Возвращение Кобы

Скорости Революции… За день она проживает столетие. Так что зря старались Шульгин и Гучков. Даже жалкому Временному правительству, назначенному Думой, стало ясно: нового царя быть не может. Да и старого, так покорно согласившегося отречься, нельзя было оставить на свободе. Я точно знаю, они клятвенно обещали Романову отправить его с семьей в Англию. Но пришлось им отправлять их под домашний арест в Царское Село. И вчерашних своих знакомцев, царских министров, таких же господ, как они, поселить в казематы Петропавловки.

Сделать все это заставили правительство Совет и господа меньшевики и эсеры, бывшие там в комфортном большинстве. Они не понимали, что ускоряли, разгоняли Революцию на свою голову!

Как ярко светило в те дни мартовское солнце! Но уже где-то зарождался шторм, невиданная буря. Все старое должно было быть низвергнуто. На вершины готовились подняться новые гиганты, которые при падении окажутся жалкими карликами и погибнут в крови истинной русской Революции.

Освободив место для одного.

Я ехал на вокзал. По весеннему Петрограду, залитому столь редким здесь ослепительным морозным солнцем. Встречать друга Кобу. В воздухе стоял запах гари. Догорали, дымились, тлели остовы полицейских участков, охранных отделений…

После моих настойчивых просьб Чхеидзе выделил для встречи два автомобиля. Вот и все. Никакой официальной делегации от Совета не было. Пришли встречать поезд немногочисленные петроградские большевики, к счастью, тотчас обросшие толпою зевак.

Поезд с туруханцами подходил к станции. Толпа не знала, кого мы встречаем, и не понимала, кому мы приветственно кричим. Но тогдашней петроградской толпе хотелось одного — митинговать. Услышав знакомое — про «жертвы проклятого царского режима и героев великой Революции», народ дружно орал: «Да здравствует!»

Вот так приветственным ревом встретил Петроград вчерашних политических заключенных и среди них — моего друга, безвестного неудачника Кобу…

Я и сейчас вижу, как он первым сходит с поезда — в валенках, в черном пальто и круглой фетровой шляпе с жалким узелком в руках. Темное лицо его стало еще старше. Первый раз за тридцать восемь лет Коба был награжден столь шумными аплодисментами. Он испуганно, как-то затравленно озирался.

Вслед за ним под ликование зевак из поезда появились остальные туруханские ссыльные и главная знаменитость — Каменев. Помню, как Каменев, импозантный, с бородкой, о чем-то говорит с Кобой…

Тут Коба спохватывается и начинает рыться в узелке. Потом торжественно передает Каменеву… носки!

— Не надо, — улыбается Каменев. — В Петрограде не холодно. — И великодушно возвращает носки Кобе.

(В это время повсюду перестали топить — и в поездах тоже. В вагоне было пронизывающе холодно. Бедный мой друг, так и не привыкший в ссылке к холоду, мучился, мерз. Тогда Каменев отдал ему свои единственные теплые носки.)

— Спас ты меня, друг, спасибо. — Коба целует Каменева влажными губами…

Кто бы мог представить, что вот этот полузамерзший, несчастный Коба расстреляет почти всех встречавших его на перроне. И самого Каменева, с которым целовался, и его двух сыновей и жену. Она была тут же, на вокзале, эта барственная дама. Сестра Троцкого…

Сколько раз потом мне придется вспоминать историю Революций и столько же раз — вопль на гильотине несчастного французского революционера: «Революция — бог Сатурн, пожирающий своих детей. Берегитесь! Боги жаждут!» Но про это «Берегитесь!» мы забыли. Мы почему-то были уверены: история, как смерть, нас не касается. Она про других. Впоследствии мы будем говорить об этом с Бухариным в камере. Два старых революционера, отправленных третьим — Кобой в революционную тюрьму.

…Уже давно нет Бухарина, давно нет Кобы. А я все живу, не переставая страдать и надеяться…

А тогда жена Каменева строго взглянула на мужа, прервав благодарности Кобы:

— Нам пора.

Но тот сказал:

— У нас с Кобой есть одно важное дельце… А ты, киска, — смешно: он называл киской эту львицу, злую, яростную, волевую деспотку, — бери извозчика и жди меня дома. — И весьма повелительно обратился к Молотову: — Давайте-ка, батенька, садитесь с нами. И указывайте путь. Мы с товарищем Кобой едем к вам в редакцию…

На крыльях автомобилей, выделенных для встречи туруханцев, лежали солдаты с винтовками, исполняя роль новой почетной охраны.

Я, Коба и Молотов теснились на заднем сиденье, сам же Каменев сел рядом с шофером.

— Откуда автомобиль? — любознательно спросил он у шофера.

— Из царского гаража забрали. На ем Николашка ездил. Его хранцуз-шофер обслуживал, нынче он в бегах. Таперича я.

— А где царь? — поинтересовался Коба.

— В Царском под охраной. И вся семейка с ним.

— Надо же… — прыснул в усы Коба. — Трудно привыкнуть после Курейки — ездить царем…

Несмотря на морозец, на улице было множество людей. Из многих кафе прямо на тротуар были вынесены столики, за ними сидели солдаты с красными повязками, пили чай с калачами, хрустели сахаром вприкуску. «Спасителей Революции» было положено бесплатно поить чаем. Несмотря на утро, по улицам уже брели толпы вооруженных и безоружных людей. И эти толпы все время пели. Революция очень музыкальна. Революционные песни сменялись криками «ура!», крики — революционными песнями. У этих горланящих, еще вчера слоняющихся без дела толп теперь появилась внятная, счастливая цель — искать «народных палачей — полицейских и жандармов» и «окопавшихся контрреволюционеров». По всей столице шли теперь устроенные нашим Советом обыски и аресты представителей прежней власти.

Помню, я возглавлял один из таких обысков. Это была квартира князя Г., директора одного из хозяйственных департаментов. Старик-князь величественно восседал в кабинете за столом и, не обращая на нас внимания, читал книгу в роскошном переплете. Я оставался с ним, пока мои солдатики, как-то робея, пошли обыскивать комнаты. Потом вернулись. И тогда князь, не глядя на них, спросил:

— Закончили, господа?

— Закончили, точно так, — сказал солдатик.

— Тогда часы мои, те, что лежали на камине в гостиной, не изволите ли положить на место?

Я понял: мерзавец нарочно их оставил на камине, точно зная, что его золотые часы солдатики непременно сопрут.

— Отчего же не положить… положим, — смущенно ответил один из солдат и вынул их из кармана, потом, вздохнув, прибавил: —Хоть за труды дайте на чай, барин?

Князь насмешливо посмотрел на меня:

— Если ваш начальник не возражает…

Я готов был провалиться сквозь землю, но… промолчал. Уж очень хотели денег солдатики. И он положил деньги на стол…

Да, уважение к барам еще не прошло у одних. Зато в других уже полыхала революционная ярость.

По дороге Каменев попросил остановить автомобиль у сгоревшего охранного отделения, хотел насладиться… Коба с усмешкой, молча смотрел на обугленные, все еще дымящиеся развалины. В это время из дома напротив выскочил некто очень высокий, дородный, в дорогой шубе, понесся по тротуару вдоль шагавшей по проезжей части толпы.

— Лови! Уйдет, паскуда! — кричал выбежавший за ним маленький матросик.

Тотчас кто-то вырвался из толпы и умело подставил ножку бежавшему. Тот плюхнулся в грязь в своей роскошной шубе.

Матрос подоспел, поднял его за воротник и теперь крепко держал за шиворот. Толпа окружила их. Тот, в шубе, был очень высок и, должно быть, силен. Но почему-то покорно стоял. Лицо, измазанное грязью, торчало над толпою.

— Этого сукина сына, граждане, я знаю, — громко крикнул матрос в толпу, — я долго его искал. Он лично меня допрашивал. В зубы мне тыкал. А таперича вот я его. — И, подпрыгнув, ударил высокого кулаком по зубам. Тот молча сплюнул зубы кровавыми губами.

— Большой ты был начальник, ваше благородие? — закричал матрос. — Плохо тебе сейчас? Отвечать будешь?

Высокий молчал, и матрос, снова подпрыгнув, еще раз ударил кулаком.

— Плохо, — прошептал тот, опять сплевывая.

В этот момент он заметил нас. Глаза его с мольбой уставились… на Кобу! Коба отвернулся, но было поздно. Высокий вырвался из рук матросика и бросился к нему. Я слышал его шепот:

— Спасите! Вы можете!

Коба оттолкнул его и как-то удало, весело крикнул в толпу:

— Бей гниду, братцы, — и мне торопливо: — Что стоишь? Бей гада!

Я, как всегда, исполнил. Бросился на шубу, столкнул его в грязь, но тотчас отскочил, и вовремя. Жадная до расправы толпа набросилась, добила.

Высокий лежал в грязи в своей шубе. Кто-то, мгновенье назад бивший его, наконец поинтересовался:

— За что его?

Из толпы ответили:

— Кто ж его знает… Он таперь неживой, не ответит.

Матрос объяснил:

— В сыскном — бо-ольшой чин! Ишь шуба какая. Да что ж добру пропадать, православные. — И он деловито начал снимать с мертвеца шубу.

Именно тогда я впервые начал догадываться о тайне Кобы.

Мы приехали на Мойку. В кабинете Молотова состоялся разговор…

Коба снял черное пальто. Под ним оказался поношенный пиджак, косоворотка, брюки, заправленные в валенки. Каменев тоже повесил пальто, оставшись в отличной тройке (такую впоследствии я увидел на Ильиче.) Не хотел быть похожим на народ. Был прав. Главное свойство нашего народа — «своих» не уважать.

Молотов с Кобой были знакомы по общей ссылке, но это никак тогда не проявилось. Встретились, будто чужие.

Каменев начал изысканно, вежливо:

— Итак, давайте уточним, голубчик, кто редактирует главную газету партии.

— Я, — ответил Молотов.

— Я хотел бы внести некоторое изменение, молодой человек. Главную газету партии с сегодняшнего дня редактируют новые товарищи — член ЦК нашей партии товарищ Коба Сталин и товарищ Каменев, бывший ее редактор, член Государственной думы, глава большевистской фракции. Прошу нас любить и очень жаловать. Я надеюсь, голубчик, у вас возражений нет?

Молотов задумался. Потом обвел глазами приезжих. И сказал:

— Возражений нет. Мне уходить?

— Ни в коем случае. Вы будете нам помогать, — улыбнулся Каменев и затем попросил всех нас оставить его наедине с Кобой.

Мы с Молотовым вышли в коридор. Здесь на стуле сидел приехавший следом Шляпников. Не стесняясь моего присутствия, он набросился с матерком на Молотова — зачем уступил (подслушивал под дверью).

Молотов усмехнулся и, как обычно, ответил очень спокойно:

— Скоро приедет Ильич, у него всегда особое мнение. Что бы ни написала в газете эта компетентная парочка, они ошиблись… Ильич уничтожит этих самодовольных глупцов. Так что пусть за газету отвечают они.

Шляпников задумался. Он знал, как и все мы, что Ильичу приехать в Россию из Швейцарии невозможно. Но он знал, как и все мы, что Ильич тем не менее обязательно приедет. Так что Шляпников, поразмыслив, больше ничего не произнес.

Каменева завезли домой и поехали к друзьям Кобы — Аллилуевым. Он в письме договорился поселиться у них. По дороге я спросил Кобу:

— Мы давно не виделись. Как тебя теперь называть?

Я знал: уже с 1914 года он стал подписываться Сталин.

— Товарищ Сталин, но для тебя — Коба… Для старых друзей до смерти — Коба.

— Почему Сталин?

— Потому что сталь все выдержит… Мне кажется, мой старый знакомый Молотов хорошо усвоил, что стали молот не страшен. И освободил место. А вот тот, в коридоре — не понял, потому, как болван. — У Кобы всегда был очень хороший слух.

— Почему Каменев?

— Товарищ Фудзи забыл Евангелие. А вот товарищ Каменев помнит, хотя в семинарии не учился… «На этом камне я построю церковь…» «На этом камне я построю партию», — будто бы сказал про него Ильич. Вряд ли сказал, если только не был в очень хорошем настроении. Самодовольный человек — Каменев.

— А почему не Сталинов? Ведь Каменев и Молотов…

Коба засмеялся:

— Дурак! Потому что Сталин — как Ленин…

Великие всегда слышат тайный голос Провидения.

Он будто услышал тогда это имя, которое легко кричать и славить.

«За родину, за Сталинова!» — нет музыки! «За родину, за Сталина!» — лихо!

Date: 2015-09-20; view: 307; Нарушение авторских прав