Глава 20. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он сдвинулся с места и, не отрывая от нее глаз, стал спускаться вниз

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он сдвинулся с места и, не отрывая от нее глаз, стал спускаться вниз. Он подходил все ближе и ближе.

Дона попятилась, нащупала за спиной стул и села. Он был без камзола, на рубашке алели пятна крови, кровь виднелась и на ноже, который он держал в руке. Дона мгновенно поняла, что случилось. Где‑то там, наверху, в одном из темных коридоров, лежал сейчас смертельно раненный или убитый человек – один из матросов "Ла Муэтт", а может быть, даже Уильям. Пока она предавалась воспоминаниям в гостиной, разглядывая свои драгоценности, наверху в тишине и во мраке шла ожесточенная схватка.

Рокингем уже спустился с лестницы и, все так же пристально глядя на нее своими узкими кошачьими глазами, подошел к столу и уселся за дальним концом на месте Гарри. Нож он положил перед собой на тарелку.

Помолчав несколько секунд, он заговорил. Голос его звучал почти спокойно, что совершенно не вязалось с новым, странным выражением, появившимся на его лице. Ей казалось, что перед ней уже не тот Рокингем, с которым она веселилась в Лондоне и разъезжала верхом по Хэмптон‑Корту и которого в глубине души презирала за суетность и тщеславие, а жестокий и опасный враг, способный причинить много неприятностей и бед.

– Я вижу, вы получили назад свои драгоценности, – произнес он.

Она пожала плечами – пусть думает, что хочет. Главное, разузнать его замыслы, выяснить, что он собирается делать.

– И что же вы отдали взамен? – продолжал он.

Она начала вдевать серьги, следя за ним из‑под руки. Его неотступный взгляд раздражал и пугал ее. Чтобы хоть как‑то отвлечь его внимание, она проговорила:

– Что с вами, Рокингем? Отчего вы вдруг сделались так серьезны? Разве сегодняшняя шутка не доставила вам удовольствия?

– Вы правы, – ответил он, – я получил огромное удовольствие, наблюдая за тем, как дюжина мужчин послушно снимает штаны и расстается с оружием, напуганная горсткой шутников. Это напомнило мне наши похождения в Хэмптон‑Корте. Но потом я заметил взгляды, которые Дона Сент‑Колам бросала на главного шутника, и мне стало не до смеха.

Дона облокотилась на стол и положила подбородок на руки.

– Почему же? – спросила она.

– Потому что в эту минуту я понял все, что не давало мне покоя с самого приезда: и этот странный лакей, несомненно подосланный французом, и ваше непонятное расположение к нему, и загадочные прогулки по лесу, и отсутствующий взгляд, которого я никогда не замечал у вас раньше… Да, да, я вдруг понял, почему вы стали так безразличны и ко мне, и к Гарри, и ко всем остальным мужчинам. Вас интересовал теперь только один человек – тот, кто явился сегодня в Нэврон.

Он произнес это очень тихо, почти шепотом, но глаза его, устремленные на нее, излучали откровенную ненависть.

– Ну что? – спросил он. – Будете все отрицать?

– Нет, – ответила она, – я не собираюсь ничего отрицать.

Он, словно невзначай, взял с тарелки нож и принялся водить им по столу.

– А вы понимаете, чем это вам грозит? – произнес он. – Если истина выплывет наружу, вам не избежать тюрьмы, а может быть, даже виселицы.

Она опять пожала плечами и ничего не сказала.

– Что и говорить, невеселый конец для Доны Сент‑Колам, – проговорил он. – Вам, полагаю, никогда не приходилось бывать в тюрьме? Вы не знаете, что такое мучиться от жары и вони, жевать черствый хлеб и пить воду пополам с грязью? А прикосновение веревки, медленно впивающейся в шею, вам тоже незнакомо?

– Вы напрасно стараетесь запугать меня, Рокингем, – спокойно ответила она. – Поверьте, я не хуже вас представляю себе ужасы тюрьмы.

– Я счел себя обязанным предупредить вас о возможных последствиях, – сказал он.

– Боже мой, – проговорила она, – и все это только потому, что милорду Рокингему почудилось, будто я улыбнулась пирату, отбиравшему у меня драгоценности. Расскажите это кому угодно: Годолфину, Рэшли, Юстику или даже Гарри – они поднимут вас на смех.

– Я понимаю, почему вы так спокойны, – возразил он, – вы думаете, что ваш пират уже плывет в открытом море, а вас защищают стены Нэврона. Ну а если он еще не успел удрать? Если наши люди схватят его и приведут сюда и мы устроим небольшое представление, как было принято лет сто назад, а вас пригласим в качестве зрителя? Что тогда, Дона? Неужели вы и тогда останетесь спокойной?

Она посмотрела на него, и ей снова – в который раз! – показалось, что он похож на гладкого, самодовольного кота, подкарауливающего беззащитную птичку. Перед глазами ее встали картины прошлого, и она вдруг со всей отчетливостью увидела то, что интуитивно чувствовала в нем всегда – сознательную и злобную порочность натуры, обнаружить которую было очень трудно из‑за всеобщей распущенности, царившей в их эпоху.

– Как вы любите драматизировать, Рокингем, – проговорила она. – Дыба и испанский сапог давно вышли из моды, еретиков больше не жгут на кострах.

– Еретиков, может быть, и не жгут, – согласился он, – а вот пиратов, насколько мне известно, по‑прежнему вешают, колесуют и четвертуют, и сообщники их, как правило, не избегают этой участи.

– Ну что ж, – сказала она, – если вы считаете меня сообщницей пиратов, действуйте. Поднимитесь наверх, освободите гостей, разбудите Гарри, сгоните с него хмель, созовите слуг, оседлайте коней, пригласите на помощь солдат. А когда поймаете, наконец, вашего пирата, можете вздернуть нас рядом на одном суку.

Он молча смотрел на нее с другого конца стола и поигрывал ножом.

– Да, – сказал он, – я понимаю. Вас не страшат ни муки, ни пытки.

Ничто не способно сломить теперь вашу гордость. Вы готовы принять даже смерть, потому что наконец испытали то, о чем мечтали всю жизнь. Разве я не прав?

Она посмотрела на него и рассмеялась.

– Да, Рокингем, – сказала она, – вы правы.

Он побледнел, шрам на его щеке проступил отчетливей, исказив лицо безобразной гримасой.

– А ведь на его месте мог быть я, – произнес он.

– Никогда, – ответила она, – никогда, видит Бог.

– Если бы вы не сбежали в Нэврон, если бы вы остались в Лондоне, вы непременно стали бы моей. Пусть от скуки, пусть от тоски, от безразличия, пусть даже от отвращения – но моей!

– Нет, Рокингем, нет, никогда…

Он встал, продолжая вертеть в руках нож, оттолкнул спаниеля, дремавшего на полу, и медленно закатал рукава рубашки.

Дона тоже поднялась, сжимая подлокотники кресла; тусклый отблеск свечей задрожал на ее лице.

– Что с вами, Рокингем? – спросила она.

Он улыбнулся – впервые за все это время – и, отшвырнув ногой стул, оперся на край стола.

– Ничего особенного, – прошипел он, – просто я собираюсь убить вас.

Дона схватила бокал с вином, стоявший поблизости, и швырнула в него.

Бокал упал на пол и разбился вдребезги, но все же на какую‑то долю секунды задержал его. Придя в себя, он попытался дотянуться до нее через стол, но она увернулась, нащупала за спиной массивный, тяжелый стул и, с трудом оторвав его от пола, толкнула в его сторону. Стул проехался по столу, сметая на пол серебро и посуду, и ударил Рокингема в плечо. Он задохнулся от боли.

Отбросив стул в сторону, он поднял нож и, прицелившись, метнул в Дону. Нож вонзился в ожерелье и разрубил его надвое, слегка оцарапав ей кожу, а потом скользнул вниз и застрял в складках одежды. Дрожа от ужаса и боли, она потянулась, чтобы поднять его, но, прежде чем ее пальцы нащупали рукоятку, Рокингем уже накинулся на нее, завернул ей руку за спину и зажал ладонью рот. Она услышала, как зазвенели бокалы и тарелки, и почувствовала, что падает на стол. Рокингем тщетно пытался нашарить нож, оставшийся у нее под спиной. Собаки, вообразившие, что это какая‑то новая игра, которую люди затеяли ради их удовольствия, подняли неистовый лай и принялись наскакивать на него сзади, так что он, в конце концов, вынужден был обернуться и отшвырнуть их.

Воспользовавшись тем, что рука, зажимавшая ей рот, на секунду ослабла, она тут же вонзила зубы ему в ладонь, а свободной рукой ударила в лицо. Он отпустил ее кисть и обеими руками схватил за горло. Пальцы его сжимались все сильней и сильней, Дона чувствовала, что начинает задыхаться. Правой рукой она продолжала водить по столу, надеясь нашарить нож. Неожиданно пальцы ее сомкнулись на холодной рукоятке. Она вытащила нож из‑за спины и, размахнувшись что было сил, всадила ему в бок. Клинок легко, без всяких усилий вошел в мягкую, податливую плоть; на руку Доне брызнула густая струя крови. Рокингем издал странный, глубокий вздох, разжал руки и повалился на бок, круша оставшуюся на столе посуду. Дона оттолкнула его и встала, чувствуя, что колени ее дрожат от напряжения. Собаки продолжали с диким лаем скакать вокруг. А Рокингем уже приподнимался над столом, глядя на нее остекленевшими глазами; одной рукой он зажимал рану на боку, другой тянул к себе тяжелый серебряный графин, которым можно было в два счета свалить Дону с ног. Он шагнул к ней, и в этот момент последняя свеча, тускло мерцавшая на стене, погасла – комната погрузилась в темноту.

Дона вытянула руки и осторожно двинулась вокруг стола. Рокингем, спотыкаясь и натыкаясь в темноте на стулья, неотступно следовал за ней.

Заметив слабый свет, падавший из окна галереи на лестницу, она торопливо кинулась туда. Вот и первая ступенька. Она ухватилась рукой за перила и устремилась вверх. По пятам за ней с лаем бежали собаки. Откуда‑то со второго этажа доносились крики и стук в дверь. Дона слышала их как сквозь сон; звуки эти казались ей далекими и нереальными, не имеющими никакого отношения к тому, что происходило сейчас с ней. Она громко всхлипнула и оглянулась – Рокингем уже стоял под лестницей. Ноги не держали его, он опустился на четвереньки и пополз следом за ней, как пес. Она наконец добралась до галереи. Крики и стук сделались отчетливей. Слышался голос Годолфина и проклятия Гарри, сопровождаемые неистовым тявканьем спаниелей.

Весь этот гвалт, очевидно, разбудил малышей – из детской донеслись пронзительные испуганные крики. И страх ее неожиданно исчез, рассеялся, уступив место гневу. Она сделалась спокойной, уверенной и холодной.

Бледный лунный свет, пробившись сквозь плотную завесу облаков, упал на стену и осветил тяжелый пыльный щит, принадлежавший покойному лорду Сент‑Коламу. Дона сорвала его со стены и, пытаясь удержать, опустилась на колени. Рокингем приближался. На середине лестницы он остановился, переводя дыхание, а затем снова принялся карабкаться вверх, скребя ногтями по ступеням и тяжело дыша. Вот он добрался до площадки. Дона видела, как он наклонился вперед, высматривая ее в темноте. И тогда она подняла щит и со всего размаха швырнула прямо ему в голову. Он зашатался, упал, кувыркаясь, скатился по лестнице и рухнул на каменный пол, придавленный тяжелым щитом, свалившимся сверху. Следом, игриво повизгивая, сбежали собаки и принялись возбужденно обнюхивать распростертое тело. Дона застыла на галерее. Ее охватила страшная усталость, голова раскалывалась от боли, в ушах звенел пронзительный крик Джеймса. Откуда‑то издалека послышались шаги, взволнованные, испуганные голоса и треск ломающегося дерева. "Наверное, это Гарри, Юстик и Годолфин пытаются выбраться из спальни", – безразлично, как о чем‑то постороннем, подумала она. Ей было не до них, она слишком устала, чтобы беспокоиться о ком‑то еще. Больше всего ей хотелось сейчас уткнуться лицом в подушку и заснуть, не видя и не слыша ничего вокруг. Она представила свою тихую спальню в конце коридора, свою уютную, мягкую кровать… Мысли ее перенеслись дальше, она подумала о корабле, плывущем к морю, и о человеке, стоящем за штурвалом, – единственном и самом дорогом человеке на свете. Они договорились встретиться на рассвете, она обещала ждать его на узкой песчаной косе, выступающей в море. Она обещала дать ему ответ. Уильям поможет ей, верный, преданный Уильям, он покажет ей дорогу, он довезет ее до бухты. Они спустятся на берег, сядут в лодку, которую вышлют за ними с корабля, и уплывут – далеко‑далеко… Ей представилось побережье Бретани, такое, каким она увидела его несколько дней назад: каменистый берег, позолоченный лучами восходящего солнца, багровые зубчатые скалы, похожие на скалы Девона. Она вспомнила белые буруны, набегающие на песок, брызги, туманной пеленой окутывающие все вокруг, запах моря, смешанный с запахом прогретой земли и трав…

Где‑то там, за этими скалами, стоит дом, который она ни разу не видела, большой дом с серыми стенами, в который они однажды войдут вдвоем. Ей хотелось заснуть и увидеть во сне этот дом и забыть наконец темный обеденный зал, оплывающие свечи, разбитую посуду, сломанные стулья и выражение, появившееся на лице у Рокингема, когда она вонзила в него нож. Ей хотелось спать, ей очень хотелось спать, сон одолевал ее, она чувствовала, что силы ее оставляют и она падает, падает, как Рокингем падал недавно, а тьма вокруг сгущается, ложится на глаза и в ушах пронзительно свистит ветер…

Прошло, наверное, очень много времени. Какие‑то люди склонились над ней, подняли на руки, понесли. Кто‑то смыл кровь с ее лица и шеи, подложил под голову подушку. Она слышала неясные мужские голоса, тяжелый шум шагов.

Затем во дворе простучали копыта – должно быть, кто‑то уехал. Часы на конюшне пробили три раза.

В голове ее шевельнулась смутная, тревожная мысль: "Он будет ждать меня на берегу. Я должна встать, я должна идти к нему…" Она попыталась подняться, но тут же снова упала на подушку. За окном было темно, мелкий дождь стучал по стеклу. В конце концов усталость сморила ее, и она заснула глубоким, тяжелым сном, а когда проснулась, шторы были уже раздернуты, в окно врывался дневной свет и Гарри, стоя подле нее на коленях, неуклюже гладил ее по волосам. Глаза у него были встревоженные, он пристально всматривался в ее лицо, время от времени всхлипывая, словно ребенок.

– Ну как ты, дорогая? – спросил он. – Тебе лучше?

Она непонимающе посмотрела на него. Виски ломило, в голове билась тупая, ноющая боль. Зачем он стоит на коленях? Зачем он ведет себя так смешно и нелепо?

– Роки умер, Дона, – произнес Гарри. – Мы нашли его на полу с переломленной шеей. Бедный Роки, он был моим самым лучшим другом!

По щекам его заструились слезы. Дона молча смотрела на него.

– Он спас тебе жизнь, Дона, – продолжал Гарри. – Он пытался защитить тебя от этого подлого пирата. Он дрался с ним один на один, в темноте, дрался, несмотря на рану в боку, чтобы ты, дорогая моя, любимая моя девочка, успела добежать до спальни и предупредить нас.

Дона не слушала его. Она приподнялась на кровати и посмотрела в окно, за которым разгорался яркий, погожий день.

– Который час? – спросила она. – Солнце уже встало?

– Солнце? – удивленно переспросил он. – Конечно, дорогая, сейчас полдень. Почему ты спрашиваешь? Не думай ни о чем, моя радость, тебе нельзя волноваться, ты столько всего пережила…

Она закрыла глаза и постаралась сосредоточиться. Если сейчас полдень, значит, корабль уже уплыл – он сказал, что будет ждать только до рассвета.

Она проспала. Боже мой, она проспала! Шлюпка подходила к берегу, как они и договорились, и уплыла, никого не застав.

– Ни о чем не беспокойся, дорогая, – услышала она голос Гарри. – Забудь об этой проклятой ночи. Клянусь тебе, я никогда больше не возьму в рот спиртного. Да, да, это я во всем виноват. Если бы я не напился как сапожник, ничего бы не случилось. Но не думай, дорогая, этот негодяй поплатится за все. Наконец‑то он в наших руках, наконец‑то мы его поймали.

– Кого? – с трудом выговорила она. – Кого вы поймали?

– Француза, конечно, кого же еще! – ответил он. – Этого подлого француза, который убил Роки и собирался убить тебя. Корабль успел удрать и команда тоже, но главаря мы, благодарение Богу, схватили.

Она продолжала изумленно смотреть на него, словно не веря своим ушам.

Он обеспокоенно заглянул ей в лицо и снова забормотал, гладя ее по голове и целуя пальцы:

– Бедная моя девочка, как ты измучилась! Что за проклятая ночь!

Затем, смущенный странным, мрачным выражением, застывшим в ее глазах, вдруг умолк, покраснел и, не выпуская ее пальцев, робко, будто застенчивый школьник, спросил:

– Скажи, дорогая, ведь этот француз, этот подлый пират… он не посмел тебя обидеть, правда?

Date: 2015-09-05; view: 305; Нарушение авторских прав