Внешнее вмешательство и регионализация

Суннитско-шиитское противостояние традиционно лежит в основе регионального баланса сил на Ближнем Востоке, фактически отражая противоречия не религиозного, а геополитического характера. Суннитская Саудовская Аравия, король которой носит титул Хранителя двух святынь, претендует на духовное и политическое лидерство в исламском мире и роль выразителя интересов суннитов, представляющих религиозное большинство в регионе. При этом королевство достаточно слабо в военно-политическом отношении: вооруженные силы, несмотря на оснащенность новейшим оборудованием, сложно назвать боеспособными, а безопасность королевства и субрегиона Залива в целом обеспечивается во многом США посредством поставок военной техники, подготовки кадров и расположенных здесь американских военных баз.

В таких условиях сильный в военном плане шиитский Иран, находящийся в непосредственной близости от саудовских границ, представляет угрозу сам по себе, а развиваемые им связи с шиитскими общинами Ближнего Востока и субрегиона Залива лишь усугубляют ситуацию, болезненно воспринимаясь в Эр-Рияде. Саудовское руководство стремится не допустить усиления региональных позиций Ирана, опорами которого оно считает режим Башара Асада в Сирии, ливанскую Хизбаллу и Ирак с премьером-шиитом и шиитским большинством. Непосредственный вызов безопасности королевства представляет активизация шиитов приграничных государств, в особенности в Бахрейне и Йемене, которые воспринимаются Саудовской Аравией исключительно как провокации со стороны Ирана. Кроме того, с большим опасением саудовское руководство наблюдает за начатым в 2013 году потеплением в американо-иранских отношениях и запуском нового раунда переговоров по иранской ядерной программе.

Саудовская Аравия и Иран являются естественными антагонистами, «холодное» противостояние между которыми формирует региональный баланс сил и задает логику развития политических процессов в странах Ближнего Востока. Однако в последнее десятилетие свое влияние на эти процессы начала наращивать Турция во главе с амбициозным лидером Реджэпом Тайипом Эрдоганом. Кроме того, усиливалась тенденция на активизацию участия Катара в региональных процессах.

Волна «арабского пробуждения» стимулировала конкуренцию за лидерство в регионе между традиционными – Ираном и Саудовской Аравией – и новыми – Турцией и Катаром – центрами силы. Помимо этого, появился и пятый центр в лице ИГ. При этом каждый активно использует в своей риторике исламские ценности. Таким образом, к традиционному и крайне политизированному суннитско-шиитскому дискурсу добавился не менее политизированный дискурс внутрисуннитский: о политическом исламе – «умеренного демократического» характера, реализуемого «братьями-мусульманами» и поддерживающими их Турцией и Катаром, – или радикального консервативного, который пропагандируется ИГ.

Характерно, что у каждой из пяти региональных сил есть явные внутренние и внешние ограничители, исключающие то, что одна из них станет в средне– и даже долгосрочной перспективе – доминирующей.

Так, перед Саудовской Аравией стоят два важных вызова: внутренний, заключающийся в предстоящей смене порядка передачи власти, и внешний, связанный с шиитским фактором. После смерти короля Абдаллы трон перешел его сводному брату Салману, назначенному в июне 2012 года наследным принцем. В 2014 году Абдалла, в стремлении снизить напряженность в вопросе престолонаследия, впервые ввел титул заместителя наследного принца и назначил им самого младшего из сыновей короля-основателя принца Мукрина, который с момента перехода власти Салману стал наследным принцем. Одним из первых решений нового короля стало назначение на титул заместителя наследного принца своего племянника Мухаммеда бин Найифа.

Примечательно в этом то, что, если этот порядок передачи власти состоится, принц Мухаммед бин Найиф станет первым саудовским монархом – внуком короля-основателя (до сих пор трон переходил между сыновьями короля-основателя). Этот факт, особенно с учетом существующей внутренней конкуренции между различными кланами королевской семьи, может потенциально стать поводом для серьезных разногласий. Впрочем, проблемы могут начаться и раньше: кандидатура нынешнего наследного принца Мукрина вызывает много вопросов, главный из которых заключается в том, что он может стать первым королем не полностью саудовского происхождения (он является йеменцем по материнской линии). Осложняет ситуацию и состояние здоровья нового короля Салмана, что приближает момент принятия важных решений по проблеме престолонаследия.

Помимо появления титула заместителя наследного принца, призванного сгладить ожидаемые противоречия в процессе передачи власти, с 2006 года действует специальный орган – совет по престолонаследию, состоящий из сыновей короля-основателя (или их сыновей). Его функцией является избрание монарха и его наследника, которая, однако, в соответствии с законодательством может быть реализована только в отношении следующего после короля Салмана монарха. При этом законодательством не предусматривалось появление титула заместителя наследного принца, прерогатива назначения которого принадлежит правящему королю, но его утверждение будет происходить решением совета. Таким образом, кандидатура Мухаммеда бин Найефа на пост наследного принца будет требовать согласования между кланами королевской семьи в совете, что с учетом сложности ситуации – смены поколений правящей династии – вызывает напряженность. В случае если достижение согласия в этом отношении столкнется с серьезными противоречиями, вызванными конкуренцией кланов за власть, страна может скатиться к внутренней дестабилизации, которой не преминут воспользоваться шиитские общины – как саудовские, так и проживающие в соседних странах.

Между тем более вероятным сценарием представляется относительно мирный процесс передачи власти. В этом заинтересованы в первую очередь и сами саудиты, независимо от принадлежности к клану одинаково остро воспринимающие шиитскую угрозу. Поддержанием стабильности королевства не менее озабочены и в Вашингтоне, отношения с которым сохраняют свою важность, невзирая на имеющиеся разногласия по ряду вопросов.

Примечательно, что Эр-Рияд взял курс на поддержание низких мировых цен на нефть. Несмотря на то что доходы от нефтеэкспорта составляют основную долю государственного бюджета, королевство может позволить себе временное снижение этих доходов без серьезного ущерба для экономики, чего нельзя сказать о других участниках мирового нефтяного рынка. При этом за этот период Саудовская Аравия намерена вытеснить своих конкурентов и занять их нишу, а также затормозить развитие возобновляемых источников энергии и дорогостоящую добычу труднодобываемой нефти. Последнее напрямую касается США, которые, впрочем, за счет высокой степени хеджирования и усовершенствования технологий, позволяющих повысить производительность и снизить стоимость услуг в нефтяной сфере, а также уже произведенного бурения (что является самым дорогостоящим этапом добычи сланцевой нефти), пока увеличивают масштабы нефтепроизводства.

Снижение зависимости от ближневосточной нефти в более отдаленном будущем приведет к снижению вовлеченности Вашингтона в дела региона, в том числе и необходимости поддержания прочности саудовского режима. Тем не менее для США в среднесрочной перспективе представляется важным сохранение стабильности в государстве, которое имеет непосредственное влияние на мировое нефтяное ценообразование и представляет определенный противовес Ирану. Так и для Саудовской Аравии принципиальны отношения с США, которые, по сути, обеспечивают ее безопасность.

В свою очередь Иран остается в относительной международной изоляции и вынужден действовать в условиях санкций, часть из которых была снята, что, впрочем, не мешает их восстановлению в среднесрочной перспективе. Основой наметившейся в 2013 году с приходом Хасана Роухани разрядки между Тегераном и государствами Запада, в первую очередь – США, является запуск очередного, более успешного раунда переговоров по иранской ядерной программе. Ключевой договоренностью остается обязательство Ирана не обогащать уран свыше 5 %, сократить развитие ядерной программы и разрешить МАГАТЭ осуществлять инспекции на всех ядерных объектах (в этой связи особо значимо для Запада убедить Тегеран вернуться к подписанию Дополнительного протокола к ДНЯО). Все участвующие стороны отмечают продуктивность продолжающегося переговорного процесса, что должно постепенно вывести Иран из-под бремени санкций и привести к возвращению зарубежных инвестиций, оказывая положительный эффект на экономику страны.

Между тем заключение итогового соглашения вновь было отложено, что послужило поводом для усиления идеи отказа от переговоров и возвращения к политике санкционного давления. Такой позиции, в частности, придерживаются американские республиканцы, которые, по итогам ноябрьских выборов 2014 года, имеют большинство в конгрессе. Их радикальный подход будет сдерживаться Бараком Обамой, однако после ожидаемой победы республиканского кандидата на президентских выборах 2016 года ситуация изменится. При этом иранские консерваторы также скептически настроены по вопросу заключения соглашения по ядерной проблематике и в целом – нормализации в отношениях с Западом, призывая к возвращению к политике конфронтации. С осуждением переговоров также выступают Израиль и Саудовская Аравия, которые хотя и не имеют значимого влияния в этом вопросе, однако также могут сыграть определенную роль в смене подхода западных стран в отношении Ирана.

Между Тегераном и руководствами государств Запада сохраняется атмосфера недоверия, что исключает возможность долгосрочного тренда на потепление в отношениях между ними. Итоговое соглашение, если оно будет заключено, как планируется, в июне 2015 года, будет нарушено. Следует ожидать ужесточения риторики республиканцев и провокаций как с их стороны, так и со стороны Ирана. В случае победы кандидата-республиканца на президентских выборах заключенное соглашение будет подорвано в 2017 году. Однако период временной нормализации Тегерана с Западом будет использован иранскими властями для стимулирования экономического роста, спад которого после ожидаемого возвращения к санкционной политике будет списан на «враждебный внешний фактор» иранским руководством, которое, в свою очередь, вернется к традиционной антизападной риторике. Период потепления также взаимовыгодно используется Вашингтоном и Тегераном для негласного сотрудничества в противостоянии общему врагу в лице ИГ. Это повышает эффективность борьбы, однако вызывает напряженность в отношениях США с их региональными партнерами – в первую очередь Саудовской Аравией. Между тем вероятные успехи контртеррористической кампании и Иран, и США, по всей видимости, запишут на свой счет, обвинив при этом друг друга в препятствовании реализации этой кампании.

Вероятен и другой сценарий, заключающийся в продолжении оттягивания заключения итогового соглашения, что даст Западу, и в первую очередь США, повод к прекращению переговоров и возвращению к политике давления, вероятно, уже к середине 2016 года. Так или иначе, наметившаяся разрядка является временным явлением, а не средне– или долгосрочным трендом. Это, впрочем, не ограничивает Тегеран в реализации своих региональных амбиций.

В Турции бывший премьер, а ныне – новоизбранный президент Эрдоган, доказав прочность своих политических позиций внутри страны, продолжает наращивать свое влияние в регионе. За 10 лет своего премьерства в качестве лидера Партии Справедливости и Развития (ПСР) ему удалось выстроить систему, центральная роль которой принадлежит ему: военные, контролировавшие власть на протяжении более полувека существования Турецкой Республики, отстранены от управления страной, а оппозиционные партии не представляют серьезного противовеса. Несмотря на то, что последним удалось препятствовать проведению конституционной реформы, в соответствии с которой Турция должна была стать президентской республикой, президент Эрдоган является фактическим главой при парламентской форме правления, тогда как новоназначенный премьер и лидер ПСР Ахмет Давутоглу (бывший при премьере Эрдогане министром иностранных дел) представляется в значительной степени формальной фигурой, следующей курсу президента.

Для укрепления своей власти турецкий лидер умело манипулировал различными темами внутри– и внешнеполитической повестки дня. Так, переговоры о вступлении в ЕС, возобновленные в 2005 году, по утверждению специалистов, во многом были инструментом отстранения от власти военных. Сегодня, несмотря на то что объявлено о новом раунде этих переговоров, Эрдоган все жестче заявляет о «потере интереса» к членству в Союзе, что идет в общем русле усиливающейся антизападной риторики президента, призванной укрепить региональные позиции Турции. Первый свой визит в качестве президента он совершил в Республику Северного Кипра, вопрос о котором является одним из препятствий турецкого вступления в ЕС: это красноречиво говорит о намерениях Анкары в отношении Европы. Курдский вопрос также был использован Эрдоганом в политических целях. Продолжающийся – как сообщается, «безрезультативно» – переговорный процесс с представителями Рабочей Партии Курдистана (РПК), официально считающейся террористической, едва ли был направлен на какой-либо результат, кроме как привлечение части курдского электората в преддверии прошедших муниципальных и президентских и предстоящих в начале 2015 года парламентских выборов.

В своей региональной политике Эрдоган сделал ставку на «братьев-мусульман» и вовлечение, по меньшей мере формальное, в палестино-израильский конфликт на стороне Хамаса – в сопровождении с резкой критикой действий Израиля и бездействия Запада. Такая риторика близка настроениям «арабской улицы».

Однако настойчивость Эрдогана в поддержке «братьев-мусульман» уже стоила ему кризиса в отношениях с такой важной страной региона, как Египет, и будет продолжать служить фактором нагнетания напряженности во взаимодействии Турции со странами региона. Угроза нестабильности видится также в нахождении значительного числа сирийских беженцев на турецкой территории, а также ухудшении внутриэкономической ситуации, которое, впрочем, считается временным. Тем не менее наиболее вероятным представляется продолжение тренда на усиление региональных позиций Турции во главе с Эрдоганом, увлеченным реализацией амбициозных внутриэкономических и геополитических «Целей‑2023» и отстаиванием независимости от внешнеполитического курса США. Важным элементом внешней политики страны остается продвижение интересов турецкого бизнеса, что реализуется практически без оглядки на политическую риторику. Следующие президентские выборы должны состояться в 2019 году, на которых нынешний лидер имеет большую вероятность вновь одержать победу. Однако вполне вероятно, что провокационные речи Эрдогана в отношении Запада и его ориентация на «братьев-мусульман» в регионе будут иметь негативные последствия для турецкого лидерства в более долгосрочной перспективе.

Внешнюю политику Катара в последние годы также можно охарактеризовать как провокационную. Доха реализует курс на активное участие во всех региональных конфликтах от Ливии до Сирии и Йемена, противопоставляя себя Саудовской Аравии. Главным вызовом консервативной монархии со стороны Катара является поддержка сети «братьев-мусульман», которая враждебно воспринимается Эр-Риядом. Такая позиция ставит Доху по одну сторону баррикад с Анкарой, однако едва ли можно говорить о формировании некоего катарско-турецкого союза: это сближение скорее является тактическим, и в более долгосрочной перспективе можно ожидать обострения соперничества между двумя региональными центрами силы.

После того как в июне 2013 года отец нынешнего эмира Хамад бин Халифа аль-Тани передал власть своему сыну Тамиму, во внешней политике Катара многие наблюдатели отмечают некоторые изменения в сторону снижения провокационности и склонности к нормализации отношений, в первую очередь с монархиями Залива. Для эмирата принципиально важным остается поддержание собственного имиджа как в регионе, так и в мире, что реализуется посредством масштабных бизнес-проектов и деятельности международного канала «Аль-Джазира». Катар осуществляет сделки с крупнейшими транснациональными корпорациями и расширяет свою монополию в области СПГ по всему миру, причем не только за счет непосредственно поставок газа, но и реализации контрактов в области создания СПГ-терминалов. Важнейшими имиджевыми проектами для эмирата являются проведение в 2022 году чемпионата мира по футболу, который впервые пройдет на Ближнем Востоке, а также ожидаемое проведение этапа гонки «Формула‑1» в 2016 году. «Аль-Джазира», запущенная по указу предыдущего эмира и являющаяся сегодня одним из лидирующих глобальных СМИ, служит эффективным инструментом продвижения роли Катара на мировой и региональной арене. Провокационная манера вещания стала одним из камней преткновения в отношениях Дохи с Эр-Риядом, и, несмотря на некоторое смягчение тона в русле общей трансформации внешнеполитической логики Катара, канал фактически продолжает следовать курсу, принятому эмиром Хамадом. Это выражается в поддержке «братьев-мусульман» в материалах канала, что вызывает недовольство, в первую очередь Саудовской Аравии.

Не менее вызывающим для саудовского руководства выглядит активизация контактов Дохи с Тегераном, в частности в связи с поддержкой Хамаса. Проводимый Катаром курс поставил эмират на грань региональной изоляции, вызвав недовольство монархий Залива и государств региона, в первую очередь Египта. Кризис с отзывом послов в марте 2014 года был урегулирован к концу года усилиями Саудовской Аравии, для которой единство в субрегионе Залива имеет принципиальную важность – с точки зрения имиджа и безопасности. Стараниями Эр-Рияда был урегулирован и конфликт Дохи с Каиром. Между тем это представляется временным перемирием, которое будет нарушено Катаром в среднесрочной перспективе. Как и Турция, Катар будет принимать участие в восстановлении египетской экономики, однако не следует ожидать, что катарское – как и турецкое – руководство откажется от поддержки «братьев-мусульман» или от региональной конкуренции за сферы влияния.

Возвышение ИГИЛ в качестве центра силы в регионе является временным. Границы Халифата, фактически не изменившись с лета 2014 года, вряд ли будут расширяться. Преодолев пик своей мощи в краткосрочной перспективе, его влияние начнет постепенно снижаться, а контролируемая им территория – сокращаться до отдельных очагов нестабильности, которые будут еще долгое время сохраняться на территории Сирии, Ирака, а также Египта и Ливии. Факторами ослабления ИГ могут стать усилия по дискредитации радикальной идеологии и боевые успехи контртеррористической коалиции и региональных сил (сирийской армии, Ирана, Хизбаллы) на фоне некоторого продвижения в решении военно-политического кризиса в Сирии и кризиса власти – в Ираке. Однако пока позитивных результатов ни по одному из этих направлений достичь не удается.

Конкуренция за сферы влияния между этими пятью – а в более отдаленной перспективе четырьмя – региональными центрами силы, которые в разной степени вовлечены во все текущие конфликты Ближнего Востока и Северной Африки, будет происходить на фоне снижения влияния на процессы региона со стороны внешних сил – отдельных европейских государств и США. Однако это не означает отказ от участия Запада в решении основных проблем или от реализации своих интересов в этих странах.

США будут оставаться важным участником региональных процессов по целому ряду направлений. Во-первых, это американское военное присутствие на Ближнем Востоке. Турция остается членом НАТО, в рамках организации также действует Средиземноморский диалог для североафриканских государств, в Заливе располагаются военные базы США, а безопасность стран этого субрегиона фактически обеспечивается американскими усилиями. Кроме того, США являются одним из основных поставщиков военной техники для большинства государств региона.

Во-вторых, это заинтересованность Вашингтона в сохранении дружественных отношений с крупнейшими поставщиками нефти и газа – монархиями Залива. В-третьих, это борьба с терроризмом, которая остается веской причиной для непосредственного силового вмешательства, что сегодня наглядно демонстрирует проблема ИГ и вовлеченность США в борьбу с «Аль-Каидой» в Йемене.

В-четвертых, это предотвращение развития ядерной программы Ирана. В-пятых, это активное участие в палестино-израильском урегулировании и недопущение образования международно признанного государства Палестина.

И, наконец, это попытки урегулировать конфликты, в которые США уже оказались втянутыми: речь в первую очередь идет о Сирии, будущее которой, по всей вероятности, будет формироваться региональными силами, однако Вашингтон сохраняет за собой право слова. Ливийский конфликт между тем остается вне зоны американских интересов, и его урегулирование будет лежать на плечах стран региона с возможным несиловым участием Франции, которая продолжает видеть южное Средиземноморье сферой своего влияния.