Оллария. Сакаци

– Айрис Окделл, – пропела королева, – подойди сюда.

Айри мотнула головой, как жеребенок, и подошла, угрюмо глядя в пол. Девчонка возненавидела Катарину с первого взгляда, и Луиза понимала, в чем, вернее, в ком дело. В Рокэ Алве, за которого дурочка собралась замуж. Ну и пусть бы ненавидела, но про себя, так ведь нет! Луиза пыталась объяснить Айри, что без притворства только еж живет, потому как с иголками, но без толку.

В конце концов Луиза махнула на воспитанницу рукой, тем паче Селина таращилась на ее величество с обожанием. Вот и ладно. Пусть дочка обожает – так безопасней. Пусть Айрис шипит и пускает искры – это отвлечет Катарину от настоящего врага. Она шипеть не будет, а укусит, дай только подползти поближе.

– Сядь, – королева указала глазами на пуф у своих ног, который Айрис ненавидела всеми фибрами своей души. Девица Окделл села, и на том спасибо.

– Айрис, утром мы видели вашу матушку. Она посылает вам свое благословение.

Браво, Катарина! Вырвать у Мирабеллы благословение для беглой дочери надо уметь! Луиза дорого бы дала за то, чтоб послушать, как любовница Рокэ Алвы объясняет вдове Алана Окделла, что Айрис следует оставить в доме Ворона. Если королева нашла доводы, способные пробить такой лоб, других и подавно окрутит. Только зачем ей под боком Айрис?

– Милая Айри, – ручка королевы накрыла руку девушки, и та дернулась не хуже самой Катарины, – мы так рады, что ты остаешься с нами.

– Благодарю, ваше величество, – выдавила из себя Айрис. И на том спасибо. Королева нежно улыбнулась и поднялась. Сейчас потащится к своей арфе, чтоб она ей на ногу свалилась.

Катарина хорошо играла и неплохо пела, но при первых же аккордах Луизе хотелось опрокинуть на августейшую музыкантшу чесночную подливку. К счастью, на сей раз до пения не дошло: распахнулась дверь, и перед королевой и ее дамами предстал его величество Фердинанд Второй.

Луиза видела короля и раньше, но все больше издали. Его величество был весьма недурен собой, хотя мог бы малость и похудеть.

– Ваше величество, – светлые глаза Фердинанда сияли, – мы счастливы сообщить вам о победе.

– Какая радость, – королева блохой отскочила от проклятой арфы, к сожалению, не наступив на шлейф. – Благодарю ваше величество за столь прекрасную новость.

– Это была блестящая военная операция, – Фердинанд радовался, как мальчишка, – блестящая!

Разумеется, блестящая! Ведь за дело взялся не кто-нибудь, а Рокэ Алва. Но если король получил известия, то, может, пришло письмо и для нее. Не от герцога, от Герарда. Сын обещал писать при каждом удобном случае, а мальчик держит слово.

– Мы спасли Фельп, – бушевал Фердинанд. – Теперь все знают, кто хозяин в Померанцевом море!

Все знают. И коронованная шлюха тоже.

– Ваше величество, – шлюха таращилась на венценосного супруга с видом юной причастницы, – а что известно о маршале Алва? Среди моих дам мать и сестра порученца герцога, они были бы счастливы знать…

Вот дрянь! Хочет приручить их с Селиной? Или хочет узнать, когда ей юбку задерут, а прячется за других?

– Герцог прислал нам отчет о сражениях, но это чтение не для прекрасных дам, – не мог остановиться король, – скажу лишь, что это был изумительно тонкий план. Настоящая вершина стратегического искусства, и маршал осуществил его лично. Первый маршал Талига поразил своими подвигами весь Фельп. По решению Дуксии его мраморная статуя будет установлена в галерее Славы.

– Он не ранен?

Ах, какие мы заботливые! Или наоборот? Хотим, чтоб было худо? Дак не будет тебе такой радости!

– О нет. Потерь среди талигойцев нет. – Фердинанд от избытка чувств сиял не хуже полной луны. Славный человек, не то что жена. Славный и добрый, храни его Создатель!

– Слава святой Октавии, – закатила глазки Катари. – Мы молились за победу и за то, чтоб воины вернулись к тем, кто их ждет.

– А кто из ваших придворных ждет сына и брата? – спросил король, усаживаясь на пуф и скрывая его целиком.

– Госпожа Арамона и ее дочь, – пропела ее величество, улыбаясь его величеству.

– Мы хотим их видеть, – пропыхтел Фердинанд.

Луиза послушно сделала реверанс. Король милостиво кивнул, но, когда примеру матери последовала Селина, кивком не обошлось.

– Какая красавица, – восхитился Фердинанд, – волосы как солнышко… Сколько тебе лет, дитя?

– Будет семнадцать, – пролепетала Селина, заливаясь краской, – весной…

– Она младше, чем были вы, когда мы встретились, – Фердинанд поцеловал супруге руку и вновь обернулся к Селине: – Мы можем что-нибудь сделать для вас?

– О, – дочка дрожала, как осиновый лист, – ее величество так добра, так добра…

– Да, – король соизволил подняться и потрепать Селину по щечке, – ее величество – сама доброта. Но если тебе или твоему брату что-нибудь потребуется, не бойся попросить нас.

– Мы счастливы служить вашему величеству, – Луиза как могла неуклюже протиснулась вперед, загородив дочь. Фердинанд – славный человек, но Катарина – змея. Вряд ли ей нравится, что супруг, каким бы он ни был, сюсюкается с молоденькой девочкой и напоминает, что королеве давно не семнадцать. Увы, короля придется испугать. А что может быть страшней уродливой мамаши? Фердинанд, правда, оказался не из пугливых.

– Теперь мы видим, в кого у вашей дочери такие волосы, – улыбнулся Фердинанд Оллар. – Селину мы запомнили. А как зовут вашего сына?

– Герард, – промямлила Луиза и поправилась: – Герард-Жозеф-Ксавье Арамона ли Кредон.

– Мы только что подписали патент на его производство в офицеры. Маршал Алва отзывается о нем как о расторопном и смелом молодом человеке.

Рокэ доволен Герардом… Слава Создателю, она так боялась, что мальчик разочарует кэналлийца.

– Благодарю, ваше величество.

– Пустое… Вы и ваши дети можете рассчитывать на нашу благосклонность. Дорогая, – король поцеловал супруге руку, – мы созываем Лучших Людей, дабы обрадовать их известиями из Фельпа. Вечером мы навестим вас.

– Я буду ждать ваше величество, – проворковала Катарина. Луиза очень надеялась, что она не заметила неистовой ненависти в глазах Айрис Окделл.

Альдо, по своему обыкновению, стуком не озаботился, влетев к Роберу, как к себе. Возмущенный подобной бесцеремонностью Клемент восшипел и удалился, а сюзерен плюхнулся на стул и выпалил:

– Надо что-то делать!

– С чем? – переспросил несколько обалдевший Иноходец.

– С Ричардом… Я, конечно, понимаю, он – юноша вежливый, но нельзя же тянуть до бесконечности.

Робер Эпинэ с удивлением воззрился на Альдо Ракана. Последнее время у сюзерена появилась премилая привычка. От разговора с самим собой он переходил к разговору с другими, отчего у собеседников отвисала челюсть.

– Альдо, ты о чем? При чем здесь Дикон?

– Да при женитьбе этой дурацкой, – Альдо вытащил из корзинки, каковую Клемент почитал своей нераздельной собственностью, миндальное печеньице и принялся грызть. – Меня никто не спрашивал, невесту никто не спрашивал, а расхлебывать мне. Я же не слепой, вижу, Дикон глаза прячет. Я его спрашивал, в чем дело, он говорит, ни в чем, а я про этих Окделлов наслышан, они все всерьез принимают…

Ну, положим, всерьез все принимают не только Окделлы, но и кое-кто другой, но у Ричарда и впрямь не лицо, а грифельная доска – читай не хочу! Неудивительно, что Ворон все понял.

– Ричард о тебе и своей сестре, к слову сказать, ее зовут Айрис, со мной не говорил. И вообще чего тебе бояться – где Алати, а где Надор! Мирабелла Окделл должна понять, что ваш брак сейчас невозможен.

– Сейчас – да, – принц принялся за второе печеньице, – но, когда я вернусь в Кабитэлу, мне предъявят кошкину прорву счетов. И первым будет этот. Даже если Айрис к этому времени выдадут замуж, у нее есть сестры, а у меня нет ни малейшего желания связывать себя даже с Окделлами. Я женюсь не для того, чтоб порадовать какое-нибудь семейство, а чтобы усилить трон. Лучше всего подойдет кто-то из дочерей Фомы Урготского. Дриксенские принцессы слишком много о себе полагают, и потом, привязывать себя к кесарии – упаси Создатель!

– А как же Альберт? – пробормотал Робер. – Матильда что-то такое говорила.

– Да знаю я, – отмахнулся Альдо. – Альберт хочет нас с тобой продать на племя. Тебе хочется быть мужем при коронованной жене или, еще хуже, при дочке какого-нибудь завалящего дожа? Мне – нет! И вообще я женюсь только после коронации.

– Ты так уверен…

– А ты нет?

Уверен. В обратном. Но говорить это Альдо бесполезно, он верит в свою звезду, и его еще не била жизнь.

– Я стал суеверен. Мы слишком много насочиняли перед поездкой в Сагранну…

– Глупо было, – согласился Альдо, – гоганы ничего не понимают ни в политике, ни в военном искусстве. Торгаши и повара, они и есть торгаши и повара. Хорошо, что мы от них отделались.

– Ты в этом уверен?

– Конечно, иначе они б тут кишмя кишели. Мэллит говорит – без ары Енниоль ничего не может, а здешние гоганы уже почти не гоганы.

– Прости, не понял.

– А чего понимать, клали они на всякое первородство, им лишь бы деньги грести. У них даже имена алатские, ни балахонов тебе, ни бород, ни благовоний, и говорят без вывертов. Сразу и не поймешь, что гоган. Ладно, ну их, надо решать, что с Ричардом делать. Сил нет смотреть, как он куксится

– Альдо, уверяю тебя, к Айрис это не имеет никакого отношения. Я даже не уверен, что он знает о вашей помолвке.

– Тогда с чего он молчит и врет?

– Мне кажется, – нашелся Робер, – ему не хватает приключений. Побывав на войне и пожив в столице, трудно сидеть смирно.

Лучше б он этого не говорил, сюзерен вскинул голову, как норовистый скакун.

– А кто сказал, что мы будем ждать у моря погоды?! Конечно, лезть втроем в Гальтару не стоит, но с Борнами и Саво мы туда доберемся.

– Альдо, – предпринял Робер отчаянную попытку отвлечь сюзерена от Гальтары, – Матильда говорит, что Дик влюблен, вот и страдает.

– Глупости, – махнул рукой принц, – я сам видел, как от него ночью Вица выходила… Ох и девчонка!

– Неужели лучше разумной вдовы? – с готовностью подхватил Робер.

– Небо и земля! Та старалась, эта горит! Почище касеры.

– То-то ты по утрам как с перепою бываешь.

– Бываю, но оно того стоит. Да ты сам попробуй…

Альдо «пробует», а за стеной спит Мэллит. Или не спит. Знает ли гоганни про Вицу? Закатные Твари, неужели Альдо не мог подыскать кого-нибудь в деревне, обязательно в замке понадобилось!

– Попробуй, – не унимался сюзерен, – ей-богу, стану королем, возьму девчонку к себе. Королева королевой, но развлекаться и королям надо.

– Ты только Фоме этого не говори, – хмыкнул Робер, – не поймет.

– Поймет, если мы отыщем то, что нужно. Скорей бы эти бездельники появились, осень на носу!

– А мы их и звали на осеннюю охоту, чтоб Альберт ничего не заподозрил.

– Да помню я, – сюзерен вытащил кинжал, тронул лезвие, сунул в ножны. – Только сил нет тут сидеть. И почему только этого святого малоумка не прирезали до того, как он всех нас предал?!

Святой малоумок… Про кого это он? Про Эрнани?

– Ты же не знаешь, как это случилось. Наверняка были причины.

– Да какие могут быть причины, кроме трусости?! У Раканов было все, понимаешь, все! А кто мы теперь? Последним настоящим Раканом был Ринальди.

– С ума сошел? – предположил Робер.

– Ринальди Ракан брал от жизни что хотел, дрался до конца и не прощал врагов. А с ума сошли те, кто предал свою кровь и своих предков. Тех, кто подарил нам свою силу, обозвали демонами. Демонами, Робер! Если это не предательство и не подлость, то я – Хогберд. Уж лучше б Гальтару сожрали изначальные твари, а ее просто бросили! Дар богов, свою память, свое будущее выбросили как… как тухлую рыбину! Эрнани превратил нас в безродных людишек, а мы ему молимся! Ах, святой! Ах, принял истинную веру! Наша истинная вера – это Четверо, и я буду не я, если не верну их на причитающееся им место! То есть мы вернем!

– Послушай, – взмолился Робер, – в Гальтаре не осталось ничего, кроме старых стен. Неужели ты думаешь, грабители оставили там хоть что-нибудь ценное? За столько-то лет. Если тебе хочется найти что-то стоящее, лучше примкнуть к адмиралу Фрэдену.

Сюзерен с негодованием уставился на маршала, но Робер мужественно закончил:

– В самом деле, почему бы нам не махнуть вокруг Багряных земель и не поискать Золотые Берега?

– Потому что это не наше дело, – отрезал принц. – Я верну то, что сдуру потеряли мои предки, но тебя я не держу, поступай как хочешь. Дорогу в Мон-Нуар мы найдем.

– Ты прекрасно знаешь, что одного я тебя не отпущу.

– Не одного, – принц пристально посмотрел Роберу в глаза, – но я хочу, чтобы Первым маршалом Талигойи был Робер Эпинэ, а не какой-нибудь Борн.

Гроза начала собираться после полудня. Она не спешила. Тяжелые черные тучи медленно заволакивали небо, но невидимое солнце заливало стены Сакаци нестерпимым белым сиянием.

Птицы попрятались, мухи и пчелы – и те исчезли. Слуги, то и дело поглядывая на небо, закрывали окна и спасали вытащенные для просушки перины и ковры. На конюшне волновались и гремели привязями кони, псы скулили и норовили забежать в дом. Приближающееся ненастье не волновало только кошек, бесстрастно развалившихся на нагретых крышах. Время шло, а гроза висела над Сакаци, как секира палача над головой осужденного. Белье и разложенные на плоских крышах ягоды и резанные ломтями яблоки давным-давно убрали, птичницы загнали под крышу кур и гусей, а дождя все не было.

Черная пелена над головой и угрюмое отдаленное рычанье заставляли говорить вполголоса и то и дело осенять себя знаком. Люди слонялись по замку, не зная, чем себя занять. Все чего-то боялись и ждали чего-то, притаившегося совсем рядом.

Ужин прошел в гробовом молчанье. Клемент восседал на плече Робера, не удостаивая своим вниманием ни одно из многочисленных блюд. Матильда и Альдо хмуро ковыряли перченую свинину, Мэллица смотрела в свою тарелку, а Робер – в багровеющее окно. Его глаза блестели, как у Айрис, когда у нее начинался приступ. Юноша вздохнул. Как всегда, когда он вспоминал о доме, на сердце взобралась огромная кошка и начала скрести всеми четырьмя лапами. Впрочем, тварь была не одинока, ее товарки драли душу на куски, напоминая то об эре Августе и Катари, которых он подвел, то о Вороне.

Сюзерен воевал на юге, достигавшие Сакаци слухи были маловразумительными, но все сходились на том, что Первый маршал Талига размазал вражескую армию по фельпским стенам. Когда Дик узнал о победе эра, он напился в одиночку и затащил к себе какую-то служанку. Не помогло. Утром стало еще хуже, но никакое похмелье не могло перебить подлую мыслишку: в Сакаци генералом не станешь. Святой Алан, да тут вообще никем не станешь!

– Так будет дождь или нет? – внезапно спросила Матильда, наливая касеры.

– Куда денется, – пожал плечами Альдо, – ветра ведь нет.

Ветра и впрямь не было – Ричард видел уныло обвисший флаг на башне и неподвижную темную листву. Жара была невыносимой, но отчего-то было зябко. Жуткое зарево разбередило забытые страхи, Дик старался не думать о закатных тварях, но расходившееся воображение населило Сакаци оборотнями и упырями.

– Твою кавалерию, – фыркнула ее высочество, – помолиться, что ли?

– Рука уже занесена, – пробормотал Робер, – и нам ее не отвести.

– Выпей лучше, – Матильда участливо подтолкнула Иноходцу свою стопку, – и прекрати пугать Мэллицу.

Воспитанница Матильды и впрямь дрожала, в огромных золотистых глазах плескался ужас. Хорошенькая девушка, только глупенькая, ничего не знает, всего боится, кроме качелей. И как только Робер ее терпит, пусть и по просьбе Матильды. Ричард пару раз попробовал с ней поговорить, но, кроме «да», «нет», «спасибо», ничего не добился.

Матильда величественно поднялась, кивнула Мэллице, девушка встала и посеменила за покровительницей. Альдо галантно распахнул дверь, пропуская дам, и вышел вместе с ними, Робер продолжал смотреть в окно, сжимая в руках узорную стопку. Дик его окликнул, но Иноходец даже не пошевелился. Конечно, тут у всех свои дела. Тихонько вошла Вица, принялась собирать со стола. Ричард выскользнул за ней, попробовал обнять, но алатка увернулась, ловко прикрывшись полным подносом.

– Ой, гици, – хихикнула алатка, – уроню ведь.

– А ты поставь, – предложил Ричард, но девушка только нахмурилась и рванулась навстречу толстой Жужанне. Не хочет. Из-за грозы или что другое? Дикон знал, что женщины не всегда могут быть с мужчинами, наверное, Вица сейчас не может. Юноша вздохнул и побрел к себе. Проклятая гроза все не начиналась.

Дик запер ставни и, стыдясь самого себя, зажег четыре свечи.

– Пусть Четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько б их ни было, – торопливо бормотал Повелитель Скал. – Пусть Четыре Скалы защитят от чужих стрел, сколько б их ни было. Пусть Четыре Ветра разгонят тучи, сколько б их ни было…

Закончить заклятие помешал настойчивый стук, Ричард торопливо задул две свечи, схватил книгу и распахнул дверь.

– Гостей принимаешь? – осведомился Альдо Ракан.

– Конечно, – выпалил Ричард. Он был ужасно рад гостю, просто ужасно. – А я вот почитать решил.

– Сонеты Веннена? – принц взял томик и продекламировал:

Клавийский ирис в нежных, хрупких пальцах —

Лиловый отблеск царственной печали,

И взгляд из-под опущенной вуали,

Смутивший душу вечного скитальца…

Очаровательно. Робер полагает, что ты влюблен, это правда?

Но он же ничего Иноходцу не говорил, ни единого слова, откуда тот знает?! И как он мог рассказать о чужой любви даже Альдо?!

– Маркиз Эр-При говорит, что я, – Дик сделал над собой усилие, – влюблен? Какая пошлость…

– Ну не то чтобы он говорил, – Альдо отбросил томик и уселся на кровать рядом с Диком. – Просто я его спросил, почему ты бродишь с таким глупым видом, а Робер сказал, что, скорее всего, дело в какой-нибудь юбке.

Нет, Иноходец его не выдал, как он мог такое про него подумать?! Робер соврал, чтобы не рассказывать про эра, и угадал.

– Ну же, – тормошил Альдо, – рассказывай! Кто она, откуда? Тебя-то она хоть любит?!

– Не знаю, – брякнул Дикон и понял, что проговорился. Надо было улыбаться и говорить, что у него есть дела поважнее, а он…

– То есть как не знаешь? – Альдо вытащил из-за пазухи плоскую фляжку, отпил сам и протянул Дику: – Угощайся. Достойный напиток.

Дикон торопливо хлебнул. Касера, и какая ужасная! С трудом не закашлявшись, юноша проглотил огненное пойло.

– Крепкая!..

– Еще бы, – подтвердил Альдо. – В Горной Алати водичку не пьют. Так что там с твоей дамой?

– Ваше высочество, – твердо произнес Дик, – я не могу ничего рассказать даже вам.

– Ну уж нет! – Альдо снова протянул Ричарду фляжку, на этот раз Дик был осторожнее и только чуть пригубил. – Я твой сюзерен, ты глава Великого Дома. Я не могу допустить, чтоб ты женился на ком попало.

– Я никогда не женюсь, – с горечью произнес Дик, – никогда!

– Женишься, – глаза последнего из Раканов были светлыми и очень строгими, – так же как и я. Пойми, Ричард, мы не такие, как все. Нас больше тысячи лет заставляют забыть, кто мы есть, но если это случится, конец всему!

– Всему? – переспросил Ричард. Так с ним никто не говорил, даже Катари.

– Именно так, – подтвердил принц, – герцогов в Золотых землях целая свора, а Повелитель Скал один.

– А, – Ричард немножко захмелел, но только немножко, – а… разве это что-нибудь значит… Ну, кроме того, что мы владели Надором?

– Это значит, что мы – прямые потомки древних богов. Как говорят гоганы – «первородные», а они знают, что говорят. Было четверо избранных родов и пятый, повелевающий четырьмя и всем сущим. Мы хозяева этого мира, Ричард Окделл, законные хозяева. Сьентифики переломали сотни перьев, доказывая, что магия существует, но никому не удается сделать в жизни то, что выходит на бумаге. Потому что магия доступна только избранным. Нам. Мы забыли как, но обязательно вспомним. Обязательно!

– Альдо, – голова у Дика кружилось, но он все понимал и знал, что принц прав. – Альдо, я… Я слышу камни… Иногда…

– И? – сюзерен схватил Дикона за руку. – Что ты слышишь?! Как это бывает?

– Просто слышу, – растерянно признался Дик, – то есть я… Я знаю, чего они хотят.

– Камни?

– Да. Так было в Сагранне. И еще в Октавианскую ночь. Камню хотелось убить, я просто это понял.

– Вот видишь, – просиял Альдо Ракан, – ты должен повелевать скалами. Ты поедешь со мной в Гальтару?

– Ваше высочество!

– Пока еще Альдо, – принц засмеялся и снова протянул Дику флягу. – Вот стану королем – будешь называть меня ваше величество. Но только в тронном зале. Так кто твоя избранница?

Королем?! Альдо не шутит, он верит в то, что говорит, и это правда, недаром Дорак искал книги про Гальтару. Он хотел найти то, что там спрятано, но древние силы повинуются лишь избранным. Повелитель Скал! Неужели он сможет одним словом делать то, что Рокэ сотворил при помощи пороха? Но ведь он и в самом деле чувствовал сель! И это было… прекрасно!

– Ричард, – сюзерен крепко взял юношу за плечи, – мы, конечно, друзья, но вассал не должен иметь тайн от сюзерена. Кто она?

– Мы никогда не сможем быть вместе.

– А уж это позволь решать мне. Ты говоришь «никогда», но не знаешь, любит ли она тебя… Она что, замужем?

– Да.

– Это не препятствие. Олларианские браки действительны, только пока на троне Оллар. Если она любит тебя, ты ее получишь. После нашей победы.

Святой Алан, как просто! Нужно возвести на престол настоящего короля, и Катари перед Создателем и людьми будет свободна от ничтожного толстого Фердинанда! Она – урожденная Ариго, это древний род, Альдо не будет возражать, особенно когда ее узнает.

Катари не хотела замуж за Оллара, ее вынудили, она принесла себя в жертву Талигойе и не виновата, что жертва оказалась напрасной. Он сможет сделать Катари счастливой. А ее дети, дети Ворона?! Он их усыновит и воспитает как Людей Чести. Они не будут Алва, они будут Окделлами! Они станут служить королю Ракану и повелевать Ветром, а их младшие братья будут хозяевами Скал.

– Дик, ты прямо тонешь в своих мыслях. О чем ты думаешь?

Юноша счастливо улыбнулся:

– О победе.

«Я хочу, чтобы Первым маршалом Талигойи был Робер Эпинэ, а не какой-нибудь Борн». Он хочет… Все что-нибудь хотят! Робер захлопнул книгу с откровениями Лукиана Гайифского, которую тщетно пытался читать, схватил совершенно ненужный плащ и выскочил в черную духоту, раз за разом раздираемую вспышками далеких молний. Такой ночки он еще не видел и не хотел бы когда-нибудь увидеть снова! Любая буря была лучше этой мертвечины!

Как он умудрился оказаться на конюшне и оседлать Дракко, Эпинэ не понял. Еще удивительней было, что полумориск не протестовал, когда его седлали и выводили из безопасного стойла в темный ужас. Сакаци спал, вернее, не спал, а затаился, как зайчонок в траве. Ни единого огонька, ни единого движения, только далекие молнии отражаются в обмелевшем за один день рву. Ворота были распахнуты, мост опущен, но Робера это не удивило – алаты были суеверным народом, от них можно ожидать чего угодно. Робер смутно припомнил разговоры Янчи и Пишты о том, что закатная нечисть не видит открытых дверей, а сквозь запертые проходит, как вода сквозь решето. Может, и так, хозяевам виднее, от каких врагов стеречься, тем более в такую ночь по дорогам вряд ли станут разъезжать создания из плоти и крови. Он один такой на всю Черную Алати.

Робер Эпинэ вскочил в седло. Дракко, не дожидаясь приказаний, пошел легким галопом, лицо тронул слабенький теплый ветерок, но даже он был облегчением. Обычно Эпинэ, проминая коня, сворачивал к перевалу. В отличие от обожавшего красоваться перед убирающими виноград девчонками Альдо, Иноходец не любил людных дорог, но сегодня ехать в горы было безумием. Талигоец благополучно выбрался на алатский тракт, и тут удача им с Дракко изменила. Не прошло и часа, как полумориск потерял подкову и захромал. Разобрать что-то в кромешной темноте было невозможно, но Робер помнил, что где-то рядом был постоялый двор, а дальше – деревня, в которой, без сомнения, имелся кузнец. Иноходец сунул руку за пояс – как ни странно, кошелек оказался при нем. Надо же! Когда что-то делаешь не думая, ошибаешься реже, чем когда стараешься ничего не упустить.

Постоялый двор нашелся именно там, где Робер и ожидал. Добротный, приземистый дом с настежь открытой дверью, над которой горел масляный фонарь. Румяный слуга, сочувственно покачивая головой, взял под уздцы Дракко и залопотал что-то гостеприимное. Робер хлопнул услужливого малого по плечу и вошел в дом. Несмотря на жуткую ночь, а может, именно поэтому, гостей хватало. То ли плакали, то ли смеялись вездесущие алатские скрипки, две девушки, звеня монистами, метались между столами, за которыми веселилось несколько разношерстных компаний, а у самого входа потягивал вино герцогский курьер. Робер немного замешкался, прикидывая, куда бы приткнуться, и тут из угла ему замахали рукой.

Ох уж эти алаты! Эпинэ помахал в ответ и, обойдя каких-то невзрачных людишек, киснущих над пареными овощами, пробрался к тем, кто его звал. Их было семеро: шестеро мужчин в красных, отороченных золотом камзолах и одна женщина в белом платье с алой шнуровкой.

– Наконец-то! – засмеялась она, протягивая изящную ручку.

– Моя эрэа! – Иноходец почтительно поцеловал пахнущие нарциссами пальцы.

Какой знакомый запах! Дело принимало неожиданный и ужасно глупый оборот. Он, без сомнения, встречал этих людей раньше, и не раз, но не мог вспомнить, где и когда. В Агарисе? Вряд ли. Значит, раньше. Робер, смущенно улыбаясь, опустился на скамью между двумя молодыми людьми, лихорадочно вспоминая их имена, но имена не вспоминались.

Сидевший напротив красивый дворянин в красном разливал вино. Ему было около пятидесяти, правую щеку украшал давно заживший шрам. Робер совершенно точно знал этого человека, так же как и всех остальных.

– За встречу! – произнес мужчина со шрамом и оглянулся на высокого старика с золотой цепью на шее. Тот молча приподнял стакан, и все, кроме женщины, выпили. Вино горчило, и от него пахло дымом, но Роберу понравилось, он и раньше предпочитал горькое сладкому. Ах да, Матильда же говорила…

– Мне говорили, что здешние вина настаивают на травах.

– Да, – произнесла женщина низким грудным голосом, – это полынь. Здесь ее много.

Ее вообще много. Полынь – трава осени, именно она растет у Закатных Врат, а дорога к Рассвету покрыта анемонами.

– Мои эры, – стройная черноволосая алатка с улыбкой протягивала глиняный кувшин с широким горлом, – подарите монетку, попытайте судьбу!

– А как, красавица? – Сосед Робера попытался обнять девушку, но та ускользнула грациозным неуловимым движением.

– Позолоти ручку и лови то, что ловится, – девушка на лету подхватила суан и перевернула свой кувшин. На стол высыпались восемь грошовых перстеньков с разноцветными стеклышками.

– Дурная игра, – заметил старик с цепью, – но не играть в нее нельзя.

– А почему б и не сыграть? – эрэа в белом засмеялась и надела колечко, украшенное золотистой ягодкой. – Браслет не надела, хоть это моим будет.

– Попытайте судьбу, эры, – девушка с кувшином была уже у другого столика, за которым пировали бергеры. Во имя Астрапа, как их занесло в Алат?! В воздухе мелькнул золотой кружок, чернокосая красавица высыпала свои побрякушки и пошла дальше. Сколько суанов и сколько талов она заработает?

– Вы опоздали, сударь, – строго сказал старик, – у вас не осталось выбора.

Робер глянул на перстень с красной стекляшкой, сиротливо лежащий на темных досках. Что ж, когда нет выбора, это тоже своего рода выбор. В Ренквахе он этого не понимал, в Сагранне понял. Иноходец надел кольцо и поднял стакан:

– Я промешкал, но это ничего не значит.

– Ты промешкал, но это ничего не значит, – отозвалась эрэа. Вино показалось нестерпимо горьким, но он допил до конца. На углах стола горели четыре свечи, их огоньки отражались от семи опрокинутых старинных кубков, но люди ушли, и лишь невидимая скрипка продолжала смеяться.

– Значит, это ты, – Робер вздрогнул. Давешняя алатка стояла рядом, держа свой кувшин. – Ты есть, но будешь ли?

Он видел эти глаза, не лицо, а глаза… Девушка протянула ему кувшин, и он взял. Почему он принял его за глину, ведь это бронза! Старая, позеленевшая, но еще можно разобрать зигзаги молний и странные фигуры, похожие одновременно на танцующее пламя и крылатых женщин с кошачьими головами. Какой танец играет скрипка, уж не этот ли?

Молния!

Древней кровью вечер ал.

Молния!..

Стук маленьких коготков, шуршанье. Огромная крыса вскочила на стол. Не Клемент! Крыса с яростным писком метнулась к Роберу, странный дар выскользнул из рук, раздался звон. Серая гостья отпрянула, сбросив со стола одну из свечей, вскрикнула и смолкла скрипка, зато забрезжил серый утренний свет. Робер оглянулся по сторонам – он все еще был в придорожном трактире, у его ног валялись глиняные черепки, а на руке алело то самое кольцо, что привез Ричард. Кольцо с ядом!

– Бедный эр любуется осколками, а их уводят, – голосишко был тоненьким и жалобным, словно у нищего. – Бедный эр опять опоздал… Бедный эр глуп, он не узнал брата… Бедный эр глуп, он не узнал отца… Бедный эр глуп…

В дверях мелькнул красный плащ. Плащ Эпинэ?! Во имя Астрапа, откуда он тут?! Робер, оттолкнув кого-то тщедушного и смеющегося, рванулся к выходу.

У коновязи опустили головы кони – вороные и золотистые, но Дракко среди них не было. Рядом, лениво поигрывая тонким прутиком, прислонился к дереву какой-то человек. Услышав шорох, он устало обернулся. У него были глаза женщины с кувшином, огромные синие глаза, холодные и равнодушные, как небо над вечными льдами.

– Сударь, – надменные губы слегка скривились, – я не звал вас. Нам с вами не о чем говорить.

– Зато у меня к вам есть несколько вопросов, – Робер почувствовал, что закипает. – Где те, кто вышел из трактира?

Незнакомец пожал плечами и кивком головы указал на низкую каменную кладку, сплошь обвитую плющом. Эпинэ бросился туда, увязая в мелком белом песке. Зачем, ведь эта стена скроет разве что собаку!

– Не сворачивай, – посоветовал знакомый голосишко, – иди и смотри… Вот они… Смотри, что ты наделал… Кукушонок, вот ты кто! Кукушонок Эпинэ… Они умерли, а ты живешь… Ты живешь, потому что они умерли… Они умерли, потому что ты живешь…

Он попытался заткнуть уши, но голосок зазвучал еще навязчивей. Это смеялось и говорило кольцо. Кольцо, которое он вытащил из кувшина с молниями, кольцо, которое привез Дик. Робер попытался сорвать перстень, но тот исчез сам. Дикая боль пронзила левое запястье, на котором когда-то был браслет. Вернуться?! Но он уже у стены. Робер сжал зубы и заглянул за ограду. Там были гвоздики, пунцовые гвоздики…

Королевские цветы лежали охапками, словно хворост в какой-нибудь лачуге. Среди тусклой зелени и багрянца белели лица. Знакомые и незнакомые, старые и молодые, все они медленно тонули в цветочном озере, над которым кружились пепельные бабочки. Те, кто сидел с ним рядом в таверне, лежали с краю. Дядюшка Дени, Магдала, Арсен, Серж, отец, Мишель… Во имя Астрапа, как он мог их не узнать, как он позволил им уйти?! Это – сон, бред, кошмар, они не могли оказаться здесь, в Горной Алати, не могли пить с ним горькое вино, не могли умереть сегодня, потому что были мертвы двенадцать, девять, семь лет назад!

– Это сделал я, – равнодушно произнес тот, кто раньше стоял у дерева. В синих глазах не было ни злобы, ни раскаянья. Только досада и усталость. – Я, а не ты.

Синеглазый меньше всего походил на существо, которое можно убить из простого оружия, и все-таки Робер выстрелил. Человек, или нечеловек, пошатнулся, но не упал, а побрел вперед. Медленно, покачиваясь, словно пьяный. Алая кровь падала на белый песок, шипела и исчезала, как исчезает вода на раскаленной сковороде. Робер смотрел на убийцу и ничего не делал, а тот поравнялся с каменной кладкой, которую оплетал враз покрасневший плющ, и уверенно открыл калитку. Маленькую белую калитку, которую Робер не заметил. Теперь синеглазый шел по мертвым гвоздикам, шел к тем, кого убил. Его надо было остановить, но Робер не останавливал.

Убийца поравнялся с отцом и медленно осенил его Знаком, капля крови упала на щеку маркиза Эр-При, словно чудовищная красная слеза. Затем настал черед Дени, Арсена, Магдалы, Сержа и наконец Мишеля. Незнакомец повернулся к стоящему за стеной Роберу, осенил Знаком и его, грузно опустился на умирающие цветы, лег на спину, скрестив руки на груди.

Кровь толчками вытекала из раны, исчезая в гвоздиках, а убийца улыбался, и только из глаз его постепенно исчезала синева. Кровь перестала течь, и Робер в ужасе вцепился руками в жесткие побеги – перед ним лежал дед. Мертвый…

– Так было надо, – равнодушно произнес кто-то сзади.

Робер оглянулся. Незнакомец в пыльном плаще вновь стоял за его спиной. Эпинэ закричал, бросился бежать и не сразу понял, что это не он бежит, а его несет, как осенний ветер несет осенние листья, а он не может остановиться…

– Так было надо!

– Кукушонок!

– Древней кровью вечер ал, молния!..

Удар грома, бешеный шум дождя, скрип открывшейся двери. Он опять забыл ее запереть… Во имя Астрапа, Мэллит!

Как же он орал, если она услышала. Мало того что орал, еще и двери не запер, хотя в Сакаци редко запираются. В замках и дворцах алатских господарей это не принято.

– Ты видел сон, – тихо сказала Мэллит, – плохой сон. Страшный!

На гоганни была длинная рубашка белого шелка, в руке она держала свечу, золотые огоньки плясали на волнистых прядках, отражались в печальных глазах. Она была прекрасна, еще прекраснее, чем несколько часов назад, когда они качались на качелях.

– Что тебе снилось? – повторила Мэллит.

– Я уже забыл. – Она была рядом, и на ней была только рубашка. Робер видел тонкую спину, ключицы, просвечивающие сквозь тонкий шелк соски. Это было невыносимо.

– Ты видел что-то плохое? – Золотые глаза, тени от ресниц на нежной щеке…

– Я люблю тебя… Давно. С той ночи, самой первой…

Вот и все! Он попался, не выдержал, хотя тысячу раз клялся не говорить ни слова. Это все из-за кошмара! И еще из-за белого шелка, где только Матильда такой откопала, но Мэллит в нем невозможно, невероятно хороша.

Длинные ресницы дрогнули, ему показалось или в уголках глаз блеснули слезы? Какой он мерзавец! У девочки все погибли, а он сорвался. Теперь у Мэллит не останется никого, кому бы она верила.

– Прости меня.

– Ты не виноват, – гоганни вздохнула, – и ты любишь не меня… Тебе только так кажется.

Можно отступить, соврать, списать на сон, но он не может, не может, и все, есть же предел у всякой силы.

– Нет, я люблю тебя. И всегда буду любить, но это ничего не значит… Все останется как было, я никогда больше…

– Почему? – Голосок звучал обреченно и тихо. – Разве можно удержать в горсти воду? Разве можно удержать в сердце любовь? Она должна летать.

– Ты ее не держишь, – этого еще не хватало, говорить сейчас об Альдо. Но он будет говорить об Альдо и о любви Мэллит, потому что иначе сотворит непоправимое. Во имя Астрапа, неужели она не понимает, что с ним творится?! Хотя откуда? Она не Матильда и не Лауренсия, она ничего не знает о скотах, которых называют мужчинами. – Тебе лучше уйти.

– Но я не хочу, – гоганни робко улыбнулась, но глаза остались грустными, – и ты не хочешь, чтобы я ушла.

– Не хочу. – Добраться до кинжала и садануть по руке. Боль отгонит желание… Другого выхода нет, но тогда придется встать. За какими кошками он разделся, а теперь ничего не поделать. – Не хочу, но уходи. Потому что…

– Потому что ты меня хочешь? – она произнесла эти слова старательно, словно заученный урок. – Возьми.

– Ты с ума сошла!

– Так будет лучше. Так должно быть, и пусть так и будет!

Это Альдо! Проклятый осел сказал или сделал что-то непоправимое. Неужели он ей отказал? Наверняка… Каким бы болваном сюзерен ни был, он не будет ломать жизнь влюбленной девочки, он найдет разумную вдову, чтоб она околела. Или дело в Вице? Мэллит все узнала. От кого? От слуг или видела сама?

– Мэллит, мы не имеем права.

– Мы имеем право на все, – она больше не пыталась улыбаться, пухлые губы дрожали, но в глазах была решимость. Робер в каком-то оцепенении смотрел, как девушка ставит на стол свечу, развязывает стягивающие рубашку ленты… Белый шелк соструился вниз, упал к ногам гоганни, застыл лужицей лунного света. Мэллит вздрогнула, словно ей было холодно, и высоко вздернула подбородок.

– Ты говоришь, что я красивая? Тогда смотри.

Точно Альдо! Только мужчина мог так обидеть женщину, что она пришла ночью к другому, ненужному, нелюбимому.

– Ты знала, что я тебя люблю?

– Я все знаю. – Девушка, не опуская головы, подошла к кровати. – Ты меня видишь. Такой, какой хочешь. А я хочу видеть тебя.

– Мэллит…

– Молчи, – она опустилась на корточки, глядя снизу вверх. Если б она его любила, он бы умер от счастья… Но она пришла, потому что ей было больно, потому что ее любовь разбилась и она хочет заполнить пустоту хоть чем-то. Отвести ее к себе? Разбудить Матильду?.. Закатные твари, он должен сжать зубы, подняться, пойти к принцессе и сказать ей правду. Если та еще не догадалась!

– Робер, – в золотых глазах плясали огоньки свечей, а сзади темнело окно в лето с его падающими звездами, зреющим виноградом и запахом полыни. – Робер… Не отсылай меня… Пожалуйста.

– Во имя Астрапа!

Он так долго мечтал подхватить ее на руки, поднять, закружить, так долго представлял это, что, когда все случилось на самом деле, сон смешался с явью. Мэллит что-то шептала на своем языке, ее волосы были мягкими, как шерстка котенка, она боялась, но рвалась навстречу неведомому. Они были созданы друг для друга, созданы в незапамятные времена, когда не было ни черных закатных башен, ни разрушенных ныне городов, а по золотым степям бродили дикие кони, свободные, как ветер, и быстрые, как молния.

– Робер!

Зеленое платье на полу, зеленое, а не белое! Изумрудные глаза, длинные, очень светлые волосы, розовые губы… Лауренсия? Во имя Астрапа, как она здесь оказалась? Где Мэллит? Где он сам?!

– Не следует спать, когда собирается гроза, а луна на ущербе, – женщина улыбнулась и покачала головой, – а то заблудишься.

– Ты…

– Я, – кивнула Лауренсия.

– Ты осталась в Агарисе, я знаю это.

Красавица улыбнулась, небрежным жестом отведя со лба волосы.

– Ты был счастлив этой ночью, не правда ли?

Был ли он счастлив? Бывают ли счастливы свихнувшиеся? Видимо, да.

– Был.

– Я тоже так думаю, – Лауренсия потянулась, – и сейчас будешь счастлив снова.

– Ты осталась в Агарисе.

– Да, но какое это имеет значение?

Она была права, это не имело никакого значения. Для сна, становящегося привычным…