Немилостивый государь!

Взяться за это письмо стоило мне немалых колебаний. Мне непросто писать тому, кто осознанно служит Тартару, однако Вы имеете право знать. Способ, которым Яраат изъял эйдосы у Ваших жены и дочери (метод вынужденного отречения под угрозой смерти близкого человека), являлся совершенно незаконным.

По предвечному закону, нет ни одной несправедливости, даже вопиющей, которая не послужила бы в конечном счете к благу тех, кто ей подвергся. Так случилось и на этот раз. Мрак не сумел удержать у себя эйдосы ваших родных, хотя и прилагал для этого все возможные усилия. Некоторое время назад их эйдосы были возвращены Эдему.

Эйдос вашей много выстрадавшей супруги в настоящее время находится у нас. Для Вас он навеки потерян. Гораздо сложнее вопрос с эйдосом Вашей дочери. Он еще незрелый и неопределившийся, вдобавок, как Ваша дочь, девочка имела несчастье испытать на себе сильное начальное влияние мрака. В результате оставить ее эйдос у себя свет в настоящее время не может. Передавать же его вновь в руки Тартара, разумеется, не входит в наши планы.

В результате было принято решение, создавшее уникальный прецедент. Вашей дочери возвращено ее тело, и она перемещена в человеческий мир для окончательного определения судьбы эйдоса.

Хотя это, несомненно, вызовет у вас сильное раздражение, по причинам, которые Вам, безусловно понятны, мы не сможем сообщить вам ни где находится Ваша дочь, ни даже ее теперешнее имя. Отмечу только, что беспокоиться о ней не следует. Скажу даже больше: Ваша дочь находится в человеческом мире уже несколько лет. Я намеренно медлил с написанием этого письма, чтобы убедиться, что девочка Ваша, рожденная совсем в другую эпоху, вполне может вписаться в контекст современной жизни и совершать поступки, хотя и не бесспорные, но всё же осмысленные.

За время пребывания в Тартаре и затем в Эдеме эйдос продолжил свое развитие, так что теперь, разумеется, Ваша девочка значительно старше, чем была в момент, когда вы разлучились.

Искренне убежден, что Вы не пожелаете дочери своей участи и не станете разыскивать ее, с тем чтобы переманить на сторону мрака. Кроме того, надеюсь, что, пройдя через горнило ни для кого неминуемых земных испытаний, Ваша дочь изберет путь света.

Руководитель отдела незаконных изъятий эйдосов,

Эней Анхизид,

светлый страж первого ранга»

Прочитав письмо, Арей рванулся к окну в надежде нагнать златокрылых, но, поняв, что это бесполезно, застыл. Пергамент подрагивал у него в руке.

Аида Плаховна попыталась заглянуть в пергамент через его плечо, но мечник коротко оглянулся на нее. Увидев его перекошенное лицо и оскаленные зубы, даже прошедшая огонь, воду и медные трубы Плаховна испугалась.

– Ты точь-в-точь Цербер, когда Лигул бросает ему мясо! Прям от страха померла б, да некому меня таш-ш-шить будет! – сказала она, отпрянув.

Арей не ответил. Едва ли он вообще слышал Мамзелькину. Он то резко опускал руку, то вновь поднимал пергамент к глазам. Казалось, он в одно и то же время хочет и разорвать его, и боится лишиться единственного, что связывает его сейчас с дочерью.

Громадная волна, поднявшаяся в Арее после прочтения письма, не могла удержаться в нем и спешно искала выхода. Выходов могло быть только два: или внутренне сокрушить, подмыть и изменить самого Арея, или вырваться наружу, перейдя во внешнее движение. И она перешла во внешнее движение в тот миг, когда Мамзелькина неосторожно звякнула кружкой, чтобы налить себе еще медовухи.

– Аида! Признайся! Ты ведь знала? – внезапно спросил он.

Плаховна сделала костистыми плечиками отгоняющее мух движение.

– О чем знала-то?

– ЧТО МОЯ ДОЧЬ ЖИВА!!

– Дык откудова я знала-то? Кто мне, старой, что скажет? Бывалоча, к кому не придешь в гости, все гонят! Никто, значить, не рад! Иной зовет, зовет, а придешь – не рад совсем! – опечалилась Мамзелькина.

– АИДА!

Услышав окрик, Плаховна мгновенно перестала печалиться и сказала скучным голосом:

– Оно, конечно, ежели с другой стороны подойти, то Книга Смерти-то у меня хранится. Учет, стало быть, и контроль! Без нее поди упомни: кого где взяла и куда унесла? Как потом отчитываться? – как ни в чем не бывало продолжала Мамзелькина. – И вот как-то смотрю: с нумерацией чегой-то не того творится. Вроде сползло всё чуток. Озадачилась я, стала проверять и смотрю: ба! А Ареевой-то дочери нетути! Была в сохранности, а нету!

– И ты молчала?

Мамзелькина без особой нужды принялась поправлять брезент на косе.

– Дельце-то больно скользкое, с какой стороны не возьмись. Поначалу я решила, что ты сам чего учудил с Книгой-то Смерти, чтобы дочери помочь. Вроде неловко бучу поднимать. Скандалы пойдут, проверки, а так нету и нету. Ежели что, думаю, прикрою тебя, скажу, что чернила выцвели. Потом голову поломала, к тебе присмотрелась и стала на Лигула грешить. Он это, мол, устроил для своих делишек. Тут я тем более помалкивала, чтобы между молотом и наковальней не оказаться. Я женщина в летах, здоровьем не похвастаю…

Мечник недоверчиво скривился. Мамзелькина грешила на здоровье еще до того, как жена Сократа стала сварливой. Уже тогда Аида Плаховна была дряхлой рассыпающейся старушонкой и жаловалась на ревматические боли в коленях.

– И когда имя моей дочери исчезло из книги?

Аида Плаховна зашевелила губами, припоминая.

– Дык уж годика с три, наверное. Так и есть: годика с три!

Еще раз взглянув на пергамент, Арей осторожно положил его на стол. Так осторожно кладут только предметы, которые очень хотят и одновременно страшатся уничтожить.

– Зачем они сказали мне, что она жива, но не сказали, где она? Чтобы глумиться, да? Попадись мне когда-нибудь этот Эней! Я убью его не сразу! Вначале он прожует у меня свое письмо. Медленно, по кусочкам! – прорычал он.

Мамзелькина укоризненно зацокала языком.

– Ишшо чего! Насколько я знаю их организацию, свет не глумится. Во всяком случае, мне такое не припоминается. Глумление – наш продукт, производится в Тартаре, и нечего к нему ручонки тянуть! – сказала она осторожно.

– Но зачем тогда он это сделал?

Решив, что нельзя только пить, нужно когда-то и подкрепиться, Аида Плаховна извлекла из воздуха копченую куриную ножку с полоской кетчупа и стала обкусывать ее по кругу. Ела она так, как едят только маленькие тощенькие старушки – невероятно деликатно и культурно, с мизинчиком в отлет.

– Обычные комплекшы швета! – пояснила она. – Швет вечно считает, что он комуй-то чагой-то должон. Вот и сейчас хто-то из них решил, что будет непорядочно не сообщить тебе, что твоя дочь жива. Но, коль скоро тебе сообщено, у них есть долг и перед твоей дочерью, чей эйдос до сих пор на перепутье. То ли наш, то ли ихний – поди разбери!

Арей напрягся, точно бойцовый пес, увидевший у своей миски другого пса.

– Откуда ты знаешь про эйдос? Ты же не читала письмо? – быстро спросил он.

– Ну дык с какой-то жа радости твоя дочь исчезла из моей книги? А ежели ишшо и свет вмешался, других вариантов нетути, – резонно отвечала Мамзелькина. – Минуточку! Я сейчас!

Внезапно она отвлеклась и, положив обкусанную куриную ножку на полировку, исчезла, чтобы возникнуть две секунды спустя и, костистыми пальцами открыв незримую молнию, выудить из воздуха застрявшую где-то косу.

– Извиняюся! Срочный вызов… Две уличные банды в Нью-Йорке не поделили, кто первый будет чистить клетку у попугайчика, – сказала она, протягивая одну руку за куриной ножкой, а другую за кружкой.

– А подождать нельзя было? – с досадой спросил Арей.

– Куды ж тут дальше ждать! И так обождалась! В одного восемьдесят пуль всадили, почитай напополам рассекли! Сквозь него стену дома видно, а он всё стоит живенький и глазками лупает! Те, кто в него палил, ужо и в обморок все попадали! Так-то вот и рождаются мифы! – хихикнула Аида Плаховна.

Арей даже не улыбнулся.

– Аида! Я хочу ее найти!

Мамзелькина, уже присосавшаяся к кружке, ободряюще закивала, демонстрируя, что она всеми косами и косичками «за».

– Вот и найди, милок!

– Мне потребуется твоя помощь! Больше мне обратиться не к кому, – продолжал Арей.

– Почему это? А твои комиссионеры? У них же нюх!

Мечник скривился, демонстрируя, что комиссионеры последние, к чьей помощи он прибегнет. Аида Плаховна кокетливо махнула куриной ножкой.

– Ох-ох! Думаешь, не понимаю? Всем хорош мрак, да одна беда: довериться из своих некому! Только смертушку – хе-хе! – и зови!.. А сам ты что? Она же твоя дочь! Не чувствуешь ее эйдос?

Арей мотнул головой.

– Нет! После того, как он побывал в Эдеме – у меня утрачена с ним всякая связь. Я не знаю ни где ее искать, ни как она сейчас выглядит, ни ее теперешнего имени – ничего. Даже сколько ей теперь лет – и это мне неизвестно… – сказал он угрюмо. – Поможешь?

– Даже и пытаться не буду! – решительно ответила Мамзелькина.

– Почему?

Аида Плаховна кивнула на свое сельскохозяйственное орудие.

– Да потому, как нету у меня самой дара искать! Не я ищу, а она вот ищет! А уж коли она найдет, так ты первый не обрадуешься!

– А остановить ее? – спросил Арей, поглядывая на брезент.

Мамзелькина выпрямилась в струнку и очень веско сказала:

– Моя коса не твой меч! Не я тут хозяйка! Не она ко мне, а я к ней приставлена!.. Все-таки я не верю, что ты не можешь найти человека, которого хочешь найти! А на что тогда темный дар и все силы Тартара?

Арей поморщился.

– Та же история, что с твоей косой! – сказал он устало. – Прибегнув к мраку, я должен буду заплатить ему тем, ради чего я к нему прибегнул – то есть моей дочерью! По-другому тут никак: сила, которой я служу, больше меня! Возможен только вариант с отложенной оплатой, но и он меня не устраивает. Свет ее, возможно, защитит и прикроет, но, получается, от чего? От мрака, который я на нее призову! Мерзейшее унижение!

С костяным звуком Аида Плаховна поскребла пальчиком лоб.

– Выходит, сам по себе, без мрака, ты мало что можешь? Как и я? – уточнила она.

– Разве только надо будет раскроить кому-нибудь голову вот этой железкой! – ответил Арей, положив тяжелую ладонь на рукоять меча.

Аида Плаховна куснула кружку и булькнула в нее.

– Чего ты смеешься, старушонка? – подозрительно спросил Арей.

Мамзелькина продолжала булькать.

– Да ничего! Подумалося тута: мы с тобой вроде круче некуда! Я смерть, ты рулишь мраком на шестой части суши! На деле же пальцем не шевельнем без указки! Вроде как являемся частью могучей силы, на деле же – мухи, увязшие в смоле. Смола вскипает, и мы вскипаем. Смола отступает, и мы пятимся… Ты дочь свою не можешь найти, а я за своей косой как собачонка таскаюсь! – сказала Аида, заговорщицки понизив голос.

Должно быть, медовуха все же заполнила пьяными пузырьками прогнивший ее мозг, потому что на трезвую голову ни один бонза мрака такого не брякнет.

Арей равнодушно махнул рукой.

– Какая разница чего мы можем, а чего нет. Как мне ее найти? Прошли годы. Она выросла и изменилась. Как я узнаю ее? Думаешь, бесполезно? – спросил он.

Плаховна утвердительно икнула.

– Помоги мне хоть как-то, Аида! Глупо, что некого больше попросить, но некого. Когда нужно убивать – я справляюсь сам, но для более тонкой работы я не заточен, – попросил Арей.

Мамзелькина порозовела. Какая пожилая женщина не любит помогать и устраивать чужие судьбы?

– Даже и не знаю. Свет обычно очень пунктуален. Сдается мне, что и новое тело он сотворил точно таким, каким оно было прежде. Что у нас там с особыми… ик… приметами? Тридцать девять зубьев, шерсть на ушах, по шести пальцев на ладонях, россыпь родинок с кулак на лице и шее?

Арей сделал вид, что протянул руку за кружкой.

– Я тебе больше не налью! Отдай, пьянчуга! Никаких особых примет не было!

Мамзелькина попятилась, спасая кружку.

– Всё, не буду! А что у нас с фамильными редкостями? Кольцо с вязью, браслет, всякие прочие безделки? Может, уникальная кукла? Хотя нет: чтобы Арей и дарил куклу!.. Признавайся: с чем она у тебя игралась в кроватке? С шипованным кастетом?

Арей крякнул. Видимо, Мамзелькина была не так уж далека от истины.

– Если и дарил, это ничего не значит. Свет вернул ей тело, все же прочее сгинуло, – проворчал он.

Мамзелькина надолго задумалась, посапывая красным носиком. Арей даже заглянул ей в лицо, проверяя, не спит ли она.

– Внешнее сходство! Вдруг девочка похожа на тебя как две капли… ик… медовухи! – очнулась Аида.

Арея передернуло.

– На меня? Ты бредишь, старуха! Я урод! Но у меня была прекрасная девочка! Красавица!

Плаховна задребезжала.

– Покажи мне папашку, который искренне считает свою дочь страхолюдиной! Так и быть, я потеряю на него разнарядку, заспиртую в банке и буду всем показывать!.. Ну, раз нет примет и уникальных колечек с черепушкой, тогда остается единственное… Ты и сам знаешь.

– Эйдос? – спросил Арей.

– Да. Эйдосы гораздо уникальнее тел. После Эдема ты его не чувствуешь, согласна, но вбили… вибизи… тьфу!.. вблизи ты же его узнаешь?

Арей медленно кивнул.

– Думаю, да. Эйдос у нее редкий, – согласился он.

– И в чем его редкость? – заинтересовалась Мамзелькина.

Мечник спохватился.

– Он душит любопытных старушонок!.. – ответил он резко. – Не обижайся, Аида!.. Да, эйдос я узнаю, но как я окажусь вблизи?

Мамзелькина заглянула в кружку, но больше наливать не стала. Вспомнила, что ей скоро работать.

– Да никак. Он сам окажется. Мы попытаемся притянуть его цепью событий. Ты с ней обязательно встретишься, – пообещала она.

– Но как ты организуешь эту цепь?

– Предоставь всё мне!.. Порой у меня это получается, хотя я… ик… представления не имею как. А для надежности отправь на ее поиски еще кого-нибудь. Толку, может, не будет, но процесс пойдет. Это как в стакане с… мнэ-э…

– Медовухой, конечно? – раздраженно сказал Арей.

– Нет, милок: чаем. Ежели хочешь, чтоб определенная чаинка подплыла к краю, закрути чай ложкой. Создай движение. И чем сильнее закрутишь – тем скорее она подплывет. Обратись к тем, кто имеет эйдос и высший его дар: свободу выбирать, какого цвета камешки складывать в свое ведро! Надо пользоваться, пока мы еще представляемся им чем-то, имеющим собственную волю, – шепнула она, кивая на дверь.

– А они справятся? – усомнился Арей.

Мамзелькина поскребла пальцем остренький подбородок.

– Почему нет-то? От человека с эйдосом требуется только сильное желание. Желание – магнит, к которому притягиваются события. Наше дело создать у них такое желание, а остальное ужо как сложится… Прямой помощи не будет, но как я уже сказала, будет движение чаинок в стакане! – плечики Мамзелькиной приподнялись и опустились, выражая полнейшую неопределенность.

Не представляя, что происходит в начальственном кабинете, оставшиеся в приемной изнывали от любопытства. Улита дважды порывалась войти с бумагами на подпись, но ей не открывали. Чимоданов совсем изъерзался.

– Вариант а) старушенция пьет медовуху; вариант б) стряслось что-то важное; вариант в) Мамзелькиной в кабинете уже нет, а Арей не желает открывать просто потому, что не желает, – заявил он.

Мошкин ожидал дальнейшего перечисления, однако оказалось, что вариант в) последний.

– Какое счастье, что когда проходили алфавит после «В», он болел, – шепнула Ната.

Выждав еще минут двадцать, Улита решилась постучать вновь. На этот раз ее впустили. На всякий случай держа перед собой папку с бумагами якобы на подпись, ведьма шагнула вперед. Прячась за спиной Улиты, следом за ней прошмыгнули и остальные. Один только Евгеша застрял на пороге, раскачиваясь как маятник и точно вопрошая всей своей похожей на вопросительный знак фигурой: «А я действительно хочу войти? Оно мне надо?»

Мамзелькина сидела на пыльном подоконнике и, приложив ухо к пустой кружке, слушала, как шумит море. Должно быть, звук ей нравился, потому что лицо у нее было довольное и чуть ли не мурлыкающее, как у сытой кошки.

Арей исподлобья разглядывал вошедших.

– А вот и добровольцы! Вам нужно будет найти одного человека! – сказал он.

– Шеф, а отговорки принимаются? – забеспокоилась Улита.

– Принимаются. Как же иначе? – заверил ее Арей. – Но исключительно посмертно! Кто желает отказаться?

Желающих не оказалось.