Северо-Восточная Азия. Обострение региональной конкуренции

Мамонов Михаил Викторович – китаист, ведущий аналитик и директор по развитию агентства «Внешняя политика». В 2005–2014 гг. занимал различные должности в ряде государственных органов Российской Федерации. Автор публикаций, посвященных внешнеполитической стратегии КНР, ее отношениям с государствами Восточной Азии и с США.

В 2014 году Китай продолжил свое превращение в «нормальную» великую державу, позволяя себе на международной арене все чаще отходить от провозглашенной Дэн Сяопином политики «сокрытия своих возможностей и выигрыша времени». Неотступное следование этой политике было непреложным правилом третьего и четвертого поколения руководителей КНР. Наблюдаемая трансформация явно имеет комплексную природу и проявляется в экономической, внутренней и внешней политике Пекина.

По данным МВФ, в 2014 году ВВП КНР достиг 17,6 трлн долларов, превысив ВВП США, составивший 17,4 трлн долларов, Китай, таким образом, был назван самым крупным государством планеты по размерам экономики. Официальный Пекин холодно отнесся к новости о своем превращении в «первую экономику мира». По всей видимости, связано это с тем, что именно в 2014 году Си Цзиньпин озвучил начало этапа «новой нормы» (синь чантай) экономической политики КНР – концепции, призванной подготовить рынки, чиновников и общество к новой экономической парадигме, в которой значимость качества развития, структурных реформ и рабочей силы ставится выше значимости арифметического роста ВВП. Доказательством того, что у макроэкономической политики Пекина появились новые ориентиры, стали материалы с разъяснением значения «новой нормы» для развития китайской экономики, опубликованные в весьма сжатые сроки ведущим партийным рупором – газетой «Жэньминь жибао»[15]. Оценивая замедление роста китайской экономики до 7,4–7,5 % (в 2013 году эта цифра составляла 7,7 %), газета отмечает: «Можно ли продолжать поддерживать столь высокие [как в 2000‑е годы. – Прим. ред. ] темпы роста? Следует сказать: это недостижимо, этого не вынесет государство, в этом нет необходимости… Для достижения поставленных 18‑м съездом КПК задач к 2020 году добиться полного строительства среднезажиточного общества (сяокан) и удвоения ВВП по сравнению с 2010 годом ежегодный экономический рост на уровне примерно 7,5 % является достаточным». Редакторы «Жэньминь жибао» также призвали читателей «полностью излечиться от «комплексов скорости».

В последние годы Пекин последовательно осуществляет переход к ресурсосберегающей модели экономики, ограничивая развитие ресурсоемкой промышленности и повышая предприятиям цену на использование энергоресурсов. В принятом правительством КНР в марте 2011 года 12‑м пятилетнем плане значительное внимание уделяется вопросам энергетики и изменения климата, в нем также поставлены достаточно амбициозные задачи по сокращению энергоемкости производства – на 16 %, увеличению использования неископаемых энергоресурсов – на 11,4 %, сокращению углеродоемкости экономики – на 17 %[16]. Все указанные индикаторы должны быть достигнуты в 2015 году – и это приведет к структурным изменениям в экономике КНР. Еще с 2010 года все возрастающее внимание государства уделяется развитию так называемых стратегических развивающихся отраслей промышленности (чжаньлюэсин синьсин чанье) – различных передовых наукоемких отраслей (информационные технологии нового поколения, энергосберегающие технологии, биотехнологии, высокоточное производство, производство новых материалов и «чистой энергии» и т. д.), призванных постепенно заменить «старые» стратегические отрасли (оборонная промышленность, авиа– и судостроение, телекоммуникации и энергетическое машиностроение). Все эти цели также были отражены в 12‑м пятилетнем плане, поэтому 2015 год может оказаться для экономики КНР во многом рубежным.

Изменяется и структура экономически активного населения Китая – ключевыми показателями здесь являются рост среднего класса и ускоренная урбанизация. По различным оценкам, на сегодняшний день средний класс в КНР (городские хозяйства с годовым уровнем дохода от 9000 до 16 000 долларов США) составляет от 55 до 65 % от общего числа городских жителей и от 12 до 17 % от общего населения. К 2020 году эта цифра может вырасти до 30–35 %[17]. Доля городских жителей в Китае на сегодняшний день составляет 53,7 % и, по данным Всемирного банка, возрастала с 2010 года на 1 % ежегодно. Рост потребления и спроса на качественные товары, с одной стороны, и сокращение числа сельских жителей – с другой, уже привели к тому, что в 2012 году Китай впервые оказался крупнейшим в мире нетто-импортером сельскохозяйственной продукции, обогнав Соединенные Штаты Америки. Таким образом, пищевая безопасность становится для КНР как минимум таким же приоритетом, как и энергетическая, что неизбежно скажется и уже сказывается на географической структуре ее внешнеэкономических и внешнеполитических интересов.

Важнейшим последствием стремительного роста среднего класса и его уровня доходов в Китае становится потеря страной конкурентных преимуществ рынка дешевой рабочей силы – и постепенная утрата Китаем статуса «мастерской мира». К этому, впрочем, подталкивают не только объективные причины. Пекин осознанно стремится превратиться из «мастерской мира» в его новую Силиконовую долину и более не заинтересован быть просто полигоном для сборки зарубежной наукоемкой продукции. Это создает новую реальность для экономической политики Китая – привлечение иностранных компаний и инвестиций в страну и создание режима наибольшего благоприятствования для зарубежных предприятий перестает быть для Пекина максимой. Зарубежные производители уже почувствовали на себе новые подходы официальных властей КНР: 12 японских компаний-производителей автозапчастей были оштрафованы летом 2014 года на 200 млн долларов по обвинениям в картельном сговоре, в сентябре британский фармацевтический гигант «ГлаксоCмитКляйн» был оштрафован на 490 млн долларов, а глава представительства – выслан в Великобританию за попытку подкупа китайских врачей с целью расширения сбыта своих медицинских препаратов. Антимонопольное расследование начато в отношении компании «Майкрософт». Тенденция к отказу от преференций для зарубежных инвесторов/компаний с одновременным созданием более выгодных условий на местном рынке для национальных инвесторов и производителей является еще одним доказательством превращения КНР в «нормальную» великую державу, делающую ставку на развитие собственной наукоемкой экономики, а переход экономической политики от «парадигмы роста» к «парадигме развития» становится новой отличительной чертой национальной стратегии Китая. Вероятно, в ближайшие годы следует ожидать роста конкуренции наукоемкой продукции Китая с европейской и американской на рынках условного «Запада».

Не менее значимые изменения происходили и во внутриполитической жизни Китая. Они были связаны с осуществленным Си Цзиньпином переходом от коллективной модели управления к лидерской, целенаправленными попытками сформулировать национальную идею и укреплением руководящей роли и морального авторитета КПК с повышением эффективности партийных управленческих механизмов.

Си Цзиньпин занял пост председателя Китайской Народной Республики в достаточно непростой для политической жизни страны момент: Компартия Китая, несмотря на все усилия его предшественников, теряла поддержку общества и погрязла в коррупционных скандалах и межфракционной борьбе, а Соединенные Штаты активно приступили к реализации стратегии «возвращения в Азию», создавая с точки зрения Пекина предпосылки для возобновления его сдерживания. Отчасти ситуация в Китае напоминала начало 1990‑х годов, когда в обществе проявились так называемые три духовных кризиса (сань синь вэйцзи) – кризис веры в социализм, кризис веры в будущее страны и кризис веры в КПК. С первых дней своего нахождения у власти Си Цзиньпин начал консолидацию своей власти, пожалуй, впервые в истории КНР отказавшись от модели коллективного управления государством. Он реанимировал и создал целый ряд так называемых малых руководящих групп (линдао сяоцзу), координирующих выработку стратегии в самых различных областях, и лично возглавил многие из них (прежде эта работа поручалась преимущественно премьеру и вице-премьерам Госсовета КНР): по всеобъемлющему углублению реформ, по международным делам, по военной реформе, по делам Тайваня, по информатизации и безопасности. Личное руководство этими группами не только позволяет Си Цзиньпину обеспечивать эффективный контроль за проводимыми преобразованиями, но и добиваться ускорения темпов их реализации. Одновременно с этим председатель Си инициировал масштабную антикоррупционную кампанию, целью которой стали дальнейшее укрепление его позиций как лидера нации, преодоление внутрипартийной «раздробленности», удовлетворение общественного запроса на борьбу со злоупотреблениями власть имущих и, наконец, эксперимент по практической реализации концепции «верховенства закона».

В рамках беспрецедентных антикоррупционных действий 2013 и 2014 годов были арестованы секретарь городского комитета КПК г. Чунцин Бо Силай, глава комиссии по контролю над госактивами КНР, бывший руководитель энергетического гиганта – Китайской национальной нефтегазовой корпорации (CNPC) Цзян Цземин и бывший постоянный член Политбюро, курировавший нефтяную отрасль, влиятельный партийный деятель Чжоу Юнкан, а также сотни других партийных чиновников, руководителей госкомпаний, силовиков. Безусловно, арест столь видных политических фигур (а Бо Силай, как и Си Цзиньпин, снискал себе славу беспощадного борца с коррупцией и считался восходящей звездой политического небосвода) был бы, как справедливо отмечают эксперты, невозможен без широкой поддержки политики председателя Си ведущими представителями китайской элиты, включая прежних руководителей КНР, и стал иллюстрацией готовности китайской нации следовать за новым лидером по амбициозному пути структурных реформ. Стремясь максимально капитализировать арест Чжоу Юнкана и обеспечить общественную поддержку не по-китайски решительным действиям нового лидера, передовица «Жэньминь жибао» отмечала: «Неважно, насколько высок их пост или долга их служба, все партийные кадры должны соблюдать партийную дисциплину и закон»[18]. При этом, несмотря на ужесточение партийной дисциплины, Си Цзиньпин не склонен допускать критики партии со стороны общества: за время его нахождения у власти существенно повысилось регулирование государством Интернета, уместно также вспомнить давление, оказанное властями на известных китайских бизнесменов и блоггеров Пан Шии и Чарли Сюэ за их активное обсуждение в Сети чувствительных с точки зрения Компартии тем (таких, как загрязнение окружающей среды, цензура или торговля детьми) – оба теперь предпочитают воздерживаться от слишком резких комментариев.

Си Цзиньпин удивил общественность и наблюдателей тем, что с первых дней своего нахождения у власти стал публично заявлять о значении сильного лидера для успеха нации – что контрастировало с классической схемой разделения ответственности, применявшейся руководством КНР со времен Дэн Сяопина. Так, он неоднократно заявлял о тех качествах, которыми должно быть наделено «первое лицо» (государственного уровня, уровня провинции или города) для того, чтобы добиться успеха (не только деловые качества, но и личное обаяние, умение видеть ситуацию в целом, не вмешиваясь в конкретные вопросы, умение подбирать людей и т. д.). Он также отмечал, что «первое лицо – это ключ» и что «быстро ли едет поезд, зависит от локомотива». В своих поездках и публичных выступлениях Си также ведет себя как харизматичный лидер, отличаясь от более осторожных и закрытых технократов из прошлых поколений руководителей. Новой отличительной чертой китайской политики стало, таким образом, появление сильного лидера, способного в том числе к единоличному принятию решений.

Пожалуй, наиболее ярким проявлением нового типа лидерства стали усилия Си Цзинпина, направленные на формулирование национальной идеи, которая как служила бы ориентиром национального развития, так и способствовала бы идеологическому перевооружению партии. Он предложил китайскому обществу амбициозную «китайскую мечту» и назвал этапы ее реализации: «Я твердо убежден, что к столетней годовщине основания Компартии Китая (2021 год) неизбежно будет осуществлена задача создания общества средней зажиточности. Ко времени столетия создания КНР (2049 год), несомненно, будет выполнена задача по созданию богатого и могущественного, демократического и цивилизованного, гармоничного и современного социалистического государства. Мечта о великом возрождении китайской нации непременно осуществится»[19]. Уже на первом заседании ВСНП нового созыва в марте 2013 года приступивший к выполнению своих обязанностей Генерального секретаря ЦК КПК Си Цзиньпин более детально изложил свое видение выдвинутой им идеи, перечислив три ее главных компонента – сильное и богатое государство (гоцзя фуцян), национальное возрождение (миньцзу чжэнсин), народное счастье (жэньминь синфу). Идеологическим инструментом реализации «китайской мечты» является сплав национализма (обращение к истории, в частности, к конфуцианскому наследию) и «социализма с китайской спецификой». В этом смысле неслучайны визит Си Цзиньпина в марте 2013 года в Цюйфу на родину Конфуция и тезисы о влиянии, которое наследие Конфуция оказало на китаизацию марксизма. Несомненно, сам термин «китайская мечта» еще недостаточно идеологически обрамлен, но сама потребность в создании универсальной идеологии национального развития, решающей не только инструментальные задачи примирения социалистической теории с рыночной практикой или мира – с идеей неизбежности, но и неопасности дальнейшего возвышения КНР, говорит о процессе складывания у руководства Китая нового типа мышления элиты «государства-нации», для которой приоритетом является не механистически понимаемый рост национального благосостояния – но осмысленное движение к национальным ориентирам. Как справедливо отмечает российский исследователь Л. Кондрашева, «никому не запрещается иметь свою мечту, но далеко не каждая мечта может претендовать на звание «великого социального мифа», представляющего интерес для всего человечества. До сих пор такой ореол окружал Американскую мечту и Советскую мечту, олицетворявших два альтернативных варианта общественного развития. Исчезновение Советской мечты на какое-то время сделало США монополистом социального идеала, но ненадолго. У Американской мечты появился новый соперник – Китайская мечта, за которой стоит экономическая мощь и политический авторитет новой великой державы мира – быстро развивающегося Древнего Китая. Новый девиз современного поколения китайского руководства знаменует окончательное преодоление комплекса неполноценности и непреклонную веру в будущее, в возрождение прежнего величия»[20]. Можно полемизировать с автором по вопросу о том, насколько американская и китайская «мечта» соперничают, но сама тенденция к складыванию новой идеологии как реакции китайского руководства на возникший в обществе запрос на создание собственного уникального проекта общественного развития налицо.

В среднесрочной перспективе можно прогнозировать рост авторитаризма в КНР как ответ на необходимость общественной мобилизации для претворения в жизнь «китайской мечты» в условиях стремления растущего среднего класса к либерализации. Эта тенденция затронет все сферы жизни китайского общества – и будет усугубляться фактом появления в КНР сильного лидера, менее склонного к коллегиальной выработке решений. Во внешней политике государства это проявится в том, что Китай будет более решителен в отстаивании своих национальных интересов, а его внешнеполитическая риторика станет гораздо более четкой и не по-китайски недвусмысленной.

Внешнеполитические планы КНР до 2020 года

Прямым следствием превращения КНР в великую державу (прежде всего имеется в виду самоощущение элиты и общества) стало формирование у Пекина амбициозной внешнеполитической повестки, а также ее определенное обособление: если прежде внешнеполитические задачи рассматривались как инструмент обеспечения внутреннего развития, то на новом этапе развития внешняя политика стала для Пекина самодостаточным видом политической деятельности. Проявилось это прежде всего в появлении у КНР собственного «глобального проекта», каким является международное лидерство для Соединенных Штатов Америки или евразийская интеграция для России. Так, в сентябре и октябре 2013 года в ходе своих международных визитов в Казахстан и Индонезию Си Цзиньпин озвучил идеи «экономического пояса Великого шелкового пути» (сычоу чжилу цзинцзи дай) и «морского шелкового пути XXI века» (21 шицзи хайшан сычоу чжилу). Инициатива Пекина состоит в создании транспортного коридора, который соединит Тихий океан с Балтийским морем, а также постепенно разовьет разветвленную транспортную сеть на территории Большой Евразии (включая Центральную Азию и Ближний Восток), а также морского пути, который соединил бы Тихий и Индийский океаны, а Китай – с Юго-Восточной, Южной Азией и Персидским заливом, а также с восточным побережьем Африки. Стратегия «пояса и пути» (и дай и лу) может стать стержнем внешней политики КНР в среднесрочной перспективе.

Китайские эксперты видят в ней новые возможности для развития региона и говорят о том, что эта инициатива имеет сугубо социально-экономическую природу. Например, исследователь Китайского института международных отношений Ши Цзэ назвал данную стратегию «инновационной моделью сотрудничества», при которой другие государства получают преимущества от развития Китая: «Поскольку мы зависим от внешних источников природных ресурсов, мы выдвинули инициативу, согласно которой Китай будет использовать дивиденды от собственного развития для того, чтобы позволить нашим партнерам использовать наш выигрыш для целей общего развития»[21]. Другой эксперт из авторитетного Китайского института современных международных отношений также ставит во главу угла экономический эффект проекта: «После своей реализации проект «пояса и пути» станет самым протяженным в мире экономическим коридором, обладающим самым большим потенциалом развития. Он свяжет 4,4 миллиарда человек, проживающих на территории государств с общим объемом ВВП 21 триллион долларов США… Торгово-экономическое сотрудничество Китая с государствами этого региона очень интенсивно, на него приходится четверть всего объема внешней торговли КНР»[22].

Однако масштаб новой инициативы позволяет говорить о том, что ее авторы видят в ней не только экономический смысл. Си Цзиньпин, выступая на саммите АТЭС в Пекине в ноябре 2014 года, говорил уже не о китайской мечте, а о мечте азиатско-тихоокеанской: «Перспективы развития АТР зависят от сегодняшней решимости и действий. У нас есть ответственность за то, чтобы создать и воплотить в жизнь азиатско-тихоокеанскую мечту для народов этого региона»[23]. Не случайно и то, что на второй сессии ВСНП 12‑го созыва стратегия «пояса и пути» была названа «логическим развитием концепции «китайской мечты», что позволяет говорить о ней как о проекции новой идеологии на сферу внешней политики КНР. Действия руководства КНР подтверждают справедливость такой точки зрения.

8 ноября 2014 года, выступая на проходившем в Пекине форуме «Диалог по укреплению взаимосвязанного партнерства», Си Цзиньпин заявил о намерении Китая внести 40 млрд долларов в создаваемый Фонд шелкового пути. Целью Фонда, по словам китайского лидера, является «слом узких мест по взаимодействию» в Азии, а также привлечение инвесторов из Азии и других районов мира к активному участию в создании «экономического пояса Шелкового пути» и «морского Шелкового пути XXI века». Он подчеркнул, что Китай будет оказывать содействие странам, входящим в эти зоны сотрудничества, в строительстве объектов инфраструктуры, включая транспортную сеть, объекты электроснабжения, телекоммуникации. Китай также выразил готовность оказать помощь соседним странам в подготовке 20 тыс. специалистов в течение пяти лет. В октябре 2014 года по инициативе Китая он и 21 азиатское государство подписали меморандум о создании Азиатского банка инфраструктурных инвестиций (Asian Infrastructure Investment Bank). Банк призван заниматься финансированием автомобильных и железных дорог, электростанций и телекоммуникационных сетей в Азии, объем его изначального уставного капитала 50 млрд долларов, по большей части был предоставлен Китаем, и Пекин предлагает увеличить уставной капитал до 100 млрд долларов. Если в 1990‑е и в начале 2000‑х годов КНР пыталась встроиться в существующие международные институты, стараясь максимально адаптироваться к их нормам (АТЭС, ВТО), в 2000‑е и 2010‑е она активно начала совместно с другими государствами участвовать в создании новых многосторонних институтов (ШОС, БРИКС, механизмы диалога в формате АСЕАН – Китай), где она имела равные с другими государствами права по выработке «правил игры», то, начиная с прихода к власти пятого поколения руководителей, Пекин переходит к политике создания «собственных» многосторонних институтов, где он является ключевым и, по сути, единственным создателем норм и правил.

Проект КНР уже не является сугубо восточноазиатским – в декабре 2014 года на третьей ежегодной встрече глав правительств Китая и 16 государств Центральной и Восточной Европы премьер Госсовета КНР Ли Кэцян объявил о создании Китаем специального инвестиционного фонда для восточноевропейских государств, целями которого будет оказание им содействия в развитии своей инфраструктуры и промышленности. Он также подтвердил готовность Китая продолжать выделение 10-миллиардного долларового кредита государствам региона. На этом фоне инвестиции китайского бизнеса в Центральной и Восточной Европе выросли в 2014 году до 50 млрд долларов США[24]. Что еще более важно – на проходившем в Белграде саммите было официально объявлено о запуске проекта трансбалканской скоростной железной дороги, которая должна соединить Белград и Будапешт – ее стоимость составит порядка 2,5 млрд долларов. «Железнодорожная дипломатия» и финансовая активность Пекина в Европе уже вызывает обеспокоенность ЕС. В среднесрочной перспективе можно прогнозировать появление нового вызова для европейской интеграции в лице Китая: его практика несвязанных политическими требованиями кредитов может выступить заманчивой альтернативой более скудным и обязывающим предложениям ЕС, а со временем, возможно, и стать фактором модификации Брюсселем своей политики в отношении «новой» Европы. Финансовое освоение Пекином Европейского континента становится, таким образом, новой чертой отношений КНР и ЕС, приобретающих новое измерение конкуренции.

Зарубежные обозреватели, несмотря на возражения китайских коллег, увидели в транспортной и финансовой инициативе Пекина «китайский план Маршалла» – политику использования экономических рычагов и инфраструктурных инвестиций для достижения политических целей. Отрицать наличие таких политических целей сложно. Их как минимум две: нейтрализация способности Соединенных Штатов Америки к ограничению влияния КНР в Азиатско-Тихоокеанском регионе и создание инфраструктуры вовлечения в китайский проект государств «стратегической периферии», а в среднесрочной перспективе – и государств за ее пределами. С учетом того, что такую политику в крупных масштабах и в течение уже длительного времени Пекин проводит в Центральной Азии, в среднесрочной перспективе это может создать вызов и для «евразийского» проекта России.

Аналогично политике КНР в отношении многосторонних институтов, модель ее отношений с соседними государствами – так называемая периферийная дипломатия (чжоубянь вайцзяо) – также значительно эволюционировала. В 1990‑х годах Китай видел в соседних государствах, в первую очередь новых индустриальных странах, внешние источники модернизации, а в 2000‑х годах его усилия в Восточной Азии были направлены на то, чтобы, «скрывая свои возможности», консолидировать свою стратегическую периферию и минимизировать риски ее использования внерегиональными (США) или региональными (Япония) игроками для ослабления Китая или замедления темпов его развития. На современном этапе Пекин переходит к реализации политики лидерства в Восточной Азии.

24–25 октября 2013 года в Пекине состоялся беспрецедентный по масштабам и уровню участников Рабочий форум по периферийной дипломатии, в котором принял участие и лидер КНР. С одной стороны, проведение форума стало реакцией на охлаждение отношений и рост противоречий с географическими соседями, с другой – еще одним подтверждением стремления руководства КНР произвести инвентаризацию стратегии отношений с соседними государствами и инструментов ее реализации в свете стремления Пекина занять лидерские позиции в АТР. В своем выступлении Си Цзиньпин подчеркнул, что главные цели периферийной дипломатии подчинены задачам достижения «двух целей столетия» и возрождения китайской нации, еще раз отметив, таким образом, ключевое значение состояния отношений с соседними государствами для реализации национальной стратегии. Комментируя результаты форума и выступление председателя КНР, известный исследователь Чэнь Сянъян из Китайского института современных международных отношений, близкого к правительственным кругам, выделил три группы задач «периферийной дипломатии» на пути к реализации «двух целей столетия» к 2021 и 2049 годам. Краткосрочными задачами на период до 2016 года, по его мнению, являются «создание в АТР в целом спокойной и благоприятной среды для успешного осуществления 12‑го пятилетнего плана, недопущение потери контроля в региональных «горячих точках» АТР, а также наращивание возможностей по кризисному регулированию и контролю «горячих точек»[25]. Очевидно, исследователь прав, и в Китае не желали бы эскалации территориальных споров с соседними государствами, что может затруднить реализацию стратегии «пояса и пути». Время до 2021 года, по мнению Чэна, – это время «расширения периода стратегических возможностей» за счет расширения экономических связей с Азией. По его мнению, этот период предложит более подходящие условия для «надлежащего разрешения территориальных споров с соседними государствами». Долгосрочной (на 2020–2050 годы) задачей, по мнению исследователя, является создание благоприятной среды для «великого возрождения китайской нации», «полного объединения страны», «окончательного подъема Китая», а также его превращение в «защитника гармоничного АТР».

Наращивание Китаем усилий по взаимодействию с государствами стратегической периферии подтверждает его заявления о приоритетности этого направления для своей внешнеполитической стратегии. С целью углубления практического сотрудничества с государствами АСЕАН в сентябре 2013 года премьер Госсовета КНР Ли Кэцян предложил «проект повышения уровня» (шэнцзи бань) созданной в 2010 году крупнейшей в мире зоны свободной торговли Китай – АСЕАН (совокупная численность ее населения – 1,9 млрд человек) и пообещал прилагать усилия для расширения двусторонней торговли до объема в 1 трлн долларов к 2020 году[26]. В ноябре 2014 года на саммите Китай – АСЕАН «10+1» Ли Кэцян выступил уже с развернутой инициативой КНР по дальнейшему развитию отношений с государствами АСЕАН из 6 пунктов, содержавшей также призыв ускорить переговоры по Договору о дружбе, сотрудничеству и добрососедству между КНР и АСЕАН, ускорить создание взаимосвязанной транспортно-инфраструктурной сети, назвать 2015 год Годом морского сотрудничества КНР и АСЕАН, а также наращивать военно-морское сотрудничество: обсудить создание «горячей линии» Китай – АСЕАН по оборонным вопросам и провести совместные морские учения.

Доказательством того, что Китай начал задумываться не только о лидерстве в АТР, но и о превращении региона в зону своих приоритетных интересов, можно считать обогащение внешнеполитической доктрины КНР активным использованием концепции «общности исторической судьбы» (миньюнь гунтун ти) народов и стран Восточной Азии и модифицированной версии «нового взгляда на безопасность» (синь аньцюань гуань) – «новой азиатской концепции безопасности». В мае 2014 года, выступая на Совещании по взаимодействию и мерам доверия в Азии, Си Цзиньпин изложил свое видение обеих концепций. Китай переосмыслил и наполнил новыми смыслами уже устоявшийся во внешнеполитической традиции государства термин «новая концепция безопасности». Помимо традиционного его противопоставления практике военных союзов и традиционных же призывов стремиться к «общей, комплексной, устойчивой и неделимой безопасности», при которой споры и разногласия между государствами разрешаются посредством диалога, лидер КНР указал и новые черты этой концепции.

Прежде всего Пекин фактически поставил знак равенства между развитием и безопасностью: «Развитие – это основа безопасности, а безопасность – это необходимое условие для развития… Для большинства азиатских государств развитие означает максимальную безопасность и является первичным ключом к решению вопросов региональной безопасности»[27]. Следуя этой логике, государство, обеспечивающее региональное развитие, и есть государство, обеспечивающее региональную безопасность. Это пусть и имплицитная, но совершенно новая заявка на лидерство в регионе, при этом само новое понимание Китаем безопасности находится в явном противоречии с видением региональной безопасности Соединенными Штатами Америки.

Другой отличительной чертой новой концепции стал ее подчеркнуто «внутрирегиональный» характер. Признавая необходимость сотрудничества со всеми государствами и международными организациями в целях повышения уровня безопасности в регионе, Си Цзиньпин подчеркнул: «В конечном итоге, управлять делами в Азии, решать проблемы Азии и поддерживать безопасность в Азии должны народы Азии». Исходя из логики идеологов КНР, право азиатских государств на обеспечение безопасности собственными силами, как и право Китая говорить от имени Азии, определяется концепцией «общности исторической судьбы» народов Азии – еще одного ключевого элемента китайской внешнеполитической доктрины. Ее цель – используя социально-экономические и гуманитарные инструменты «мягкой силы», убедить государства Азии в желательности скорейшего превращения Китая в ведущую державу Азии и неразрывной связи интересов Китая с интересами других государств Азии.

Придавая концепции безопасности новое смысловое (безопасность – это развитие) и географическое (безопасность Азии должна определяться исключительно региональными, а не внерегиональными силами) измерение, Китай пытается представить себя как ключевое для обеспечения региональной безопасности государство, а Соединенные Штаты Америки – как агрессивного аутсайдера, представляющего для безопасности в Азии угрозу. Новая политика Пекина по мягкому «выдавливанию» США стала во многом реакцией на «возвращение» Вашингтона в Азию и его «стратегию восстановления равновесия» (rebalance) и знаменовала собой развитие Китаем существовавшего с 2000‑х годов подхода «стратегического страхования» (strategic hedging) Пекином рисков безопасности в АТР. Этот подход состоял в укреплении отношений с союзниками и потенциальными союзниками Вашингтона в регионе, что девальвировало антикитайский элемент их диалога с США – в тот период Китай настаивал на сохранении присутствия Соединенных Штатов в АТР.

Следствием этого изменения в подходе стал рост критики Китаем региональной политики Вашингтона. Китайский исследователь Цзян Чжида отмечает: «Рассчитывая на скрытую поддержку США, небольшое число государств АСЕАН проводят нескончаемые провокации, объектом которых являются морские права Китая в Южно-Китайском море. Стремясь к укреплению системы союзов в Азии, США открыто подталкивают Японию, Филиппины и другие страны к конфронтации с Китаем. Беря больше стран под свое крыло, США стремятся создать так называемое кольцо окружения для сдерживания и устрашения Китая. Такое поведение США – … с легкостью может породить новые вызовы стабильности и развитию различных стран Азиатско-Тихоокеанского региона»[28].

На Совещании по взаимодействию и мерам доверия в Азии была озвучена еще одна инициатива Китая: назвав его самым крупным и наиболее представительным форумом по региональной безопасности, Си Цзиньпин предложил превратить этот механизм в площадку для сотрудничества и диалога в области безопасности и на его основе изучить возможности создания инфраструктуры для такого сотрудничества. Предлагалось повысить уровень институционализации самого Совещания (укрепить его рабочие органы, создать механизм консультаций по вопросам обороны, рабочую группу по мониторингу за осуществлением мер доверия в различных областях) – и совместно рассмотреть возможность выработки кодекса поведения в сфере региональной безопасности. Выдвинутая Пекином инициатива стала новым доказательством изменения его стратегии, выразившимся в желании инициативно формировать новые многосторонние институты. Прежде Пекин не называл СВМДА ключевым форумом по региональной безопасности, отдавая предпочтение саммитам АТЭС, ШОС или АРФ, но теперь, когда председательство в этой структуре перешло КНР, в короткие сроки активность этой структуры возрастет. Вполне вероятно, что Пекин видит в ней некий азиатский аналог Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе – сформированный при ключевой роли Китая.

Значительные изменения стали происходить и в отношениях Китая с «великими державами», в первую очередь с Соединенными Штатами Америки. Еще в 2008 году известный китайский исследователь Ян Сюэтун справедливо отметил: «[…] в развитии существующих между великими державами стратегических отношений, возможно, произойдет переход от тенденции к сокращению конфликтов при развитии сотрудничества к тенденции обострения конкурентных отношений под видом сотрудничества… отношения стратегического партнерства станут деликатным способом описания отношений «ни друг, ни враг», любое государство, не являющееся полномасштабным противником, может быть названо стратегическим партнером»[29]. С одной стороны, в Пекине все четче осознают пределы любых «стратегических партнерств» с государствами Запада, в первую очередь с США, в условиях нарастающей конкуренции Китая с ними. С другой стороны, сам Китай настроен на «выравнивание» отношений с великими державами, которым придется теперь в гораздо большей степени учитывать интересы и озабоченности Пекина.

В феврале 2012 года в ходе своего визита в Вашингтон – тогда еще в статусе заместителя председателя КНР Си Цзиньпин впервые озвучил видение Китаем нового этапа китайско-американских отношений, выступив за формирование двумя государствами «нового типа отношений между великими державами» (синьсин даго гуаньси). Впоследствии данная формулировка стала неотступным рефреном китайской внешней политики при описании отношений между Пекином и Вашингтоном и вошла в материалы 18‑го съезда КПК. В ходе визита в США в июне 2013 года Си Цзиньпин кратко сформулировал новое содержание китайско-американских отношений следующим образом: «неконфликтность и неконфронтационность» (бу чунту, бу дуйкан), «взаимное уважение» (сянху цзюньчжун), «взаимный выигрыш от сотрудничества» (хэцзо гунъин).

Пекин стремился убедить США признать несколько вещей. Во-первых, неизбежность подъема Китая и роста его роли в Азии, что положительно скажется на стабильности в АТР и не будет представлять угрозы для интересов США. Во-вторых, наличие у КНР в Азии если пока еще не сфер влияния, то уже точно – зон особых интересов. Министр иностранных дел КНР Ван И, выступая в Институте Брукингса с комментариями о «новом типе отношений между великими державами», подчеркнул, что озвученный Си Цзиньпином принцип взаимного уважения предполагает также и «уважение коренных интересов и озабоченностей друг друга»[30]. В современной дипломатической практике КНР термин «коренные интересы» применяется в первую очередь уже не в отношении озабоченностей Пекина поставками США оружия Тайваню или международными визитами Далай-ламы, а в отношении своих территориальных споров с соседями. В-третьих, постулировался равный статус, а значит, и равные права КНР и США. При этом, предлагая своему партнеру новую модель китайско-американских отношений, Пекин перехватывает у США инициативу в формулировании правил и условий функционирования этой новой модели. Это также является новацией для доселе консервативной внешней политики Китая, нормой которой было реагировать на возникающие условия, а не формировать их.