Предыстория. Польский раздел Руси

От предыдущих этапов российской государственности император Николай I унаследовал два важнейших геополитических вопроса. «Восточный вопрос» – взаимодействие с кочевым миром азиатских степей, с государствами, созданными кочевниками. И «вопрос западный», взаимодействие с густонаселенной иноверческой Европой, ищущей земли и другие ресурсы на Востоке – в первую очередь, с Польшей.

Само географическое положение русского государства, как одновременно и барьера и моста между Европой и Азией, между двумя мощными культурными ареалами, между двумя различными типами ландшафта и климата, предопределило его нелегкую судьбу. Как кусок металла оно находилось между европейским молотом и азиатской наковальней, пока (да позволит мне читатель продолжить метафору) не превратилось в меч разящий.

Позабыв об эпохе великого переселения народов, когда полчища всадников проходили от китайской стены до Рейна, Европа словно стремилась навстречу Азии, ломая находящееся между ними русское пространство. В некоторые эпохи на один мирный год для Московской Руси приходилось два военных, не в лучшем положении находились и другие русские земли. И золотой петушок едва успевал поворачиваться, показывая откуда идет новая рать.

Конечно, наше «общение» с Европой и Азией было далеко не всегда конфликтным, однако и характер мирных взаимоотношений определялся тем балансом сил, который сложился в военное время. В целом немирный характер жизни определил основные тенденции в развитии русского государства и даже повлиял на русский национальный характер…

Многовековой восточный вектор польского экспансионизма объясняется весьма просто – германский мир, лежащие к западу, северу и югу от Польши были сильнее ее, как в военном, так и хозяйственном отношении. Одно время молодой польской народности светила судьба совсем уж незавидная – исчезнуть, как исчезли многочисленные западно‑славянские народы, жившие по Эльбе, Дунаю и Балтийскому морю и попавшие под каток немецкого «Drang nach Osten». Почти полтора века и на востоке перед поляками стояла огромная Киевская Русь с сильными князьями и могучими дружинами. «Пробное» вторжение польского короля Болеслава Храброго на русские земли имело все признаки последующей польской «восточной политики»: захват под флером «освобождения», с попыткой раскола элиты и замены у ней культурной идентичности. Но в то время ожидал поляков полный провал. Ничего не светило западным соседям даже в период удельного дробления Руси: «А литва из болота на свет не показывалась».

Но в середине 13 века Фортуна повернулась к полякам передом.

В результате монгольского нашествия к востоку от Польши оказалась геополитическая дыра, слабо заселенная и плохо защищенная территория, с разобщенными князьями, жадными боярами и потрепанными дружинами. Завидущим глазам западных наблюдателей открывалась земля «велика и обильна», однако с погибшими городами и костями человеческими, лежащими в полях.

Настало время и литве вылезти из болота. Литовцы начинают завоевание Поднепровья, на первых порах грабительством и насилиями мало отличаясь от азиатских «гостей». При Воишелке и его приемниках литовцы занимают большую часть Белой Руси. В 1320 г. литовский великий князь Гедимин начинает завоевание Волыни, годом позже он разбивает западнорусских князей, киевского, брянских, переяславского, волынского, на р. Ирпень, и берет после двухмесячной осады Киев. Его сын Ольгерд довершает захват Белой Руси.

Польские властители, скармливающие немецким феодалам славянские и балтские земли, сами начинают свой многовековой натиск на Восток.

В 1340‑х гг. король Казимир III, потерпев очередное поражение от прусских немцев, в ходе двух походов полностью овладевает Галицкой Русью. И, очевидно, за это деяние получает классное прозвище «Великий». Захватит он также часть Волыни. Эти земли под именем Воеводства Русского будут отнесены к Малой Польше. Литва же распухнет, как на дрожжах, за счет оставшейся части Волыни, Подолии, Киевских и Черниговских земель.

Со второй половины 14 в. Литва обращает внимание на земли, которые потом назовут «великорусскими». Вслед за брянскими землями в ее руки переходит большая часть смоленско‑московской возвышенности. И здесь разорения и жестокостей было от нее не меньше, чем от татар. Псковитяне отбиваются от Литвы из последних сил, Новгород едва откупается.

Литовские владения, переползшие на левый берег Днепра, вклиниваются в Дикое поле. Вдоль Буга и Днепра выходят литовские кони к Черному морю. После дробления Золотой Орды литовцы влияют на политику ее наследников, союзничают с ханами Большой Орды, с казанским ханством, фактически создают крымское ханство.

Из «ничего» получается великое «что‑то»; за счет чужой беды в первой половине 15 в. Литва становится крупнейшей по размерам державой Европы, и перспективы у нее замечательные. Она контролирует балто‑черноморский путь, ей принадлежат плодородные земли по Днепру. Уже почти повсюду встала Литва на место древнерусского государства. Что, по сравнению с ней какая‑то залесная Москва, окопавшаяся в неплодородном суглинке между Окой и Северной Волгой и регулярно разоряемая татарами.

Как маркитантка идет за солдатом, так и Польша за Литвой, соблазняет ее прелестями цивилизации, польскими золотыми яблочками: удобными жилищами, балами и спектаклями, красиво одетыми женщинами. Литве, еще недавно сидевшей в болоте, нечего противопоставить Польше, болтающей на латинском языке и читающей Плавта с Теренцием; влияние Москвы ничтожно, где‑то за морем загибается Византия, ограбленная и униженная латинянами. И литовский воин меняет звериную шкуру на камзол и штаны с гульфиком, а медвежьи пляски вокруг костра на краковяк и минуэт.

Польша могла подарить литовской элите нечто большее, чем культура, она давала идеологию господства, замаскированную под «шляхетские вольности». Литовская знать будет теперь полонизироваться, шаг за шагом получая сомнительные дары в виде шляхетский привилегий, западнорусское крестьянство все более закабаляться.

На самом деле, польская «золота вольность» (zlota wolnosc), соблазнившая литовскую элиту, была выражением слабости польского государства, отказавшегося от борьбы с серьезным противником на западе. Польская элита, уходящая на опустевший восток, не нуждалась в сильном государстве для обеспечения своего господства, и целиком присваивала прибавочный продукт, создаваемый покорным населением. Кошицкий привилей освободил шляхту от всех государственных повинностей, а согласно Радомской конституции» король не имел права издавать какие‑либо законы без согласия аристократического сената.

Если посмотреть на многовековые изменения политической карты Европы в режиме ускоренного просмотра, то мы увидим переползание шляхетской Польши, как огромного слизняка, с запада на восток, и что особо удивительно, происходило это почти что без военных побед.

«Польша не выполнила своей задачи, отступила пред напором, отдала свои области – Силезию, Померанию – на онемечение, призвала тевтонских рыцарей для онемечения Пруссии; но, отступивши на западе, она ринулась на восток, воспользовавшись ослаблением Руси от погрома татарского: она захватила Галич и посредством Литвы западные русские земли..»[71]

Процесс ополячивания Литвы ускорился после Городельского сейма 1413 г, который принял решение, что лишь литовская католическая знать приравнивается в правах к польской шляхте.

По смерти Витовта, поляки и литовцы‑католики начинают борьбу против православного литовского князя Свидригайло, которого поддержало русское население великого княжества. В августе 1434 под Вилькомиром литовцы‑католики, поляки и их немецкие вассалы наголову разгромили православное войско. Десять русских князей было убито, а сорок вместе с киевским митрополитом взято в плен. Победитель Сигизмунд провел массовые репрессии против православной знати. По сообщению «Хроники Быховца» «хватал их и совершал над ними страшные жестокости, карал их невинно, убивал и мучил их так, как только мог придумать, и поступал так со всеми князьями и панятами и со всем шляхетским сословием всех земель литовских, русских и жемайтских… всеми этими своими злыми поступками он равнялся Антиоху Сирийскому и Ироду Иерусалимскому и предку своему великому князю литовскому Тройдену.» После такого разгрома русская аристократия Литвы уже не будет оказывать серьезного сопротивления натиску католической Польши.

Но неожиданно Литве становится плохо. Ее изнеможение кажется парадоксальным – ведь у нее все козыри на руках, она имеет плодородные почвы, выходы к морям, трансевропейские торговые пути. Однако она слабеет прямо пропорционально тому, как ею овладевает Польша.

Польско‑литовские правители ищут союзников для борьбы с Москвой на Востоке. Начинается многовековой антироссийский флирт христианских королей с ханами‑султанами. Польско‑литовская власть и крымцы заключают в 16 в. пять договоров, направленных против России, два антимосковских договора были заключены с османами. Набеговая активность азиатов будет поощряться деньгами. За разорительнейший набег на Москву в 1521 г. король Сигизмунд I заплатил крымскому хану Магмет‑Гирею 15 тыс. червонцев. В годы Стародубской войны Сигизмунд I платит крымцам за набеги на Россию по 7500 червонцев ежегодно и на такую же сумму посылает сукна. Города, для покрытия крымских расходов короля, облагаются податью, именуемой «ордынщиной». После заключенного в 1562 г. соглашения между Сигизмундом II и крымцами происходит двенадцать крупных крымских набегов на Московскую Русь. Однако азиатские «союзники» не забудут грабить и Польшу с Литвой. Михалон Литвин сообщает о малом количестве побегов пленных литвинов из крымской неволи, по сравнению с московскими пленниками – крымское рабство выглядело для литовского простолюдина не хуже, чем жизнь под властью шляхты.

Характерной особенностью польского хозяйства было с 15 в. господство барщинной системы, пришедшей в рамках «второго издания крепостного права» (по Марксу) или «вторичного крепостничества» (по Броделю). Господское хозяйство (фольварк) ориентировалось на производство товарного хлеба и другого сельскохозяйственного сырья для внешнего рынка. На рубеже 15 и 16 в. закрепощение крестьян в Польше и Литве шло быстрыми темпами, «золотая вольность» получала материальное обеспечение в виде принудительного дармового труда крестьян.

С 1503 крестьянин мог выйти исключительно с разрешения господина – это, фактически, год введения крепостного права в Польше. С 1543 крестьяне окончательно прикреплены к земле и пану – на основах частно‑правовых. Работа на барщине (панщине) увеличивается, доходит до 5–6 дней в неделю. В конце концов, многие господа отнимают наделы у своих крестьян и выдают им за постоянную работу в своем хозяйстве «месячину», своего рода концлагерную пайку. Невыход на работу, как и в концлагере, карается смертью. «Народ жалок и угнетен тяжелым рабством, – пишет о Польше имперский посол Герберштейн. – Ибо, если кто в сопровождении толпы слуг входит в жилище поселянина, то ему можно безнаказанно творить все, что угодно, грабить и избивать». «Если шляхтич убьет хлопа, то говорит, что убил собаку, ибо шляхта считает кметов за собак», – свидетельствует писатель 16 в. Анджей Моджевский на хорошем латинском языке.[72]

И это ли «нация свободных людей», как пишут в польских книгах по истории, а вслед за тем повторяют наши историки и энциклопедии по всему миру? Это ли образец для подражания, которым надо шпынять «авторитарную» Москву?

Вместе с укреплением власти над крестьянами, шляхта все более стесняет развитие других общественных сил.

Пётрковский статут и привилея короля Александра дают шляхте право на беспошлинный вывоз сельскохозяйственной продукции. Шляхта начинает самостоятельно выступать на внешнем рынке, продавая ганзейцам и прочим европейским купцам сырье, покупая у них предметы роскоши. Она получает и исключительное право на производство и продажу спиртных напитков, чем пользуется для спаивания своих холопов. Мещанам (городским буржуа) запрещено покупать у шляхты землю, а вскоре они вынуждены отдать свои участки вне городов. Сейм 1565 г. воспрещает польским мещанам вывоз товаров за границу, зато предоставляет чужеземным купцам беспошлинный ввоз. В результате таких «новаций» начинается длительный упадок польских городов.

Экономически над Польшей и Литвой господствуют ганзейские города на Балтике (Любек, Штеттин, Данциг, Рига); иноземные торговые корпорации оперируют на всех транспортных коммуникациях – Одре, Висле, Немане, Западной Двине, контролируя товарные и финансовые потоки.

Польское хозяйство окончательно приобретает характер сырьевого придатка бурно растущего западно‑европейского рынка – это требует постоянных захватов земель и крепостных душ.

А дела на на юге, севере и западе у поляков идут всё хуже. Габсбурги вытесняют польскую корону из Дунайского бассейна. Власть Польши над Пруссией становится практически номинальной. Турки забирают Молдавию, прежде вассальную Польше, отнимают у нее выход к Черному Морю.

Нарастает конфликт между мелкопоместной шляхтой, все более зависимой от ростовщического капитала и страдающей от татарских набегов, и крупными землевладельцами‑магнатами. Это содействует распространению в Польше реформационных учений – лютеранства, кальвинизма, социнианства, приходящих из Прусии. К середине 16 в. Польша стоит на пороге религиозной войны, похожей на ту, что терзала Францию, поэтому верховная власть и католическая церковь пытаются сплотить обе слоя знати, направив их интересы на Восток.

Люблинская Уния 1569 была польским ответом русскому простонародью Литвы. О том, что литовско‑русское простонародье было на стороне московского «тирана васильевича» свидетельствуют и западно‑европейские наблюдатели. В частности отец‑иезуит Антонио Поссевино сообщает по результатам своей миссии в Речь Посполиту: «найдено, что жители этих областей (Западная Русь), по приверженности к своим единоверцам‑москалям, публично молятся о даровании им победы над поляками».[73]

В результате Люблинской унии, те русские земли, которые находились в составе Литвы были переданы польской короне – Волынь, Подлясье, Гродненщина, Киевщина, остаток Подолии, чернигово‑северские земли. Как пишет С. Соловьев: «Соединение последовало явно в ущерб Литве, которая должна была уступить Польше Подляхию, Волынь и княжество Киевское». Собственно и Унией называть этот был аншлюс неправомочно. Литва, как большое и самостоятельное европейское государство, самоликвидировалась. Литовская знать продала родину в обмен на западные гарантии сохранения ее материального и социального статуса.

Уния 1569 г. несла тяжелые последствия для положения западнорусского крестьянства и православной церкви, для культуры и языка Западной Руси.

Польское иго на Западной Руси почти столько же, сколько османское иго на Балканах, сопровождалось не меньшими усилиями по изменению религиозной, культурной и национальной идентичности покоренного населения.

С восшествием на польский престол Стефана Батория, турецкого ставленника из османской Трансильвании, польско‑литовская «шляхетская республика» перейдет к жестокой и непреклонной политике полонизации и окатоличивания Западной Руси.

Турецкий посаженник начнет свое правление с казни казацких «лыцарей», насоливших Османской державе. Обильно снабженный деньгами, как со стороны немецких правителей, так и стороны Порты, король наймет большую армию нового типа, и проведет три похода на Русь, с прицелом на Москву. Правда, деньги, а вместе с тем и наступательный порыв немецких наемников, кончатся во время длительной осады Пскова.

Баторий вводит практику назначения православных епископов – среди них появляются скрытые католики. Паны сами ставят приходских священников в своих имениях, иногда это даже без рукоположения в сан.[74]Это так называемое «право патроната» на практике выливалось в вымогание денег у кандидатов на приход. Православные церкви стали в руках пана или арендатора имения доходным объектом, за каждое богослужение или священнодействие прихожане должны были платить.[75]

Иезуиты наводняют западно‑русский край и начинают захватывать православные храмы. В двадцати западно‑русских городах иезуиты основывают свои училища, виленская иезуитская коллегия обращается в в академию. При церквах основывают иезуитские братства, про соборах иезуитские миссии.

В самой Польше иезуиты будут подчинять университеты и сжигать неугодные книги, раздувать антисемитизм и ненависть к другим конфессиям.

Сыновья могущественных магнатов, православных и кальвинистов (Чарторыйских, Радзивиллов) совращаются иезуитами в католичество. В 1598 г. пятьдесят восемь высокородных литовско‑русских вельмож (Тышкевичи, Збаражские и др.) заявляют о принятии католичества. Окатоличившиеся землевладельцы вместе с агрессивным католическим клиром усиленно размножают на западнорусских землях костелы и кляшторы (монастыри). Род могущественных Острожских, окатоличившись, передает ксендзам православные храмы во всех своих обширных владениях – только на Волыни им принадлежало 25 городов, 10 местечек и 670 селений. К числу новых католиков относились и сыновья беглого «диссидента» А. Курбского.

Мелкая западнорусская шляхта вознаграждалась за переход в латинство чинами и должностями, разнообразными возможностями кормиться от населения. Начиная с 1649 г. православных больше не допускали в Сенат, к государственным должностям любого уровня.

После отхода от православия могущественных литовско‑русских фамилий начнется настоящий крестовый поход на народное православие, которое поведут под конвоем к Унии с католичеством.

Иезуит А. Поссевино выработал план Унии. Иезуит П. Скарга, издавший книгу «О единстве церкви», стал ее непосредственным организатором. Король Сигизмунд III вошел в сношения с некоторыми западнорусскими православными иерархами, которые тоже желали «вольностей», то есть освобождения от опеки мирян и равных привилегий с католическим духовенством. На Брестском соборе 1596, где присутствовала малая часть православных епископов, была провозглашено объединение с католической церковью.[76]Но как такового объединения не произошло. Состоялся лишь переход в Унию нескольких церковных иерархов из числа скрытых католиков, назначенцев польской власти. Новая униатская иерархия получила некоторые привилегии латинского духовенства, и большие имения, светские и духовные, избавилась от контроля паствы. Теперь уже униатские иерархи вроде митрополита И. Кунцевича в классическом католическом стиле истязали и заключали в темницы православных священников, брили им головы и бороды, изгоняли из приходов, непокорных сдавали светским властям на казнь, как бунтовщиков. Развлекалась в своих имениях и скучающая шляхта, принуждая православных священников к Унии – им рубили пальцы, языки, подвешивали на шесты, заставляли есть сено.[77]

Униатское высшее духовенство стало пополняться за счет воспитанников иезуитских коллегий. Епископы выходили из числа послушников базилианского ордена, формально униатского, фактически католического. Монахи‑базилиане были боевым авангардом Унии – специализируясь на захвате православных монастырей, убийстве и изгнании православных монахов. Большинство из захваченных монастырей в короткий срок приходило в запустение. К этому времени относится исчезновение огромного числа русских культурных ценностей, летописей и культовых сооружений – так погибло историческое наследие Древней Руси. С православных церквей сбрасывались колокола, православным запрещались любые публичные церемонии, крещение, венчание, исповедь, похороны. Доходило до того, что униаты разрушали православные кладбища, выбрасывая останки из могил как мусор. Вильна, Полоцк, Витебск первыми лишились всех православных церквей, священники пробовали служить в шалашах, но и там на них шла охота. Доведенные жители Витебска убили митрополита Кунцевича, за что королевская комиссия осудила здесь на смерть более ста человек.

В 19 в. у униатов найдется столько сочувствующих в Европе и России, которые будут переживать за ущемления их прав «царским самодержавием», но в 17 в. униатские вожди и стоявшие за ними польские власти творили зло безнаказанно, умело, с огоньком, и без каких либо информационных последствий…

Уже первое поколение шляхты, воспитанное в иезуитских школах, было «насквозь пропитано духом нетерпимости к другим некатолическим вероисповеданиям, заражено иезуитским нравоучением, дозволяющим всякие, даже безнравственные сделки ради блага католичества, и обучено всяким хитросплетениям и пустым словоизвитиям для сокрытия истины и правды»[78]Фирменным знаком внутренней и внешней политики Польши становятся коварство и обман.

Вслед за коронными чиновниками на восточные территории устремились польские колонизаторы всех мастей. Благородное сословие западнорусского края быстро размывалось за счет огромного числа разночинного сброда, пришедшего с запада. Здесь ему было легко войти в шляхетство. Основная масса новых шляхтичей, созданных произволением магнатов, по сути своей оставались все той же дворней, откупщиками, мытарями, корчмарями, призванными обслуживать потребности хозяев. Они служили магнату в его наездах, набегах и походах, входили в его частную армию, составляли ему клаку на сеймиках. Прежние хозяева не теряли над ними своей господской власти, «сохраняя за собой обычное право даже их сечь, под одним лишь условием: сечь не иначе, как разложив на ковре, в отличие от холопов.»[79]

Местная знать перенимало от поляков не только язык и религию, но и отношение к крестьянскому кормящему классу, как к рабам, должным обслуживать любые прихоти пана. Паны нередко передавали свои имения на откуп арендаторам и жили в крепких замках, защищающих их от татарских стрел. Михалон Литвин оставил любопытные описания панского быта – шляхта проводила время в попойках и пирушках, пока татары вязали людей по деревнями и гнали их в Крым. (Есть немало фундаментальных трудов на тему, как «несвобода» погубила блестящую Испанию. Однако то, как «свобода» погубила блестящую Польшу и довела до состояния куда более плачевного, чем пиренейская монархия, еще ждет своего фундаментального исследователя.)

В начале 17 в. крестьянские побеги достигли громадных размеров. Крестьяне Полесья, Волыни, Подолии, воеводства русского и белзского бежали на левый берег Днепра, и дальше в московские владения на Северском Донце, фактически дав начало заселению обширного региона, который в будущем назовут Восточной Украиной.[80]Вместе с простым людом уходили православные книжники. Западная Русь осталась без образованных русских людей. Польский язык полностью овладел администрацией и судом. Русская речь сохранилась лишь у простонародья, крепостного крестьянства, все более теряющего грамотность. Естественно, что язык, лишенный литературной нормы, начинает свободно мутировать, насыщаться лексикой господствующего класса – то есть поляков. Здесь корни возникновения «мовы».

В тех районах, где Уния сделала свое дело по искоренению православия, самих униатов стали загонять в католичество. Теперь уже униатских попов заставляли отбывать крестьянские повинности и платить подать ближайшему ксендзу. Теперь униатов насильно сгоняли на католические проповеди, секли розгами и жгли огнем за неповиновение.[81]

В 17 в. польская «дворянская республика» представляет собой редкий образчик государства, которое ведет экспансионистскую и ассимиляционную политику, будучи поражено социальным гниением и хозяйственным упадком.

И этот «живой труп» станет еще причиной гибели миллионов людей в Восточной Европе. Польско‑литовская интервенция времен московской Смуты приведет к тотальному разорению Московской Руси. На треть уменьшится население и Речи Посполитой во время кровавых событий середины 17 в. Народ выступит против панского гнета, казачья старшина использует энергию народного взрыва, чтобы зажить по‑шляхетски. Обе противоборствующие стороны действуют беспредельно жестоко. Резня будет остановлена только с приходом московских войск – нерешительного царя Алексея подтолкнуло решение Земского собора 1654 г.

Переяславская рада воссоединяла с Россией не только западно‑русский народ, но еще переводила в российское подданство казачью старшину, коварную и двуличную, изрядно уже поварившуюся в «шляхетской республике». Казачья старшина владела деревнями и заставляла работать на себя крестьян и рядовых казаков. Лишь шляхетская экспансия на восток заставила ее выступить против польской власти – любой мог обнаружить, что, оказывается, живет на земле какого‑нибудь польского шляхтича, владеющей ею на основании «безупречных» юридических документов.

Казацкая старшина породила плеяду гетманов‑предателей, благодаря которым Правобережье Днепра еще несколько десятилетий терзалось поляками, татарами и турками. Это вызвало новое масштабное переселение малорусского населения на левый московский берег Днепра.

Отпадение левобережья Днепра ничему не научило «шляхетскую республику».

В 1676 г. Сейм под страхом смертной казни запретил членам православных духовных братств выезжать за границу, что в Москву, что в Константинополь. Началось вымирание православного клира, которому негде было получать посвящение.[82]Следы греческого вероисповедания последовательно устранялись из униатской церкви. Униатский Замойский собор отменил многие православные обряды, придал священникам внешний вид ксендзов.

Униатские священники шли на восток, к Днепру, здесь они совершали рейды на на православные села вместе отрядами шляхты, непременно захватывая с собой орудия казни. Борьба против православия окончательно обрело форму государственного террора. На правобережье Днепра к началу 18 в. не осталось ни одной православной епархии.[83]

Православные были лишены права занимать какие‑либо места в местной администрации; постановление сейма даже запретило им занятие выборных магистратских должностей. От православного мещанства, и так уже потрепанного засилием привилегированного иноземного купечества, вскоре мало что осталось, верхушка полонизировалась, остальные превратились в «подлый люд». В некоторых городах, например Каменце, православные вообще не имели права на проживание.

Постановлением сейма от 1712 г. канцлерам запрещалось прикладывать государственную печать к любому акту, если оный прямо или косвенно содержало выгоду для лиц некатолического вероисповедания.[84]

Католические монахи, шляхта и студенты из иезуитских школ время от время устраивали погромы в оставшихся православных приходах. Так в феврале 1722, в Пинске, когда канцлер Вишневецкий выдавал замуж сразу двух своих дочерей, разгулявшиеся гости забавлялись тем, что оскверняли православные храмы, мучили священников и жгли церковные книги.[85]

В 1710‑1720‑х гг. случился новый массовый исход малорусов на российский берег Днепра. Вместе с крестьянами и казаками мигрировала и казачья старшина, она становится малороссийским дворянством.

В анархии, наступившей после смерти короля Августа II, сейм принимал совсем уже беспредельные акты против иноверцев.

Закон запрещал православным иметь колокола на церквях. Крешение, брак, похороны разрешалось совершать только с разрешения ксендза, за установленную последним плату. Похороны могли проходить лишь ночью. Дети, рожденные от смешанных браков, обязаны были принять католичество.[86]На сейме 1764 постановлено было карать смертью тех, кто перейдет из католичества в другое вероисповедание. Любая попытка остановить насильственный обращение в Унию или захват православной церкви каралась с примерной жестокостью.[87]

Православное крестьянство отвечало на религиозный гнет и экономическое угнетение – как могло, уходом в разбойники‑гайдамаки. «Форпост Европы» никак не был затронут «духом просвещения», судя по таким сценам: «Для войскового судьи и палача открылось новое поприще допросов и пыток. Нескольких оставшихся в живых гайдамак четвертовали они на месте, или посадили на кол, а одному переломали руки и голени и потом повесили, зацепив железным крюком за ребро, так как он признался в самых ужасных преступлениях… руки и ноги казненных развезены по городам и большим дорогам.»[88]

В 1766 краковский епископ Солтык (конечно же, ставший героем Польши) добился от сейма признания врагом отечества всякого, кто осмелится выступить в пользу диссидентов – то есть, православных и протестантов, борющихся за свободу вероисповедания.[89]

Летом того же года официал униатской метрополии Мокрицкий был направлен для принятия карательных мер против православных Малороссии, препятствующих Унии.

Вместе с ним было послано войско под под началом пана Воронича. Православных священников и монахов, свозимых в г. Радомысль, забивали палками, назначая до 800 ударов. Истязания шли изо дня в день. Карательные команды сжигали упорствующих православных по обвинениям в святотатстве.[90]

В ответ в Торуне и Слуцке были созданы повстанческие конфедерации, которые потребовали религиозного равноправия и обратились за помощью к России и протестантским державам. Русский отряд, посланный к Радомыслю, прекратил работу тамошнего истязательного центра.[91]

Сейм 1768 под прямым воздействием русского посла Репнина, отнял у панов право господствовать над жизнью и смертью своих крестьян. Отныне крестьян должны были судить общим для всех судом, а не домашним судом господина. За убийство своего хлопа шляхтич стал нести ответственность перед законом. Была ограничена и такая панская «вольность», как наезды и налеты друг на друга. Россия выступала гарантом установления порядка. Так что единственно страхом перед русским штыком Польша была обязана некоторому вразумлению и упорядочиванию общественной жизни.[92]

Но для борьбы с этими решениями была созвана шляхетская Барская конфедерация (слово «барский» в данном случае происходит от городка Бар, но, как известно, Бог шельму метит). К ополчению этой конфедерации присоединилось и карательное войско Воронича, стоящее в Белой Церкви. На службу ей пытались призвать и панских (надворных) казаков. Это привело к началу Колеевщины, жестокого гайдамацого бунта. Панские казаки рассыпались по правобережью Днепра южнее Белой Церкви, грабили и убивали. Одна только уманская резни стоила жизни 20 тыс. евреев. Когда гайдамацкие зверства стали известны русскому послу в Варшаве, киевскому губернатору Воейкову и командующему русской пограничной армией Румянцеву, то отряд полковника Кречетникова, ранее боровшиеся с Барской конфедерацией, получил указание подавить бунт.

Таким образом, хотя гайдамацкое движение было выгодно России, ибо разрушало до основания структуры польской власти на Украине, русские власти усмотрели в гайдамаков не ревнителей православия, а разбойников. Думаю, любое европейское правительство, напротив, с радостью бы воспользовалось антигосударственным движением, действующим против врага.

С июня по август 1768 русские силы переловили около 2 тыс. гайдамаков, которые были затем переданы польской стороне. Там их, естественно, казнили всеми мучительными способами, которые тогда были известны «нации свободных людей».[93]

После подавления гайдамацкого бунта, униатские миссионеры снова двинулись к Днепру, а Барская конфедерация объявила смерть всякому православному подданому Польши, имеющего связь с Россией. Однако к 1772 г. ее силы были, в основном, разбиты русскими отрядами и польскими коронными войсками.[94]

Результат действия «золотой вольности» был налицо. К концу 18 века Польша представляла собой унылый компот их политического хаоса и хозяйственной разрухи.

Государство это имело столь отталкивающую агонию, что вряд ли кто из современников стал бы ставить его в пример, как образец всяческих свобод. Современники говорили: «Чем дальше в Польшу, тем разбоя больше».

Однако агония забылась, а ложь осталась. Не сгнивший труп Речи Посполитой, а набор блестящих мифов о польской свободе будет оказывать воздействие на воображение, как польских националистов, так и западнических сил в самой России.

«Раздел Польши»

Инициаторами «разделов Польши» были Пруссия и Австрия. Россия вела в это время тяжелые войны против Османской империи, которую поддерживала Франция. Французские офицеры командовали антироссийскими шляхетскими конфедерациями. Фактически Польша становилась вторым фронтом русско‑турецких войн. Пруссия и Австрия напрямую связывали свой дружественный нейтралитет по отношению к России с территориальными приобретениями в Польше.

Уже первый «раздел» Речи Посполитой показал, что аппетиты у немцев хорошие… Пруссия, согласно мыслям екатерининских дипломатов, являлась лучшим другом России и даже входила, вместе с ней и Англией в гипотетический Северный союз. Поэтому было решено ни в чем ей не отказывать. (Видимо, сыграли роль крупные субсидии, которую получала Екатерина от прусской союзницы, Англии, еще будучи принцессой.) Пруссии досталось всё, что она хотела – балтийское побережье Речи Посполитой. Восточно‑прусские и германские владения Гогенцоллернов были соединены воедино. Пруссаки забрала под свой контроль 80 % польского внешнеторгового оборота и немедленно ввели высокие таможенные сборы. Это сделало неизбежным хозяйственный крах польского государства.

Возвращение западнорусских земель для Екатерины II и екатерининской аристократии не имело тех четких национальных оснований, какие были у московских правителей 16–17 вв. Ее не особо интересовало восстановление единства русского народа, титул «государыня всея Руси» мало что ей говорил, в отличие от Рюриковичей. Империя для Екатерины являлась властью мультиэтнической дворянской корпорации, куда польские аристократы включалась также легко, как и остзейские бароны. Однако императрица обладала геополитическим чутьем и понимала, что клинья балтийских и черноморских владений, если их не подкрепить западно‑русской арматурой, могут быть легко потеряны под ударом любой сильной западной державы.

Вынужденным образом петербургской монархине все же пришлось встать на путь «собирания русских земель» и вернуть России земли, отторгнутые у нее веками польско‑литовской экспансии.

Последующие два «раздела Польши» были опять спровоцированы Пруссией и Австрией, в то время как Россия оказалась вовлечена в новую тяжелую войну против Турецкой империи. Австрия даже угрожала, в случае неполучения территориальных «подарков», перейти в лагерь врагов России. Сыграло свою роль и усиление польских репрессий против православных.

В 1788 г. в Польше начались повсеместные расправы над православными и даже униатами, а также мелкими торговцами из России (коробейниками‑офенями), которых выдавали за царских агентов, подстрекавших православное простонародье к бунту. На Подолии, Волыни, в Белоруссии шли казни и бессудные убийства православных жителей. Сейм снова узаконил неравноправие православных с католиками и начал набирать войско, которое должно было участвовать в войне против России. Против антироссийского сейма поднялась прорусская тарговицкая конфедерация.

«Третий раздел» последовал за восстанием очередной шляхетской конфедерации в начале 1794. Русские части, находившиееся по соглашению с польским королем в Варшаве и в Вильно, были вырезаны повстанцами, находящимися под командование генерала Т. Костюшко. По его приказу беспощадно истреблялись и «изменники» – поляки, настроенные дружественно к России.[95](Император Александр простит вождя головорезов, а в послереволюционное время его имя начнут у нас давать улицам и дивизиям.)

Русские войска под командованием Кнорринга взяли Вильну, а Суворов, наголову разгромив повстанцев, вступил в Варшаву. Черноморский атаман Чепега, находившийся в суворовских войсках отписал в письме к одному из своих знакомых: «Поход в Польшу был – слава Вседержителю нашему Богу – благополучный. Корпус наш, под начальством генерала Дерфельдена, шел до Слонима, и мы, бывши с польскими мятежниками на восьми сражениях, гнали их, як зайцев, аж до самой Праги, что насупротив столичного города Варшавы; и тут уже, по соединении с батьком, графом Александром Васильевичем, доклали их воза и всех неприятелей, в Праге бывших, выкосили, а решту вытопили в Висле. Тут их наклали так, як мосту; на Варшаву ж як взяли с гармат стрелять, то вона зараз и сдалася.»

При всех трех «разделах Польши» 1772–1795 гг. Россия не взяла ни одной области с существенным польским населением, ни одной области, где оно было коренным. Императрица отказалась от предложенной ей польской короны со словами: «Я не взяла ни одной пяди польской земли, а только свое исконно русское».[96]Этническая польская территория была разделена пруссаками и австрийцами. Самые богатые польские земли оказались у Габсбургов, самые населенные у Гогенцоллернов. Австрия прихватила и земли Речи Посполитой, населенные русскими – большую часть Галицкой Руси. В руках у пруссаков оказался варшавский регион, «подпиравший» с юга Восточную Пруссию, также часть белорусского Полесья, Белостокский уезд.

Наиболее рьяные польские националисты ушли на запад, во Францию. Сформированные из них легионы погибнут от тропических болезней и пуль чернокожих повстанцев во французской заморской колонии, Санто‑Доминго. Лучшей роли, чем роли пушечного мяса, поляки от боготворимого ими Запада так и не добились. Не добьются и впоследствии.

На польских землях, доставшихся Пруссии и Австрии, будут введены законы метрополии, немецкие школы, обязательный немецкий язык в официальной и образовательной сфере; значительное часть имений польской знати будет отобрано в пользу новых господ.

На территории Речи Посполитой, присоединенной к России, продолжали действовать прежние законы, в том числе Литовский статут в версии 1588 года. Екатерина объявила через губернаторов, что для новых подданных подтверждается право на владение всем их имуществом. Польская аристократия сохранила все свои обширные земельные владения.

Экономическое могущество польской знати на возвращенных землях по‑прежнему дополнялось польским культурным и языковым гнетом, засильем чиновников‑поляков.

Получалось, что российское правительство, приняв западнорусский край, легализовало результаты того насилия, которое вершилось здесь польскими властями на протяжении нескольких веков. Русская реконкиста фактически завершилась фарсом.

Вдохновленные терпимостью российской власти польская шляхта и католический клир продолжили свою прежнюю колонизационную деятельность. Несколько поумерив свой напор на православных, они вплотную занялись окатоличиванием униатов.

В Петербурге греко‑католический департамент был подчинен римско‑католической коллегии, возглавляемой польским иезуитом. В Западном крае учреждалось шесть новых католических епархий. Униатские священники переходили в католичество, боясь потерять место, того же требовали и от прихожан. Только в одной Полоцкой униатской епархии перешло в католики в 1803 г. до 100 тыс. чел.[97]

В том же году, при учреждении в России министерства народного просвещения, польский князь А. Чарторыйский (в будущем вождь восстания 1830‑31) назначен попечителем Виленского учебного округа, покрывавшего огромную территорию – Литву, Белоруссию, большую часть Малороссии, включая Киевскую губернию. Виленская иезуитская академия преобразовывается в университет – единственный на территории округа. (Пречистенская церковь, где похоронена Елена, дочь Ивана III и супруга великого литовского князя, превращена в анатомический театр при университете.) В округе созданы десятки средних учебных заведений, подчинявшихся иезуитскому университету. Преподавание повсеместно ведется на польском, русский изучается лишь как иностранный язык. При университете учреждена главная семинария для католического и униатского духовного юношества, выпускники которой должны занимать места учителей в школах.[98]При католических монастырях открыты десятки школ, игравшие роль уездных училищ. Униатский базилианский орден приобретает учебнные функции, при нем также открылось значительное число светских и духовных школ. Иезуиты создают свой собственный иезуитский учебный округ с центром в Полоцкой коллегии. Помимо Полоцка иезуитские коллегии основаны в шести городах, еще в девяти появляются иезуитские резиденции.

Все это весьма напоминает бурную экспансию иезуитов в Речи Посполитой при Стефане Батории и Сигизмунде III.

Виленский университет становится рассадником агрессивного польского национализма.[99]Здесь работает профессор И. Лелевель (вождь польского восстания 1830‑31). Он собственно и сколачивает из разрозненных исторических мифов цельную польскую мифоисторию, которую и преподают польской, белорусской, малороссийской молодежи в учебных заведениях Западного края.

Согласно «истории» по Лелевелю поляки являются исконным населением западно‑русского края, включая Киевскую область, потому что происходят от древних полян.

Из польского прошлого отфильтровано безобразное и неприглядное, осталась лишь вылизанная до глянца картина вольностей и героизма. Все красиво и гладко в лелевелевской «истории» Польши. А вот Россия, прозываемая Москвой, изображена Лелевелем исключительно злой мертвящей тиранической силой.

Тем временем происходят важные события на западной границе империи. В 1807 г. Наполеон создает Великое герцогство Варшавское из отделенных от Пруссии польских земель и восстанавливает польскую армию. Герцогство варшавское служит дойной коровой для великого французского преобразователя, большая часть бюджета тратится на его военные нужды. Польское хозяйство раздавлено налогами и поборами, государственные доходы почти в полтора раза уступают расходам.[100]

Крестьяне были освобождены – формально, без земли, и расплачивались за использование господской земли барщинными трудом. Крестьянская нищета усиливалась мародерством, входившим у наполеоновской Grand Armee в распорядок дня. А магнаты, как и прежде, тратили свои состояния в Париже.

Герцогство варшавское стало важным поставщиком пушечного мяса для наполеоновских войск. Для участия в походе 1812 г. оно выставляет более 120 тыс. солдат.

На территории самой России католические и униатские священники содействовали войскам Наполеона всеми средствами. Минский епископ Дедерко и литовско‑самогитский коадьютор Гедройц призывали молодежь вступать во французскую армию. Студенты полоцкой иезуитской коллегии откликнулись почти поголовно.

Польские солдаты отличились в масштабных грабежах и разорениях русской земли, происходивших по всему пути следования наполеоновской армии. Грабительская вакханалия в Москве, в значительной степени, являлось делом их рук. Впрочем, окончание 1812 года во многом напоминало конец 1612, только теперь свою смерть на русской земле находит намного больше поляков…

На Венском конгрессе лорд Каслри в ноте от 31 декабря 1814 (12 января 1815) озвучил предложение британского правительства по разделу варшавского герцогства.

18 (30) января Александр I принял английский план, вслед за тем Пруссия и Австрия. Был заключен трехсторонний договор о судьбе варшавского герцогства, который вошел в Общий акт Венского конгресса, одобренный всеми его участниками.

Решением конгресса большая часть герцогства навечно присоединялась к России. Познанская область отходила к Пруссии, подтверждалось присоединение Галиции к Австрии. Краков определялся в отдельную независимую область – Краковскую республику. Россия передавала Восточную Галичину (Тернопольская область), которой владела с 1809 г., Австрии, видимо для округления ее галицийских владений. Населенную белоруссами Белостокскую область, бывшую во владении России с 1807 г, Александр присоединит к Царству Польскому.

Все великие державы того времени подписались под актами Венского конгресса и горячо их одобрили.

Данилевский пишет: «Если бы Россия, освободив Европу, предоставила отчасти восстановленную Наполеоном Польшу ее прежней участи, то есть разделу между Австрией и Пруссией, а в вознаграждение своих неоценимых, хотя и плохо оцененных, заслуг потребовала для себя восточной Галиции, частью которой – Тарнопольским округом – в то время уже владела, то осталась бы на той же почве, на которой стояла при Екатерине, и никто ни в чем не мог бы ее упрекнуть. Россия получила бы значительно меньше по пространству, не многим меньше по народонаселению, но зато скольким больше по внутреннему достоинству приобретенного, так как она увеличила бы число своих подданных не враждебным польским элементом, а настоящим русским народом. Что же заставило императора Александра упустить из виду эту существенную выгоду? Что ослепило его взор? Никак не завоевательные планы, а желание осуществить свою юношескую мечту – восстановить польскую народность и тем загладить то, что ему казалось проступком его великой бабки.»

После учреждения Царства польского, император Александр пообещал ему новое расширение – поляки ждали скорого присоединения всего западнорусского края. В этой мысли поляков утверждало и то, что командующему новой польской армией цесаревичу Константину подчинялись в военном отношении и западные русские губернии.[101]

Воспитанник Лагарпа сделало все необходимое для того, чтобы источник внешней опасности превратился в источник постоянного воспаления в теле самой империи.