Озеро Рица

Там, где обычно поворачивают налево, на Пицунду, мы уходим резко вправо, вскоре оказываясь в Бзыбском ущелье. Быстрая Бзыбь вьется вьется по дну, а вверх в обе стороны поднимаются горы — так круто, что сразу видны три времени года. Внизу свежая зелень кустов и травы, выше — осенняя желтизна деревьев, поверху — белые от снега и инея хребты. Хотя на дворе конец октября, зима уже явственна на подъеме к Рице в Юпшарском каньоне, тем более выше. Только что утром мы примеривались остаться в Сухуми, где вода была на два градуса теплее воздуха, а озеро Рица все в изморози, и горы вокруг в клочьях холодного тумана. Никого.

Никого во всей Абхазии, даже в теплом Сухуми. Плотность населения приближается к полярной: из республики уехали грузины, составлявшие большинство. По набережной, вдоль пустых коробок некогда шикарных гостиниц и ресторана недоуменной праздности прогуливаются мужчины. Сквозь зияющие оконные проемы видна пышная зелень: успела вырасти, с войны прошли уже годы. Даже симпатично, когда из окна выглядывает не постоялец, а ветка акации.

Мужчины останавливаются выпить кофе под пальмами возле аляповатых теремков, особенно уродливых на фоне прекрасных белых руин прежней сухумской роскоши. В руинах — легендарные рестораны «Амра», «Нартаа», «Диоскурия», описанные Фазилем Искандером. Без упоминания этого имени не обходится ни одна беседа. Когда я говорю, что знаком с ним, взгляды скользят мимо, разговор продолжается без паузы: мог бы сам сообразить, что здесь все так говорят. Сразу несколько человек бросаются показать живописно неряшливый дворик, «где вырос Фазиль»: всё при деле. Похоже, мужское гражданское население делится надвое — кто выращивает на своем участке мандарины, кто получает смешную зарплату в министерствах и департаментах, которые ничем не управляют: нечем. На лицах мужчин непреходящее выражение растерянности.

Женщин почти совсем не видно. Польский журналист Юзеф еще в самолете был настроен критически: «Я знаю этих кавказских женщин. Первым делом надо ей сбрить усы. Но и потом у тебя есть только два часа, потому что начинает расти снова». Сейчас Юзеф огорчен тем, что на пустынных улицах не находится подтверждения, и склонен к меланхолии. «Я теперь стал любить, когда вижу мало женщин. Я седой, лысый, у меня подагра, я понял, что мне не надо смотреть на этих молодых. Вот целлюлит, тромбофлебит — это для меня. Пятьдесят пять, шестьдесят. Варикозное расширение вен — это мое. Ты еще поймешь». Из магазина под вывеской «Наливные французские духи» выходят две стройные девушки, и Юзеф с досадой отворачивается. По-настоящему оживленно зато было у пограничного перехода через Псоу. Тысячи снуют по мосту в обоих направлениях с мешками и ящиками: здесь источник жизни. Из Абхазии в Россию тащат мандарины и хурму, из России в Абхазию, через Сочи и Адлер, — всё. Муку, сахар, электрические лампочки, мыло, сигареты, макароны, общие тетради, консервы. Вдоль шоссе — ларьки, будки, склады. «Продается торговая точка», «Сдается под затарку», «Кофе с булочкой очень теплое».

Здесь все знают всех. Старик в давно невиданном драповом пальто подталкивает перед собой мальчика: «Это мой внук». Пограничник усмехается: «Откуда у тебя внук? Что ты мне рассказываешь. У тебя две внучки есть, это да». Старик не спорит, пограничник пропускает. Тащит сделанную из детской кроватки тележку смуглый мужчина поразительно знакомой внешности. Никак не сообразить, на кого похож, пока его не окликает встречный: «Здорово, Ленин!» Тот привычно, не приостанавливаясь, не поднимая головы, отвечает: «Ленин сдох». Точно, Владимир Ильич, только шоколадного цвета. Популярен, от популярности устал. Через десять метров снова: «Привет, Ленин!» — «Ленин сдох». Да уж не жив. Его и его преемников свирепой силой и неуклонной волей держалось то, что так поспешно распалось. Порвались казавшиеся такими прочными связи — все, включая жизненные коммуникации: электричество, водопровод, телефон.

Лампочка Ильича еле подмигивает. Встречу с премьер-министром приходится переносить в кабинет председателя Государственного банка, потому что во всей республике выключили свет. Освещены только важнейшие объекты с автономным питанием: непонятно, почему банк страны, где нет своей валюты, важнее правительства, у которого есть хотя бы армия, и вполне боеспособная: абхазы хорошие воины. Остаток вечера проводим в апацхе — ресторане национальной кухни, где электричество не требуется. Все готовится на живом огне, в деревянные беседки-кабинеты приносят свечи. Накануне были в заведении европейского толка, с профитролями в меню — их, правда, не оказалось. Официант гордо говорил: «Чачу не сервируем». Певица исполняла романсы «Я поцелуями покрою глаза, и очи, и чего». В апацхе никто не поет, меню простое: над тремя жаровнями висят три котла — с мясом, с мамалыгой, с фасолью в остром соусе. Неискренне хвалим. Вкусен только сыр чечил, ломтики которого обжариваем на подожженной в тарелке чаче. Ее же и пьем из граненых стаканчиков. Чачу бойко подносит пожилая толстая женщина в растоптанных шлепанцах. Юзеф поднимает большой палец: «Варикоз!» Свет жаровен становится ярче, тени под соломенными навесами гуще, редкие — наши собственные — голоса глуше. Тихо так, что слышно, как в ста метрах плещут волны, — а ведь на часах не больше восьми, все же большой курортный город.

Почти безлюдна утренняя дорога вдоль моря. И уж совсем никого не обогнали и не встретили после поворота на Рицу. От монументальных пристаней и ресторанов по озерным берегам остались лишь бетонные остовы. В холодной тишине одно живое движение — дымок над тем, что раньше было кафе.

Кафе, как можно прочесть на вывеске, которой заколочено окно, называется «У озера» — когда называли, наверное, казалось, что память о популярном герасимовском фильме с Шукшиным и Белохвостиковой будет жить вечно. Но и вправду запомнилось, как юная героиня, волнуясь и задыхаясь, читала «Скифов», куда как актуально:

Мы широко по дебрям и лесам

Перед Европою пригожей

Расступимся! Мы обернемся к вам

Своею азиатской рожей!

Мы с Юзефом, сомнительные представители пригожей Европы, заходим в сумрачный дымный зал. Посредине горит костер, обложенный большими камнями, на стенах — свеженатянутые шкуры косуль и кавказских серн, бродят собаки и куры, в углу на цепи — медвежонок. Все какая-то неправда, вымысел, прочитанное и позабытое. Достали припасы, поделились с Русланом и Зурабом, которые живут охотой, подрядившись тут зимовать охранниками, хотя все мало-мальски стоящее уже растащили в теплые месяцы прежних лет. Охранять нечего и не от кого: «С сентября вы тут первые», — говорят нам.

От костра жарко, а на берегу пронизывающий сырой холод. Белые деревья на склонах Агепсты и Ацетука, белый снег на голой вершине Пшегишхи. За той излучиной — дача Сталина, сейчас не добраться, да и нет там никого. Тоже сдох.

Date: 2015-09-05; view: 382; Нарушение авторских прав