Основы послереставрационной Японии, эпоха Мэйдзи

Бакумацу, иначе "последние годы бакуфу "[5], является периодом окончательного заката и краха военной формы правления — бакуфу, установленной Токугавой Иэясу в 1603 году и продержавшейся вплоть до второй половины XIX века. Бакумацу был обусловлен изменившимися внутренними и внешними обстоятельствами, при которых сёгун (во время правления дома Токугава — титул наследственного военного главы государства, который чисто формально был подданным лишенного всякой власти императора, затворенного в столице Киото) уже был не в состоянии держать Японию в изоляции от всего остального мира. Участившиеся в первые десятилетия XIX века волнения вылились в так называемую Реставрацию Мэйдзи, когда рухнула прогнившая структура бакуфу и император Мэйдзи номинально возглавил правительство в 1868 году.

Главные архитекторы Реставрации собирались покончить со слабой императорской властью, которая длилась более семи веков, когда Японией управляли сменяющие друг друга могущественные семейства. Эти реформаторы представляли собой, по словам Алджернона Б.Митфорда, «добивающийся улучшений [в обществе] класс». Но среди них вскоре возникли разногласия относительно того, каким курсом должно следовать правительство Мэйдзи, чтобы успешно провести реконструкцию японского общества. Прогрессисты видели необходимость в ликвидации многих феодальных институтов, особенно тех, которые наследственное право ставили выше личных заслуг; взамен они предлагали предпринять шаги, способствующие намеченному ими плану модернизации Японии. Консерваторы, которые главным образом и похоронили сёгунат Токугавы, выместив тем самым свою ненависть к дому Токугавы, старались сохранить свои ключевые позиции в новом правительстве. Многие из них желали восстановить старый порядок, т.е. институты и дух рыцарства дотокугавовских времен. Поэтому, когда происходящая реконструкция Японии все более и более принимала прогрессивные формы, несшие с собой эпохальные реформы, столкновение мнений между прогрессистами и консерваторами сделало политический курс нестабильным, что приводило к военным столкновениям.

Но между лидерами Реставрации наблюдалось и единство по некоторым вопросам. Основную свою цель они видели в том, чтобы добиться для Японии уважения со стороны Запада и тем самым избавить свою нацию от того оскорбительного унижения, которое стало ощутимым, когда страна была вынуждена открыть свои границы для Запада. Сам факт, что в соответствии с заключенными договорами иноземные законы ставились выше по отношению к своим собственным, ощутимо бил по национальной гордости японцев. Присяга, данная от имени императора в 1868 году, стала платформой правительства Мэйдзи. Последняя из пяти статей заслуживает внимания: «Знаний следует домогаться по всему свету с той целью, дабы крепить основы императорской власти». Данная статья давала довольно широкое толкование, означая, что прежде всего Япония должна стать фукоку‑кёхэй (процветающей страной с сильной армией).

Концепция фукоку‑кёхэй является важным центральным пунктом современной японской воинской традиции. Она оказывает существенное влияние на роль классических будзюцу и будо в современном японском обществе и на само развитие и использование современных дисциплин в данном обществе. Авторы концепции фукоку‑кёхэй использовали ортодоксальные и нетрадиционные толкования классической философии, индивидуальные особенности которой необходим прежде всего выделить, если мы хотим полностью понять природу современных дисциплин.

Три различных течения мысли оказались слитыми в сознании правящих кругов эпохи Мэйдзи, повлияв на проводимую ими политику. Первая учила своих приверженцев пытливости, вторая — действию, а третья — целенаправленности. Все они были к моменту своего становления в токугавовской Японии тихими, скромными плодами сугубо теоретических изысканий и проповедовались мистически настроенными мыслителями, которые действовали всегда в условиях официального запрета, находясь зачастую в ссылке, а иногда и на волоске от смерти. По мере распространения их идей многие из них оказывались жертвами токугавовских камер пыток, а кровь некоторых из них «потоком стекала с мечей и копий токугавовской юстиции». Со временем идеи этих людей объединили и втянули в борьбу весь японский народ.

Когаку, школа древнего, или классического, обучения, возникшая в конце XVII века, явилась как бы протестом против догм токугавовских академических школ. Ее приверженцы утверждали, что неоконфуцианство Чжу Си (1130‑1200), будучи идеологией правящих кругов, вовсе не является конфуцианством, это всего лишь превратно истолкованные буддизм и даосизм. Поэтому когакуси, проповедники школы классического обучения, требовали, чтобы люди «очнулись», предлагая им вернуться к трудам самого мудреца и тем самым познать настоящий смысл конфуцианства. В оригинальных китайских текстах, говорили эти проповедники, можно найти не только указание на божественное право императора на власть, но и на право его подданных критиковать и ограничивать его властные полномочия. Ученый муж Огю Сораи (1666‑1727) и ронин (самурай без сеньора) Ямага Соко (1622‑1685) были наиболее яростными сторонниками школы классического обучения. Первый придерживался утилитарных взглядов, определяя мораль как зависимую от социальных нужд, а вовсе не естественных побуждений категорию, последний же, для которого «представитель высших слоев общества постоянно деградирует», заложил первый камень учения о бусидо. Хан (феодальное владение) Тёсю на острове Кюсю строго придерживался этой философии.

Второе течение мысли, также берущее начало в XVII веке, называлось ёмэйгаку, школой интуиции, или разума; оно восходит к китайской конфуцианской школе Ван Янмина (яп. Оёмэй). Приверженцы ёмэйгаку считали, что знания — это основа жизни. Для них знание означало способность действовать; по их словам, «знание есть начало действия, а действие есть завершение знания». Философии ёмэйгаку не были чужды и более высокие идеалы: знание должно быть «добродетельным знанием» в руках достойных людей, которые «проживут жизнью мудреца» и «отдадут все свои силы на благо отечества». Ученый муж Накаэ Тодзю (1608‑1648) и ронин Кумадзава Бандзан (1619‑1691) были первыми представителями ёмэйгаку в Японии. Накаэ придерживался того, что истинное обучение равносильно «главенству разума», состояние, которое является воплощением самой добродетели. Кумадзава мучительно переживал жалкое положение воинского сословия, он хотел вернуть его в состояние, когда оно вновь будет готово защищать страну; данная концепция должна была опираться скорее на «крестьянина‑солдата», чем на наследственного профессионального воина. Владения Сацума, Тёсю и Мито стали главными поборниками этой философии, сторонников которой жестоко преследовало центральное правительство бакуфу.

Другой плод умственных усилий XVII века — кокугаку, школа национальной науки, основанной на интерпретации японской национальной традиции, представляла собой третье течение мысли. Она призывала к познанию «истинного японского духа» и удалению чуждых элементов из японской культуры. Буддийский монах по имени Кэйтю (1640‑1701) явился предтечей кокугаку. Первыми представителями этого течения были Мотоори Норинага (1730‑1801) и Хирата Ацутанэ (1776‑1843). Оба этих ученых мужа отвергали конфуцианский рационализм и этику во имя более эмоционального учения с явно различимыми националистическими нотками. Кокугаку ставит во главу угла преданность престолу, этот факт позволил учению кокугаку оказать влияние на все стороны японской культуры. С особенной силой оно запало в души тодзамадаймё и их воинов.

Вслед за объединением Японии под началом Токугавы Иэясу (1542‑1616) и утверждением токугавского центрального правительства бакуфу все даймё и их владения оказались разбиты на две группы: фаворитов‑ фудай, иначе наследственных вассалов, которые были союзниками Иэясу еще в 1600 году; и тодзама — тех даймё, что присягнули на верность лишь после того, как была полностью установлена власть дома Токугавы. Владения тодзама обыкновенно располагались вдали от Эдо (ныне Токио), местонахождения правительства, поэтому они были более изолированными, а кроме того сохраняли большую степень автономии по сравнению с территориями наследственных вассалов. Поэтому находились люди в уделах Тёсю, Хидзэне и Сацуме на острове Кюсю и в уделе Тоса на острове Сикоку (всё владения тодзама), которые, испытывая сильное влияние учений кокугаку, отличались общественным рвением и воинственным пылом, что было характерно для средневековых воинов‑рыцарей дотокугавовского периода.

Многочисленные безотлагательные проблемы, вызванные социальными язвами токугавовского общества, приходилось разрешать правительственным лидерам Мэйдзи. Несмотря на внешние опасности, внутренние мятежи, убийства, возрастающий поток западных технологий и экономический пресс, они, однако, сумели выдержать умеренный курс. Они столкнулись с проблемой создания жизнеспособных отношений между проявлениями реального национализма и идеалистическими устремлениями и пытались определить, подходит ли этика японского средневекового рыцаря и сами институты рыцарства новому обществу. Подобные социально‑политические головоломки было не так просто и мирно решить.

Почти вся эпоха Мэйдзи была охвачена неимоверными страстями. Многие влиятельные лица и в самом правительстве, и вне его были сторонниками радикальных действий. Как радикалы они буквально понимали лозунг " сонно‑дзёи " — «власть императору и изгнание иноземцев», — который был выдвинут еще учителями школы Мито. В частности, лидеры Реставрации оказались восприимчивы к призыву Яйдзавы Сэйсисай (1827‑1863), который в своих «Синрон» («Новые предложения») удачно сочетал мифологию синтоизма и конфуцианскую этику типа бусидо. Благодаря Айдзаве сонно стал не только вдохновляющей идеей, зовущей к объединению нации для укрепления императорской власти, но также основой всей морали. В своем истолковании лозунга дзёи Айдзава ввиду своей ксенофобии дошел до требования «громить иноземцев, где бы они ни были». Представитель школы Мито ученый муж Фудзита Токо (1806‑1855) оценивал это, умаляя значение антизападных выступлений, следующим образом: «Нам не следует пачкать собственные драгоценные мечи кровью иноземцев». Поэтому, когда представители школы Мито выступили с другими яркими лозунгами, такими как синдзю‑фуни (синтоизм и конфуцианство едины), бумбу‑фуги (изящные и воинские искусства вполне совместимы) и тюко‑иппон (верность государю и преданность родителям — по существу, одно и то же), лидеры Мэйдзи смогли четко совместить концепции мэйги, иначе национального призвания, и мэйбун, иначе национального долга. Они синтезировали философскую мысль, ставшую основой националистической концепции, которая была обозначена как кокутай, «государственное устройство».

Концепция кокутай утверждала уникальность японского общества, проявляемую как в политическом устройстве, так и в нравственных ценностях, что делало Японию отличной от других государств и возвышало ее над ними. Императорский дом являлся оплотом государственной стабильности, а правящий император, облеченный необъятной божественной силой и властью, был живым воплощением священного права наследования от своих царственных предков. Поэтому кокутай был нравственно и законно оправдан. Фактически император становился как бы средоточием лучших усилий со стороны граждан. Он был средоточием чувств всего народа. Но существовал еще один важный аспект кокутая. Коль скоро японский народ наделен добродетелями, которых лишены народы иных стран — верностью, объединяющей его с государством и императором, как и чувством сыновней почтительности, являющимся основой единства семьи, на чем и зиждется государство, — Япония представляет собой неделимое целое. Поэтому Японии суждено стать величайшим в мире государством.

Военная мощь Японии к моменту установления власти правительства Мэйдзи была не в состоянии контролировать международную ситуацию. По западным меркам армия и флот Мэйдзи были технически отсталыми, унаследовав от токугавского сёгуната особую смесь принципов феодального милитаризма и военной беспомощности. Недостатков в военном деле хватало. Ёси С.Куно в книге «Японская экспансия на Азиатский континент» по поводу выучки людей в воинской системе токугавовского бакуфу замечает: «Из‑за продолжительной жизни в достатке и роскоши военачальники стали пренебрегать воинской доблестью, а в конце и вовсе растеряли ее, разучившись, таким образом, управлять войсками. Воины в свою очередь оказались не способны вести боевые действия. Они даже не знали, как следует наступать или отступать в соответствии с воинским уставом, поскольку такие занятия не проводились. В своей массе офицеры и солдаты не обладали ни боевой выучкой, ни боевым духом. Этих военных заботили гражданские дела сёгуната, но, будучи людьми военными, и то наследственно, они не имели ни желания, ни возможности проявить себя достойным образом на мирном поприще». Реальная власть в правительстве Мэйдзи в значительной степени уже перешла в руки военного сословия тодзама, представлявшего собой своеобразную смесь различных людей. Даймё явно не претендовали на роль лидеров. Уильям Эллиот Гриффис, очевидец последних дней бакуфу, пишет в своей «Империи Микадо»: «Из всех даймё не наберется и десятка достойных внимания. Это были милые, ничего не значащие малые, выделяющиеся только своими животами или шелковыми одеяниями. Многие оказывались сластолюбцами, выпивохами или титулованными глупцами».

Date: 2015-09-19; view: 296; Нарушение авторских прав