Глава 5. Проснулся Стас от хриплого петушиного крика, открыл глаза и увидел над собой темный дощатый потолок

Проснулся Стас от хриплого петушиного крика, открыл глаза и увидел над собой темный дощатый потолок, покатый и низкий. Пахло сеном. Приятный спокойный запах безмятежности. Стас подвигал головой, под затылком зашуршала подушка, набитая сухой травой. Импровизированная больничная палата занимала небольшой чуланчик, задернутый синей занавеской. По крайней мере, эта комнатка напоминала больничную палату, а совсем не тюремную камеру, что уже было неплохо. Стас откинул одеяло, поежился и взглянул на свой правый бок. Тот был аккуратно перебинтован. На лоскутах белой материи, опоясывающих ребра, расползлось розовое пятно с желтоватыми краями.

— Уже проснулись? — поинтересовался голос из-за занавески.

— Да, — ответил Стас и залез повыше, прислонившись к подушке спиной.

Занавеска распахнулась, и в открывшемся проеме появился доктор с миской в руках.

— Очень хорошо. Ваш завтрак, — сказал он и протянул миску Стасу, присовокупив к ней два куска ржаного хлеба. — Когда поедите, я вас осмотрю, а после этого с вами хотел бы побеседовать Роман Павлович.

— Спасибо. А кто такой Роман Павлович?

— Командир.

Занавеска снова закрылась, и Стас остался наедине с куриной похлебкой.

Быстро разделавшись со своим завтраком, он постучал в стену позади и открыл было рот, чтобы позвать доктора, но неожиданно понял, что заковыристое имя начисто вылетело из головы.

— Да? — откликнулся доктор на стук.

— Э-э… Я все.

— Отлично, тогда приступим к осмотру, — из-за занавески снова появилась высокая худая фигура в старом халате, но на сей раз с тазиком в руках, ножницами в кармане, и с кучей белых тряпок на плече. — Сядьте, пожалуйста. Ноги на пол.

Тонкие пальцы доктора, орудуя ножницами, ловко вспороли бинты, смочили их теплой водой и начали медленно и аккуратно снимать слой за слоем.

— Извините, — обратился Стас. — Никак не могу ваше имя запомнить.

— Лаврентий, Лаврентий Кузьмич, — подсказал доктор.

— Очень приятно, Стас. Лаврентий Кузьмич, вы, наверное, в курсе дела. Скажите честно, какие у здешнего начальства планы на мой счет?

— Хм, я же говорил вам уже, что после перевязки с вами командир будет беседовать, вот у него и узнаете.

— А кто он, командир ваш, что за человек?

— Экий вы, право, любопытный. Может, мне биографию его краткую изложить? — Лаврентий Кузьмич изобразил нечто отдаленно напоминающее улыбку и больно дернул за бинт.

— Ай. Нет, не надо биографию, достаточно просто, в общем.

— В общем? Обычный человек, попавший однажды в необычные обстоятельства.

— Что за обстоятельства?

— Он вам сам расскажет, если посчитает нужным. Хотя вряд ли это случится.

— Ну и ладно. Если о командире не хотите распространяться, расскажите тогда, как сами здесь оказались. Вы не похожи на прирожденного головореза.

— А кто похож? — задумчиво спросил доктор и философски развел руками. — Все люди одинаковы по сути своей. У всех были отцы и матери, у всех было детство, отрочество и юность. Каждый строил планы на будущее, и мало у кого в эти планы входило участие в рейдерском отряде. Как думаете?

— Ну, наверное.

— Наверное. Вот и у меня планы были совсем другими. Они даже успели осуществиться частично. Я, если так уж хотите знать, с детства мечтал медициной заниматься. У меня и отец, и дед врачами были, с малолетства мне эту науку прививали, говорили: «Учись, Лавр, учись. Врачи всегда нужны, выучишься — цены тебе не будет», — Лаврентий Кузьмич замолчал, задумался, и даже бинт перестал разматывать.

— Ну и?.. — вывел Стас доктора из оцепенения.

— Ах, да, простите. Бывает, задумаюсь так… — Лаврентий Кузьмич сделал витиеватое движение рукой, изображающее, видимо, сложную траекторию полета мыслей, после чего вновь приступил к разматыванию бинтов. — Ну и неправда это все. Очень скоро я понял, что цена есть каждому, вне зависимости от заслуг и званий.

— А что случилось?

— Молодой человек, неужели вам действительно это интересно?

— Да, интересно. Я, честно говоря, не особо часто встречаю в лесу врачей, к тому же изъясняющихся литературным языком.

Лаврентий Кузьмич снова улыбнулся, в этот раз уже с меньшей натяжкой.

— Я, признаться, тоже не каждый день лечу наемников, способных поддержать беседу без чередования русского языка с матом в равных пропорциях. А случилась со мной не такая уж и интересная, в сущности, история. Года три тому назад — как время летит — работал я в муромском госпитале. Вообще-то, я там с семнадцати лет работаю… работал, простите, но тот год для меня стал последним. А начиналось все так замечательно. Меня как раз тогда заведующим хирургическим отделением назначили, это почти через тридцать лет работы, но радости все равно было хоть отбавляй. Гордый ходил. Признание, почет, уважение… И буквально через пару недель поступает ко мне парень молодой, вашего возраста примерно, с раздробленным бедром и рваными ранами мягких тканей. Прораб, строительством участка стены руководил. Говорили, что свая железобетонная сорвалась при установке. Операция длилась одиннадцать часов, ногу мы залатали, думали, что спасли, но… увы, началась гангрена. Конечность ампутировали, однако было уже поздно, заражение пошло дальше и пациент умер. А потом выяснилось, что паренек — двоюродный брат жены Грицука.

— Мэра муромского? — уточнил Стас.

Доктор уже снял бинты и начал обрабатывать швы спиртовым раствором.

— Его-его. Ну и, сами понимаете, карьера моя стремительно понеслась под откос. Да что там, у меня замаячила на горизонте вполне реальная перспектива вместо ступеней карьерной лестницы по ступеням эшафота подняться. Но закончилось все не столь драматично — дали мне день на то, чтобы собрать вещички и убраться из города. Я тогда, признаться, даже рад был, как-никак, жив остался, но нервы мне изрядно потрепали. Хорошо, хоть семьей обзавестись не успел, а то ведь… Так-то вот — тридцать лет безупречной службы, и коленом под зад. Извините.

— Да, грустно. А в отряд-то вы как попали?

— Случайно. Когда меня из Мурома выгнали, я с первым же подвернувшимся обозом во Владимир отправился. Не в трущобах же пригородных гнить. Но и тут моя черная полоса не закончилась. На обоз напали, сами понимаете кто, меня чуть было в расход не пустили. Слава Богу — догадался объяснить, что я врач, что могу быть полезен. С тех пор и живу здесь, на базе. Первое время, конечно, тяжко было. Не мой это круг общения, да и находился я здесь на птичьих правах, как пленный. Но потом привык, своим стал до некоторой степени, — доктор невесело усмехнулся. — По крайней мере, здесь меня ценят, да и живется, в принципе, неплохо.

— Неужели не тянет в город?

— Вы знаете, нет, не тянет уже. Общения нормального, конечно, не хватает. Я здесь в основном только с командиром и разговариваю, а с остальными — так… по необходимости только. Но это терпимо. С вами вот побеседовал, мне теперь на неделю хватит. Жаль только, что друзья все в Муроме остались. Как там у них? Ну, ладно, что-то мы с вами отвлеклись. Рану я вашу промыл, рана хорошая.

— Бывают хорошие раны?

— Да, бывают, — покивал доктор, завязывая концы бинтов. — Поверьте, мне есть с чем сравнивать. Повязку нужно будет менять каждые два дня, не реже.

— А вы разве этим заниматься уже не планируете? — попытался Стас разведать обстановку наводящим вопросом.

— Имею подозрения, что нет.

— Доктор, чего долго так? — в проеме между дверью и косяком появилось широкое скуластое лицо с приплюснутым носом. — Командир сердится.

— Мы уже закончили, — ответил Лаврентий Кузьмич. — Можешь здесь подождать.

— Ага, подожду, — дверь открылась, и монгол вошел в избу. — Я эта… одежку принес, тут положу.

Стас подвигал плечами, проверяя свежие бинты, взял из стопки одежды свои штаны и нахмурился, пытаясь вспомнить, когда же он успел их снять.

— Я портки тоже постирал, — ответил монгол, предугадав вопрос. — Сильно грязные были, все кровью заляпанные. В карманах на месте все, я назад положил.

Стас недоверчиво поглядел на скалящегося круглолицего человека с едва заметными щелками глаз, а потом натянул штаны. Они действительно оказались чистыми, и, что самое удивительное, все содержимое карманов осталось на месте. Рубашка и куртка также были постираны и даже заштопаны. Облачившись в обновленный гардероб, Стас зашнуровал ботинки, одернул куртку и с выражением готовности к дальнейшим действиям посмотрел на монгола.

— За мной иди, — позвал тот, — командир ждет уже.

Стас молча пожал доктору руку, кивнул и вышел.

Утро встретило его свежей прохладой и туманом. Старые ели-великаны с почти черной хвоей, окружающие базу, в белесой дымке выглядели еще более величественно, чем накануне вечером. Стас шагал за монголом по тропинке, среди низкорослой травы, покрытой росой, и внимательно поглядывал вокруг, стараясь запомнить как можно больше подробностей. Делал он это скорее по привычке, нежели осознанно, как всегда поступал в новых, незнакомых местах. Передвигаться было больно, каждый шаг отзывался ломотой в покореженных ребрах, но терпимо.

База больше напоминала обычную деревню, чем военный лагерь. Прямая, относительно широкая улица, полтора десятка изб по обе стороны. Сквозь кусты можжевельника просвечивает невысокий частокол. То тут, то там — угрюмые спросонья мужики в телогрейках и бушлатах носят воду, чистят лошадей, смазывают телеги. Смотрят косо, недоверчиво. Древний дед с солидной окладистой бородой сидит на крыльце слегка покосившейся избушки, стучит молотком по каблуку, сапог чинит. Завидев монгола со Стасом, дед перестаёт стучать и, прищурив слезящиеся глаза под густыми бровями, следит за непрошенным гостем. Усы его медленно и едва различимо шевелятся под неразборчивое ворчание. На завалинке примостился тот самый молчаливый парнишка с фингалом, усердно чистит вертикалку, крутит ее в руках, взвешивает, улыбается. Ему, похоже, ни до чего другого и дела нет.

— Сюда нам, — монгол махнул рукой на избу в середине улицы, ничем особым не приметную, разве что ставнями на окнах. — Командир тут.

Стас поднялся на высокое крыльцо следом за провожатым.

— Командир, я привел, — монгол перешагнул порог, жестом пригласил Стаса внутрь и, дождавшись, когда тот войдет, покинул помещение.

Комната была большая и хорошо отделанная. На стенах, обитых мореной вагонкой, красовались охотничьи трофеи: лосиные рога, голова вепря с пятнадцатисантиметровыми бивнями, черепа, некоторые из которых имели весьма причудливые очертания. У противоположной входу стены стоял массивный сервант, заполненный книгами. Слева разместился большой письменный стол с обитой зеленым сукном столешницей. Прямо перед ним на дощатом полу лежала шкура волколака, а на ней, сверкая начищенными сапогами, стоял командир и вертел в руках СВУ с камуфляжной черно-кирпичной раскраской.

Мельком взглянув на Стаса, командир повернулся к нему спиной, широким чеканным шагом проследовал к столу, обошел его и повесил винтовку на кованые крюки, вмонтированные в резное деревянное панно. Стас присмотрелся и прочел под СВУ рельефную надпись:

«Рейдерам от муромских гвардейцев. Мертвые и благодарные».

— Нравится? — спросил командир, усаживаясь в кресло.

— Неплохой агрегат, но точность слегка хромает, — блеснул Стас познаниями. — Я бы предпочел СВД.

Командир приподнял брови, изобразив легкое удивление.

— Доводилось общаться? — указал он рукою на предмет обсуждения, поблескивающий свежей смазкой.

— Доводилось. Один раз.

— Как звать? — резко сменил тему командир.

— Стас.

— Сразу хочу расставить точки над «и». Стас, ты мне не нравишься. Если по-хорошему, то таких, как ты, нужно давить. Лично для меня ваша прослойка олицетворяет все худшее в людях. Вы — стервятники, слетающиеся на кровь. Причем вам абсолютно наплевать на происхождение этой самой крови. Мрази и выродки. Я больше чем уверен, что твоя мать подохла где-нибудь в грязных трущобах под Владимиром, пока ты просаживал с блядьми деньги, полученные за резню в очередной деревушке, поля которой приглянулись ее более богатым и сильным соседям, — командир замолчал и, не моргая, уставился на объект своего негодования, ожидая ответной реакции.

Стас глубоко вздохнул, сосчитал до пяти и выдохнул.

— Я подобными вещами не занимаюсь, — ответил он спокойно, как только мог. — Мне платят за другое.

Командир продолжал молча смотреть на собеседника, но больше ничего не услышал.

— Зачем таскаешь с собой пакет гаек?

Стас растеряно нахмурился, пытаясь сообразить, о чем идет речь, и даже обернулся, дабы удостовериться, что сзади никого нет и нелепый вопрос адресован именно ему.

— Вы о чем?

Командир молча выдвинул ящик, достал оттуда коричневый бумажный сверток и бросил его на стол. Из надорванного края, позвякивая, высыпались широкие плоские гайки.

— Сука, — шепотом процедил Стас и усмехнулся.

— Не понял…

— Кинули меня. Да, признаюсь честно, два раза за один день кинули как последнего лоха.

— А, кроме того, еще и заказали. Да?

— Возможно. Я так понимаю — у вас имеются некоторые соображения по этому поводу?

— Имеются, — командир откинулся в кресле, сцепив пальцы за головой. — Вчера днем я собирался подвесить тебя в амбаре за ноги да поокунать башкой в бадью, пока ты не изложишь в доходчивой форме историю заказа и не назовешь имя заказчика. Но ты, изворотливая тварь, сделал финт ушами и, скажем прямо, спас мне жизнь. Ты вообще представляешь себе, насколько это омерзительно — быть обязанным жизнью такому ублюдку? Это… Это — словно в грязи изваляться. Как будто твое говно теперь и ко мне прилипло, — командир состроил брезгливую гримасу, расцепил пальцы, облокотился о стол и снова молча уставился на Стаса в ожидании ответа.

«Да, представляю. Вы ведь мне тоже в некотором роде жизнь спасли», — завертелось у Стаса на языке, но, вовремя спохватившись, он сумел подавить этот вредоносный позыв.

— Нет, не представляю. Мне жаль, что у вас сложилось обо мне такое мнение. Намерения мои были исключительно добрыми.

— Добрыми намерениями вымощена дорога в ад, — назидательным тоном сообщил командир. — Знаешь, откуда это? — вопрос носил, видимо, риторический характер, поэтому он сразу же продолжил, не дожидаясь ответа: — Я почти весь вчерашний день, вечер и всю ночь ломал голову над тем, как теперь с тобой поступить. Веришь? Не спал! Мучался. Пару раз уже решался — все, точка, пулю в лоб и кончено. А потом — полежу, полежу и снова в душе черви копошиться начинают, роются, роются, ворошат дерьмо. Твое дерьмо! «Как же так?! — думаю. — Он мне жизнь спас, а я его возьму да и грохну?» Лежу, смотрю в потолок и представляю, как черви эти уже не в душе у меня копошатся, а в брюхе, в голове, в жопе моей ползают, печень мою жрут, глаза выцеживают, из ушей сыплются. Ты знаешь, страшно мне стало, жутко. Ведь если бы не ты, скотина недобитая, так бы оно все и было. Жрали бы меня сейчас черви да личинки. Хотя, справедливости ради, нужно отметить, что и тебя на пару со мной они бы тоже уминали за обе щеки. Ты ведь не мою жизнь спасал, ты свою шкуру покоцанную с того света вытягивал. А потом взвесил я все «за» и «против», прикинул расклад и решил, что шкура твоя всяко дешевле моей выходит. Сделка-то охрененно выгодная. Так что повезло тебе, поживешь еще немного, вкусишь чуток радостей шакальих. Сегодня парни мои отвезут тебя к дороге на Муром. После этого можешь уебывать куда глаза глядят. Доволен?

— Вполне, — кивнул Стас. — А когда мне вещи вернут?

Лицо у командира вытянулось, глаза округлились, а губы зашлепали в беззвучном возмущении.

— Ну… Бля… Ты наглец!

— Понимаете, — начал Стас, наигранно смущаясь. — Я вот что подумал. Раз уж так случилось, что вы оказались обязаны мне жизнью, то такая мелочь, как возврат автомата, разгрузки с магазинами и ножом, рюкзака с вещами и часов — дело само собой разумеющееся. Мне так кажется.

Командир снова откинулся назад и, барабаня пальцами по столешнице, принялся мерить Стаса недовольным взглядом.

— Ты прав, — решительно констатировал он. — Шкурка твоя продажная стоит даже меньше, чем я предполагал, так что шмотье свое ты получишь назад в целости и сохранности. Можешь считать это доплатой.

Стас согласно покивал, рассудив, что в данный момент лучше ничего не говорить, дабы не провоцировать хозяина ситуации на пересмотр только что принятого решения.

— Юрка! — позвал командир, и в дверях снова появилась физиономия монгола.

— Здесь я.

— Отведи пленного в карцер и сбегай за Агафоном, пусть придет, быстро.

Монгол кивнул, взял Стаса за плечо и вывел на улицу.

Карцер оказался небольшой землянкой с толстой дверью и здоровенным амбарным замком. Внутри пахло сыростью и плесенью. Из мебели присутствовала только скамья, которая служила одновременно и кроватью. Рядом со скамьей приютилось ведро, видимо, для отправления естественных нужд, хотя куча подсохшего говна в углу свидетельствовала о том, что такие удобства здесь были не всегда.

Стас уселся на скамейку и, бесцельно глядя на муравьев, деловито бегающих по земляному полу, погрузился в ожидание близящегося освобождения. Время шло, муравьи бежали, а дверь по-прежнему оставалась запертой. В голову начинали закрадываться сомнения. Сначала Стас их успешно отгонял. «Командир, конечно, мужик нервный, но на суку не похож». Немного погодя линия обороны начала прогибаться. «Хотя одевается как пидор, от таких любого дерьма огрести можно». Спустя еще некоторое время оборона посыпалась. «Вот ведь козлина паскудная. Нужно было дать пристрелить эту суку». Стас встал, подошел к ведру и расстегнул ширинку с твердым намерением отлить. Дабы немного разнообразить этот процесс и придать ему более глубокий смысл, он постарался представить, что вместо помятого ведра на земле стоит голова командира. Рваный неряшливый срез шеи прилепился к мокрому глинозему в обрамлении лоскутков кожи. Бледное синюшное лицо застыло в нелепой гримасе удивления, мертвые глаза смотрят непонимающе. «А? Что? Уже все?» Раскрытый рот с лиловыми губами хочет что-то сказать. Но кому это интересно? Гораздо интереснее будет наполнить его мочой. Да. А не надо было хамить, не надо было петушиться, нужно было всего лишь поговорить по-человечески. Сказать что-то хочешь? Поздно. Глотай. Розовато-желтая жижа потекла из-под обрубка шеи, запузырилась в побагровевших ноздрях…

— На выход давай, — раздалось за спиной, и Стас вздрогнул от неожиданности, чуть не заплескав ботинки.

— Бля! Сейчас.

Быстро упаковав хозяйство и застегнув ширинку, он обернулся и увидел в дверях знакомую чумазую рожу в помятой каске.

— Хе, опять тебе подфартило. Живей выходи, ссыкун.

— Да уж… — пробубнил Стас и проследовал за конвоиром.

Конвоир оказался не один, за дверью ждали еще двое бородатых мужиков с АК-74. Такое серьезное отношение к его скромной персоне тронуло Стаса до глубины души.

— А чего это вы без гранатометов? — поинтересовался он.

— Расстрельной команде гранатометы ни к чему, — ответил Рупор, сочувственно заглянул Стасу в глаза и после непродолжительной паузы радостно заржал под аккомпанемент коллег. — Да шучу я, шучу. Видел бы ты сейчас рожу свою. Хорошо, хоть поссать успел, а то в портках все было бы.

Стас не нашел ответа на эту дикую инсинуацию, поэтому просто взглянул на Рупора словно на кусок говна и отвернулся. Сердце постепенно возвращалось к своему обычному ритму, да и неприятное ощущение в желудке пошло на убыль.

— Ладно, хорош ржать, выдвигаться пора, — все еще похохатывая, распорядился плечистый мужик в бушлате песочного цвета и черном танковом шлемофоне с выкорчеванной гарнитурой.

Процессия из четырех человек — один впереди, двое сзади, Стас посередине — двинулась по улице в сторону ворот.

— Юрка, ну где телега-то? — пробасил плечистый в распахнутые ворота сарая.

— Щас, щас, все будет, запряг уже, — торопливо заговорил монгол и вывел старую гнедую клячу, понуро волокущую телегу, на которой лежал тонкий слой соломы, кое-как прикрытый брезентом.

— Нет, узкоглазый, ты вообще охренел, что ли? — развел руками «танкист». — Нам туда и обратно весь день кандыбать. Я чем лошадь кормить буду?

— Соломой.

— Да она это за один присест сожрет. А мы потом жопами полдня на голых досках сидеть будем? Что, бля, за жмотяра? Тебе соломы жалко?

Пока «танкист» спорил с монголом, а Рупор что-то увлеченно втирал второму охраннику — плюгавенькому мужичонке с обширной плешью на непокрытой голове — прибежал Лаврентий Кузьмич. Он подскочил к Стасу и сунул ему конверт.

— Спрячьте, спрячьте скорее, — быстрым и взволнованным шепотом заговорил доктор. — Это письмо. Пожалуйста, если доберетесь до Мурома хоть когда-нибудь, передайте его. Адресат на конверте, это мой старый друг. Возможно, он вам и с пропуском поможет, если нужно. Прощайте.

Стас сунул конверт за пазуху и проводил доктора удивленным взглядом.

На крыльцо вышел командир, оперся о перила и со скучающим видом стал наблюдать за отбывающими.

— Залазь давай на телегу, — буркнул Рупор и пихнул подконвойного автоматом в спину.

Стас уселся сзади, Рупор — рядом левее, «танкист» — с правого борта, плюгавый взялся за вожжи.

— Наемник, — крикнул командир. — Не забывай, что мы с тобой теперь квиты. Еще раз мне попадешься — убью. С удовольствием убью, — и «приветливо» помахал рукой на прощание.

Плюгавый тряхнул вожжами, и кляча тихонечко побрела на выход.

— Ах ты, зараза! — проорал кто-то из третьего от ворот дома. — Ну, давай, кусни еще, сука! Я тебе кусну! Зубы все на хрен повыбиваю!

Дверь с грохотом распахнулась, и из нее кубарем вылетела девица, та самая, вчерашняя. Она скатилась по ступенькам, встала на карачки и замерла, уставившись на Стаса заплывшими глазами с красными прожилками порванных сосудов. Дорожки слез на грязном поцарапанном лице со свежем кровоподтеком вокруг левого глаза расползлись по щекам, губам, подбородку, омывали ранки и несли свои розоватые воды вниз по шее. Опухшие разбитые губы приоткрылись, натягивая между собой нитки густой, смешанной с кровью слюны, и беззвучно произнесли одно лишь слово — «мразь».

— Ну-ка примерь, — сказал Рупор и натянул пленнику на голову холщевый мешок.

— Это еще зачем? — спросил Стас.

— Глазастый ты больно. Вчерась дрых весь день, а сегодня вон — как огурчик. Еще, чего доброго, дорогу запомнишь да и притащишь сюда дружков своих кровожадных. Так что сиди-ка лучше под колпаком, пока на просеку не выйдем.

Сидеть в постоянно трясущейся по кочкам телеге было неудобно. Ребра ныли, отзываясь на каждую неровность, поэтому Стас решил принять горизонтальное положение, благо под спиной у него в этот раз была мягкая солома. Рупор к нему, как ни странно, не приставал. Видимо, разговаривать с человеком, у которого мешок на голове, агитатору было не особенно интересно, и он направил свое разящее слово в уши коллег, но очень скоро был послан куда следует и благополучно заткнулся.

Солнце поднялось уже довольно высоко, и его лучи, пробиваясь сквозь ткань мешка, создавали любопытный визуальный эффект искрящейся темноты. Стас смотрел в это темное нечто, расшитое солнечными блестками, и строил планы на будущее. «Валя, Валя, Валентин… Скоро свидимся мы с тобою, потолкуем по душам. Расскажешь мне, пидорас, почем нынче гайки и охотники за головами. Все расскажешь».

Размеренный ход греющих душу мыслей о грядущей расплате прервался двумя сильными толчками. Телега перескочила колдобину и дальше покатилась уже заметно плавнее.

— Ну все, сымай мешок свой, — торжественно оповестил Рупор. — Теперь можно.

Стас стянул с головы тряпку и сел, придерживая рукой ноющий бок.

— Далеко еще?

— Нет, скоро будем. Что, уже не терпится в дело? Соскучился, чай, по работе-то? — сыронизировал Рупор. — Детишек там пострелять, баб покалечить…

— По бабам и ребятишкам не стрелял ни разу и планов таких не имею. Путаешь ты меня с кем-то.

— Ну да, ну да, путаю. Будто не я видал, как дружки твои, деревни целиком выкашивают. Позапрошлой осенью сам еле ноги унес. Ага. Путаю я…

— Слушай, мил человек, — отозвался Стас негромко. — Ты чего привязался ко мне со своими нравоучениями? Ты святой, что ли?

— Отчего же святой? Не святой, конечно, однако понятия имею.

— О чем ты понятия имеешь?

— О морали, о законах Божьих.

— Ух, бля! А чего ж ты тогда в скит не подашься? Бил бы там лбом об пол с утра до ночи да кадилом махал. Так ведь нет — шаришься по лесу с автоматом, на обозы нападаешь, людей убиваешь. Это же грех смертный.

— Людей я не убиваю. А говно всякое обозное — не люди вовсе, а скотина говорящая. Да хуй ли ты в этом смыслишь? Сам-то от них недалече ушел.

— Ну-ну… И что же тебе, например, девка та вчера сделала и папаша ее? Чем насолили?

— Ты про папашку вспомнил? — голос у Рупора начал заметно подрагивать. — А не из-за тебя ли он сдох? Сучара подлая.

— Нет. Он сдох из-за тебя. Ты ведь за это еще чуть пулю в чан свой пустой не словил. Запамятовал? А потом еще на коленках перед командиром ползал и соплями давился.

— Ах ты падла! — задыхаясь от возмущения, выдавил Рупор дрожащим шепотом, пихнул Стаса в плечо и соскочил с телеги. — Тут-то ты, выродок, и подохнешь.

Не дожидаясь, пока истеричный «праведник» воплотит свою угрозу в действие, Стас шагнул вперед, наступив правой ногой Рупору на левый ботинок, левой рукой ухватился за ствол автомата, не давая его развернуть, а правой — вынул из АК рожок и дважды вмазал им незадачливому мстителю по переносице. Весь этот акробатический этюд занял не больше двух секунд. Пока Рупор с выражением искреннего изумления мягко оседал на землю, автомат перекочевал в руки Стаса, а рожок вернулся на свое привычное место.

Телега остановилась. Сонные конвоиры, озадаченные повышенным тоном последних фраз и в особенности щелканьем магазина, обернулись и замерли в нерешительности, положив большие пальцы на предохранитель, а указательные — на спуск. «Мексиканская заминка» длилась недолго. Первым щелкнул предохранитель на автомате «танкиста», который тут же рухнул с телеги, получив в левый бок короткую очередь. Плюгавый мужичонка вздрогнул и медленно-медленно положил свой АК на брезент.

— Не надо, — выговорил он тихо.

Стас сделал шаг влево, чтобы не задеть лошадь, и прицелился.

— Не надо, — повторил плюгавый.

Грохнул одиночный выстрел, и плешивая голова растеряла свое содержимое, фонтаном вылетевшее на свежий воздух.

Рупор тем временем оклемался и после двух безуспешных попыток подняться уселся на землю, утирая кровь, ручьем текущую из сломанного носа.

— Ты что творишь, сука? — пробубнил он заплетающимся языком, еще не до конца отдавая себе отчет о возможных последствиях. — Агофона с Серегой, паскуда, грохнул.

— Бумага есть у тебя? — спросил Стас, не обращая внимания на вызывающую грубость.

— Чего? — Рупор сделал такое лицо, будто ему только что задали вопрос из области ядерной физики.

— Бумага. Бумага у тебя есть, бестолочь?

— А, ага, была вроде, — Рупор оживился, довольно быстро отходя после сотрясения и осознавая всю серьезность неожиданно изменившейся диспозиции, суетливо начал шарить за пазухой. — Вот. Годится?

Стас взял из трясущейся руки замызганную и пожелтевшую фотографию какой-то грудастой девицы в неглиже. Оборотная сторона снимка была относительно чистой.

— Держи, — протянул он Рупору огрызок карандаша, извлеченный из нагрудного кармана, и вернул эротическое фото.

— Ага. А чего писать-то?

— Ты и писать умеешь? — удивился Стас.

— Не-а.

— А хер ли спрашиваешь тогда? Рисовать будешь. Да, сейчас успокоишься, подумаешь и нарисуешь мне план, как до базы вашей добраться.

Рупор помрачнел, отложил карандаш с фотографией и уставился в землю.

— Не буду я ничего рисовать.

— Зря. Я тебя отпустить планировал. Только как же ты теперь до базы доберешься с простреленным коленом?

Рупор удивленно поднял на Стаса глаза и тут же заорал благим матом, заглушая эхо выстрела.

— Рисуй, засранец, а то и второе прострелю.

Вопли и проклятия постепенно стихли, сменившись жалостным поскуливанием.

— А если нарисую, что тогда? — заныл Рупор, глотая слезы.

— Тогда жив останешься, если, конечно, все правильно нарисуешь. Я со вчерашнего дня запомнил кое-что. Будешь хитрить — могу и догадаться.

— Обещаешь? — Рупор скорчил чертовски трогательную гримасу, наполненные слезами глаза округлились, и он стал похож на маленького бородатого зареванного мальчика.

— Разумеется.

Дело пошло. Карандашный огрызок в дрожащих руках выводил линию за линией, отмечал ориентиры. Карта постепенно приобретала осмысленный вид.

— Вот, готово, — протянул Рупор изрисованную фотографию.

— Это что за треугольник у тебя? — спросил Стас и ткнул пальцем в коряво выведенное условное обозначение.

— Вышка электропередач поваленная.

— Ясно. А это?

— Грузовик сгнивший.

— Понятно.

Стас отступил назад и направил ствол автомата Рупору в голову.

— Ты что?! — заверещал тот и попятился, перебирая по земле руками. — Ты же обещал!!!

— Соврал я.

Рупор еще продолжал что-то говорить, но слова его оборвал грохот выстрела.