Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Полет над Джунглями
Я проснулся в полутьме. Замер, прислушиваясь. Ровное дыхание Марины, как шелест травы… Ага, вот опять! Похоже на стон. Что это? Нащупав автомат, я поднялся. Осколок штукатурки пискнул под ногой. Марина пошевелилась, задышала чаще. Ночь и погасший костер, а в комнате почти светло: луна. У окна намело сугроб. Осторожно ступая, я обогнул Марину и вышел в коридор. Снова этот звук. Прямо из соседнего кабинета… Подняв автомат, я двинулся по трухлявому ковру. Заглянув в дверной проем, увидел кучу пепла посреди комнаты, окно, сугроб, а слева, в углу, – что‑то длинное, черное, похожее на сверток. Сверток пошевелился. Держа автомат наизготовку, я приблизился. На полу лежала старуха: седые космы разметались вокруг головы, глаза ввалились, кожа высохла. Рот, напоминающий пещеру, дрогнул, искривился; за хрипами и стонами я расслышал: – Пить. Этот игрок проиграл. Ему не уберечь свою Теплую Птицу. Приученный за последние дни к состраданию, я опустил автомат и вытащил из ножен заточку, собираясь прекратить муки старухи. – Только попробуй. Я обернулся: Марина. В глазах – зеленые огоньки. Она подошла вплотную, и вдруг, коротко размахнувшись, ударила меня по щеке. Я перехватил руку, до хруста сжал: зверь взвился на дыбы. Марина не поморщилась, спокойно и твердо глядя на меня. Из ее глаз исходила сила, – и испуганный зверь спрятался в Джунглях. Я отпустил ее руку. – Скотина, – негромко сказала девушка, растирая запястье. Присела на корточки перед старухой, погладила седые волосы. – Пи‑ить. – Я хотел прикончить ее, чтоб не мучилась, – пробормотал я: щека горела. – Принеси воды.
Вернувшись в кабинет, я развел костер и стал растапливать снег. Мне было досадно, что причинил Марине боль и, вместе с тем, почему‑то приятно. Казалось: минуту назад я что‑то доказал ей, хотя что именно, не знал. Вода в шлеме‑котелке забурлила.
Марина все так же сидела над старухой, поглаживала похожую на корень старого дерева руку: – Не надо бояться – это совсем не больно, – шептала девушка. – Глаза закроются – и все. Старуха, похоже, слушала, приоткрыв белесые глаза. – Принес воду? Я подал шлем. – Еще горячее не мог? Подай, что ли, снега. Растворив свежий снег в кипятке, Марина принялась аккуратно смачивать рот старухи, та зашлепала губами. – Пей, мама, пей. Мама? Марина поила старуху, придерживая ее голову рукой. «Опять заставит хоронить», – пришло в голову, но раздражения я не почувствовал. Ну, заставит, да, она такая… Тем временем со старухой начало происходить то, что должно: Теплая Птица оставляла ее. Дыхание участилось, руки‑ноги мелко дрожали. Едва прикрытая тряпьем, грудь старухи поднялась и стала медленно опускаться. Из открытого рта шумно и долго выходил воздух, казалось, что сейчас она вздохнет и поднимется, но, сделав несколько судорожных движений, старуха замерла. Марина поднялась. Я подумал – сейчас заговорит о похоронах, но девушка молчала, глядя перед собой. – Андрей, еще раз позволишь себе подобное, – произнесла она, так и не взглянув на меня, – я уйду. И снова мне стало не по себе: – Я не хотел хватать тебя за руку… – Да я не о том, – отмахнулась Марина. – Кто дал тебе право распоряжаться чужими жизнями? – Но… – Не надо! Я думаю, ты все понял. Пошли. Она подхватила котелок, выплеснула на пол остатки воды и вышла из кабинета. Я последовал за ней. Старуха осталась одна в темноте.
Пока мы отсутствовали, в мой рюкзак забралась крыса, изловчившись, я поймал ее за хвост. Зверек завертелся, щекоча задубелую руку острыми зубками. – Прекрати, – поморщилась Марина, застегивая куртку. Я ухмыльнулся, отшвырнул запищавшую крысу. И тут же на улице застрекотал вертолет. В окно ворвался слепящий свет и крики: – Рассредоточились! – Трое сюда, трое туда! Стрелки. Зачистка! Я схватил Марину за руку. – Тише. – Барух, Семен! – заорал грубый голос так близко, что сердце у меня заныло. – Вы че, уснули там, б… дь? По лестнице застучали ботинки. – Рассредоточились, мать вашу! Похоже, мы влипли по‑настоящему. – К стене, – я оттолкнул побледневшую Марину. Она будто вжалась в камень, расширенными глазами глядя на меня. Бросившись к двери, я встал за отворотом, держа наготове автомат. Тут же в кабинет ворвался стрелок. Я выстрелил: стрелок завалился вперед, головой в пепел нашего костра. – Эй, они здесь, – завопил кто‑то в коридоре. Секунда промедления – и мы погибли. Согнувшись, я выскочил из‑за двери. Раздался сухой перещелк выстрелов, резкая боль ожгла плечо. Позабыв про автомат, я с разбегу ударил стрелка ногой в грудь. Он отлетел к стене и, ударившись спиной, съехал на пол. Не теряя времени, прошил его пулями. – Скорее, – заорал я, услышав шаги бегущих по лестнице стрелков. Марина выскочила из кабинета. Автомат в ее в руках дрожал. Мы бросились по темному коридору. Проклятая западня. Кабинеты выходили окнами на площадь. Рой пуль разорвал ковер под ногами. Марина взвизгнула. Ранена? Я упал на пол и, повернувшись, выстрелил в ответ. – Сюда. Я на четвереньках добрался до ближайшего кабинета. Марина ввалилась следом – вроде цела. Кинувшись к окну, я глянул вниз. По площади сновали стрелки, стаскивая в кучу трупы. Оказывается, в Калуге не так и мало было народу. Западня… В коридоре шаги, шепот – знают, суки, что мы теперь никуда не денемся. – Сколько там? – голос снизу, хриплый, властный. – Двое, конунг, – отозвался кто‑то, находящийся в коридоре рядом с нами. – Мужик и баба. – Бабу постарайтесь живьем взять. Позабавимся. Каменный Ленин, улыбаясь, указывал рукою на крышу. Я лег спиной на подоконник и посмотрел вверх. – Марина. Она приблизилась; в глазах даже не страх и отчаяние, а равнодушие, готовность принять то, что приготовила для нас судьба. – Марина, – крикнул я: захотелось влепить ей пощечину, подобную той, что она влепила мне. Девушка встрепенулась. – Забирайся мне на плечи и цепляйся за карниз.
– Уходят, суки, – заорали с площади, когда Марина, дрожа, как новорожденный олененок, отпустила руки с моей шеи и перенесла их на скользкий карниз крыши. – Подтягивайся, ну же. Пули с жадным лязгом врезывались в камень рядом со мной, плечо горело. Марина, вскрикнув от напряжения, исчезла за отворотом крыши. Я остался в кабинете один. Чтобы стрелки из коридора не вздумали сунуться, пальнул в дверной проем, забрался на подоконник, и, подпрыгнув, ухватился за карниз. Снизу строчили без перерыва, но в полутьме не могли как следует прицелиться. Отчаянная веселость овладела мною: попробуйте, падлы, съешьте. Подтянувшись, я перебросил ногу на крышу. Марина вцепилась в куртку и помогла мне. Оглядевшись, я замер: меж кирпичных труб и переломанных антенн торчал жирный зад вертолета. Как он смог опуститься прямо на крышу? – Ты ранен? – Тихо, – я дернул Марину за рукав, увлекая за одну из труб. Тут и она увидела вертолет и в ее глазах блеснула радость. С чего бы это? Но времени на расспросы не было. – Всего один, – пробормотал я, различив через стекло кабины затылок пилота. – Эх, отсюда не достать… Стой здесь. Я двинулся вперед, не сводя глаз с затылка. Достигнув вертолета, подлез под пахнущее машинным маслом брюхо…
– Какого хуя. Пилот поперхнулся – он жрал концентрат из банки. Расширившимися глазами уставился на меня. Это был толстяк с широким бледным лицом. – Н‑не стреляй, – просипел он, как завороженный глядя на дуло автомата. Почему‑то мне и вправду не хотелось убивать толстяка. В его глазах проскользнуло что‑то… детское. А может, мне показалось – я ни разу не видел в Джунглях детей. Марина снова меня не послушалась. Она подскочила к вертолету и, едва глянув на пилота, заорала: – Выметайся. Толстяк стал выкарабкиваться из машины, разбрасывая во все стороны концентрат. Он был одет в чудные штаны из какой‑то мягкой материи – спереди расплылось темное пятно. – Скорее, ты! – от нетерпения у Марины сорвался голос. Толстяк все‑таки покинул вертолет, уставился на меня расширенными глазами. Нижняя челюсть дрожит, к высунувшемуся кончику языка прилипли кусочки концентрата. – Лечь, – приказал я: толстяк тут же опустился на смоляное покрытие крыши, бормоча: – Не стреляй, не надо. Марина юркнула на освободившееся место пилота. Что она задумала? Над головой застрекотало. Я отпрыгнул в сторону, укрывшись за широким боком вертолета и лишь после этого поднял голову: другой вертолет, с синим брюхом, завис над нами. Автоматная очередь – как клацанье хищных зубов. На спине толстяка появилась линия из красных точек, почти сразу ставших расплывшимся пятном. Банка с концентратом покатилась по крыше. Пули звякнули по металлу, одна из них задела рюкзак у меня на спине. Тело толстяка вздрагивало, точно оживая. – Андрей, залезай. Это ж надо – я совсем забыл про Марину, пожалуй, впервые со дня Последнего Поезда. – Что уставился? Скорее. Я выпустил длинную очередь и, кувыркнувшись по крыше, влез внутрь машины. – Что ты задумала? – Тихо! – Ты умеешь? Она не ответила, отыскивая что‑то на приборной панели. Наконец, надавив на какие‑то кнопки, и дернув за обмотанный изолентой рычаг, Марина повернулась ко мне. Сказала: – Держись. Мне понравилось, как она это сказала. Над головой загудело. Ожили лопасти – машина задрожала, передав свою дрожь мне. Неужели полетим?
Крыша осталась внизу. Я, не отрываясь, смотрел в выпуклое, как глаз твари, окно. Площадь с памятником Ленину. Прямо под памятником – гора трупов. Стрелки суетятся, стреляют в воздух. Я и не заметил, как рассвело, – всего за какие‑то десять‑пятнадцать минут. Нас спасла темнота, выходит, цена Теплой Птицы и есть эти самые десять‑пятнадцать минут. Занесенные снегом полуразрушенные дома, заводы, домишки и заводики Калуги сливались внизу в чистый лист. Я ухватился за поручень. Страшно… и весело. Вертолет с синим брюхом заходил то с одной стороны, то с другой, то зависал сверху. Высунувшийся из кабины стрелок жарил из автомата. Марина, вцепившись в рычаг управления, смотрела перед собой. Когда начиналась пальба, ругалась сквозь зубы. Было заметно, что ей нелегко управлять этой махиной. От напряжения на шее вздулась синяя жилка. Я по мере сил старался утихомирить стрелка. Когда синебрюхий вертолет зашел сбоку и стрелок оказался, как на ладони, мой автомат чихнул и замер. Пока я – зубами, до боли, – развязывал рюкзак, менял обойму (патронов в нем осталось с гулькин нос), в выпуклом окне показался лес и – сердце мое радостно забилось – разрезающая его светлой нитью железная дорога. Вдруг оторвемся? Преследователи подбирались все ближе. Стрелок палил без передышки, пытаясь попасть в Марину. Пилот, должно быть, такой же толстяк в желтой фуражке, как оставшийся на крыше Калужской городской администрации, качнул машину в нашу сторону; два вертолета едва не столкнулись. Стрелок заорал на него, и преследователи исчезли в беременных снегом облаках. – Отстали, – выдохнул я.
Рано радовался. Синебрюхая вертушка появилась из облаков, блестя винтом на солнце. Я отчетливо увидел стрелка – кажется, даже разглядел черные волоски в горбатом носу. – Подымай, – крикнул стрелок, разбазарив обойму. Я выстрелил, надеясь, что попаду в затемненное пространство внутри вертушки, – туда, где, по моим прикидкам, должен находиться пилот. Находился он там и по прикидкам судьбы. Короткий крик известил, что я не промахнулся. – Молодец! – крикнула Марина. Я высунулся наружу. Холодный ветер схватил за горло. Вертолет стрелков будто висел над железнодорожной насыпью. Лопасти, главная и хвостовая, вращались с не уменьшающейся скоростью. Но вот он опустил нос, словно козленок, желающий бодаться, резко ушел в сторону и рухнул в стороне от полотна дороги, где вырос багрово‑желтый столб, мгновенно затянутый черным дымом. Все‑таки оторвались! Я вспомнил снующих по площади стрелков. Что, суки, съели? Скорее всего, мы единственные, кто выжил во время калужской зачистки. Почему‑то вспомнилась и старуха, как беспомощно она пила воду из рук Марины. Вовремя оставила землю: по рассказам, стрелки зачастую пытают и истязают своих жертв… Я посмотрел на спину Марины. «Бабу живьем берите. Позабавимся!». Так кричал командир стрелков. Едва ли Марина представляет, от чего нам удалось оторваться.
Над люком – красная лампочка, высвечивающая буквы: «Выход». Куда отсюда можно выйти? Разве только на облако… По полу рассыпан концентрат, валяется окурок самокрутки. А это что? Я поднял обложку от книги. «Библия» – истертые золотистые буквы. Что‑то знакомое в этом странном названии. Кажется, это как‑то связано с Галей, с утром на светлой террасе… Задумавшись, я подобрал с пола окурок, развернул тонкую обгорелую бумагу. Буквы хлынули мне в глаза. «и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь. И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои. И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих». Так вот значит, как это было! Я представил (или вспомнил?): багровый шар, поглотивший солнце, красные полосы на небе, словно росчерки гигантского пера. Дрожь под ногами или в ногах и, – особенно ярко, – медленно падающий, дрожащий от ветра осенний лист. Осенний лист в разгар лета…
Вертолет начал снижаться. Из‑за леса показался разрушенный городок – кучи битого кирпича, воронки, полные зеленой жидкости. Посреди городка – башня, похожая на гигантский стебель борщевика. – Андрей? – Да? – Я не могу посадить его. Я… забыла! В голосе Марины звенело отчаянье. Несмотря на ее усилия, скорость машины не падала, и даже мне стало ясно: если попытаться сесть, нас размажет по земле. Ровная поверхность – это смерть, но… – Поворачивай к лесу! Марина потянула обмотанную синей лентой рукоятку. Вертолет взял влево. Лопасти, казалось, застыли на месте, но я знал, что они бешено вращаются. Машина понеслась над макушками елей, поднимая белые вихри. – Ты можешь хоть немного сбросить скорость? – заорал я. Снежная пыль проникала в кабину, колола лицо, попадала в рот. – Попробую! – Ну? – Я уже сбросила! Совсем ничего не почувствовал. – Сделай наклон и вылезай! Марина кивнула, надавила на рукоятку. Скоро вертолет запашет носом… Она покинула место пилота и, скрючившись рядом со мной, встала напротив шевелящейся снежной стены – бледная и решительная.
Многолетние кроны затрещали. Сила, сопротивляться которой было невозможно, выдернула меня из машины и швырнула на деревья. Я полетел вниз, пытаясь зацепиться за ветки, обдирая сучьями руки. Вслед устремился хвост с вращающимся винтом. Но я падал быстрее. Земля ударила меня.
– Андрей, – сквозь муть я увидел Марину. Сел, встряхнул головой. В ушах гудело – я потрогал мочку, на пальцах осталась кровь. – Как ты? – спросил, не узнав свой голос. – Нормально. А ты? Я отвернулся и сплюнул кровью на сугроб. Зачерпнул две горсточки сухого снега – одну растопил во рту и выплюнул, другой растер лицо. Как будто полегчало… Пришло понимание того, как дико, отчаянно нам повезло. Мы внизу, на земле, и мы живы. Марина что‑то долго говорила, но я лишь уловил: – Ты можешь опереться на мое плечо, не думай – я сильная…
Я сидел, прислонившись спиной к дереву, и смотрел на Марину, которая ходила взад‑вперед, что‑то возбужденно говорила, доказывала. Она уже протоптала передо мной тропинку. Шум в ушах и голове стал болью в висках. – Спасибо, – пробормотал я, сам не зная, зачем. Марина встрепенулась: – Тебе лучше, Андрей? – Да… лучше. Все‑таки я двужильный, – сказал я и поднялся. Кровь бросилась в голову, в глазах потемнело. Марина подскочила, не дав мне упасть, подставила плечо. Выпятив серое брюхо, на мощных кронах повис вертолет. Снизу он казался маленьким, как теленок. – Неужели мы оттуда на…бнулись? – пробормотал я. – А ты и правда двужильный, – проговорила Марина, глядя вверх. – Но вот ухватиться за ветки ты не смог. Превозмогая боль в висках, я засмеялся.
|