Лунная программа 2 page

— Как же так получается, Юрий Александрович? Ваш первый заместитель Мрыкин подписывает мое заключение, Вы — противоположное?

На что я спокойно ответил:

— Никакого противоречия нет. Я подписываю мнение института, а Мрыкин — член Вашей экспертной комиссии — как специалист изложил свою точку зрения. Он вправе по сложившемуся в институте положению иметь и выражать свое мнение.

Келдыш не стал продолжать разговор на эту тему, а Мрыкин вообще промолчал. В верхах утвердили проект облета Луны по варианту Мишина.

Центральное КБ экспериментального машиностроения в 1965 году разработало проект системы облета нашим гражданином Луны (предполагая, что он совершит такой полет первым), не прекращая работ и над лунным комплексом Н1‑Л3. Возвращаемый аппарат лунного корабля Л3 отрабатывался на основе носителя “Протон” с четвертой ступенью‑блоком Д ЛК. Спускаемый аппарат по своей аэродинамической форме был аналогичен СА КК “Союз”. При возвращении в земную атмосферу со скоростью 11км/с СА совершал управляемый полет с обеспечением посадки в заданном районе Советского Союза. Возвращаемый аппарат после гашения второй космической скорости за счет сопротивления воздуха и перехода на установившуюся в атмосфере скорость движения, тормозился далее за счет ввода в действие с высоты 7 км парашютной системы. Баллистическая схема полета возвращаемого аппарата заключалась в следующем.

Лунный космический корабль с блоком Д выводится носителем “Протон” на низкую промежуточную орбиту с высотой, примерно равной 200 км. С этой орбиты ЛК стартует к Луне, набрав скорость, чуть меньшую второй космической — 11 км/с. При подлете к Луне на расстояние примерно в 250 тыс. км производится одна коррекция траектории корабля с целью обеспечения облета им спутника Земли на заданном расстоянии — примерно 1,2 — 2,4 тыс. км. Во время возвращения к Земле производятся одна‑две коррекции траектории полета аппарата для обеспечения его подлета к Земле со стороны северного или южного полушария и точного входа в заданный коридор в верхних слоях атмосферы. Этим обеспечивается рикошетирующий полет СА и его приземление в выбранном районе.

Во время торможения возвращаемый аппарат совершает управляемый полет в атмосфере за счет изменения угла крена и поворота подъемной силы относительно траектории (в перпендикулярной плоскости) движения, чем обеспечивается нужный район приземления СА и уменьшение его перегрузок при торможении. Время полного полета корабля составляет около 7 суток. Попутно при отработке всех систем КК на него ставится научная аппаратура и фотографический аппарат для получения фотографий рельефа Луны с большой четкостью.

Первый аппарат “Зонд‑4” был запущен 2 марта 1968 года для отработки его систем без возвращения. Второй — “Зонд‑5” — 15 сентября 1968 года и был посажен в Индийский океан без рикошета, с подходом со стороны южного полушария. “Зонд‑6” был запущен 10 ноября 1968 года и посажен на территорию Советского Союза при подходе с юга. “Зонд‑7” — 8 сентября 1969 года и посажен на территорию СССР при подходе с юга с двойным погружением в атмосферу. И, наконец, последний — “Зонд‑8” был запущен 20 октября 1970 года. Для исследования возможности нового варианта посадки СА был приводнен в акватории Индийского океана при подходе к Земле со стороны северного полушария — траектория, наиболее удобная для наблюдения аппарата с наземных пунктов Советского Союза. Практически в ходе этих полетов был отработан вариант облета Луны советским космонавтом, но облет так и не был совершен, поскольку американцы его уже выполнили на космическом корабле “Аполлон”. Приоритет был потерян, а повтор не имел никакой научной ценности, кроме неоправданного риска потерять космонавта.

Второй попыткой торпедировать программу создания лунного комплекса Н1‑Л3 под видом ее спасения было предложение ОКБ‑52 В.Н. Челомея, внесенное в ЦК КПСС, о создании супертяжелого носителя УР‑700. Учитывая задержку с отработкой РН Н1, имеющийся дефицит массы полезного груза, выводимого ею на опорную орбиту, необходимость производства баков носителя на полигоне из‑за их нетранспортабельности, а также неотработанность и малую тягу двигателей, Челомей предлагал свой УР‑700, собираемый из транспортабельных цилиндрических блоков, с использованием двигателя Глушко в 600 тс. Носитель имел грузоподъемность порядка 120 т.

Предложение было представлено в ЦК КПСС в виде аванпроекта и подписано выдающимися конструкторами‑академиками: В.Н. Челомеем, В.П. Глушко, В.П. Барминым, В.И. Кузнецовым и другими крупными учеными. При полете носителя УР‑700 использовались тетроксид в качестве окислителя и углеводородное горючее. Компоновка РН была многоблочной, хорошо продуманной с точки зрения производства, транспортировки и эксплуатации. В конструкции УР‑700 было заложено много оригинальных решений и учтены все недостатки, выявленные в процессе разработки носителя Н1. Мне было известно, что Д.Ф. Устинов ознакомился с предложенным носителем УР‑700 и поддержал его.

НИИ‑88 внимательно рассмотрел проект УР‑700, отметил все хорошие конструкторские решения, но высказался отрицательно в отношении его реализации. Основные причины: использование экологически опасных компонентов топлива и недостаток финансовых ресурсов и производственных мощностей для создания двух носителей — Н1 и УР‑700, а в случае разработки только новой РН — отсутствие веских причин для отказа от Н1. Проект последней, хотя и отстает по срокам, но все же значительно опережает УР‑700 по степени проработки. Официальное заключение института на проект УР‑700 было подготовлено, но еще не выслано руководству, когда мне последовало приглашение от Челомея. Одновременно он пригласил первого заместителя министра Г.А. Тюлина.

Владимир Николаевич в своем большом кабинете в Филях, завешанном красочными плакатами с носителем УР‑700, два часа интересно и убедительно рассказывал о конструкторских особенностях РН, ее характеристиках, технологических решениях и возможностях. Слегка улыбаясь и поочередно обращаясь к нам, Челомей доходчиво изложил все преимущества и особенности предлагаемого носителя. Я с волнением ожидал от Владимира Николаевича вопроса о мнении института по поводу доложенного проекта. После такого любезного приема мне было как‑то неудобно и даже невежливо критиковать проект и не соглашаться с целесообразностью разработки носителя. Ведь отрицательное заключение института уже обговорено и подписано. Но вопроса и обсуждения проекта УР‑700 не было, а последовало приглашение в малый кабинет Челомея на обед. В конце обеда после третьей рюмки коньяка Владимир Николаевич непринужденно и, как бы между прочим, спросил меня:

— Как Вы думаете, Юрий Александрович, пройдет мое предложение или нет? Ведь его поддерживает Дмитрий Федорович.

— Откровенно? — спросил я, согретый коньяком и потерявший чувство робости.

— Ну, конечно. Для этого мы и собрались, — просто предложил он.

— Мне представляется, что ничего не получится. На два супертяжелых носителя не только у министерства, но и у государства не хватит сил, а закрыть разработку Н1, на которую уже истрачено 500 млн рублей, в пользу нового, даже лучшего, носителя ни у кого наверху не хватит ни аргументации, ни смелости. Тем более что носитель Н1 еще не летал, и поэтому он хороший, — ответил я, радуясь такой постановке вопроса, исключающей необходимость технической критики УР‑700.

Владимир Николаевич сразу “стер” с лица улыбку и, выпрямившись, серьезно и обидчиво заявил:

— Вы как профессор учебного института разъясняете нерадивому студенту азбучные истины.

Не ожидая такой реакции, я извинился за упрощенное изложение складывающейся обстановки. На этом серьезные разговоры закончились, и мы после завершения обеда разъехались.

Через два дня по кремлевскому телефону звонит мне Дмитрий Федорович и спрашивает, знаком ли институт с проектом носителя УР‑700 и, в частности, видел ли я сам этот проект? Когда я ответил утвердительно на оба вопроса, Устинов попросил изложить мнение института. Я пространно начал перечислять все положительные моменты проекта, старательно золотя пилюлю, чтобы смягчить главное отрицательное заключение. Устинов терпеливо слушал и, наконец, прервал мое славословие коротким вопросом:

— Ну, и…?

— А делать носитель УР‑700 мы считаем нецелесообразным, — выпалил я.

— Почему? — недовольно изумился он.

— У Министерства общего машиностроения не хватает средств и производственных мощностей на разработку носителя Н1, а чтобы делать еще подобный УР‑700, надо иметь дополнительный миллиард рублей, которого нет.

— Не дело института считать деньги. На это есть другие инстанции. Институт должен правильно оценивать и поддерживать все новые передовые, прогрессивные, идеи и разработки, не вдаваясь в возможность их выполнения, — раздраженно, повышая голос, наставлял меня Устинов.

— Дмитрий Федорович, на институт возложено также планирование опытно‑конструкторских работ и конкретное распределение бюджетных ассигнований по всем работам. Как же нам не считать деньги? — успел ответить я, прежде чем он положил трубку. Кто, где и как обсуждал вопрос о разработке носителя УР‑700, мне не известно. Однако, я знаю, что обсуждали, но разработка его так и не получила продолжения.

Через три года после этой неявной интервенции В.Н. Челомея против носителя Н1 ЦКБЭМ В.П. Мишина вносит аналогичное возмущение в процесс отработки носителя Н1, предлагая разрабатывать еще одну модифицированную РН — Н1М, которая должна выводить на опорную орбиту полезную нагрузку, на 15 т большую, чем Н1. С указанной целью увеличивались объемы сферических баков за счет цилиндрических вставок, форсировались двигатели Н.Д. Кузнецова и упрочнялась, а следовательно, и изменялась конфигурация силовой схемы носителя. Таким образом, по существу, создавалась еще одна супертяжелая РН, которая не имела конкретной целевой задачи, кроме того, что была чуть большего калибра и по грузоподъемности приближалась к американскому носителю “Сатурн‑5”.

ЦНИИмаш рассмотрел проект Н1М и, учитывая то, что перед носителем не ставилась целевая задача, не предполагалось изменять схему лунной экспедиции, а планировалась только его параллельная с Н1 разработка, дал отрицательное заключение. Заключение было выслано Мишину и в главк министерства поздней осенью 1970 года. Заключение не вызвало ни устной, ни официальной реакции: его просто не заметили. Решение о разработке носителя Н1М было принято довольно неожиданно в 1971 году на высочайшем форуме — объединенном заседании межведомственной государственной комиссии по лунному комплексу Н1‑Л3 и научно‑технического совета МОМ.

От нашего института на заседании присутствовал мой заместитель по космической тематике А.Д. Коваль, так как я в это время был в командировке в Ленинграде как официальный оппонент по докторской диссертации Н.В. Талызина. Госкомиссия и НТС министерства единодушно поддерживают проект и рекомендуют его к разработке. По приезде я спрашиваю Коваля, огласил ли он официальное заключение института. Александр Денисович чистосердечно признался, что просто побоялся, так как рассмотрение проекта проходило “на ура”, и ему как новичку было страшно вносить диссонанс в общий хор восторженных голосов. Я посчитал это не трагичным, так как официальное заключение института подшито в делах ЦКБЭМ и министерства, а жизнь заставит вернуться к этому вопросу. И нечего затевать лишнюю конфронтацию с министром.

Однако через три месяца в феврале 1972 года из санатория “Красные камни” по ВЧ звонит мне С.А. Афанасьев, где он отдыхал вместе с В.П. Мишиным, и с первых же слов раздраженным голосом начинает меня отчитывать:

— Почему институт мешает министерству работать? Почему он всегда находится в оппозиции? Почему он дал отрицательное заключение на носитель Н1М, создание которого одобрено министерством и межведомственной государственной комиссией полетным испытаниям комплекса Н1‑Л3?

Почему заключение выслано только в ВПК и не выслано в ЦКБЭМ и министерство (это Сергею Александровичу неправильно преподнесли факты для усиления его реакции)? Мне это все надоело, вернусь из отпуска и приму соответствующие меры. Положу конец таким вольностям.

Я пытался аргументировать наши отрицательные выводы, но телефон есть телефон. Разговор был окончен на высокой начальственной ноте. А это было время моего “великого противостояния” руководству и конструкторам в “споре века”, и ожидать можно было самого худшего.

Возвратился министр, проходит неделя, другая — тихо. Наконец, раздается телефонный звонок Афанасьева:

— А ты был прав. Не нужен нам носитель Н1М. Держись в отношении его прежней позиции и не бойся Мишина.

Я облегченно вздохнул, освободившись от ожидания еще одного неприятного разговора. А все объяснялось просто. Когда Мишин во исполнение принятого решения о разработке носителя Н1М рассмотрел вопрос, где делать этот носитель, оказалось, что на Куйбышевском заводе нельзя — тот перегружен работами над носителем Н1. Тогда Мишин предложил министру организовать производство РН в высотных корпусах у Челомея в Реутове и затем сплавлять изготовленные конструкции по Москве‑реке, Оке и Волге в Куйбышев, как бы расширяя тем самым куйбышевское производство. Однако отнять у Челомея корпуса, где он разместил производство орбитального комплекса “Алмаз” и других важных объектов, не мог бы и сам Господь Бог, особенно в процессе “спора века” при неограниченной поддержке министра обороны А.А. Гречко. Это и изменило отношение С.А. Афанасьева к проекту Н1М. О производстве РН нужно было бы подумать раньше, при принятии решения. Опыт неоднократно показывал, что большие и уникальные носители, двигатели и другие объекты нельзя создавать в отрыве от конкретных задач, в расчете потом найти им применение, ссылаясь на положительный пример разработки РН на базе ракеты Р‑7, которая не делалась как носитель, но так удачно вписалась в космическую программу. Тогда и масштабы были на порядок меньше (всегда можно переделать), да и созданию указанного носителя предшествовала межконтинентальная ракета Р‑7 с конкретной архиважной задачей.

На полигоне при очередном, четвертом, пуске Н1 вновь был затронут вопрос, касающийся ее модификации Н1М, но уже с подачи самого министра. Сергей Александрович собрал на полигоне небольшое совещание заместителей Мишина и поручил мне еще раз обсудить с ними, поклонниками нового носителя, целесообразность его создания. Сам сел в углу комнаты, заняв позицию наблюдателя. Я начал обсуждение с того, что поставил перед собравшимися три простых вопроса:

— Может ли испытываемый в настоящее время носитель Н1 решить запланированную программу лунной экспедиции? Если да, зачем тогда Н1М в условиях жесточайшего дефицита производственных мощностей, занятых работами над лунным комплексом Н1‑Л3? Думают ли конструкторы вести параллельное производство и эксплуатацию этих двух практически одинаковых по мощности носителей, или Н1 после отработки его надежности до уровня РН “Союз” и решения задач лунной экспедиции будет “отправлен в отставку”, и начнется отработка надежности носителя Н1М?

Вразумительного ответа на эти вопросы получить не удалось. И закрыть или дискредитировать испытываемый носитель Н1 нельзя: зачем тогда проводятся испытания? Аргументировать же параллельное создание двух носителей при отсутствии конкретных задач у второго весьма сложно. Министр долго слушал, засмеялся и, махнув рукой, вышел. Так на проекте носителя Н1М им была поставлена точка.

Это время было концом не только носителя Н1М, но и началом конца Н1. Вернемся снова к периоду времени, предшествовавшему летным испытаниям РН Н1. Несмотря на нехватку средств и производственных мощностей работы над ней и лунным комплексом в целом шли споро и целеустремленно. ЦКБЭМ и его смежники с большим энтузиазмом и самоотверженно отдавались работе. Возникающие конструкторские и технологические проблемы решались оперативно и квалифицированно. Омрачало настроение одно: малое время до реализации лунной экспедиции, которое не оставляло надежд на ее завершение в заданные правительством сроки. Но согревала мысль, что и “за бугром” тоже могут быть свои трудности и могут “поползти” сроки. Поэтому полностью не исключалась наша возможность оказаться первыми на Луне.

Я не буду затрагивать процесс отработки отдельных элементов комплекса Н1‑Л3. Это — предмет особого описания трудового героизма, высокого профессионализма ученых, конструкторов, технологов и рабочих. Затрону только отдельные интересные и судьбоносные моменты в истории реализации лунной программы, которые коснулись нашего института.

Один из таких вопросов — проблема обеспечения надежности РН. Существовавшая ранее методика отработки надежности объектов в основном при их летных испытаниях была создана для малых и дешевых ракет, когда небольшой завод мог изготавливать за год до 20‑30 их экспериментальных образцов. За счет этого сроки их летно‑конструкторских испытаний резко сокращались, поскольку не требовалось создание сложных экспериментальных стендов и установок. С усложнением объектов ракетно‑космической техники подобный подход начал давать сбои, хотя иллюзия того, что чем скорее мы выйдем на летные испытания, тем быстрее решим поставленную космическую задачу, еще не покидала главных конструкторов.

Недостатки метода отработки надежности изделия в ходе его космических пусков при решении целевой задачи наглядно подтверждаются многочисленными запусками автоматических космических аппаратов для мягкой посадки на Луну и исследования планет Марса и Венеры. Большое количество пусков было аварийным из‑за элементарных проектных и конструкторских ошибок, которые легко можно было бы обнаружить в процессе наземных испытаний. Отсюда задержка работ на многие годы и получение неполной информации. Несмотря на частые аварии конструкторы продолжали упорно лезть вперед и штурмовать космос, как говорят, “методом прямого тыка”, производя один целевой пуск за другим, устраняя причины очередной неудачи в надежде, что она окажется последней. И там, за поворотом, откроется прекрасная картина успеха. Путем целевых пусков отрабатывались даже разгонные блоки (блоки Л, Д и др.).

Мне как‑то удалось убедить Б.Е. Чертока — заместителя С.П. Королева, что пора перестать бесцельно бросать “за бугор” дорогие целевые космические станции, не отработав разгонный блок Л. Черток на одном из совещаний, проводимых С.П. Королевым и посвященном очередному запуску важного космического объекта, попытался очень осторожно высказать идею проведения отработки носителя и разгонных блоков с грузовым макетом. На что Сергей Павлович благодушно и удивленно сказал:

— Борис Евсеевич, что с тобой, не заболел ли уж? Как я буду после такого запуска груз‑макета обращаться к Никите Сергеевичу Хрущеву? Разрешите доложить, я вывел на орбиту “болвана”.

Борис Евсеевич не стал продолжать свою мысль. Мне тоже не хватило целости развить это предложение. Критика Сергея Павловича в мой адрес была бы еще более острой и обидной. К сожалению, “метод прямого тыка” был незримо сохранен и доминировал при отработке сложнейшего и многодетального лунного комплекса Н1‑Л3. Хотя Василий Павлович публично и предавал анафеме такой метод, но ничего практически не делал:

— Мы не можем себе позволить испытывать лунный комплекс “методом прямого тыка”: слишком это дорогое удовольствие, — говорил он убежденно, но сокращал постепенно в угоду поставленным срокам объем наземной отработки комплекса. Последнюю фразу Мишин произносил, как заклинание, на упреки института в том, что отработка носителя Н1 и комплекса в целом, по существу, перенесена на летные испытания, так как никаких новых идей по обеспечению высокой надежности этого комплекса выработано не было, а объемы наземной отработки его элементов и блоков и более простых объектов ракетно‑космической техники практически не отличались. Главные конструкторы в вопросах отработки надежности продолжали идти вперед по накатанной дороге, наивно полагая, что сложность и дороговизна новых изделий космической техники обуславливает особо ответственное отношение к ним каждого смежника и головной организации, а это позволит обеспечить необходимую высокую надежность конструкции само собой, и не потребуется увеличение объема ее наземной отработки.

Метод отработки надежности космических объектов в процессе их целевых пусков начал вызывать раздражение у высшего руководства из‑за частых аварий даже при запусках более простых космических аппаратов для исследования Луны, Марса, Венеры. Впервые оно официально обратило внимание на частые аварии аппарата Е‑6, предназначенного для мягкой посадки на Луну. После его восьмого неудачного пуска Д.Ф. Устинов решил устроить у себя специальный разбор надежности этого объекта. Институту было поручено провести обстоятельный анализ произошедших отказов, вскрыть их причины и дать предложения по обеспечению надежности КА.

Мы тщательно подготовились к докладу, сформулировав и обосновав главный вывод: все кроется в недостаточном уровне наземной отработки объекта. Рекомендовали существенно изменить порядок его подготовки к летным испытаниям, перенеся центр тяжести на наземные эксперименты на специальных стендах. Указали конкретный перечень необходимых дополнительных испытаний. Я предчувствовал, что встречу отпор со стороны Сергея Павловича, поскольку наши предложения вели к определенному перерыву в беспрестанных, систематических целевых запусках объектов Е‑6 — азартных попытках как можно скорее “сорвать банк”. Знал, что также будет против и Д.Ф. Устинов, недовольный затяжкой процесса испытаний.

От нас Королев ждал какого‑то магического озарения, которое бы без особых усилий мгновенно решило проблему надежности и всю целевую задачу. Это порождалось общим отрицательным отношением к затяжке сроков отработки изделий ракетно‑космической техники. Однако никаких новых, революционных, идей, кроме увеличения объема наземной отработки изделия, я предложить не мог, и сердце наполнялось тоской и неприятным ожиданием.

В моей памяти еще сохранилось тяжелое воспоминание о моем крайне неудачном дебюте в 1965 году при выступлении по аналогичному вопросу о надежности — на расширенной коллегии министерства в присутствии руководителей всех предприятий и организаций отрасли. Тогда мне предложили сделать сообщение о причинах сильной задержки отработки ракет, их недостаточной надежности, не забыть и о конкретной критике нерадивых. В своем выступлении я отметил, что причины указанных недостатков — в неправильном планировании работ. В постановлениях правительства первым и основным контролируемым их этапом являются летно‑конструкторские испытания, причем назначаются неоправданно короткие их сроки в надежде на то, что отставание от заданий правительства станет самым действенным стимулом к интенсификации разработки ракет. В действительности же получается наоборот. Недостаточные сроки не дают возможности разработать обстоятельно эскизный проект ракеты в нескольких вариантах, выбрать лучший, создать необходимые сложные испытательные стенды для наземной отработки ракеты и ее агрегатов. В результате, соблюдая контрольный срок, на ЛКИ выпускают недостаточно отработанные ракеты, без экспериментального подтверждения важных проектных решений. И хотя на летные испытания мы выходим с небольшим опозданием, создавая видимость работы по графику, в их ходе начинаем заново решать конструкторские проблемы, перерабатывать ракету, ее агрегаты и узлы. Процесс ЛКИ сильно затягивается, иногда до 5‑7 лет, отсюда срыв сроков окончания работ над ракетой и недостаточная ее надежность. Поэтому, исходя из реальной статистики, мною предлагалось увеличить продолжительность этапа до выхода ракет на ЛКИ с тем, чтобы, в конечном счете, уменьшить общее время их создания, повысить надежность, сократить суммарные расходы на отработку. Я мнил себя первооткрывателем и ожидал начальственной похвалы от Д.Ф. Устинова, который всегда присутствовал и выступал на расширенных коллегиях с обстоятельным анализом работы министерства за истекший год. Выступал Дмитрий Федорович хорошо, без бумажки, предметно и убедительно. Я с нетерпением ждал, что он подтвердит правильность моих умозаключений. Но с первых же слов Устинов обрушился на институт и меня, обвинив в непонимании основных законов разработки ракет, призывах к расслаблению, отдыху, созданию для организаций демобилизующего режима работы. Я был ошарашен и страшно расстроен такой оценкой моего чистосердечного, и, как мне казалось, абсолютно правильного анализа. Уезжая с коллегии и прощаясь с каждым ее членом, Дмитрий Федорович даже не подал мне руки: так был сердит.

Нечто похожее я ожидал получить и в ходе моего выступления о надежности объекта Е‑6, но мои опасения не оправдались. Ушел из жизни Сергей Павлович. Страна потеряла талантливого конструктора, генератора изумительных идей и свершений по освоению космоса человеком. А через полтора месяца после его смерти при очередном, девятом, пуске объекта Е‑6, как бы в опровержение тезиса о необходимости обстоятельной наземной его отработки, была впервые в мире получена фотография лунной панорамы — величайшее научное достижение. То что получилось с простой и малой автоматической станцией, когда удалось “методом прямого тыка” прорваться к решению задачи на девятой попытке, сыграло отрицательную роль при создании сложного и дорогостоящего комплекса. На такую же рулетку с комплексом Н1‑Л3 не хватило ни средств, ни времени, ни терпения у высшего руководства. Однако и в случае с объектом Е‑6 не обошлось без трагикомического происшествия.

Наши герои‑исследователи, получив на евпаторийском измерительном пункте дальней космической связи прекрасное изображение лунной поверхности, которое впервые давало детальное представление о ее микроструктуре, допустили досадный промах, можно сказать в международном масштабе. Председатель госкомиссии доложил по телефону в ЦК КПСС Устинову об исключительных успехах фотографирования лунной панорамы и предложил до опубликования ее в газетах изготовить памятные буклеты с лунной панорамой для высшего начальства. Дмитрий Федорович высказал недовольство в связи с задержкой публикации, но согласился с предложением. Каково же было негодование Устинова, когда о наших космических успехах весь мир узнал из зарубежных газет, в которых английский астроном Ловел опубликовал фотографии лунной поверхности, принятые по радио с объекта Е‑6, правда, со ссылкой на наше авторство. По этому поводу в отечественных научных кругах был “большой хурал”. Предлагали даже, чтобы не повторилось подобное, зашифровывать научную информацию, но благоразумие взяло верх. Решили просто повысить оперативность публикаций интересной научной информации.

Однако вернемся к Н1‑Л3. Уже при подготовке лунного комплекса к летным испытаниям и в процессе их стало очевидным, что для обеспечения высокой надежности такого сложного комплекса следует с самого начала его разработки закладывать в конструкцию специальные требования, отвечающие получению необходимой надежности создаваемого комплекса даже в ущерб его энергетическим характеристикам и массовому совершенству. Необходимо по возможности уходить от напряженных режимов работы двигателей и элементов конструкции изделия, избегать сложных конструкторских и технологических решений, чтобы возможные в производстве ошибки и неблагоприятные условия не имели роковых последствий, или, по крайней мере, снижать вероятность их появления. Другое необходимое условие достижения высокой надежности больших и уникально сложных изделий — обязательная тщательная наземная отработка всех агрегатов, систем, блоков, ступеней, а потом и изделия в целом с работающими двигателями и функционирующей системой управления. И, в конечном счете, — обеспечение возможности по примеру американцев проводить предполетные огневые технологические испытания изделия, т.е. проверять добротность направляемого в полет конкретного изделия, а не его производственного аналога.

Конечно, в этом случае процесс отработки конструкции комплекса требуется строить с учетом возможности предполетных огневых его испытаний, для чего необходимы сооружение сложных стендов, а, стало быть, значительные время и средства. Но как показал американский опыт, такой подход окупает расходы на стенды и в результате экономит материальные затраты и сокращает время решения задачи.

В наших условиях разработки лунного комплекса Н1‑Л3 многое получалось как раз наоборот. Вечный дефицит в выводимых на орбиту полезных нагрузках заставлял применять форсированные режимы работы двигателей, перенапряжения силовых конструкций и предъявлять повышенные требования к точности соблюдения технологии изготовления комплекса. Погоня за высокими удельными характеристиками двигателей, вызывавшими у нас чувство законной гордости за технический уровень отечественной космической техники, также не могла не влиять на сложность обеспечения высокой надежности лунного комплекса. Отсутствие из‑за ограниченности средств и сжатости сроков некоторых исключительно нужных стендов сыграло свою негативную роль в отработке его надежности.

Впервые ЦНИИмашу официально заниматься вопросами надежности лунного комплекса Н1‑Л3 было поручено незадолго до начала его летно‑конструкторских испытаний. Институту вменялось в обязанность численное определение этого параметра комплекса перед пуском. Мне как члену государственной комиссии по испытаниям Н1‑Л3 поручалось докладывать на комиссии результаты расчетов. Тогда за ЦНИИмашем еще не была закреплена обязанность перед каждым пуском космического комплекса либо пилотируемого объекта давать ответственное заключение о достаточности его наземной отработки, безопасности и безаварийности полета.