не к мысли. Аналогично этому рост обобщенности образных компонентов мысли может привести только к более высоко обобщенной допонятийной же мысли, но перехода через структурную границу обеспечить не может. Простое повышение уровня обобщенности не составляет существа перехода к понятийным структурам хотя бы уже потому, что, как показала критика классической формально-логической концепции обобщения, предпринятая с гносеологических и психологических позиций, понятийное обобщение, в отличие от образной генерализации, не только уходит от индивидуального своеобразия отображаемого объекта, но и приближается к нему, и в тем большей мере, чем глубже это обобщение. Психологическая специфичность понятийного обобщения состоит как раз, по-видимому, в том, что здесь особым образом сочетается обобщение с индивидуализацией, абстракция с конкретизацией. Но указание на наличие такой специфичности не заключает в себе ее объяснения, а требует его. Объяснить же специфику понятий путем ссылки на наличие у них общих с допонятийными формами мышления характеристик и на рост их выраженности невозможно. Таким способом "взять" этот последний в рамках познавательных процессов рубеж нельзя. Тем самым, в традиционных определениях особенностей понятийных структур граница между допонятийной и понятийной мыслью оказывается размытой. С другой стороны, именно специфичность высшего уровня мыслительной обобщенности и абстрагированности, воплощенная в понятийных структурах и в ее эмпирической реальности, отчетливо осознанная еще со времен Аристотеля, легла в основание противоположной, но также достаточно традиционной тенденции считать границу, разделяющую сферы допонятийной и понятийной мысли не только не размытой, но, наоборот, непреодолимой, исключающей какие бы то ни было иерархические соотношения между мыслительными формами, располагающимися по обеим ее сторонам. Наиболее явное и даже предельное выражение эта тенденция укрепления "пограничного рва" нашла в вюрцбургской психологической школе, отстаивавшей позицию "чистого" мышления. И если О. Кюльпе, считая мышление столь же первичным, как и ощущение, и по существу тем самым трактуя их как параллельные, т.е. иерархически не соотнесенные, имеющие равный ранг, общности структуры, все же оставлял их в общих рамках психической реальности, то К. Марбе вывел понятийную мысль за пределы этих общих рамок, утверждая, что не существует никакого психологического эквивалента понятия. Такая тенденция обособлять понятийную сферу от особенностей и закономерностей "психического материала", которыми отягощены все более элементарные и нижележащие мыслительные структуры, имеется, однако, не только в концепциях, базирующихся на идеалистических или дуалистических философских основаниях, но и в психологических и логико-философских обобщениях, исходящих из монистических принципов научнофилософского материализма, в частности и в отечественной философско-психологической литературе. Так, широко распространена тенденция связывать специфику обобщенности и абстрагированности понятийных структур с их безобразностью, т.е. опять-таки по существу исключать пространственно-предметные компоненты из состава и вместе с тем из принципа организации понятийных структур. Даже С. Л. Рубинштейн, очень много сделавший для развития единой теории познавательных процессов и для наведения концептуального моста между понятийными структурами и нижележащими мыслительными образованиями, все же считал, что, хотя между понятием и представлением существует единство, "...они исключают друг друга как противоположности, поскольку представление образнонаглядно,...представление – даже общее – связано более или менее непосредственно с наглядной единичностью, а понятие выражает общее и даже всеобщее" (Рубинштейн, 1940). Это полное выведение понятийного обобщения за пределы "наглядной единичности", необходимо связанной с образно-пространственными компонентами, вносит в позиции С. Л. Рубинштейна элемент противоречия, поскольку, подчеркивая специфику понятийного обобщения по сравнению с элементарной образно-эмпирической обобщенностью, воплощенной в модели гальтоновских коллективных фотографий, он справедливо заключит, что "...для общности подлинного понятия необходимо, чтобы оно брало общее в единстве с особенным и единичным и вскрывало в нем существенное" (там же). Если, однако, в понятии действительно сохраняется диалектическая связь всеобщего, особенного и единичного, как это со свойственной ему глубокой проницательностью выявил Гегель, то оно не может не сохранить при этом – пусть в редуцированном виде – компоненты образнопространственной предметности и, следовательно, элементы наглядной схемы. Полное же исключение этих компонентов из понятийной структуры сразу делает рубеж, разделяющий допонятийную и понятийную мысль, непреодолимым. Понятийная мысль оказывается оторванной от всех нижележащих уровней. Широко распространена также установка переносить источники особой специфичности понятийных структур в план лингвистической и логической семантики и пытаться вывести специфику понятия из организации значений знаков естественного языка или искусственного языка логических исчислений. Даже в концепции Л. С. Выготского, очень глубоко проникшей в специфическую структуру понятийных обобщений и природу иерархической системы понятий, различающихся по мере общности (Выготский, 1956), действует именно эта установка на выведение особенностей организации понятия из структуры развивающихся словесных значений. В конце предшествующей главы было, однако, уже указано на то, что "значение" является категорией гораздо более специфической, частной и поэтому теоретически существенно более неопределенной, чем категория психической структуры. Первоначальные психические структуры различного уровня обобщенности филогенетически и онтогенетически формируются задолго до того, как они приобретают второсигнальное символическое опосредствование, преобразующее их в значение знака. Кроме того, принцип организации как первосигнально-образных, так и общих второсигнальномыслительных психических структур, пусть лишь в основных его чертах и в первом приближении, известен. По самому своему существу он является неизмеримо более общим, чем закономерности организации значений лингвистических и логических знаков. Исходя из этого, апелляция к значению как к объяснительной категории, с помощью которой должна быть раскрыта специфика понятийной структуры, фактически ведет к отрыву этой специфики от того более общего принципа организации разноуровневых психических структур, в рамках которого должна быть раскрыта сущность пограничной линии, разделяющей допонятийные и понятийные мыслительные процессы. Другое направление попыток выявить и обосновать специфичность организации понятия связано с разработкой основных положений так называемой диалектической логики, наиболее традиционной логической трактовки понятия просто как совокупности признаков и идущее опять-таки еще от Гегеля справедливое подчеркивание органической целостности понятийной структуры, в которой родовые компоненты являются принципом и основанием видовых различений. Поскольку при этом в рамках родовой общности отдельные виды оформляются через противоположение, "...всякое понятие есть единство противоположных моментов" (Гегель, 1937). Эти положения верно схватывают специфическую сущность понятия, уже в самой эмпирической определенности которого действительно диалектически сочетаются такие структурные и операционные характеристики, как аналитическая расчлененность и синтетическая целостность, абстрагированность и конкретизированность, родовая общность и индивидуально-видовые особенности. Поскольку однако, эта диалектическая многосторонность состава, включающая совокупность взаимно противоположных свойств, берется здесь вне связи с той пространственно-временной структурой, которая в единстве с модально-интенсивностными характеристиками воплощает собственно психическую "ткань", или материал понятийных образований, последние фактически оказываются без реального носителя. Органическая целостность, о которой говорит Гегель, не скрепленная каркасом связной непрерывной структуры и конкретного материала, формирующего ее, неизбежно обращается в фикцию. Такая целостность превращается в набор символически фиксированных признаков, в котором эта структура, по меткому выражению Ж. Пиаже, становится "линеаризованной". Иными словами, если сформулировать это в терминах используемого здесь информационного подхода, – она опускается на общекодовый уровень, т.е. перекодируется в линейную кодовую последовательность и тем самым приобретает форму, которая является прямым объектом уже не психологии и не диалектической логики, пытающейся схватить и удержать эту целостность, а логики формальной или символической. Таким образом, как и в случаях апелляции к логической и лингвистической семантике, сам по себе диалектико-логический подход – поскольку вопреки его обоснованному поиску и конструктивному замыслу целостная структура в нем все же фактически оказывается "рассыпанной" на составные части– ведет к отрыву специфики понятийных образований от общих закономерностей организации разноуровневых психических структур. Пограничный барьер, разделяющий допонятийную и понятийную мысль, опять-таки оказывается концептуально не преодоленным. Суммируя все сказанное, можно заключить, что здесь, у этого рубежа, действительно сложилась ситуация, чрезвычайно близкая к коллизии идей, разыгрывающейся у нервно-психического и образно-мыслительного сечений. Как и в этих двух случаях, здесь возникает фиктивная альтернатива, на одном полюсе которой граница оказывается размытой, специфика утраченной и допонятийный и понятийный уровни фактически отождествляются, а на другом полюсе уровни размыкаются и искомая специфика понятийных структур фактически исключается из более общих закономерностей организации познавательных психических процессов. При этом такой отрыв от общих собственно психологических закономерностей приобретает наиболее явный характер и свою крайнюю форму именно в трактовке природы понятийного мышления. Ранее было показано, что в классических психологических концепциях уже по отношению к более общим и элементарным, чем понятийное мышление, познавательным процессам имеет место тенденция взаимообособлять их разные аспекты. Эта тенденция особенно проявляется в отрыве психических структур от их "материала", подчиняющегося общефизическим законам взаимодействия носителя этих структур с их объектом, и вместе с тем от механизма их формирования, который, естественно, также выпадает из рассмотрения, поскольку он органически взаимосвязан с материалом, лежащим в основе соответствующих психических структур. Здесь, в области теории понятийной мысли, эта тенденция делает еще один принципиальный шаг – линейная последовательность символически фиксированных признаков понятия, составляющая объект логического исследования, обособляется не только от исходного материала и механизма формирования искомых психических структур, воплощающих в себе понятийные формы, но даже от самих психических структур, выраженных прежде всего специфическими модификациями их самых общих пространственно-временных компонентов.

Таким образом, на втором полюсе альтернативы понятийная форма, искомые особенности и закономерности которой составляют предмет данного этапа исследования, оказывается совершенно оторванной от тех общих принципов организации симультанных пространственнопредметных психических структур, которые остались по ту сторону рубежа между допонятийной и понятийной мыслью. Поскольку, однако, ни вариант отождествления специфического с общим, ни вариант их разрыва не содержат путей решения задачи, которое требует выведения специфики высшей частной формы из более общих закономерностей, здесь есть, по-видимому, все основания сохранить ту же стратегию наведения концептуального моста между уровнями, которая была использована при реализации попыток перехода через психофизиологическое сечение и через образно-мыслительную границу.

Как и в предшествующих случаях, эта стратегия использует метод генетических срезов, дающий возможность исследовать особенности более общего и более элементарного уровня в условиях, когда он не осложнен еще зрелой формой надстраивающейся над ним более сложной структуры, подчиняющей нижележащий уровень своему трансформирующему и регулирующему воздействию. Исходя из этого, ближайший шаг анализа требует описания перечня основных эмпирических характеристик, располагающихся по обе стороны границы, разделяющей допонятийное и понятийное мышление; затем последует поиск тех дополнительных ограничений к общему принципу организации мышления, которые определяют структурную специфичность высшей формы по сравнению с нижележащей, и, наконец, попытка представить характеристики описанного двойного перечня в качестве следствий из предполагаемых различий в закономерностях организации допонятийной и понятийной мысли.

Допонятийный и понятийный уровни мышления

Пограничная линия, разделяющая допонятийную и понятийную мысль, отличается от рубежа между мыслительным и до-мыслительным познанием тем, что она находится внутри сферы мыслительных процессов. Имеется достаточно близкая аналогия эмпирико-теоретических ситуаций, складывающихся на различных "территориях" психической реальности соответственно у их внешних и внутренних рубежей. Так, экспериментальный материал, касающийся различий между сенсорными и перцептивными образами, разделенными "пограничной полосой", расположенной внутри образного уровня познавательных процессов, гораздо полнее и глубже разработан, чем массив фактов, относящихся к дифференциации простейших ощущений как "первых сигналов" и сигналов чисто нервных, отделенных друг от друга внешней границей всей психической сферы.

Подобным же образом вопрос об эмпирических различиях между допонятийным и понятийным уровнями мыслительных процессов разработан в экспериментальной психологии мышления значительно обстоятельнее, чем это сделано в отношении дифференциации основных свойств мыслительных и до-мыслительных процессов, отделенных друг от друга внешней границей всей сферы мышления. Поэтому в данном случае нет необходимости подробно обосновывать, переосмысливать и систематизировать разрозненный фактический материал, что было неизбежно при составлении перечня общих характеристик мышления. Здесь есть возможность в качестве эмпирического основания дальнейшего теоретического поиска привести лишь парный схематический перечень главных характеристик, располагающихся по обе стороны рубежа, отделяющего уровни допонятийного и понятийного мышления, сопроводив его ссылками на литературу и некоторыми краткими дополнениями, подобно тому как это было сделано в отношении списка эмпирических характеристик вторичных образов (схема 10).