День семьдесят четвертый

Саша понимал, что по логике обстоятельств он обречен, даже если больше не встретится ни с одичавшими псами, ни с озверевшими людьми.

Стать хорошим охотником оказалось еще труднее, чем бойцом.

Зайди он чуть дальше на "темную сторону" — не стал бы бегать с проволочной петлей за собаками, а пошел бы к ближайшей деревне, чтобы сидеть там в засаде, убивая и грабя одиноких путников. Проще всего — женщин и подростков.

Но ему это не подходило, и потому он умирал.

Сколько времени человек может прожить без еды? Месяц? Ему предстояло проверить это опытным путем. Помнится, какой-то целитель говорил, что если не есть день — два — три, то можно вовсе избавиться от этой привычки и перейти на азот из воздуха, а заодно очистить организм от шлаков. Странно, что такой возможности не оценили потерпевшие кораблекрушение, блокадники и узники концлагерей.

Многие животные околели бы от той дряни, которой он теперь набивал пустой желудок. Саше случалось есть спрессованные картофельные очистки из мусорных контейнеров, рыбные головы, мерзлые гнилые овощи с полей, оставшиеся с прошлогодней уборки урожая. Он давно избавился от брезгливости, и когда живот сводило голодной судорогой, мог сожрать даже крысу. И жрал.

В какой-то момент он принялся искать еду не только в домах и магазинах. Его внимание привлекли свалки и помойки. Кое-где под слоем снега можно было найти не только сгнившие отбросы. Несколько раз Данилову случалось находить колбасу, хлеб, сыр с плесенью (почти рокфор, хе-хе), а однажды — даже четыре йогурта. Основательно просроченные, они оказались не прокисшими — химии в них явно было больше, чем бифидобактерий. Конечно, не все такие продукты были одинаково полезны, но его луженый желудок, оказалось, мог переварить почти все.

Но бывало, что за три-четыре дня он не находил ничего.

Сказать, что Саша голодал, значило ничего не сказать. Но еще существовало табу, которое он не нарушил, и нарушать пока не собирался… Саша не пробовал "постной свинины". Правда, никаких внутренних мотивов соблюдать этот запрет у него давно не оставалось, одни лишь внешние. Запрещено. Нехорошо. Грех.

Конечно, в уголовном кодексе нет статьи за людоедство. И Библия на этот счет молчок. Хотя там и про запрет на педофилию с некрофилией не сказано, потому что наивные древние евреи не могли представить себе такие вещи.

Так почему нельзя? Да потому…

Оставалось потуже затянуть пояс. Хотя куда уж туже, и так талия у него, как у манекенщицы, епт… Он постоянно думал о мясе и ничего не мог с собой поделать.

"В мире есть царь, это царь беспощаден, Голод названье ему".

Чем дольше он жил как Робинзон, тем больше убеждался, что человек быстро привыкает не только к хорошему. Когда оказываешься по уши в дерьме, срабатывает защитный механизм, который говорит: "Все не так уж плохо, бывает гораздо хуже…". Синдром самосохранения не дает захлебнуться и жизнь продолжается.

Тур Хейердал доказал, что человек может хоть океан переплыть на плоту, питаясь сырой рыбой, главное — верить в себя и двигаться вперед. Возможностей организма хватит, хватило бы воли.

Лучевая болезнь порой возвращалась, но приступы не шли ни в какое сравнение с первым. Изнуряющей рвоты больше не было. Аппетит пропадал максимум на день, потом возвращался в двойном размере. Саша поглощал любые продукты любой степени свежести. Как-то в заброшенном доме он нашел килограммовый пакет пшенки, в которой, казалось, дохлых жучков было больше, чем крупы, но это его не остановило. "Хоть какое-то мясо", — сказал он себе.

Саша из собственного опыта узнал, что для поддержания жизни хватает мизерного количества килокалорий. Просто надо изредка пить чай или хотя бы теплую воду, чтоб не склеился желудок и не случился заворот кишок. Заодно так создавалась видимость насыщения.

Он ел все, кроме человечины…. Но иногда, когда становилось совсем невмоготу, только постоянная борьба с собой не давала ему нарушить это табу.

4 ноября, в день государственного праздника, название которого вылетело у него из головы, Данилов проснулся от рези в животе. Притом, что еда у него еще была — банка варенья, чуток бульонных кубиков и несколько картофелин — сплошные углеводы. А организм требовал белка, и лучше животного. Его трудно обмануть.

В тот момент он продал бы душу за пачку кошачьего корма. "Вкусные подушечки" — рекламное надувательство. На самом деле во рту от них остается привкус, будто жевал дохлую рыбу. Но даже их он давно не видел.

В эти дни Саша часто упрекал себя за расточительность, с которой тратил запасы нескоропорта во время своего "Великого перехода". Кто мешал растянуть их на больший срок? "Будет день — будет и пища", — заверял он тогда себя, открывая очередную банку тушенки, морской капусты или фасоли. Но день пришел, и пищи не осталось.

* * *