Глава первая. Море и яд. 3 page

Тода говорил правду ‑ люди умирали. Одни умирали в больнице, другие ‑ во время бомбежек.

Институтская клиника находилась в восьми километрах от города, и пока ей везло ‑ вражеские самолеты ее не замечали. Но бомбы можно было ожидать каждую ночь. Старые деревянные корпуса клиники не стали маскировать, но главное здание и железобетонный корпус факультета патологии покрыли черной краской.

С крыши главного корпуса можно было видеть, как с каждым днем уменьшается город Ф. А коричневая пустыня, возникающая на месте сгоревших домов, наоборот, все разрастается. Белые клубы пыли кружились над этой пустошью и в ветреные дни и в тихие, заволакивая густой пеленой здание универмага «Счастье», когда‑то приводившего в восторг деревенского паренька Сугуро.

Больше, кажется, уже. не завывали сигналы воздушной тревоги, но в низких свинцовых облаках все время что‑то тупо гудело, и иногда, словно наверстывая упущенное, оттуда раздавалось короткое, сухое стрекотание. До прошлой зимы и студенты и больные оживленно обсуждали каждый налет, как горел тот или иной район города, теперь же это никого не удивляло, люди молчали. Чужая смерть больше не волновала. Многие студенты были отправлены на заводские медпункты, на пункты первой помощи, беспорядочно рассыпанные по городу. Скоро и его, практиканта Сугуро, пошлют в армию, куда‑нибудь к черту на кулички, для краткосрочного прохождения действительной службы.

К западу от города темнело море. Каждый раз, забираясь на крышу, Сугуро видел его то сверкающим и до удивления синим, то затянутым серой пеленой тумана. Всматриваясь в море, он иногда вдруг забывал и войну, и общую палату, и постоянное недоедание. Ласковая синева далеких волн навевала мечтательность. Он фантазировал: вот кончится война, и он, подобно шефу, поедет учиться в Германию и полюбит там девушку. Или думал о более реальном ‑ как будет работать в небольшой больнице какого‑нибудь захолустного городка и лечить его жителей. Может, удастся жениться на дочери влиятельного человека; тогда еще лучше ‑ он поддержит своих стариков, которые сейчас живут в Итодзима. И Сугуро снова приходил к выводу, что обычное, скромное счастье ‑ самое большое счастье.

В отличие от Тода Сугуро ничего не смыслил в литературе, особенно в поэзии. Он помнил одно‑единственное стихотворение, которое как‑то прочел ему Тода. И когда море ослепляло своею синевой, всякий раз, как ни странно, вспоминались эти стихи:

Когда плывут барашки облаков, Когда клубится легкий пар на небе, Ты, небо, тихо сыплешь хлопья белой ваты, Тихо сыплешь хлопья белой ваты...

И Сугуро чувствовал, как к его горлу подступает комок. Особенно это бывало в последние дни, когда он начал готовить свою «бабушку» к операции. Эти строки всплывали в памяти, стоило ему только подняться на крышу и взглянуть на лежавшее внизу море.

Он начал делать старухе предоперационные анализы. Почти ежедневно он таскал ее из палаты в лабораторию, чтобы сделать электрокардиограмму или взять кровь из ее сухой, превратившейся в палку руки. Каждый раз, когда он вводил ей в вену иглу, она вздрагивала всем телом. Пока еще кровь горлом у нее не шла, но как только началась подготовка к операции, у старушки поднялась температура, чего раньше не было. Она старательно исполняла все, что приказывал ей Сугуро, в надежде выздороветь, а он не мог смотреть ей в глаза.

‑ Скажи, почему ты согласилась на операцию? ‑ спросил он у нее как‑то.

Старушка пробормотала что‑то невнятное. Она и сама, видно, толком не знала.

‑ Почему, спрашиваю, согласилась?

‑ Да вот Сибата‑сэнсэй сказал: «Иначе умрешь, лучше соглашайся».

Примерно через неделю все анализы были получены. Емкость легких старухи против ожидания оказалась большой, но лейкоцитов было мало, а сердце ‑ очень слабое. Сугуро был почти уверен, что старуха обречена на верную смерть.

‑ Сэнсэй, а после операции я выздоровлю? Когда она спрашивала Сугуро вот так, напрямик,

он уклонялся от ответа; но и Сибата он тоже понимал ‑ ведь все равно она не протянет и шести месяцев. И все же толкать несчастную на мучительную операцию было жестоко.

‑ Сердце у нее очень слабое, ‑ сказал он, входя к Асаи, который вместе с доцентом Сибата тайком пили больничный спирт. ‑ Вряд ли операция сойдет благополучно.

‑ Чего ты боишься? ‑ ответил багровый от спирта доцент, небрежно листая анализы, принесенные Сугуро. ‑ Ведь резать‑то буду я. Нашел о ком беспокоиться! Старуха, нищенка...

‑ Это его пациентка, вот он и беспокоится, ‑ как всегда слащаво улыбнувшись, проговорил Асаи. ‑ Я тоже когда‑то был таким.

‑ На этой старухе я хочу кое‑что попробовать.‑ Сибата подошел, шатаясь, к грифельной доске и вытащил из кармана халата огрызок мела. ‑ Оперировать по методу Шмидта я не буду. Ты работу Коллироса читал?

‑ Да.

‑ Так вот, я хочу пойти дальше. Коллирос делал широкий разрез под верхним ребром, затем в последовательном порядке срезал четвертое, второе, третье и первое ребра. А я попробую ‑ в соответствии с формой каверн и расположением бронхов...

Сугуро откланялся и вышел из комнаты. Несколько минут он постоял в коридоре, прислонившись лицом к холодному оконному стеклу. Неожиданно он почувствовал страшную усталость. На него будто навалилась гранитная глыба. Старик сторож что‑то копал во дворе. Над ним качались голые ветки акаций. Землю он отбрасывал лопатой в сторону. Размеренные, однообразные движения... Во двор въехал грузовик. Поднимая клубы пыли, он пронесся мимо институтского корпуса. В кузове сидели люди в серо‑зеленых комбинезонах.

Когда машина остановилась у второго хирургического отделения, из кабины выскочили два солдата с револьверами на поясе, подтянутые, энергичные. Люди же в комбинезонах еле вылезли из кузова и скрылись в подъезде. Рядом с солдатами‑японцами они казались очень рослыми и широкоплечими. Сугуро сразу понял: американские военнопленные.

‑ К нам пленных привезли, ‑ сказал он, войдя в третью лабораторию.

‑ Ну и что? ‑ равнодушно протянул Тода, не подымая лица от стола. ‑ На днях их тоже привозили. Делали прививку против тифа.

Шумно хлопая ящиками стола, что означало: «Мне некогда интересоваться подобной ерундой», Тода спросил:

‑ Ты не видел моего стетоскопа? Как на беду, пропал куда‑то! Дай‑ка мне твой на минутку...

‑ А что случилось?

‑ Да одну больную готовят к операции. Нам с Асаи поручили обследование. Что?.. Да нет, успокойся, не твою старуху.

Тода загадочно улыбнулся.

‑ Угадай кого?

‑ Откуда мне знать, ‑ хмуро ответил Сугуро.

‑ Госпожу Табэ из отдельной палаты. Говорят, она родственница покойного Осуги. Ты же ее знаешь.

Еще бы! Кто в клинике не знал эту молодую, красивую женщину. Начиная обход с общей палаты, профессор Хасимото заходил в отдельные под конец. Там он задерживался куда дольше, сам выслушивал больных и расспрашивал их о самочувствии. А к госпоже Табэ он был особенно внимателен. Сугуро видел на ее карточке надпись, сделанную Асаи: «Родственница декана лечебного факультета Осуги».

Заболела эта женщина недавно. В верхушке правого легкого у нее были обнаружены несколько крохотных очагов и каверна величиной с горошину. Но у нее образовалась спайка, поэтому делать пневмоторакс было нельзя. Больная обычно спокойно лежала на спине, разметав на белой подушке длинные густые волосы. Она, по‑видимому, любила читать ‑ под большим светлым окном стояло на полочке много романов, большинство из которых Сугуро даже не знал.

Какая у нее была кожа! Белая, нежная, будто атласная. Казалось невероятным, что эта женщина больна туберкулезом. У нее были маленькие тугие груди с розовыми сосками. Говорили, что муж госпожи Табэ ‑ морской офицер и служит где‑то очень

далеко. Раз в день ей приносили из дому еду ‑ мать или прислуга. В общем госпожа Табэ во всем отличалась от пациентов общей палаты.

‑ Скоро поправитесь, мадам, ‑ неизменно подбадривал ее профессор Хасимото. ‑ Я обязательно вас вылечу. Это будет моей благодарностью господину Осуги за все, что он сделал для меня.

Ее собирались оперировать осенью, и Сугуро не понимал, почему операцию вдруг перенесли на февраль. Во время последнего обхода старик об этом ни словом не обмолвился, правда, выглядел он озабоченным.

‑ Почему вдруг решили оперировать ее сейчас?

‑ А ты не догадываешься? Разве не заметил, как старик рассеян последнее время? Эта операция...

Тода поднялся со стула и выглянул из окна. Возле второго хирургического отделения, как звери в клетке, ходили взад‑вперед солдаты, скрестив руки за спиной, а у акаций старик сторож по‑прежнему орудовал лопатой.

‑ Каждому ясно, что эта операция имеет прямое отношение к выборам декана.

Снова усевшись, Тода вырвал лист из потрепанного немецко‑японского словаря, взял щепотку табака из жестянки на столе и скрутил папиросу.

‑ Я уверен, что старик не хочет упустить случая заполучить лишний шанс. Ведь в апреле выборы, а пациентка ‑ родственница Осуги. Болезнь не запущена, да и организм больной не ослаблен. Вот он и спешит с операцией. В случае успеха он привлечет на свою сторону коллег покойного Осуги, и группа Кэндо останется с носом.

Тода произнес все это многозначительным тоном и с довольной ухмылкой выпустил струю дыма.

Тода вырос в семье состоятельного врача и еще в студенческие годы охотно посвящал Сугуро в сложные интриги врачебного мира: «Медику сантименты противопоказаны, ‑ любил повторять он и, высокомерно поглядывая на растерянного однокашника, добавлял: ‑ Ведь врачи не святые. И карьеру хочется сделать и профессором стать. На одних собаках и обезьянах далеко не уедешь. Чтобы совершить переворот в науке, надо быть безжалостным‑. Так что, брат, смотри и учись».

‑ Значит, поэтому тебе и поручили подготовку к операции? ‑ медленно проговорил Сугуро и закрыл глаза. Усталость, которую он почувствовал только что в коридоре, снова навалилась на него. ‑ Одного вот в толк не возьму...

‑ Чего?

‑ Что же получается: моя «бабушка» ‑ подопытная свинка для доцента Сибата, а госпожа Табэ ‑ трамплин для карьеры старика?

‑ Именно! А что тут плохого? И чего далась тебе твоя «бабушка»? ‑ Тода издевательски улыбнулся.

‑ Вряд ли я сумею тебе объяснить...

‑ Зачем делать из всего трагедию? Таков уж наш мир. Без подобных экспериментов медицина застряла бы на мертвой точке. Твое нытье особенно комично сейчас, когда, что ни день, под бомбами гибнут сотни людей. Теперь человеческая смерть никого уже не удивляет, и гораздо больше смысла погубить старуху на операционном столе, чем позволить ей умереть от бомбы.

‑ Какой же все‑таки в этом смысл? ‑ глухо спросил Сугуро.

‑ Понятно, какой. Погибни старуха от бомбежки ‑ ее останки выбросят в Накагаву. А если она умрет во время операции, то послужит науке. Я уверен: знай она, что умирает ради спасения многих других таких же больных, сама охотно легла бы под нож.

‑ Ты, Тода, не человек, а камень. ‑ Сугуро тяжело вздохнул. ‑ Твои доводы убедительны, но я не могу быть таким, не могу...

‑ Не будешь камнем, не проживешь! ‑ Тода истерично захохотал. ‑ Ты, Сугуро, тюфяк. Разве сейчас можно жить иначе?

‑ По‑твоему, нет?

‑ Я даже не задумываюсь над этим. Дай‑ка мне лучше твой стетоскоп.

‑ Он в моем пакете первой помощи.

Сугуро вышел во двор. Старик сторож все копался в земле.

‑ Бомбоубежище роешь?

‑ Да нет. Велят акации валить. Вон они как разрослись! Начальство срубить приказало, но зачем, не понимаю...

Солдат перед хирургическим отделением уже не было. Грузовик, доставивший военнопленных, куда‑то исчез. Сугуро стал подниматься на крышу, его ботинки гулко стучали по ступеням лестницы.

Внизу притаились больничные корпуса. Справа виднелись лаборатория инфекционных заболеваний и терапевтическое отделение. В центре чернели библиотека и покрытый дегтем железобетонный корпус факультета патологии. Из трубы дезинфекционной камеры подымался серый дым. «Сколько сотен больных, сколько врачей и медсестер сосредоточено здесь!» ‑ подумал Сугуро. И ему показалось, что между этими зданиями вращаются невидимые шестерни гигантского механизма. Но лучше не думать. Все равно это ни к чему не приведет.

Море почернело и будто сжалось. Желтая пыль вздымалась над городом, застилая ватные облака и тусклое зимнее солнце. Сугуро внезапно почувствовал, что ему абсолютно все равно, победит Япония в этой войне или проиграет ее. Думать еще и об этом у него просто не хватало сил.

III

‑ «Будет пять миллиардов шестьсот семьдесят миллионов лет бодхисатве Амида, и тогда обладающим истинной верой откроется свет...»

‑ Не беспокойтесь, лежите, лежите.

‑ Хорошо, сэнсэй.

Пока Сугуро выслушивал впалую грудь старушки, она с закрытыми глазами слушала священные тексты, которые нараспев читала соседка по койке, Мицу Абэ. Мицу и его «бабушка» были ровесницами, их койки стояли рядом, поэтому они часто беседовали.

‑ Стихи Будды?

‑ Нет, что вы, это поучения святого Синрана [ 7 ], ‑ Мицу кивнула в сторону своей соседки. ‑ Все просит почитать ей буддийские книги, вот я...

‑ А вы читайте, не стесняйтесь.

‑ Хорошо, сэнсэй.

Мицу опять надела очки, которые убрала уже было в футляр, уселась поудобнее на койке и, снова бережно взяв книгу в порванном переплете, продолжала читать:

‑ «Однажды Сакья [ 8 ] навестил своего больного ученика. Ученик этот был так слаб, что даже не мог убрать за собой. Сакья...» Сэнсэй, что этот иероглиф обозначает?

‑ «Заботливо». Ведь это книга для детей!

‑ Да. Мне ее дала почитать больная вон с той койки, «...заботливо обтерев его, спросил, ухаживал ли он хоть раз за своим больным другом, когда был здоров. Ты так мучаешься сейчас потому, что никогда не ухаживал за больными. Тебя сейчас терзают болезни телесные... Но есть еще болезни души, которые могут длиться и в трех жизнях...»

Мицу читала низким, невнятным голосом. «Бабушка» слушала ее с закрытыми глазами. На полу рядом с койкой стояла алюминиевая чашка с приставшей к ней желтой кожурой батата. Больные, лежавшие поблизости, тоже молчали и внимательно слушали.

‑ Верно, святой хотел сказать, что, прежде чем думать о телесном излечении, нужно преобразиться душой.

Услышав этот комментарий Мицу, «бабушка» едва заметно кивнула. А Сугуро, спрятав в карман стетоскоп, думал, как сообщить ей о том, что ему поручили.

‑ Знаете, сэнсэй, ‑ сказала Мицу, повернувшись к Сугуро, ‑ как она узнала об операции, так сдаватъ стала. Очень уж ей с сыном свидеться хочется, поэтому и согласилась.

‑ А у нее есть сын?

‑ Да. На войне он.

Мицу сползла с койки и, покопавшись в корзинке, стоявшей на полу, вытащила аккуратно сложенный национальный флажок. На его дешевой ткани желтели пятна, как от дождевых капель.

‑ Все в нашей палате уже сделали на нем надписи. Сэнсэй, вы тоже напишите что‑нибудь на флажке для ее сына.

‑ Хорошо.

Взяв в руки флажок, Сугуро совсем растерялся. Он понял, что не сможет сказать своей пациентке, что день операции уже назначен.

Это стало известно сегодня утром. В следующую пятницу профессор намерен оперировать госпожу Та‑бэ, а еще через неделю доцент Сибата займется его «бабушкой». Сугуро и Тода назначили ассистировать при обеих операциях.

Как только пациент узнает дату операции, он начинает нервничать. Дрожит от воображаемого прикосновения скальпеля и подпиливания ребер. У Сугуро не хватило смелости обречь эту старуху, которая почти наверняка умрет, еще. и на мучительную неделю ожидания.

Вернувшись в холодную лабораторию и сдвинув со стола пробирки и пинцеты, Сугуро расстелил флажок. Он не знал, что написать. На грубой ткани пестрело несколько надписей пациентов общей палаты. Когда этот флажок попадет в руки старушкиного сына ‑ если он вообще к нему попадет, ‑ она скорее всего уже будет в могиле. От этой мысли на душе стало тоскливо. Он вытащил из стола Тода сигареты. Обычно он их не мог курить, а теперь закурил. После долгих раздумий с чувством отвращения написал банальное пожелание: «Только с победой!»

Как и предполагал Тода, госпожу Табэ готовили к операции долго и тщательно. Особенно лез из кожи ассистент Асаи ‑ еще бы, от успеха этой операции зависела и его карьера! В.едь не пройдет и года, как

вернутся с действительной службы его одногодки, и до этого времени необходимо укрепиться и завоевать расположение шефа. Место доцента, на которое он метил, непосредственно зависело от личного покровительства декана факультета.

Один лишь Сибата, как уверял Тода, был против выдвижения старика. Сибата был питомцем прежнего заведующего хирургическим отделением.

Обычно шеф обходил больных два раза в неделю, но в последнее время старик почти ежедневно заглядывал в палату к госпоже Табэ.

‑ Осенью выпишетесь, ‑ с улыбкой говорил профессор Хасимото, разглядывая на свет снимок грудной клетки. ‑ Потом отдохнете с полгодика в деревне и к Новому году совсем поправитесь.

Очевидно, у профессора появилась уверенность в результатах выборов ‑ в последнее время он переменился, от его рассеянности и раздражения не осталось и следа. Засунув руки в карманы белоснежного халата, шел он сейчас по коридору. Его чуть наклоненная вперед внушительная фигура гипнотизировала провинциала Сугуро. Именно таким, по его понятиям, и должен быть профессор. Тяжело ступая в солдатских ботинках, Сугуро шел следом за Тода и за сестрой Оба и вновь испытывал к шефу чувство юношеского поклонения.

Последнее время из палаты госпожи Табэ не выходила ее мать, пожилая дама с благородными манерами, в черных шароварах. При появлении врачей молодая женщина, сидевшая на кровати, подняла упавшие на лицо волосы и улыбнулась.

‑ Сэнсэй, как вы думаете, все будет хорошо? ‑ спросила профессора мать.

‑ Вы о чем?.. А‑а, она еще будет спать, а операция уже кончится. Правда, ночь‑другую самочувствие будет неважное. Жажда, небольшой озноб, но это очень быстро пройдет.

‑ Но все же опасность какая‑нибудь остается?..

‑ Для вас, видимо, и искусство профессора и наше усердие ничего не значат... ‑ угодливо улыбнулся Асаи.

Казалось,‑ что действительно опасного исхода ничто не предвещало. Госпожа Табэ была не истощена, сердце работало без перебоев, состав крови был хороший, да и каверна находилась в удобном для операции месте. Даже Сугуро, который лишь один раз ассистировал при такой операции, считал, что успешно справился бы с ней самостоятельно.

Когда шеф выслушивал сердце госпожи Табэ, приставив стетоскоп к ее упругой груди, Сугуро чувствовал какую‑то странную досаду. Он не знал, что это: ревность к мужу красавицы и зависть к счастью, какого он никогда в жизни не обретет, или же обида за больных, лежащих в общей грязной палате...

Наступил четверг. В предоперационную ночь медсестра протирает тело больного спиртом и сбривает волосы. Сугуро допоздна оставался в лаборатории вместе со старшей сестрой и Тода, комплектуя необходимые для операции снимки и инструменты. Когда он вышел в темноту и направился в свой пансион, до которого от клиники было всего десять минут ходу, то услышал шум автомашины. Автомобиль поравнялся с ним, и он увидел через запотевшее стекло профессора Кэндо. Рядом с ним, положив руки на эфес сабли, сидел генерал с двойным подбородком. В этот дождливый вечер профессор Кэндо показался Сугуро каким‑то одиноким и несчастным ‑ таким он его еще никогда не видел.

«Кажется, наш старик победит», ‑ подумал он, решив, что завтра закулисная борьба двух профессоров достигнет высшей точки. Он даже почувствовал легкое волнение от этой мысли.

На следующий день в десять часов утра Асаи, Тода и Сугуро, надев поверх халатов резиновые передники, в сандалиях, ждали у операционной, когда привезут больную.

Небо было пасмурным. Операционная находилась в самом конце коридора ‑ сюда больные не заходили. Натертый паркет холодно блестел.

Но вот издалека донесся мягкий шум колес. По коридору медленно катилась тележка с госпожой Табэ, подталкиваемая медсестрой и матерью больной.

Из‑за наркоза и страха перед операцией лицо больной было очень бледным, черные волосы разметались по плечам.

‑ Ну, держись молодцом, ‑ сказала мать вслед удалявшейся тележке. ‑ Я буду тут. Сейчас и сестра подойдет. Ведь операция скоро кончится...

Совсем ослабевшая больная открыла помутневшие, как у подбитой птицы, глаза и что‑то пробормотала, но слов разобрать было невозможно.

‑ Не беспокойся, ‑ сказала мать. ‑ Профессор все сделает как надо.

В это время старшая сестра Оба завязывала профессору халат, он уже вымыл руки спиртом. Потом она, словно мать сыну, который уже перерос ее, надела на голову старика белую шапочку, похожую на феску. Другая сестра протянула ему металлический ящичек с двумя парами резиновых и матерчатых перчаток. Профессор стал похож на белую куклу с театральной маской вместо лица.

Во время операции в помещении нужно поддерживать температуру в двадцать градусов тепла, поэтому уже сейчас в операционной было душновато. На пол из шланга с тихим шумом лилась вода, которая пока смывала пыль, а потом будет смывать кровь. В водяной струе отражалась свисавшая с потолка большая бестеневая лампа. В этом неестественно ярком свете и ассистент Асаи и медсестры двигались, как колышущиеся в воде водоросли.

Две медсестры подняли госпожу Табэ с тележки и положили на операционный стол. Профессор привычными движениями начал извлекать из никелированного ящика и класть на стеклянный столик хирургические инструменты. Эльбаториум, которым загибают легочную плевру, реберный нож и пинцеты, соприкасаясь друг с другом, неприятно позвякивали. Услышав этот звон, госпожа Табэ вздрогнула, но тут же ее тело расслабилось, и она закрыла глаза.

‑ Не беспокойтесь, сударыня, ‑ тихо сказал Асаи; ‑ мы все время будем давать наркоз!..

‑ Все готово? ‑ глухо спросил профессор, но его голос в наступившей тишине показался резким.

‑ Все.

‑ Тогда приступим.

Все склонились над операционным столом. Старшая сестра тампоном, пропитанным йодом, протерла спину больной.

‑ Скальпель!

Взяв протянутый электрический скальпель, профессор чуть наклонился вперед. Сугуро уловил шипящий звук. Это горели мышцы.

Какое‑то мгновение казалось, что жировой покров сейчас вывалится из‑под кожи, но уже в следующую минуту все покрыла темная кровь. Щелкнув зажимами, ассистент Асаи мгновенно зажал кровеносные сосуды. Сугуро перевязал каждый из них шелковой ниткой.

‑ Эльбаториум! ‑ бросил профессор. ‑ Вливание!

В белой ноге госпожи Табэ торчала игла ирригатора. Взглянув, как по резиновой трубке в организм больной бегут глюкоза и адреналин, Сугуро ответил:

‑ Все в порядке.

‑ Давление?

‑ Нормальное.

Прошло несколько томительных минут. Внезапно госпожа Табэ застонала. По‑видимому, она еще не полностью потеряла сознание.

‑ Тяжело, мама... Ой, как трудно дышать!..

На лбу профессора выступил пот. Старшая сестра, встав на цыпочки, отерла ему лоб марлей.

‑ Тяжело дышать, мама... дышать...

‑ Реберный нож, ‑ потребовал профессор.

Когда отвернули края раны, обнажились несколько ослепительно белых ребер. Профессор крепко зажал одно похожим на садовые, ножницы реберным ножом.

‑ Ум‑м, ‑ послышался из‑под маски его напряженный голос.

Раздался тупой звук, и конец четвертого ребра, напоминающий рог оленя, с сухим стуком упал в таз.

На лбу старика снова и снова выступал пот, и старшая сестра, становясь на цыпочки, тут же вытирала его.

‑ Вливание?

‑ В порядке.

‑ Пульс? Давление?

‑ В порядке.

‑ Приступаем к последнему ребру, ‑ пробормотал профессор.

Так дошли до самого опасного участка.

Сугуро вдруг заметил, что кровь больной потемнела. На мгновение его грудь сдавило недоброе предчувствие. Но профессор уверенно продолжал операцию. И сестра, следившая за кровяным давлением, ничегр не говорила. Асаи тоже молчал.

‑ Ножницы! ‑ крикнул старик, и всем показалось, что он чуть вздрогнул. ‑ Ирригатор в порядке?

Значит, заметил. Потемнение крови говорит об ухудшении состояния оперируемого. Сугуро увидел, что лицо Хасимото блестит, словно покрытое воском.

‑ Изменения?

‑ Давление... ‑ растерянно пролепетала молоденькая медсестра, ‑ давление падает...

‑ Кислородную подушку!.. ‑ истерически крикнул Асаи. ‑ Скорее!

‑ Пот в глаза... Пот в глаза льется, ‑ прошептал профессор, чуть пошатнувшись.

Старшая сестра дрожащей рукой приложила к его лбу платок.

‑ Марлю, быстро!

Профессор стер кровь, закрыл разрез, но кровотечение не останавливалось. Руки Хасимото заработали быстрее.

‑ Марлю... Марлю... Давление?

‑ Падает.

Профессор с исказившимся от муки лицом обернулся в сторону Сугуро. Казалось, он вот‑вот расплачется.

‑ Давление?

‑ Безнадежно, ‑ ответил Асаи. Он уже снял и бросил маску.

‑ Пульса нет... ‑ пробормотала старшая сестра, снимая руку с пульса больной.

Рука Табэ ударилась о край операционного стола и безжизненно повисла. Профессор замер. Все молчали. Только тихо журчала стекавшая на пол вода, отражая свет лампы.

‑ Сэнсэй, ‑ хрипло проговорил Асаи, ‑ сэнсэй... Профессор поднял на него пустые глаза.

‑ Надо привести тело в порядок, да?

‑ Привести в порядок?.. Ах да... Конечно...

‑ Я зашью сечения...

Остекленевшие глаза покойной уставились на них, как бы говоря: «Зачем вы подвергли меня таким мучениям?..»

Сугуро, у которого подкашивались ноги, уселся на корточки. В ушах все раздавались назойливые, глухие звуки, будто на лист жести падали гвозди. Он почувствовал внезапную тошноту и с силой стал тереть кулаками глаза.

Асаи, встав на место профессора, зашил разрезы; старшая сестра обтерла мертвое тело спиртом.

‑ Перевязать бинтом! ‑ высоким голосом приказал Асаи. ‑ Все туловище.

Усевшись на стул, профессор бездумно уставился в одну точку. Казалось, он ничего не слышал.

‑ Перенесите тело в палату. Родным пока ничего не сообщать, ‑ охрипшим голосом приказал Асаи и оглядел своих коллег ‑ они, напуганные, стояли, отвернувшись к стене.

‑ Когда перенесете в палату, тут же введите физиологический раствор. И вообще делайте все, что полагается после операции. Больная не умерла. Она умрет завтра утром.

У Асаи был уже не тот вкрадчивый, сладкий голос, каким он обычно разговаривал в лаборатории. Его очки без ободков сползли на кончик вспотевшего носа.

Когда тело положили на тележку и закрыли простыней, молодая медсестра, пошатываясь, пошла к дверям. Видимо, у нее не осталось сил даже подталкивать тележку.

В коридоре к ним подбежали побледневшая мать и сестра Табэ.

‑ Операция прошла благополучно, ‑ с деланным спокойствием проговорил Асаи, пытаясь выдавить улыбку.

Старшая сестра Оба, оттесняя женщин от тележки, встала между ними.

‑ Но кризис будет сегодня вечером. Состояние больной требует абсолютного покоя, так что до послезавтра свидания запрещаются, ‑ сказал Асаи.

‑ Даже нам? ‑ удивленно спросила мать.

‑ Да, к сожалению. Сегодня я и старшая сестра будем всю ночь дежурить у ее постели. Можете не беспокоиться.

Дверь палаты оставили открытой. Молоденькая медсестра, следившая во время операции за кровяным давлением, вбежала в палату с таким лицом, словно вот‑вот собирается заплакать. Девушка явно не справлялась с ролью, которую ей приказал играть Асаи.

Оба взяла у нее коробку со шприцем и иглами. Лишь у старшей сестры хватало самообладания держаться как ни в чем не бывало ‑ ей помогал в этом многолетний опыт.

Асаи уже был в палате.

Сугуро, прижавшись лбом к оконному стеклу, растерянно стоял в коридоре ‑ ассистент приказал ему следить за тем, чтобы тайна не раскрылась. У выхода на лестницу Тода удерживал мать и сестру, пытавшихся пройти в палату.

‑ Пожалуйста, пропустите...

‑ Но поймите: нельзя! ‑ мягко, но настойчиво отстранял их Тода.

‑ Ну как?

Сугуро обернулся. Рядом с ним, засунув руки в карманы халата, стоял Сибата.

‑ Операция прошла удачно?

Date: 2015-09-05; view: 276; Нарушение авторских прав