Глава 34. Миссис Джон Дэшвуд настолько полагалась на суждение мужа, что на следующий же день нанесла визиты миссис Дженнингс и ее старшей дочери

Миссис Джон Дэшвуд настолько полагалась на суждение мужа, что на следующий же день нанесла визиты миссис Дженнингс и ее старшей дочери. И доверие ее было вознаграждено, когда она убедилась, что даже первая, женщина, у которой гостят ее золовки, вполне достойна ее внимания. Леди же Мидлтон ее совершенно очаровала.

Леди Мидлтон была не менее очарована миссис Дэшвуд. Холодный эгоизм в характере обеих оказался взаимно привлекательным и способствовал их сближению, как и чинная благопристойность манер, и душевная черствость.

Однако те же самые манеры, которыми миссис Дэшвуд заслужила доброе мнение леди Мидлтон, пришлись не по вкусу миссис Дженнингс, которая увидела в ней просто невысокую, заносчивого вида, чопорную женщину, которая поздоровалась с сестрами мужа без малейшей нежности и просто не находила, о чем с ними говорить: из той четверти часа, которой она удостоила Беркли-стрит, по меньшей мере семь с половиной минут она просидела в полном молчании.

Элинор, хотя она предпочла сама об этом не спрашивать, очень хотела узнать, в городе ли Эдвард, но Фанни ни под каким видом не согласилась бы произнести это имя в присутствии золовки до той поры, пока у нее не появилась бы возможность сообщить ей о дне его свадьбы с мисс Мортон или пока не сбылись бы надежды, которые ее супруг возлагал на полковника Брэндона. По ее неколебимому убеждению, они все еще были настолько привязаны друг к другу, что при каждом удобном случае следовало и словом и делом ослаблять эту привязанность. Впрочем, сведения, на которые поскупилась она, были незамедлительно получены из другого источника. Вскоре пришла Люси, ища у Элинор сочувствия: они с Эдвардом не могут увидеться, хотя он приехал в город вместе с мистером и миссис Дэшвуд! Заехать к их кузине он не хочет из опасения, что все откроется, и, хотя их обоюдное желание поскорее встретиться поистине неописуемо, судьба обрекает их пока лишь переписываться.

Затем Эдвард сам известил их о своем приезде, дважды заехав на Беркли-стрит. Дважды, вернувшись после утренних визитов, они находили на столе его карточку. Элинор была рада, что он приезжал, и еще более рада, что он ее не застал дома.

Дэшвуды пришли в такой восторг от Мидлтонов, что решили — как ни мало были они склонны давать что-либо кому-либо — дать в их честь обед. И несколько дней спустя после первого знакомства пригласили сэра Джона с супругой отобедать у них на Харли-стрит, где они сняли на три месяца отличный дом. Приглашены были также Элинор с Марианной и миссис Дженнингс, а кроме того, Джон Дэшвуд позаботился заручиться согласием полковника Брэндона, который принял его приглашение и все сопровождавшие его любезности не без удивления, но с удовольствием, потому что всегда был рад оказаться в одном обществе с обеими мисс Дэшвуд. Им предстояло познакомиться с миссис Феррарс, но Элинор так и не удалось выяснить, будут ли на обеде сыновья этой последней. Впрочем, присутствие и одной миссис Феррарс придало для нее интерес этому обеду: правда, теперь она могла думать о предстоящей встрече без былой тревоги, которую прежде внушала ей мысль о знакомстве с матерью Эдварда, и больше ее совсем не трогало, какое мнение та о ней составит, однако желание собственными глазами увидеть миссис Феррарс и узнать, какова же она на самом деле, нисколько в ней не угасло.

Интерес, который вызывал в ней предстоящий обед, еще более возрос, хотя радости ей это никакой не доставило, когда оказалось, что на обеде будут присутствовать и обе мисс Стил.

Так хорошо зарекомендовали они себя леди Мидлтон, так угодили ей своим усердием, что она с не меньшей охотой, чем сэр Джон, пригласила их погостить неделю на Кондуит-стрит, хотя Люси отнюдь не отличалась светскостью манер, а ее сестру нельзя было назвать даже благовоспитанной; и едва они услышали про приглашение Дэшвудов, как оказалось, что им будет особенно удобно начать свой визит незадолго до того дня, на который был назначен обед.

То обстоятельство, что они были племянницами джентльмена, несколько лет обучавшего брата миссис Джон Дэшвуд, вряд ли особенно способствовало тому, что им нашлось место за ее столом, но они были гостьями леди Мидлтон и это не могло не распахнуть перед ними двери ее дома. Люси, которая давно желала быть представленной близким Эдварда, самой узнать их характеры и понять, какие ее ждут трудности, а также попробовать им понравиться, пережила одну из счастливейших минут своей жизни, когда получила карточку миссис Джон Дэшвуд.

На Элинор карточка эта произвела совсем иное впечатление. Она тут же подумала, что Эдвард живет у матери и, следовательно, не может не быть приглашен вместе с матерью на обед, который дает его сестра. Но увидеть его в первый раз после всего, что произошло, в обществе Люси! Нет, у нее вряд ли достанет сил вынести подобное испытание.

Эти опасения, быть может, не вполне опирались на доводы рассудка и, уж конечно, не на истинное положение вещей. Однако ее избавило от них не собственное благоразумие, но доброе сердце Люси, которая, рассчитывая причинить ей жестокое разочарование, сообщила, что во вторник Эдвард на обеде никак быть не может, и, в надежде уколоть ее побольше, добавила, что мешает ему чрезвычайная любовь к ней — он не способен в ее присутствии скрывать свои чувства.

И вот наступил знаменательный вторник, в который должно было состояться знакомство обеих барышень с этой грозной свекровью.

— Пожалейте меня, дорогая мисс Дэшвуд! — шепнула Люси, когда они рядом поднимались по лестнице, так как Мидлтоны приехали почти одновременно с миссис Дженнингс и все они вместе последовали за лакеем. — Здесь ведь только вы знаете, как я нуждаюсь в сочувствии... Ах, право же, я еле держусь на ногах. Подумать только! Еще миг, и я увижу особу, от которой зависит все мое счастье... которая станет моей матерью!..

Элинор могла бы незамедлительно утешить бедняжку, указав, что, вполне вероятно, им миг спустя предстоит увидеть мать мисс Мортон, а вовсе не ее, однако она лишь ответила, и с большой искренностью, что от души ее жалеет — к величайшему изумлению Люси, которая, хотя и ощущала немалую робость, однако надеялась, что внушает Элинор жгучую зависть.

Миссис Феррарс оказалась маленькой щуплой женщиной с осанкой прямой до чопорности и лицом серьезным до кислости. Цвет его был землисто-бледный, черты — мелкие, лишенные красоты и выразительности. Однако природа все-таки не сделала их совсем уж незначительными, наградив ее выпуклым лбом, который придавал им внушительность чванливой гордости и недоброжелательности. Она была скупа на слова, ибо в отличие от большинства людей соразмеряла их с количеством своих мыслей, но и из тех немногих, которые она все-таки обронила, ни одно не было обращено к мисс Дэшвуд, в отличие от взглядов, говоривших о решимости в любом случае проникнуться к ней неприязнью.

Однако теперь это поведение нисколько не ранило Элинор, хотя еще недавно оно сделало бы ее глубоко несчастной. Но у миссис Феррарс больше не было власти причинять ей страдания, и ее только позабавило совсем иное обращение с обеими мисс Стил, рассчитанное, по-видимому, на то, чтобы она во всем почувствовала, как ею пренебрегают. Но Элинор не могла сдержать улыбки, наблюдая милостивое обхождение и матери и дочери именно с той — ибо особое внимание было обращено на Люси — кого, будь им известно столько, сколько ей, они поторопились бы обдать холодом, тогда как к ней, хотя у нее не было никакой власти уязвить их гордость, обе нарочито не обращались. Но и улыбаясь на любезность, расточаемую столь неудачно, Элинор невольно задумалась о мелкой злобности, эту любезность породившую, и, видя, как мисс Стил и Люси усердно тщатся ее заслужить, не могла не почувствовать глубокого презрения ко всем четырем.

Люси упивалась счастьем оттого, что ее так отличают, а мисс Стил для полного блаженства не хватало только шуточек по адресу ее и доктора Дэвиса.

Обед был великолепный, лакеи многочисленными, и все свидетельствовало о любви хозяйки дома к показной пышности и возможностях хозяина потакать ей. Несмотря на улучшения и новые постройки в Норленде, несмотря на то, что его владелец, если бы не несколько тысяч наличными, был бы вынужден с убытком продать ценные бумаги, ничто не свидетельствовало о безденежье, на которое он намекал своими сетованиями, или о скудости в чем-либо, кроме скудости разговоров, но зато уж ее не заметить было нельзя. Джон Дэшвуд не находил сказать ничего, что стоило бы послушать, а его супруга — и того меньше. Впрочем, особо в вину им этого ставить не следовало, так как в подобном положении находились и почти все их гости, которым для того, чтобы быть приятными собеседниками, не хватало либо ума, как природного, так и развитого образованием, либо истинной светскости, либо живости мысли, либо благожелательности.

В гостиной, куда после конца обеда удалились дамы, скудость эта стала особенно очевидной, так как джентльмены все же вносили в беседу некоторое разнообразие, касаясь то политики, то огораживания, то выездки лошадей, дам же, пока не подали кофе, занимал лишь один предмет — сравнение роста Гарри Дэшвуда и Уильяма, второго сына леди Мидлтон, так как они оказались почти ровесниками.

Если бы оба мальчика присутствовали тут, тема быстро исчерпалась бы, ибо их можно было бы просто поставить затылком друг к другу. Но в наличии имелся только Гарри, а потому с обеих сторон высказывались лишь предположения, причем никому не возбранялось твердо придерживаться собственного мнения и повторять его опять и опять, сколько им было угодно.

Партии распределялись следующим образом.

Обе маменьки, хотя каждая была убеждена, что ее сынок выше, любезно уступали пальму первенства другому.

Обе бабушки с той же пристрастностью, хотя и большей искренностью, утверждали каждая, что выше, бесспорно, ее собственный внук.

Люси, которая равно стремилась угодить и тем и другим, полагала, что оба мальчика для своего возраста удивительно высоки, и даже вообразить не могла, что один хотя бы на волосок выше другого, а мисс Стил со всей поспешностью еще горячее высказывалась в пользу и того и другого.

Элинор, один раз заметив, что, по ее мнению, выше Уильям — чем еще сильнее оскорбила миссис Феррарс и Фанни, — не считала нужным отстаивать свое мнение новыми его повторениями, а Марианна, когда воззвали к ней, оскорбила их всех, объявив, что ей нечего сказать, так как она никогда над этим не задумывалась.

Перед отъездом из Норленда Элинор очень искусно расписала для невестки два экрана, и они, только что натянутые на рамки и доставленные сюда, украшали гостиную; на них упал взгляд Джона Дэшвуда, когда он сопроводил остальных джентльменов в гостиную, и они тут же были услужливо вручены полковнику Брэндону, чтобы тот мог ими полюбоваться.

— Это рукоделие моей старшей сестры, — сказал мистер Дэшвуд, — и вы, как человек с тонким вкусом, полагаю, оцените их по достоинству. Не знаю, доводилось ли вам уже видеть ее рисунки, но, по мнению всех, они бесподобны.

Полковник, хотя и заметил, что он отнюдь не знаток, но похвалил экраны с жаром, как, впрочем, похвалил бы любую вещь, расписанную мисс Дэшвуд. Это, как и следовало ожидать, возбудило общее любопытство, и экраны начали переходить из рук в руки. Миссис Феррарс, не расслышавшая, что это работа Элинор, непременно пожелала взглянуть на них, и, после того как они удостоились лестного отзыва леди Мидлтон, Фанни подала их матери, заботливо осведомив ее, что они расписаны мисс Дэшвуд.

— Гм, — заметила миссис Феррарс, — очень мило! — И, даже не взглянув на них, возвратила их дочери.

Быть может, Фанни все-таки на миг показалось, что такая грубость чрезмерна, потому что, чуть-чуть покраснев, она поторопилась сказать:

— Да, не правда ли, они очень-очень милы? — Но тут же, по-видимому, испугалась, что позволила себе излишнюю вежливость, которую можно счесть за одобрение, и добавила: — Не кажется ли вам, что они несколько напоминают стиль мисс Мортон, сударыня? Вот кто пишет красками поистине восхитительно! Как очарователен последний ее пейзаж!

— Да, очарователен. Но да ведь она во всем бесподобна!

Этого Марианна стерпеть не могла. Миссис Феррарс сразу же ей не понравилась, а такие неуместные хвалы другой художнице в ущерб Элинор — хотя она не подозревала, что за ними кроется на самом деле, — заставили ее тут же пылко воскликнуть:

— Очень странная дань восхищения! Что нам мисс Мортон? Кто ее знает, кому она интересна? Мы думаем и говорим сейчас об Элинор! — И, взяв экраны из рук невестки, принялась восхищаться ими так, как они заслуживали.

Миссис Феррарс, видимо, разгневалась и, еще выпрямив и без того прямую спину, ответила на эту язвительную тираду:

— Мисс Мортон — дочь лорда Мортона!

Фанни, казалось, рассердилась не меньше, и ее муж совсем перепугался дерзости сестры. Вспышка Марианны ранила Элинор гораздо больше, чем причина, ее вызвавшая, но устремленные на Марианну глаза полковника Брэндона свидетельствовали, что он видит лишь ее благородство, лишь любящее сердце, которое не снесло обиды, причиненной сестре, пусть и по столь ничтожному поводу.

Но Марианна не успокоилась. Спесивое пренебрежение, с каким миссис Феррарс с самого начала обходилась с Элинор, сулило ее сестре, как ей казалось, терзания и горе, к которым ее собственная раненая чувствительность внушала ей особый ужас, и, подчинившись порыву любви и возмущения, она подбежала к сестре, обвила рукой ее шею и, прижавшись щекой к ее щеке, произнесла тихим, но ясным голосом:

— Милая, милая Элинор, не обращай на них внимания. Они не стоят твоего огорчения.

Речь ее прервалась. Не в силах справиться с собой, она спрятала лицо на плече Элинор и разразилась слезами. Все обернулись к ней, — почти все с искренней тревогой. Полковник Брэндон вскочил и направился к ним, сам не понимая зачем. Миссис Дженнингс с весьма многозначительным: «Ах, бедняжка!» тут же подала ей свою нюхательную соль, а сэр Джон воспылал таким негодованием против виновника этого нервического припадка, что немедленно подсел к Люси Стил и шепотом вкратце поведал ей всю возмутительную историю.

Впрочем, несколько минут спустя Марианна настолько оправилась, что отказалась от дальнейших забот и села на свое прежнее место. Однако до конца вечера она пребывала в угнетенном состоянии духа.

— Бедная Марианна! — сказал вполголоса ее брат полковнику Брэндону, как только ему удалось заручиться его вниманием. — Она слабее здоровьем, чем ее сестра, и очень нервна. Ей не хватает крепкой конституции Элинор. И нельзя не признать, насколько тяжело переносить юной девице, которая была красавицей, утрату былой прелести. Возможно, вы не поверите, но всего лишь несколько месяцев назад Марианна была очень красива, — не менее, чем Элинор. Теперь же, как вы видите, она совсем увяла.

Date: 2015-09-05; view: 288; Нарушение авторских прав