Август 1966 г. Москва

Артем некоторое время стоял перед солидной, обитой настоящей кожей дверью и изучал потускневшую латунную табличку, гласившую, что здесь проживает Эраст Богданович Ладейников, профессор медицины, словно видел ее в первый раз. Вдоволь насмотревшись на изящные вензеля шрифта, которым была исполнена надпись, Артем покрутил винт старомодного механического звонка. За дверью раздалось едва различимое треньканье. Артем прислушался. Тишина. Он вновь принялся яростно крутить привод допотопного агрегата. Однако и это не возымело действия. Тогда Артем совершил кощунство – несколько раз сильно пнул профессорскую дверь носком растоптанного мокасина. Где‑то в глубинах академической твердыни, за кожано‑дубовыми вратами, послышалось робкое шевеление. Крепость, похоже, была готова сдаться.

– Не слышны в саду даже шорохи, – пропел Артем. – Все здесь замерло до утра… Открывай, Манефа. Свои.

Залязгали запоры и цепочки, дверь строго заскрипела, и на пороге возникла старушонка, почти карлица, в черных монашеских одеждах и таком же платке, повязанном по самые глаза.

– А, это ты, – без особого восторга произнесла она. – Ну, уж заходи, коли пожаловал.

– Хозяйка дома?

– Где ж ей быть. А ты, Артюша, зря в дверь ножищами тарабанишь, народ булгачишь. Нетерпелив больно. И так бы отворили.

– Извиняй, старая. Боле не буду.

Артем неторопливо разулся, подхватил свою объемистую холщовую суму, больше похожую на котомку странника, и уверенно двинулся по огромному плохо освещенному коридору. Бывал он здесь не один раз и дорогу знал хорошо. Карлица семенила позади, громко кряхтя. Посещая эту квартиру, Артем всегда удивлялся ее особому аромату. Тут постоянно пахло не то экзотическими пряностями, не то восточными курениями.

– Ты чего, старая, бурчишь? Животом маешься? – насмешливо поинтересовался Артем.

– Ходят тут всякие, – пренебрежительно отозвалась старуха. – Раньше таких, как ты, не то что на порог – в парадное не пускали. Из‑за вас, дуроплясов, все несчастья наши… Был бы жив Эраст Богданович, царствие ему небесное, он бы тебе хвоста накрутил.

– Иных уж нет, а те далече, – хмыкнул Артем. – Бывал я и у Эраста вашего. Или позабыла?

Но карлица не стала вдаваться в воспоминания. Она лишь что‑то злобно буркнула себе под нос.

Они вошли в просторную, несмотря на обилие находящихся в ней вещей, комнату.

– Привела вот, – ворчливо сообщила карлица, обращаясь к женщине, сидящей на старинном диванчике, обтянутом золотистым в синюю полоску тиковым чехлом.

Женщина оторвала взгляд от книги, подняла его на Артема и слабо улыбнулась. Холодная отчужденная улыбка была лишь данью вежливости. Радости от появления гостя дама явно не испытывала.

Она была хороша собой той красотой увядающих блондинок бальзаковского возраста, которые иной раз выглядят в этой поре более выигрышно, чем в молодости. Пышные формы, длинные медового цвета волосы, лень и расслабленность в движениях производят неизгладимое впечатление на определенную категорию мужчин‑живчиков восточного типа. Именно к подобной категории принадлежал Вартан, нынешний муж дамы. Сейчас он находился в камере предварительного заключения одной из правоохранительных структур столицы.

– Здравствуйте, Агния Сергеевна, – приветствовал даму Артем. – А где Вартан?

– Неужели не знаете? – Розовый ротик саркастически скривился. – Сидит.

– Беда‑то какая, – притворно вздохнул Артем.

Он демонстративно обвел глазами обстановку комнаты, словно видел ее в первый раз. Тут было на что посмотреть. Мебель, в настоящий момент зачехленная, – павловский ампир. На стенах картины: небольшой набросок Шишкина, осенний пейзаж Поленова, две работы Лемоха: «Молодица за прялкой» и «Портрет крестьянского мальчика». Имелись и западноевропейские мастера, в частности «малые голландцы».

Обстановка и большинство картин принадлежали прежнему мужу хозяйки, тому самому профессору медицины, о котором повествовала дверная табличка. Лет двадцать назад, сразу после войны, немолодой уже ученый муж женился на своей студентке, в ту пору высокой, медлительной блондинке, на чьем лице обычно присутствовало несколько сонное выражение. После замужества и окончания института Агния сохранила и даже упрочила в своей натуре негу и истому. Словно золотая рыбка в аквариуме, она медленно и плавно передвигалась по просторной квартире, время от времени выходя со своим Эрастом Богдановичем (она звала мужа только по имени‑отчеству и всегда на «вы») «в свет», обычно в Большой театр. Детей у профессорской четы не имелось. Хозяйство вела карлица Манефа, вывезенная из какой‑то подмосковной деревни и с тех пор проживавшая в семействе Ладейниковых в качестве не то кухарки, не то экономки. В Агнии она души не чаяла, испытывая к ней прямо‑таки материнские чувства.

По прошествии энного количества лет в семействе Ладейниковых случилась трагедия: в одночасье скончался Эраст Богданович. «Кондратий хватил», – выразилась безутешная Манефа.

Поскольку Агния ни часу в жизни не проработала, встал вопрос о пропитании.

Профессор медицины оставил после себя кое‑какие сбережения, но главное, обширную коллекцию живописи и антиквариата, так что голод вдове не грозил. Реализация тоже не составляла проблемы. Манефа отнесла в комиссионку набросок к картине Иванова «Явление Христа народу» и получила взамен сумму, достаточную для безбедного проживания в течение полугода.

Материальная сторона бытия тревог у Агнии не вызывала, но бытие зиждется не только на хлебе насущном. И тут возник Вартан. Этот знойный брюнет лет сорока попал в дом Ладейниковых, в общем‑то, случайно, привлеченный рассказами о неслыханном наследстве, доставшемся вдове профессора. Вартан, кроме прочего, приторговывал и антиквариатом. Конечно, он явился не сам по себе, а с рекомендателем, тем же Артемом – Манефа за порог кого попало не пускала. Но не Шишкин и Поленов потрясли воображение огненноглазого восточного человека. Его наповал сразили пышные формы и ленивые повадки Агнии. Позже Артем пожалел, что ввел Вартана в дом Ладейниковых. Вартан родился в Бейруте в армянской семье, а после войны вместе с родителями и сотнями других армян приехал в СССР. Ереван молодому человеку показался слишком провинциальным, и в конце пятидесятых годов он подался в Москву. Вартан был неплохо образован, некоторое время учился в Бейрутском университете, кроме родного и русского, знал арабский и французский языки, но по натуре являлся авантюристом, стремящимся только к наживе и приключениям. Впрочем, Агнию он любил, называл исключительно «мон шер» и «мон ами», а коллекцию профессора медицины не только не разбазарил, а даже приумножил. В частности, среди скромных передвижников и сдержанных голландцев затесалась картина неизвестного немецкого мастера конца девятнадцатого века под названием «Купающаяся Сусанна». Роскошная красавица, выставив напоказ все свои прелести, плескалась в небольшом водоеме, скорее даже луже, а из‑за кустов на нее похотливо глазели два уродливых старца. Дальнейшие намерения старцев были предельно ясны. Когда Манефе случалось пройти мимо соблазнительного полотна, карлица неизменно сплевывала.

Чем конкретно занимался Вартан, даже для Артема являлось полной загадкой. Скорее всего, по его предположениям, армяшка ворочал валютой. Сам Артем с подобными вещами принципиально не связывался, помня судьбу Рокотова, Файбышенко и Яковлева.[2]Любые, даже наивыгоднейшие сделки мгновенно переставали интересовать Артема, как только на горизонте начинала маячить расстрельная восемьдесят восьмая статья. Пару дней назад по Москве прошел слух, что Вартана «взяли». Ясно было, что разумный человек в квартиру, скорее всего, находящуюся под наблюдением, соваться не станет. Это как раз и устраивало Артема. Дело в том, что у Вартана имелась одна крайне интересная вещица, а именно византийские эмали. В надежде заполучить их Артем и пожаловал к Агнии.

– А когда его?.. – Артем замялся, не желая произносить роковое слово. В доме повешенного, как известно, не произносят слово «веревка».

– Вы зачем, собственно, пришли? – в свою очередь, поинтересовалась Агния, не отвечая на поставленный вопрос.

– Мы с ним, с Вартаном то есть, договаривались о продаже одной вещи…

– Какой конкретно?

– Да эмалей.

– Он мне ничего не говорил.

– Да как же тут скажешь. Не до этого. Обыск был?

– Естественно.

– Что же искали?

– Они, знаете ли, не сообщали, – усмехнулась Агния и встала, давая понять, что разговор окончен. Палевая в мелкий розовый цветочек шелковая пижама, видимо, была плохо застегнута, поскольку неожиданно разошлась, и на свет божий явилась большая вяловатая грудь с крупным коричневым соском. Нисколько не смущаясь Артема, Агния водворила грудь на место и застегнула перламутровую пуговицу. – Итак, молодой человек, разговор окончен. Без Вартана я ничего продавать не собираюсь.

Но Артем так просто сдаваться не привык. Он поднял на хозяйку свои нагловатые зеленые глаза и как бы между прочим сообщил:

– Тут недели две назад в «Правде» забавный фельетон напечатали.

– Я газет не читаю, – холодно отозвалась Агния.

– И зря. Иногда факты, изложенные в них, могут пригодиться. Вот вам пример… – Артем сделал многозначительную паузу.

– Продолжайте, – лениво вымолвила дама.

– Статейка называется «Створки шкафа открылись», и речь в ней идет…

– …о валютчиках, – закончила за него Агния.

– А говорите, газет не читаете, – нарочито упрекнул Артем.

– Вартан рассказывал. Он‑то прессу штудировал от корки до корки.

– Тогда, наверное, он сообщил, что, помимо крупных сроков, этих ребят постигла полная конфискация имущества.

– Намекаете, и меня подобное ждет?

– Не исключено.

– Во‑первых, до суда не имеют права, а во‑вторых, большая часть имущества нажита моим покойным первым мужем.

В голосе Агнии Артему послышалось легкое беспокойство, и он решил усилить нажим:

– Оно, конечно, так, но коллекцию могут изъять как вещдоки. Тем более что эмали появились в вашем доме совсем недавно. И продал их Вартану лично я.

– А теперь, выходит, пожалели?

– В некоторой степени. Вернее, подумал, что Вартану они не скоро пригодятся. А если их изымут, то эмали, надо думать, безвозвратно пропадут, поскольку, скорее всего, их сочтут достоянием государства и передадут в какой‑нибудь музей или в Гохран.

– Сколько же вы за них предлагаете? – деловито поинтересовалась Агния.

– Пятьсот рублей.

Агния мелодично засмеялась.

– Они стоят по меньшей мере раз в пять дороже. Во всяком случае, так говорил Вартан. Да и вам он заплатил, насколько я знаю, несколько большую сумму.

– Может быть, – не стал отрицать Артем. – Но бизнес есть бизнес. Хорошо, только из уважения к вам – тысяча.

Агния задумчиво сощурилась и еле заметно шевельнула розовыми пухлыми губками.

– Допустим, я отдам вам эмали, – наконец произнесла она, – а вернется Вартан… Как я стану ему объяснять?..

– А так и скажете. Мол, приходил твой старый друг. Напугал меня конфискацией, вот я и поддалась. – При этих словах Артем столь выразительно посмотрел на выдающийся бюст хозяйки, едва удерживаемый тонкой материей, что слово «поддалась» прозвучало явно двусмысленно.

Бледное лицо профессорши чуть заметно порозовело, она скромно потупила взгляд, а когда вновь подняла его, Артем понял: дело удалось.

– Доставайте ваши грязные деньги, – усмехнувшись, сказала Агния и вышла из комнаты. Артем извлек из своей холщовой сумы пачку десятирублевок.

Вскоре вернулась Агния. В руках она держала довольно большую плоскую деревянную коробку.

– Вот, получите, – сказала она, ставя коробку перед Артемом.

Тот поднял крышку, хотя прекрасно представлял себе содержимое. На черном бархате, в углублениях, повторяющих их форму, лежали три металлических предмета: довольно большой, сантиметров десять в длину, крест с распятием, маленькая квадратная иконка, на которой Георгий Победоносец поражает змия, и крупная, почти в половину листа писчей бумаги икона, изображающая Иоанна Предтечу. Поверхность всех трех вещей покрывали мелкие цветные вставки, сливающиеся в единый узор. Это и были характерные образцы византийской перегородчатой эмали.

Перегородчатая эмаль представляет собой ячейки, образованные тонкими металлическими перегородками, припаянными на металлическую поверхность ребром по линиям узора. Эти ячейки заполняются эмалевой пастой и обжигаются в печи. Получается очень красивый, разноцветный, рельефный фон, подчеркивающий основное изображение и создающий эффект объема, так как при обжиге возникают сочетания прозрачных и непрозрачных пятен, дающие ощущение теней. Сами же вещи выполнены из бронзы, серебра или золота. Цветные эмали были известны еще в Древнем Египте. В Византии же их начали изготавливать в VIII–IX веках, и скоро они не только достигли совершенства, но и породили целый ряд сначала подражаний, а впоследствии и совершенно оригинальных работ как в Западной Европе, так и в Грузии и на Руси.

Собственно говоря, византийские эмали, сами по себе, несомненно, большая художественная и историческая ценность, не являются чем‑то уникальным. В свое время они довольно широко распространились по всему христианскому Востоку. Византийские купцы и монахи везли их во все концы православного мира. Состоятельные коллекционеры давно обратили на византийские эмали свое внимание. Однако следует добавить, что их очень активно подделывали, в том числе и весьма профессионально. Кстати, один из трех предметов, находившихся в коробке, а именно, серебряная нательная иконка, изображающая Георгия Победоносца, относилась именно к числу высококлассных подделок и была изготовлена в числе других в начале двадцатого века под руководством петербургского фотографа Сабина‑Гуса. Но Артем этого не знал. Не знал он и другого. Икона Иоанна Предтечи была не рядовой эмалью, а являлась древней реликвией, почти святыней, а посему не имела цены, вернее, оценивалась неизмеримо больше тех денег, которые Артем надеялся за нее выручить. В апреле 1918 года комендант Кремля Павел Мальков по личному распоряжению председателя ВЧК Дзержинского произвел обыск на Троицком подворье, тогдашней резиденции московского патриарха Тихона. В ходе обыска были обнаружены и изъяты значительные ценности, представляющие собой предметы культа, в частности осыпанная драгоценными камнями церковная утварь. Однако икона Иоанна Предтечи в описи изъятых ценностей не зафиксирована. Исчезла она из патриарших покоев. Куда, так и осталось неизвестным.

В чем же заключалась ее якобы несказанная ценность? Дело в том, что икона Иоанна Предтечи принадлежала к числу так называемых «Корсунских реликвий». Киевский князь Владимир, крещенный в Корсуне, а чуть позже крестивший уже Русь, привез с собой из Корсуня различные предметы культа, в том числе и эту икону. Поскольку Владимир впоследствии был возведен в сан святых, вещи, ему принадлежавшие, тем более иконы, были осенены божественной Благодатью.

Изображение иконы «Иоанн Предтеча» имелось в знаменитой книге Н.П. Кондакова «Византийские эмали». Но поскольку этот громадный том, в парчовой обложке с шитой золотом закладкой, отпечатанный в 1892 году во Франкфурте‑на‑Майне тиражом 600 экземпляров и по праву считающийся самой роскошно изданной книгой на русском языке, простым смертным практически не доступен, Артем не был знаком с его содержанием. В других же трудах по византийскому искусству, особенно советской поры, упоминание об эмали «Иоанн Предтеча» отсутствовало.