Релятивизм и космополитизм социологии

Бергер П. Приглашение в социологию

Социология как форма сознания

Сокращ.

Исторические условия появления социологии как науки.

Изобличительный мотив социологии.

Непочтительность социологии.

Релятивизм и космополитизм социологии.

Социология как дисциплина появилась на конкретной стадии западной истории. Поэтому нужно поставить вопрос об исторических факторах, которые сделали социологию необходимостью.

Концепция общества в ее современном социологическом смысле могла возникнуть только тогда, когда были разрушены нормативные структуры христианства, а затем и античного строя. Появилась возможность сравнения общества с невидимым каркасом здания, фасад которого скрывает его от посторонних глаз. В эпоху средневекового христианства религиозно-политический фасад, составлявший основу повседневного мира европейского человека, делал «общество» невидимым. Ту же функцию выполнял политический фасад абсолютистского государства. Но с его распадом обнажился скрытый костяк «общества», и взору явился особый мир мотивов и сил, не поддающийся объяснению в рамках официальной интерпретации социальной реальности. Поэтому социологический подход можно описать фразами типа «смотреть сквозь» или «заглядывать за», «видеть игру насквозь», «видеть закулисную игру», иначе говоря, «понимать, что к чему».

Уточним, в каком смысле социолог понимает «общество». Это слово пришло из обыденной речи, оно может обозначать особую группу людей (вроде «Общества охраны животных»), иногда людей, которые обладают высоким престижем и привилегиями (типа «дамы из высшего общества»), а иногда употребляется для обозначения просто компании людей (например, «в те годы он жестоко страдал от отсутствия общества»).

Для социолога «общество» означает систему человеческих взаимоотношений. Социолог может говорить об «обществе», включающем миллионы людей (скажем, «американское общество»), а может обозначить этим термином гораздо меньшую по численности совокупность («общество второкурсников такого-то института»). Два человека, разговаривающих на углу, вряд ли составят «общество», но трое, которых выбросило на необитаемый остров, уже общество. Поэтому здесь не важен чисто количественный критерий. Общество понимается как совокупность отношений, понимаемая как более или менее самостоятельное целое, существующее наряду с другими, ему подобными.

Следует уточнить значение прилагательного «общественный» в его социологическом употреблении. Социолог будет использовать этот термин для обозначения того, что связано с взаимодействием, взаимоотношениями, взаимностью. Два разговаривающих на углу приятеля не образуют «общества», но то, что между ними происходит, безусловно «общественно», «социально». «Общество» состоит из комплекса таких «общественных», «социальных» событий. Социальной, следуя Максу Веберу, можно назвать ситуацию, когда люди в своих действиях ориентируются на других. Поэтому предметом социологического анализа можно назвать совокупность смыслов, ожиданий и поведения, основанного на взаимной.

В поле зрения социолога нет ни одного явления, о котором бы никто еще не знал, но на те же самые явления он смотрит иначе.

Так, юрист, из всего громадного богатства и разнообразия человеческого поведения выбирает только те несколько моделей человеческого поведения, когда речь идет об обязанностях, ответственности и противоправных действиях.

Компетентность юриста состоит в знании тех правил, по которым конструируются эти модели. Он должен четко знать, при каких условиях выполнение делового контракта обязательно, когда поступок водителя может быть признан неосторожным и когда имело место изнасилование.

Социолог может рассматривать те же явления, но его видение этих явлений нельзя вывести из статутов и прецедентов. Можно сказать, что по отношению к концептуальному «зданию» закона деятельность социолога является подпольной по своему характеру. Юрист работает с тем, что можно назвать официальной концепцией ситуации. Социолог же часто имеет дело с концепциями, далекими от официальных. Для юриста главное — понять, как закон смотрит на тот или иной тип преступления, для социолога же не менее важно увидеть и то, как преступник смотрит на закон.

Социолог смотрит как бы со стороны на общепринятые или официально устанавливаемые цели человеческих действий. Это предполагает осведомленность о том, что события в обществе имеют несколько уровней значения, и какие-то из них скрыты от нашего осознания повседневной жизни. Это предполагает какую-то меру подозрительности относительно способа, с помощью которого человеческие ситуации официально интерпретируются властями.

Мы не погрешим против истины, если посмотрим на социологическую мысль как на часть того, что Ницше называл «искусством не доверять». Конечно, это искусство появилось не только в новые времена. Функция разума «видеть вещи насквозь» существовала даже в самых примитивных обществах.

Сохранились древнеегипетские тексты, свидетельствующие о глубоком разочаровании в политическом и социальном порядке, за которым закрепилась репутация как одного из самых прочных в человеческой истории.

Однако с началом новой эры на Западе эта форма сознания проникает в мышление все большего числа проницательных людей. Таким образом, социологическая мысль есть плод ряда интеллектуальных течений, которые занимают важное место в современной истории Запада.

Итак, что социологический подход включает в себя процесс «видения сквозь» фасад социальных структур. Это можно проиллюстрировать примерами повседневного опыта людей, живущих в больших городах. Одной из прелестей большого города является громадное разнообразие видов человеческой деятельности, происходящей внутри, казалось бы, будничных и бесконечно безликих, рядами выстроенных зданий. Человек, живущий в таком городе, частенько испытывает удивление и даже потрясение, когда узнает, какую странную жизнь могут вести совершенно неприметные люди в домах, снаружи ничем не отличающихся от других домов на этой же улице. Пережив подобное удивление раз или два, человек может выработать привычку иногда просто гулять по улицам, с интересом вглядываясь сквозь задернутые занавески в то, что происходит за ярко освещенными окнами. Обычное семейство ведет милую беседу с гостями? Сцена отчаяния у постели больного или покойника? Идет разнузданное веселье? А может, какой-то таинственный культ или опасный заговор?

Фасады домов лишь показывают приверженность к тем или иным архитектурным вкусам определенных групп или классов, которые скорее всего давно уже не живут здесь. Социальные мистерии происходят за фасадами. Желание проникнуть в эти мистерии аналогично любопытству социолога. Тот, кто пережил бомбежки военного времени, знает, каких странных (иногда даже невообразимо странных) людей можно встретить в бомбоубежище, спустившись туда из собственной квартиры. Он может вспомнить, как жутко выглядит утром после ночного налета дом, половину которого, точно ножом, срезала бомба, сорвала фасад и безжалостно обнажила некогда скрытый интерьер.

Поясним примерами мысль о том, как социология «заглядывает за» фасады социальных структур. Если кто-то захочет выяснить, как управляется современный американский город, то он легко получит об этом официальную информацию: у города непременно есть устав, соответствующий законам штата. Из городских газет можно составить представление об официально признанных политических проблемах города. Можно узнать о планах города по присоединению одной пригородной территории или о том, что один из членов городского совета был обвинен в злоупотреблении служебным положением в корыстных целях. Все это постоянно происходит на видимом, официальном, публичном уровне политической жизни. И тем не менее только наивный человек может думать, что такого рода информация дает ему полную картину политической жизни сообщества.

Социолог обязательно захочет понять основу «неформальной структуры власти», т.е. такую картину взаимопереплетения людей и их властных возможностей, которую нельзя отыскать ни в каких статутах и о которой не вычитаешь даже в газетах. Социолог попытается выяснить, насколько в действительности закрепленные законом имущественные права влияют и определяют действия официальных лиц, избранных согласно этому уставу. Кое-что об имущественных правах можно найти не в городском уставе, а скорее в кабинетах президентов корпораций. Эти права и основанные на них интересы могут вести вообще за пределы местного сообщества, в частные особняки горстки могущественных людей, в офисы некоторых профсоюзов, а иногда и в штабы преступных организаций.

Это совсем не значит, что социолог считает официальные механизмы абсолютно неэффективными, а закрепленное в законе определение иллюзорным. Но он будет настаивать, что есть и другой уровень реальности, который надо исследовать в конкретной властной системе. А иногда он действительно может прийти к выводу о полной бесперспективности поисков реальной власти там, где, по мнению общества, ей должно быть.

Возьмем другой пример. Протестантские вероисповедания Америки различаются по официально определенным способам их функционирования. Можно говорить о епископальном, пресвитерианском и конгрегационалистском «устройствах», имея в виду не вероисповедания, а формы церковного управления. Однако если социолог не будет сосредоточиваться на этих официально принятых терминах, то вскоре обнаружит, что проблемы реальной власти и организации имеют мало общего с «устройством» в теологическом смысле. Ему станет ясно, что базовая форма организации всех вероисповеданий — бюрократическая. Логика административного поведения диктуется бюрократическими процессами и очень редко точкой зрения, скажем, епископальной или конгрегационистской доктрины. Социолог-исследователь быстро «заглянет за» множество обозначений иерархов церковной бюрократии и точно определит, кто из них реально обладает исполнительной властью, при этом не важно, как они называются — «епископами», «завотделами» или «председателями синода». Подход к церковной иерархии как к одной из бюрократических систем дает социологу возможность вскрыть внутренние и внешние влияния, испытываемые теми, кто, согласно теории, облечен властью. Иными словами, за фасадом «церковных устройств» социолог увидит работу бюрократического аппарата, который мало отличается от аппарата любой федеральной службы, компании «Дженерал Моторс» или Объединенного профсоюза рабочих автомобильной промышленности.

Или возьмем пример из экономической жизни. Управляющий персоналом промышленного предприятия будет с наслаждением вычерчивать вам яркие красочные схемы управления производственным процессом: здесь каждый знает свое место, каждый знает, от кого он получает распоряжения и кому должен их передавать; каждый член коллектива имеет свою, предписанную только ему роль в «великой драме» производства. В реальности же всегда все бывает иначе. На официальную схему организации накладывается запутанная сеть межгрупповых отношений, привязанностей, предрассудков, антипатий и (что еще важнее) поведенческих кодов. Накоплено множество данных о действии таких неформальных сетей, складывающихся на разных стадиях развития коллективов и либо вступающих в противоречие с официальной системой, либо подстраивающихся под нее. Сходное сосуществование формальной и неформальной организаций обнаруживается в армии, в тюрьмах, больницах, школах, в том числе в «тайных братствах», которые заключают между собой дети и о которых так редко знают взрослые. Социолог будет стараться пройти сквозь дымовую завесу официальных версий реальности и попытается уловить сигналы, исходящие от «скрытого мира» (от мира рабочего, солдата, школьника).

В западных странах принято считать: мужчины и женщины вступают в брак потому, что любят друг друга. Существует миф о любви как о сильном, неодолимом чувстве, сметающем все преграды, как о таинстве, которое пытаются постичь большинство молодых, а иногда и не очень молодых людей. Однако при исследовании реальных причин заключения браков невольно возникает сомнение в том, что Купидон пускает свои стрелы в сердца людей независимо от их принадлежности к какому-либо классу, расе, религии, к группе с определенными доходами и образованием.

Если предшествующее свадьбе поведение (его еще обозначают словом «ухаживание») исследовать глубже, то выяснится, что в большинстве случаев не столько чувство любви порождает особые отношения, сколько, наоборот, точно выверенные и часто заранее спланированные отношения вызывают желаемое чувство. Иначе говоря, люди позволяют себе «влюбиться», когда для этого есть (или специально создаются) определенные условия. Социолог, изучающий формы «ухаживания» и брака, вскоре обнаруживает сложную сеть мотивов, связанных с классом, карьерой, материальными притязаниями, стремлением к власти и престижу. Теперь он начинает рассматривать чудо любви как нечто синтетическое, сложное.

Это не значит, что является иллюзорным любое романтическое объяснение брака. Но социолог будет «заглядывать за непосредственную данность» и общепринятые интерпретации. Видя парочку влюбленных, которая любуется луной, социолог также будет учитывать престижность марки автомобиля, из которого любуются на луну; соображения вкуса и тактики, определяющие костюмы наблюдателей; множество поведенческих и вербальных признаков их социального положения. Этот механизм задает определенное социальное пространство и внутреннюю тональность всей ситуации.

Теперь ясно, то, что официальные лица, газеты только затемняет суть дела. Обычно люди говорят о «социальных проблемах» тогда, когда в обществе происходит что-то не так, как предполагалось согласно официальным объяснениям. В этом случае они ждут, что социолог изучит «проблему» и, может быть, найдет какое-то «решение», которое поможет устранить ее к их общему удовольствию.

Но для социолога проблема заключается не столько в том, почему что-то «идет не так» с точки зрения именно властей, а в том, как действует система в целом, каковы исходные предпосылки ее существования и за счет каких средств поддерживается ее единство.

Поясним следующим примером. Цель организации подросткового клуба в районе с преобладанием выходцев из низших классов — отвлечь тинэйджеров от участия в действиях подростковой банды. Ясно, что, если то, что подростки катаются на краденых автомобилях, есть «проблема», тогда «решением» ее можно считать их приход в местный клуб для участия в коллективных играх.

Но если взглянуть на ситуацию с точки зрения лидера подростковой группы, то все окажется наоборот. Для него «проблемой» станет сплочение банды в ситуации, когда подростков станут отвлекать от той деятельности, которая дает банде престиж в ее социальном окружении, и если социальные работники уберутся в свои благополучные кварталы, откуда пришли, то это и будет ее «решением». Короче говоря, то, что составляет «проблему» для одной социальной системы, воспринимается как нормальный порядок вещей другой системой, и наоборот. Именно это умение видеть любую ситуацию с позиций обеих конкурирующих систем является отличительной чертой социологического сознания.

Социологическому сознанию присущ особый изобличительный мотив. Сама логика его науки подталкивает социолога к развенчанию тех социальных систем, которые он изучает.

В любом западном обществе можно выделить респектабельные и нереспектабельные секторы. Можно выделить официальную, респектабельную Америку с ее символами — Торговой палатой, церквями, школами и другими центрами гражданского ритуала. Но наряду с этим миром существует другая Америка, которая имеет иные символы и которая говорит на другом языке. Этот язык — язык игроков в пул и в покер, язык баров, борделей и солдатских казарм, — вероятно, и есть ее подлинная визитная карточка. Эту «другую Америку», говорящую на другом языке, можно встретить всюду, где есть люди, отлученные или отлучившиеся сами от пристойного мира среднего класса. Мы находим его в городских трущобах и лачугах, а также в среде тех представителей рабочего класса, которые не сильно преуспели в продвижении по пути обуржуазивания. Мы можем услышать его мощное звучание в мире американских негров. Кроме того, мы встречаем его в мире битников, гомосексуалистов, бродяг, других «маргиналов» и в «подпольных» мирах, надежно укрытых от посторонних взглядов тех улиц, где живут, работают, приятно проводят время в кругу семьи почтенные люди (правда, в этих «подпольях» иногда оказываются самцы и из породы «почтенных людей», где они счастливо развлекаются без семей).

На социальную реальность можно смотреть и с состраданием, и с цинизмом — обе позиции совместимы с трезвым взглядом на вещи. Но независимо от того, сможет социолог заставить себя относиться с симпатией к изучаемым явлениям или нет, он всегда будет в какой-то мере дистанцироваться от принятых в обществе утверждений.

По своей природе социологическое познание постоянно несет в себе потенциальную угрозу для полицейских умов, поскольку оно всегда склонно релятивизировать (представить лишь относительными) претензии на абсолютную правоту, на которых настаивают подобные умы.

С позиций традиционного мышления нечто всегда есть то, чем оно является в данных условиях, и невозможно даже вообразить, чтобы оно могло быть чем-то иным. В отличие от «традиционного сознания» «современное сознание» подвижно. Человек с таким сознанием легко может поставить себя на место другого, живущего в иных социальных условиях, легко может представить себя живущим в другом месте и занимающимся другим делом. Например, Лернер обнаружил, что некоторые неграмотные респонденты шутя отвечали на вопрос о том, что они стали бы делать на месте своих правителей, и совершенно не знали, как отвечать на вопросы о том, что могло бы заставить их покинуть родную деревню. Иными словами, можно сказать, что традиционные общества устанавливают строгие и неизменные границы идентификации. В современном же обществе они неопределенны и подвижны. Никто реально не знает, чего следует ожидать от правителя, родителей, культурного человека или кого считать нормальным в сексуальном плане. Жизнь в современном обществе — это калейдоскопическая смена ролей.

Как заметил Паскаль, то, что истинно по одну сторону Пиреней, ошибочно по другую. Это означает, что от выбора индивидом точки зрения зависит то, как он будет рассматривать свою собственную жизнь.

Мы попытались охарактеризовать социологическое сознание в целом, проанализировав три его мотива: изобличения, непочтительности и релятивизации. К ним следует добавить четвертый, не столь важный по своим последствиям, но необходимый для завершения общей картины, — мотив космополитизма. Социологический подход — это широкий, открытый, свободный (незашоренный) взгляд на человеческую жизнь. Социолог — это человек, имеющий вкус к новым землям, внутренне открытый неизмеримому богатству человеческих возможностей, жаждущий новых горизонтов и новых миров человеческих смыслов. Пожалуй, нет нужды особо доказывать, что человек такого типа может оказывать исключительно важное влияние на ход нынешних событий.