Молитва Отцу Молитва Рамты 3 page

Мы вошли в приемную, где были встречены необычного вида стражем. Он был самым удивительным из всех немых созданий. Телом он, надо сказать, был невелик. Его волосы были выбелены, словно выцвели на солнце. В его глазах играл теплый огонек. У него было мускулистое тело, и я предположил, что он может быть кем-то вроде атлета или любителя спорта. И он, прикоснувшись к моей руке, попросил, чтобы я снял свой меч. В то священное место, куда мы направлялись, не разрешалось входить с оружием. Я отдал немому свой меч — он взял его, осмотрел его с благоговением, словно это было какое-то сокровище.

И как только двери открылись, мне позволили войти, однако сопровождавших меня товарищей внутрь не впустили, объяснив это желанием для начала провести предварительную беседу со мной наедине, как вы это называете в ваше время, мастер. И вот я вошел. Я увидел мужчин, которые были умащены маслами, надушены благовониями и украшены драгоценными камнями всех доступных воображению цветов, облачены в золото до самых своих сандалий. Они уж точно не знали нужды и не представляли ее последствий. И я презирал их, поскольку они воистину гнили в своей чистоте. По их милости, мастер, конечно же, были во дворце и те, кто страдал, но они не могли говорить — лишь подчиняться. И вот меня попросили войти. В комнате было четверо.

Пока я приближался к ним, я слышал их льстивые, сладкие речи о том, как велика моя армия и как хотят и мечтают они, чтобы наш лагерь переместился глубже в их долину, поближе к дворцу. Они говорили, что питают надежду на то, что их культура и наша достойная всякого уважения сила смогут объединиться и образовать тем самым несокрушимую, приводящую в трепет мощь. Я ничего им не отвечал. А когда один из них оказался столь красноречив, что назвал собранную мной многочисленную армию дикарями и язычниками, я плюнул в него и обозвал его свиньей.

В его глазах вспыхнула жгучая ненависть, и они нее отступили назад. И тут за моей спиной появился стражник, а в руках у него воистину самое мощное орудие — огромный меч, которым он в то же мгновение меня пронзил.

Почувствовать, как лезвие меча пронзает спину вашего существа, ломает ребра, входя в них сзади, разрубает сосуды и ткани вашего тела, легкие, задевает стенки вашего желудка, а потом увидеть, как острие меча выходит у вас впереди, разрывая ваше мягкое тело, ощущать, как жар вашего существа передается металлическому лезвию, которое теперь находится у вас перед глазами, — это, поверьте, самое незабываемое переживание. Меня пронзили мечом. Тот страж, который в своем гневе, оказалось, крайне искусно обращался с мечом, еще сильнее на него надавил, и меч вонзился еще глубже, так что рукоять меча уперлась прямо мне в спину, а затем страж резко рванул меч на себя.

Я начал падать. Я взглянул на пол, и он начал медленно на меня надвигаться. И пока я оседал на пол, мое внимание привлекли различия в расцветке мрамора, который менял свои оттенки от белого до серого. И когда я наконец свалился на пол, я ударился лицом о холодный мрамор, в котором не было тепла. И пока я лежал на полу, не имея возможности видеть, что происходи справа от меня, не имея возможности говорить, поскольку рот мой растянулся по гладкой, холодной, безжалостной поверхности, я погрузился глубоко внутрь себя. Тут я увидел, как из моего тела начала струиться и вытекать алая река. И вот на полу, который казался столь совершенным, образовался изъян, и я смотрел за тем, как алая река разливается по этому полу и затекает в его щели и трещины.

Это жизнь — жизнь! — вытекает из меня. Что стало с женщиной, которую я любил? Ее больше нет среди живых. Что стало с моей матерью, которую я любил? Ее больше нет в живых. Что ласки сладострастных женщин? Я никогда их не узнаю. А как же дети моего семени — будут они признаны незаконнорожденными и брошены умирать? Что стало с деревом, под которым я временами отдыхал, когда голод особенно жестоко терзал мое тело? И где теперь та гора, что однажды открыла мне свои тайны, став для меня домом? Я ничего этого больше не увижу.

И я слышу эхо, и звуки разносятся и повторяются внутри моего существа, мастер. И вот, я чувствую, как в основании горла у меня что-то набухает, и, вырываясь наружу, из глубин моего тела появляется горячая река жизни, заполняя весь мой рот. Я умираю. Я был беспощадным человеком, ненавидевшим тиранию и презиравшим жалких людишек, заставляющих других служить себе. Но мои дни подошли к концу.

И вот я лежу и смотрю, как поток крови изливается из моего тела, и вдруг, мастер, слышу голос. Он обращается ко мне и говорит: «Встань». Он говорит мне: «Встань». И я начинаю подтягивать ноги, сгибая их в коленях, и в тот же самый момент слышу, как пустые ножны, привязанные к моему телу, ударяются об пол и начинают скрежетать, двигаясь по нему. И я с усилием сжимаю ладони, поднимаю голову, а затем приподымаю, и туловище, мастер, так что моя голова теперь смотрит ровно вперед. Дальше я подтягиваю свою левую ногу и фиксирую ее в таком положении, потом кладу руки себе на колено и, не обращая внимания на рану, встаю. Я отхаркиваюсь кровью. Она течет у меня изо рта, мастер. И тот страж, что пронзил меня, уронил свой меч, схватился за амулет, который был подвешен у него на шее, и бросился бежать. И все вельможи с завитыми бородами, напомаженными волосами и благоухающими телами, что поначалу решили, что я сражен наповал, мастер, и видели, что я и вправду мертв, тоже ринулись спасаться бегством.

И вот, мастер, собрав все свои силы и зажав рукой рану, поскольку кровяная река текла сквозь мои пальцы, струясь вниз по ногам, я двинулся вперед и заметил того немого стражника, который в приемной попросил меня отдать мой меч, — увидев, как Рам встает, тот взмолился о пощаде. И хотя он не способен был говорить, он молил о милосердии. Оно было ему даровано, поскольку, откуда же во мне было взяться силам, чтобы покарать этого молящего о прощении человека, когда живот мой разорван, а внутренности того и гляди выпадут наружу?

Я обратился к этому рабу и попросил его отправиться в наш лагерь, чтобы найти ту сущность, которую звали Густавиан Монокулус, а также сущность, носившую имя Катей, и привести их ко мне. Стражник тут же отправился в путь, но на мгновенье задержался, отбежал от меня и тут же вновь приблизился с единственной целью — чтобы вернуть мне мой меч, а затем убежал.

Если вы сожмете пальцы в кулак, сдавите свое тело в том месте, где образовалась рана, и сильно эту рану зажмете, это остановит процесс умирания. Именно это я и сделал.

И вот, мастер, появились Густавиан Монокулус и сущность по имени Катей, чтобы ворваться в это благоухающее королевство и разоблачить его. И им это удалось, и они возвратили меня в лагерь, отправив в женский легион, который также участвовал в нашем походе. И именно женщины, мастер, окружили меня своей нежностью, теплотой и добротой, проявляя искреннюю заботу обо мне. Мужчина, оказавшийся беспомощным в руках женщин, взявших на себя заботу о его жизни, начинает видеть жизнь в другом свете.

Я никак не мог забыть голос, мастер, который заставил меня встать, который спас меня от смерти, и я хотел найти источник этого голоса. Когда рана моя была залечена и я восстановил силы, я начал сражаться, но при этом любить тех, с кем я сражался, — этому меня научило все произошедшее со мной. Еще не все прояснилось для меня, но я уже шел на компромиссы, умел прощать, и потепление в сердце Рама вылилось в великое продолжение нашего похода*.

* Ученик: Я бы хотел, чтобы ты рассказал мне о моей прошлой жизни, в которой я тебя знал.

Рамта: Я расскажу тебе. Ты хочешь знать, кем ты был для меня? Ты был тем стражником, который вернул мне мой меч, а затем был послан, чтобы привести ко мне мое войско. Когда во дворце Набор в долине Никейской все было кончено, ты был оставлен в живых. О тебе заботились, тебе помогали, с нежностью к тебе относились, и ты стал членом моего похода и увидел мое вознесение. Ты прожил очень долгую жизнь, дожив примерно до ста двадцати лет. И хотя ты не мог говорить, потому что во рту у тебя не было для этого языка, твои глаза, твои мысли, само присутствие твоего существа действительно учили многих. Вот так мы познакомились и знали друг друга. Ученик: Спасибо. Вот почему я испытываю к тебе особые чувства. Рамта: Это верно, мастер. И вот послушай-ка меня. Многие люди не ценят свою жизнь и игнорируют тот тихий голос, что говорит с ними, до тех пор, пока не увидят, как их жизнь начинает угасать. Благословенны те люди, что наслаждаются жизнью, любят ее, живут полной жизнью, бьющей через край, и благословляют себя за то, что они являются участниками этого праздника жизни. Понял? Да будет так.

Жизнь Рамты, 1984 (Ramtha's Lifetime, Specialty Tape 021 ed. — Yelm: Ramtha Dialogues, 1984).

Я нашел источник того голоса, когда нашел самого себя, того Бога, каковым я являюсь. Именно я был тем голосом, который приказал мне встать, мастер. Священная причина, жизнь, принцип, понимание, цель, — всем этим был я. Обретя такое понимание, мы изменим мышление последующих поколений.

До того момента, когда я был пронзен тем огромным мечом, мне недоставало смирения, чтобы я смог по-настоящему осознать свою цель, а также причину того, почему я был ранен, почему позволил этому случиться. И тот период, который продолжался по вашему времени с десятого до шестьдесят третьего года нашего похода, ушел у меня на обретение просветления.

И все же я Рамта. Я желал этого. Я хотел этого. Я любил Непознанного Бога, кем бы он ни был. И вот, за шестьдесят три года созерцания и осознания того, откуда пришла моя ненависть, кто ее создал и почему, я наконец примирился с самим собой. И когда это произошло, мой разум стал воистину свободен как птица, обретя способность взлетать к небесам мысли, мудрости творения и понимания.

Ненависть — стремись управлять ею: было самым примитивным решением убивать ее в других — я уничтожал свое отражение, которое презирал в других людях, стремясь таким образом покончить с ненавистью и дать все возможное бедным, жалким созданиям, у которых не было даже души. И что же? Даже после всех своих побед я не мог спокойно спать и бездельничать вечерами, поскольку жизнь моя была мукой, ибо, имея все, у меня не было покоя, и причиной тому было отсутствие глубокого, искреннего понимания самого себя, своего «Я», Рамты.

Убежище Рамты

За время нашего похода случилось так, что иногда мы были вынуждены в течение нескольких лет следить зa очередным правителем — тираном, наблюдая за ним, прежде чем заключить его в осаду. В эти периоды нам выдавалась возможность построить небольшие укрытия, где вместе с животными могло поселиться сразу большое число людей из нашего внушительного сборища.

Самое большое поселение, если можно так выразиться, было... Вы знаете, что такое плато? Оно похоже на гору, которой забыли сделать вершину. Благодаря этой «забывчивости» получается очень удобное место для поселения. И вот на таком плато мы устроили огромный лагерь, расположившись у реки, где росли довольно высокие оливковые деревья. А знаете ли вы, что оборотная сторона листьев у них посеребренная? Вы знали об этом? Оливковые листья изумрудные и серебристые. Они очень красивы. На плато у меня было свое укрытие, мое убежище, и также у меня был дворец, где жили все мои дети. Моя хижина была для них настоящей игрушкой.

Однако мой истинный дом располагался на том плато, откуда я мог беспрепятственно наблюдать, как солнце встает и трудится весь день, не имея представления о смерти, умирании, чуме, нищете и всем прочем. Вы знаете, что ему нет до этого никакого дела? Вы когда-нибудь задумывались об этом? А ночью, созерцая луну, я всегда думал о том, что все звезды были детьми луны, которую я называл Чаровницей, что когда они вырастут, то каждая из них превратится в огромную луну. Но этого никогда не случалось. Я проживал в удивительном месте, где мою свободу не ограничивали каменные стены и проложенные в четком порядке коридоры. И если Непознанный Бог и существовал где-то, то он непременно должен был скрываться именно в этом волшебном месте. И вот у меня случались моменты, когда я созерцал, наблюдал и полностью, во всей бесконечности осознавал неосознаваемое. Подходящее выражение? Так и есть. Так я обрел величайшее счастье, потому что такие моменты наполняли меня ни с чем не сравнимой радостью. Это было на том самом плато, где я мог быть собой и продолжать свои поиски.

Когда же я возвращался во дворец, там меня встречали все мои дети. Вы знаете, что означает число сто тридцать три? Сто тридцать три — именно столько детей у меня было.

Дворец был действительно очень велик. Он занял бы все плато. Я иногда приходил туда, чтобы понаблюдать за детьми, поскольку, если вы оставите свое потомство без присмотра и будете время от времени их навещать, дав детям все, что может удовлетворить их естественное любопытство: например, воду, рыб, цветущие деревья, колючие кустарники, птиц, ящериц, — и поместите все это в сад, соорудив там некое подобие пещеры, где, как думают дети, они могут спрятаться, то, встретившись с ними, вы станете свидетелем того, как в своей невероятной красоте в ваших детях расцветает чудо жизни. И благодаря тому, что дети росли таким образом, они становились формой, в которой проявлял себя Непознанный Бог во всей своей чистоте, добродетели и красоте. И потому, создания, если бы кто-нибудь осмелился прикоснуться к хотя бы одному из моих чад, чтобы просто взъерошить ему волосы, или того хуже — осмелился бы заигрывать с ним, я без тени сомнения тут же отрубил бы такому человеку голову и выбросил ее в море, потому что, пребывая в одиночестве, дети общались и играли с Богом в самом чистом и прекрасном его проявлении.

Итак, что же я чувствовал? Во дворце я учился громкому смеху. Когда же я возвращался на плато, я знал, что меня там никто не ждет. Все шло своим чередом и без меня. Никто и ничто не встречал меня словами о том, что за время моего отсутствия по мне скучали. И это было серьезное испытание. Почему это место по мне не скучало и почему я все же туда стремился? Знало ли оно, что я нахожусь там? Видите ли, для меня существовала такая вот комбинация из двух мест, которые в одинаковой мере являлись для меня домом, однако дом был для меня везде, где я его находил. Понимаете?

У меня не было иного учителя, кроме природы

Нуждаясь по слабости здоровья в уходе и опеке со стороны представительниц женского легиона, участвующего в нашем походе, я чувствовал себя униженным, даже испуганным и лишенным своей власти. Необходимость раздеваться у них на глазах уничтожила большую часть моей гордости и ненависти, которые уступили место желанию выжить, знаете ли. Я занимался созерцанием, когда больше ничего не мог делать, — созерцанием всего, что находилось вокруг меня. Я презирал людей, они были мне отвратительны. Я никогда не занимался созерцанием людей, потому что в их душе было зло. Те, кто обладал душой, по сути своей являлись злом. Я был в этом уверен, поскольку сам был таким же злом, как и они. Я занимался созерцанием, когда слышал уханье совы по ночам, видел восход солнца и его золотистое сияние, разливающееся по долине. Как-то раз я наблюдал, как умирала одна старая женщина, создания, — солнце тогда стояло в зените, — и я подумал, что это самое солнце было на небосводе еще тогда, когда эта женщина только появилась на свет в хижине своих родителей, и захотел узнать, что есть у солнца такого, чего нет у человека. И пока она лежала, ожидая своей смерти, птицы парили над рекой в поисках своей вечерней пищи, не имея понятия о том, что эта женщина умирает. Заметьте, вы когда-нибудь задумывались о том, что жизнь продолжается даже тогда, когда нам кажется, что она подошла к концу? Это хорошо, что она продолжается. Я размышлял обо всем, что мне случалось наблюдать, и эти размышления стали началом моего долгого пути к выздоровлению.

Когда я начал познавать Источник, у меня не было учителя, который дал бы мне знание об этом Источнике или Отце. Со мной была лишь моя простота и наивность, с которыми я все принимал на веру, и это самое подходящее выражение для этого общества, которым можно описать мой опыт.

Я учился у погоды. Я учился у дней. Я учился у ночей. Я учился у хрупкой и незаметной жизни, которая, казалось, процветает перед лицом разрушений и войны. Тем учителем, что обучал меня, был сам Источник.

Не имея возможности получить образование в науках, будучи неспособным проявить себя как человеческое существо, в своей ненависти, необъяснимой печали, отчаянии и страдании мне не оставалось ничего, кроме как искать причину, по которой я оказался здесь. Тогда, видите ли, я не знал, что сам был причиной того, что оказался там. Но, несмотря на это, я учился и познавал, что есть стихии, которые, как я обнаружил, гораздо сильнее человека, есть стихии, которые, как я выяснил, гораздо разумнее человека, есть стихии, которые, как я открыл, могут жить в мирном согласии рядом с человеком или вместо него, и что эти природные стихии, должно быть, и есть Непознанный Бог, и именно у этих сил природы, дорогие создания, я учился. Я очень счастлив тому, что меня обучали природные стихии, потому что они никогда не говорили мне, что я неправ. И силы природы никогда не ошибались, так как в них, видите ли, нет противоречий.

Вот так я учился. Я учился у того, кто не знает противоречий, кто никогда не ошибается, кого легко понять, если прибегнешь для этого к своему разуму. И по этой причине я не попался в сети лицемерия догм, суеверных представлений, многоликих Богов, которым пытается угодить человек, или внутреннего стыда, связанного у людей с тем, что они чувствуют себя не достойными совершенства и не способными его когда-нибудь достичь.

Вот почему мне было легче за одну жизнь обрести просветление, на что у множества людей ушли тысячи жизней, поскольку они искали Бога в представлениях других людей о нем. Они искали Бога в указах правителей, в церковных уставах, в истории, автора которой они никогда не удосуживались узнать, так же как и причину, по которой автор решил эту историю записать. Они основывали свои верования, свое понимание, свою жизнь, свой процесс мышления на том, что жизнь за жизнью, снова и снова, доказывало свою ошибочность.

И все же люди, застряв в представлениях своего собственного измененного эго, боясь признаться самим себе, что, возможно, они допускают ошибку, неотступно продолжают лицемерить, что ведет их к единственному для них итогу — смерти.

Я был самым счастливым человеком. Солнце никогда не проклинало меня. Луна никогда не говорила, как мне нужно поступить. Ветер дразнил и манил меня. И мороз, и туман, и аромат травы, и копошащиеся насекомые, и крик совы — все это настоящее, истинное. Их наука проста. И самое чудесное, что я узнал от них, создания, — это то (задумывались ли вы когда-нибудь об этом?), что в своем постоянстве они никогда не произносят ни единого слова. Солнце никогда не говорило мне, взглянув вниз: «Рамта, ты должен служить мне, чтобы познать меня». Солнце никогда не говорило мне, взглянув вниз: «Рамта, проснись. Пора тебе взглянуть на мою красоту». Оно просто было в небе, когда я поднимал глаза. Это начало, основа. Так вы никогда не ошибетесь. Это научит вас более чистой, ясной правде, чем та, которая когда-либо была написана человеком.

Севернее от нас располагался огромный лес. Я взял с собой самых беспощадных из своих воинов, самых надежных бойцов — некоторые из них были очень старыми, но обладали завидным мужеством — я взял их с собой в долгий поход, который продолжался восемьдесят два дня по вашему исчислению, в ту лесистую местность на севере. И мы шли прямо по направлению к центру того леса, и я нашел в лесу самое большое дерево. Знаете, сколь огромным оно было? Я заставил весь легион своих воинов встать вокруг него, взяв друг друга за руки подобно маленьким детям, отчего они почувствовали стеснение. Эти дураки спотыкались о корни деревьев и смотрели вверх, чтобы увериться, что за ними никто не наблюдает. Какими же могучими были мои воины, что даже корни деревьев могли свалить их с ног. Я заставил их взяться за руки, как делают маленькие дети. Держать друг друга за руки, знаете ли, было для них унизительно. И я ходил вокруг них и смеялся над ними. Я поднимал их килты и смеялся над ними, видел их напряженные ноги, спины, обращенные ко мне, и головы, поворачивающиеся назад и словно спрашивающие, что же Рам собирается делать с ними дальше.

И я сказал им: «Вы думаете, это огромное дерево?» И все они согласились, что это действительно было огромное дерево. «Что есть у этого дерева такого, чего нет у вас?»

И пока они продолжали стоять так, руками сжимая руки своих соседей и не имея возможности дотянуться до рукояти своего меча, — они мямлили что-то, бормотали, пялились на меня и гадали, что же будет дальше, — они и думать забыли о дереве. Тогда я обошел их по кругу еще раз и, достав свой меч, стал направлять его им в спины. «Что есть у этого дерева, чего нет у вас?» И я сильно ударял одного за другим, чтобы получить четкий ответ.

И тогда один из них сказал: «Дерево выше, чем мы». Это хороший ответ. Другой сказал, что они никогда не смотрели на дерево с этой стороны, а потому все это было им в новинку.

Я сказал: «Но что это дерево знает такого, чего не знаете вы?»

И один воин ответил: «Но, Мастер, дерево не думает. У него нет разума».

А я возразил ему: «Откуда ты знаешь, что у него нет разума?»

«Ну, оно не встает и не двигается».

«Ты думаешь, что все, что двигается, обладает интеллектом? Ты варвар, ты еще больший дурак, чем я».

И наконец я сказал: «Попробуйте рассмотреть верхушку этого дерева». Вы бы видели, как все они закинули назад свои головы, пытаясь что-нибудь разглядеть. Теперь мое задание превратилось для них в серьезнейшую игру, поскольку с этого момента они стали соревноваться в том, кто первым найдет правильный ответ. Вот такие воины были у меня, знаете ли. И они бессвязно мямлили что-то, но никто не мог по-настоящему рассмотреть верхушку дерева, и никто действительно не смог бы, если не отступил бы на значительное расстояние назад. И я вновь обратился к ним. «Это дерево не знает, как умирать. Это дерево знает только, как жить».

И пока они смотрели на меня, я повернулся, отошел и сорвал желудь. Я сказал: «Видите это маленькое семечко? Так оно выглядит. Когда дерево появляется из семечка, оно только растет».

Теперь они нахмурили брови, искренне пытаясь понять, что я хочу им сказать. «Это дерево было здесь еще до того, как сюда пришла мать матери матери матери матери матери вашей бабушки. Оно уже и тогда было большим деревом. И оно будет здесь, когда вы умрете, истекая кровью. И оно будет здесь еще на многие поколения вперед, когда в своих потомках вы возвратитесь обратно, потому что ваши дети и будут вашим будущим я, подобно тому, как будущим дерева является это маленькое зернышко».

И тогда один из воинов обратился ко мне: «Но, Мастер, мы можем принести топоры, срубить это дерево сжечь его».

И я ответил: «Вот именно. Только вы это знаете, и только вы умираете. А дерево нет. Оно знает только одно — как жить, тянуться к свету. В нем нет мыслей о крушении, в его понимании этого слова, и оно крайне разумно».

И воины обратили свои взоры на дерево, и один из них сказал: «Это потому что мы не знаем, кто мы есть. Мы отбросы на этой земле, потому что не знаем, откуда мы пришли и для чего живем. А раз мы не знаем, мы потеряны в этой земле, в ней мы находим свою погибель. Мы сражаемся с тиранами, но в глубине души, по своей сути мы сами являемся таковыми. Но мы не знаем того, что знает дерево».

И представьте себе, этот воин зарыдал. Он присел на корточки, отстегнул свой меч и зарыдал. Он спросил: «Почему, Мастер, мы не знаем, кто мы есть?»

«Потому что у вас не было достаточно времени, чтобы пребывать в покое и созерцать то, что находится у вас внутри, так, как делает это дерево. А если бы вы и занялись созерцанием, вам никогда не удалось бы целиком познать свое величие, потому что ваши мысли изменяются каждое мгновение, каждое мгновение. Но научившись понимать эти мысли, вы подготовились бы к тому, чтобы начать понимать самих себя, и вы бы никогда больше не помыслили о смерти. Вы знаете, что умрете, именно поэтому вы и умираете. Вы даже начинаете воевать с другими людьми, чтобы сделать возможность смерти неизбежной реальностью. Вы можете сжечь это дерево, это верно, но лишь ту часть его интеллекта, которая знает, что его может постигнуть смерть. Дерево будет жить вечно. И однажды люди решат построить здесь огромный город. Они придут в этот лес и срубят дерево, и из него получится множество домов». И я добавил: «Знаете, что скажу я вам о домах? Они переживут тех людей, которые их построят, и дерево будет продолжать жить в них».

Я наблюдал за всем бытием, за самыми правдивыми учителями — стихиями природы. Природа будет продолжать жить, когда человек умрет, — жить вечно. Когда я созерцал Отца во всем его сиянии, меня больше всего заставили поверить в вечность и бесконечность жизни два явления: солнце, которое зовется Ра, его славное появление из-за дальних горизонтов, и его путешествие через весь небосвод, завершающееся в западном полушарии, где оно отправляется ко сну, позволяя луне, в ее волшебной красоте, бледными лучами танцевать в небесах, освещая тьму своим таинственным, магическим светом.

Помимо этого, я также понял, что безмолвный голос отца, солнце, тонко и незаметно управляет всем ходом жизни. Все — кто был исполнен доблести и отваги, кто участвовал в сражении или планировал устроить кутеж для собственного ублажения — прекращали свои действия, когда солнце садилось. И когда я видел, как умирала старая женщина, изо всех сил сжимая в руках грубо сотканную льняную материю, которую она приготовила для своего сына, погибшего много лет назад, я осознавал, мастер, что она уходит в свете полуденного солнца, сияющего лучами в то время, как жизнь утекает из этой женщины под удушливые всхлипывания и рыдания. И я видел, как старуха начинает съеживаться, окутанная светом, и ее рот искривляется, и лицо принимает бесстрашное выражение, а глаза храбро смотрят на неизменный, вечный свет. И ничто не двигалось. Лишь легкий ветерок шевелил ее волосы.

И я смотрел на эту женщину, давшую рождение своему сыну, который погиб до времени, и видел, как велика была их разумность. И я обратил взор вверх, к солнцу, которое никогда не умирало. Это было все то же солнце, которое видела эта старая женщина, когда впервые после рождения открыла глаза на руках своей матери, — те же самые лучи, что проникали тогда сквозь трещину в потолке. И то же самое солнце стало последним, что она увидела в своей жизни.

И когда мы похоронили старуху, я вновь взглянул на солнце и начал размышлять о нем, о днях, о жизни и о тех существах, которые продолжали жить после смерти человека. И я начал понимать, что Боги, живущие в разуме человека, — не более чем выражение его самых сильных страхов или того, что человек почитает более всего. Я начал осознавать, что истинный Бог — это тот, кто допускает существование подобных иллюзий и идеалов, тот, кто позволяет им появляться и исчезать, тот, кто продолжает жить, даже если эти иллюзии повторяются из года в года, из жизни в жизнь. И вскоре я убедился, что та сила, жизнь, та вечность, постоянная и пребывающая вовеки там, где истинный Бог, Непознанный Бог чтится по-настоящему, есть жизненная сила.

И я начал познавать, кто есть Непознанный Бог. Он, в сущности, был самой жизнью, неизменной по своей природе. Я поработил себя своей ненавистью, желая уничтожить самого себя, несовершенное создание. И я добродетельный Бог, мастер, исполненный добродетели, не потому, что я не сделал в своей жизни ничего плохого и оставался чистым существом. Я испробовал в жизни все, и именно поэтому, создания, я обрел мудрость, заключенную во всем, что я когда-либо делал, и мне не придется делать этого снова. Я добродетелен, поскольку, создания, я выполнил все, чтобы стать тем, кто я есть.

Как вы узнаете, что такое любовь, если не познаете ненависть? Как вы узнаете, что такое жизнь, если не окажетесь на пороге смерти? И солнце будет всходить, несмотря на вашу смерть, и птицы даже не посмотрят в вашу строну, и муравьи будут копошиться вокруг ваших ног, пока они будут вздрагивать в последние мгновения вашей жизни. Вы не познаете этого до тех пор, пока не достигнете точки реализации, а реализацию несет в себе каждое мгновение.

Не было ни единого человека, который учил бы меня науке просветления. Просветление означает знание. Познание чего-либо приближает просветление. Меня учило нечто неведомое.

И, о мастер, когда я смог немного пройтись, я увидел, как ветер гуляет по каньону, как он летит вдоль реки, по роще оливковых деревьев. Вы знаете, как выглядит оборотная сторона оливковых листьев? Вы никогда не задумывались об этом? Когда ветер проносится по каньону — он долетает до реки и устремляется во фруктовые сады, — он колышет листья олив, разворачивая их. Листья олив изумрудного цвета с одной стороны, но знаете ли вы, какого они цвета с другой стороны? Они переливаются серебристыми оттенками. Вы бы видели, какая это красота, когда ветер пробегает по листьям, поднимая их кверху. Это великолепное зрелище.

И я видел, как ветер сорвал косынку с головы девушки, разметав ее волосы, и девушка была прекрасна. Я видел маленькую девочку, держащую в руках корзину, куда она собирала фиги. Ветер подхватил корзину, и та выпала из рук девочки, и фиги высыпались и покатились по земле, и ветер раздувал крохотную юбку девочки, пока она, смеясь, бежала за своими фигами. Это была игра.

Когда через возвышенные мысли я познал Отца и понял, кто он есть, я больше не желал стареть и умирать, подобно тому, как умерла та старая женщина и многие из моих храбрых воинов, чью смерть я видел. Должен быть лучший способ, чтобы управлять жизнью, подобно тому, как это делает солнце. И вот я начинаю смотреть вперед, исцеляясь от самого страшного отчаяния, наполнявшего все мое тело, и, когда я полностью оправился от него, я в одиночестве устроился на своем плато и устремил свой взгляд далеко в ту сторону, где сквозь густой туман едва проглядывали размытые контуры гор и долин, еще не отмеченных на картах, и я размышлял о том, как можно стать частью той сущности, которая есть бесконечность.

Date: 2015-09-05; view: 223; Нарушение авторских прав