Глава 19. Улучшение в военном положении

Улучшение в военном положении. – Успех наступления Брусилова. – Румыния вступает в войну слишком поздно. – Штюрмер назначен председателем Совета министров. – Я становлюсь почетным гражданином города Москвы

В 1916 году значительно улучшилась доставка военного снаряжения из-за границы, равно как возросла производительность отечественной промышленности, поскольку благодаря инициативе земств и городских советов в различных частях страны были запущены новые заводы по производству вооружения. Появилась надежда на успешное завершение войны. В Армении армия под командованием великого князя Николая Николаевича в середине зимы продвинулась по гористой, труднодоступной местности и к концу февраля заняла Эрзурум. На бессарабском фронте русские, всегда готовые оказать посильную поддержку своим союзникам на западе, предприняли наступление, чтобы предоставить небольшую передышку мужественным защитникам Вердена, сдерживавших ожесточенный натиск немцев. Хотя наступление шло не без успеха, оно не принесло реальных результатов, поскольку было начато без необходимой подготовки, а также вследствие недостатка аэропланов и другой военной техники. С другой стороны, наступление, предпринятое в июне армией под командованием Брусилова, чтобы ослабить натиск австрийцев на итальянском фронте, увенчалось полным успехом. До конца месяца русские овладели Буковиной и, захватив огромное количество пленных, наступали в Карпатах.

Если Румыния в принципе собиралась вступать в войну, то для этого наступил самый подходящий момент. Ее выжидательная позиция дала одному французскому дипломату повод заметить, что она ждет случая «voler au secours du vainqueur» («поспешить на помощь победителю» – фр.). Однако теперь русские были победителями, а она все еще колебалась. Поэтому генерал Алексеев поставил Бухарест в известность, что, если Румыния упустит благоприятную возможность для выступления, ее вступление в войну будет оставлено Россией без внимания. В то же время он обещал отправить русские подразделения в Добруджу, при условии, что сразу за тем последует нападение на Болгарию. Румыния отказалась так сделать, хотя, по мнению ведущих военных специалистов, это был с тактической точки зрения наиболее правильный для нее ход.

Румынский посланник, с которым я обсуждал этот вопрос, признал, что для Румынии естественно стремление завладеть Трансильванией, но она не стремится к захвату болгарских территорий. Поэтому он настаивал на том, что все ее действия будут направлены против Австрии, а я, в свою очередь, пытался убедить его, что у Румынии будет больше шансов на получение Трансильвании, если она разобьет болгарскую армию, но тщетно. В конце концов Румынии позволили действовать, как она считала нужным, и в конце августа она объявила войну Австрии. Но было уже поздно. Русское наступление почти задохнулось: люди были измотаны, боеприпасы подошли к концу, из-за трудностей с транспортом возникли перебои в снабжении. Румынское наступление в Трансильвании, которое развивалось удовлетворительно в продолжение примерно двух недель, натолкнулось на австро-германское контрнаступление, и румынская армия поспешно отошла по всей линии фронта. На юге румыны также потерпели тяжелое поражение от болгар, на чей нейтралитет они так глупо рассчитывали с самого начала.

В начале февраля император расстался с Горемыкиным и назначил председателем Совета министров Штюрмера. Дед Штюрмера был австрийским комиссаром на острове Святой Елены во время пребывания там Наполеона, а сам он последовательно занимал посты церемониймейстера российского двора и губернатора Ярославля. Это был человек недалекого ума, подхалим и карьерист, не обладавший никаким опытом в государственных делах и заботившийся исключительно о собственных интересах. Своим назначением он был обязан дружбе с Распутиным и тому, что его поддерживала камарилья императрицы. Я еще буду говорить о нем ниже, но, чтобы показать, к какому сорту людей он принадлежал, упомяну лишь, что он назначил главой своей канцелярии бывшего агента охранки Мануйлова, которого через несколько месяцев после этого арестовали и отдали под суд за шантаж банка.

Одновременно с этим назначением был отправлен в отставку министр внутренних дел Хвостов, который подобно Штюрмеру получил свою должность благодаря влиянию камарильи. Причины, по которым он впал в немилость, были изложены в одной из ведущих петроградских газет, и, хотя я не могу поручиться за правдивость этих сведений, они так ярко характеризуют ситуацию, что я счел нужным их привести. По всей видимости, Хвостов поссорился со своими бывшими друзьями и, будучи человеком честолюбивым, решил сыграть роль благодетеля нации, избавив Россию от Распутина. Для этого он послал секретного агента Ржевского в Христианию,[79]где тот должен был связаться с бывшим монахом Илиодором, который раньше был другом Распутина, но теперь его злейшим врагом. Рассмотрев вопрос со всех сторон, Илиодор и Ржевский решили организовать убийство Распутина и некоторых из его круга. Согласно договоренности убийцы за свою работу должны были получить 60 тысяч рублей от министра внутренних дел. Заговор был раскрыт до его осуществления; Ржевский, которого арестовали на границе, как говорят, во всем сознался. Правда это или нет, но остается фактом, что Распутин и Хвостов оказались втянутыми в борьбу, в ходе которой оба по мере сил старались дискредитировать друг друга перед императором. В конце концов Распутин победил, и Хвостов был отправлен в отставку.

В первых числах февраля я получил аудиенцию, на которой я впервые попытался убедить императора изменить курс на более либеральный. Указав на растущее недовольство, открыто выражаемое всеми слоями населения, я заметил, что офицеры и даже генералы, возвращающиеся с фронта, говорят о необходимости избавиться от тех, кто несет ответственность за страдания армии. Жертвы, принесенные народом в этой войне, заслуживают, сказал я, определенного воздаяния, и призвал его величество даровать как награду за оказанные услуги то, что было бы унизительно уступить перед угрозой революции. Не хочет ли он, спросил я его, воспользоваться уникальной возможностью закрепить сложившуюся за время войны связь между народом и государем, сделав несколько шагов навстречу желаниям своих людей?

Посоветовав мне не придавать излишнего значения слухам, циркулирующим в Петрограде, император сказал, что он высоко ценит жертвы, принесенные его народом, но время для уступок еще не пришло. «Вы помните, – продолжил он, – что в самом начале войны я сказал народу, что он должен напрячь все силы для войны и что вопросы реформ внутренней жизни должны быть оставлены до заключения мира». Прощаясь, я сделал еще одну попытку, заметив: «Если ваше величество не может пойти на значительные уступки сейчас, не могли бы вы в таком случае дать своему народу знак, который позволил бы им надеяться, что в недалеком будущем положение изменится к лучшему?» Пожимая мне руку, император улыбнулся, но не ответил на мой вопрос.

Хотя я не могу поставить себе в заслугу, будто я подсказал императору форму, в которой это было сделано, но через две недели он действительно подал такой знак, посетив открытие сессии Думы и произнеся там речь, в которой он призвал благословение Божие на ее труды. Это был, как сказал мне тогда мой друг Сазонов, «счастливейший день в истории России». Но надеждам, основанным на этом событии, не суждено было сбыться. Правительство не прекращало вести реакционную политику, и вскоре после этого отношения между ним и Думой снова оказались натянутыми. В марте пятерых депутатов-социалистов обвинили в организации революционной пропаганды в армии и приговорили к пожизненной ссылке в Сибирь, хотя, по утверждению защищавшего их Керенского, они лишь старались противостоять движению, способствовавшему установлению взаимопонимания между русскими и германскими реакционерами. В следующем месяце популярный военный министр Поливанов, проявивший себя честным и способным администратором, был уволен и замещен Шуваевым, полным ничтожеством. Поливанов никогда не пользовался благосклонностью императора, и его отставку приписывали тому, что он был близким другом лидера октябристов Гучкова, чьи язвительные речи против Распутина в Думе навлекли на него непримиримую ненависть императрицы.

В начале апреля я вместе с женой и дочерью выехал в Крым для отдыха, в котором я сильно нуждался. Ничто и никогда не доставляло мне такого наслаждения, как те две недели, что мы там провели. После льда и снега Петрограда как приятно было узнать Россию с солнечной стороны. Мы упивались чудесной голубизной моря, которое носит столь неподходящее для него имя – Черное, и романтическими видами по берегам. Проведя несколько дней в Севастополе, мы поехали в Ялту, и, поскольку правительство любезно предоставило в наше распоряжение на все время путешествия удобный салон-вагон со спальными местами, а также автомобили, которые подавались по первой же нашей просьбе, мы могли совершать экскурсии по всем окрестным достопримечательностям. Единственное неудобство заключалось в том, что власти настаивали на придании моему визиту официального характера. Всюду, куда бы мы ни пришли, нас встречали хлебом-солью и приветственными речами, на которые мне приходилось отвечать. В яхт-клубе в Ялте в нашу честь выставили почетный караул из учеников гимназии, которые готовились к военной службе, и оркестр играл «Боже, царя храни». В Ливадии, где мы присутствовали на открытии госпиталя для раненых, основанного императрицей, имена английского короля и королевы были упомянуты в молитвах во время православной службы, предшествовавшей церемонии, а на последовавшем за ней обеде тосты за здоровье их величеств были с энтузиазмом подхвачены всеми присутствующими. На одной из красивых вилл из тех, на которых мы побывали, нас встречали хлебом-солью на серебряном блюде, а после отъезда мы обнаружили в автомобиле дюжину бутылок старого бургундского, достоинства которого я воспел, попробовав его за обедом.

Невероятно грустно оглядываться на те ушедшие счастливые дни и думать о бедах и несчастьях, обрушившихся на тех, кто принимал нас с такой добротой и гостеприимством.

По дороге домой мы переехали Ай-Петри и попали в Кокос, татарскую деревню, где мы пообедали с князем Юсуповым на его великолепной вилле, построенной в восточном стиле. По прибытии жители деревни встречали нас хлебом-солью, а староста произнес длинную речь (ее переводил нам князь Юсупов), в которой он выразил восхищение Англией и призвал благословение Божие на ее монарха. Затем мы продолжили наше путешествие и вечером прибыли в Бахчисарай – бывшую резиденцию крымских ханов, – рядом с которым находится разрушенный город, оставленный сто лет тому назад своими обитателями – караимами, старинной иудейской сектой, чье положение было гораздо лучше, чем положение обычных евреев в России. В 1916 году их потомки все еще проводили службы в синагоге – единственном уцелевшем в городе здании, и в нашу честь там была проведена специальная служба, во время которой произносились молитвы о здоровье короля и королевы. После церемонии нам подали чудесный чай с такими деликатесами, как варенье из лепестков роз, горячие медовые пирожки и что-то вроде девонширского крема. Затем нас пригласили на обед в старый дворец Бахчисарай – хотя аппетита у нас уже почти совсем не было – и после этого нас отвели в мечеть, где мы наблюдали странное представление секты танцующих дервишей. После этого мы поехали на станцию, где нас ожидал наш вагон, и возвратились в Петроград, остановившись по дороге на двенадцать часов в Киеве.

Несколько дней спустя, 5 мая, у меня была продолжительная аудиенция у императора, во время которой его величество затронул множество различных вопросов. Он начал с расспросов о моей поездке в Крым и о моих прогулках по горам, поскольку сам был страстным любителем пеших прогулок и неизменно доводил своих спутников до полного изнеможения. Затем он заговорил о положении на фронте и о готовящемся наступлении Брусилова. В связи с этим я поднял вопрос о железнодорожном транспорте и обратил внимание императора на перегруженность Транссибирской железной дороги и необходимость скорейшего завершения строительства мурманской ветки. Его величество ответил, что он полностью осознает необходимость устранения заторов на Транссибирской магистрали, а что касается мурманской трассы – он уже сказал министру путей сообщения, что, если дорога не будет построена к концу года, он передаст контроль за ее строительством другому лицу. Затем император выразил восхищение щедрой помощью, которую оказывали ему наши доминионы и колонии, и расспросил меня о шагах, которые мы собираемся предпринять в направлении федеративного устройства империи. В конце он заговорил о своем желании установить после войны тесное экономическое сотрудничество между Россией и Великобританией. Я заметил, что перспективы такого сотрудничества будут зависеть от того, готова ли будет экономика России преодолеть идею запретительных пошлин на все иностранные товары. На это император ответил, что Россия еще долгие годы не сможет самостоятельно удовлетворять все имеющиеся у нее потребности, и поэтому ей следует привлекать для развития своей промышленности британский капитал и британских экспертов.

Несколько недель спустя я снова покинул Петроград, чтобы выполнить свое давнее обещание – пообедать с британской колонией в Москве и встретиться с мэром и высшими гражданскими и военными чинами администрации города. Обед уже подходил к концу, когда господин Челноков сообщил мне о намерении городской думы избрать меня почетным гражданином Москвы – честь, которая до меня была оказана лишь восьми русским и одному иностранцу.

На следующий день я вместе с моей женой и секретарем был приглашен присутствовать на чрезвычайном заседании Думы. Зал для заседаний, в который нас провели, представлял собой длинную комнату с рядами высоких скамей по обеим сторонам, заполненными с одной стороны депутатами, а с другой – приглашенными гостями. Мэр и муниципальные советники сидели за столом в центре зала, лицом к депутатам, а нам отвели места напротив них, рядом с другими почетными гостями. Заседание началось с обсуждения городских вопросов, и, когда с этим было покончено, меня пригласили выйти и сесть рядом с мэром. Господин Челноков произнес речь на русском языке, в которой он предложил «в знак нашей симпатии к великой и доблестной британской нации, а также искренней дружбы и глубокого уважения» мою кандидатуру для избрания почетным гостем Москвы. Предложение было принято всеобщим одобрением, и господин Челноков, повернувшись ко мне, спросил, принимаю ли я это предложение. Я выразил свое согласие заранее заготовленной речью на русском языке. Тепло пожав мне руку, господин Челноков вручил мне дар города Москвы – необычайной красоты икону XV века, с изображением святого Георгия, поражающего копьем змея. В заключение он сказал, что специальное кресло с выгравированным на нем моим именем всегда будет ожидать меня в зале заседаний городской думы в знак признания моих услуг и доброго взаимопонимания, существующего между нашими странами.

Затем я поднялся и ответил следующей речью по-французски: «От всего сердца выражаю вам, господин мэр, и вам, господа муниципальные советники, самую горячую благодарность за честь, которую оказала мне Москва. Честь эта столь неожиданна и столь мало мною заслужена, что я тщетно ищу слова, дабы выразить то чувство глубокой благодарности, которым переполнена моя душа. Всякий раз, как я приближаюсь к вашей древней столице, увенчанной ореолом славного прошлого, я чувствую себя паломником, приступающим к святым местам. Однако сегодня вы принимаете меня не только как представителя моего августейшего монарха, друга и союзника вашего государя, но и как согражданина. Вы признали меня одним из вас, вписав мое имя в городскую обывательскую книгу, в которой стоит столько прославленных имен. И мне тем более лестно получить от вас эту прекрасную древнюю икону. Для меня это дар совершенно исключительный и вместе с тем очень личный. Святой Георгий, великий святой, чье имя я с гордостью ношу, является одновременно покровителем и Москвы, и Англии. Я вижу в этом символ тесного союза между моей страной и Москвой – сердцем России.

Какие воспоминания пробуждает Москва о первых контактах между Россией и Англией! В середине XVI века Ричард Ченслер[80]прибыл засвидетельствовать почтение вашему великому, но грозному царю Ивану IV; аудиенция, данная ему государем, положила начало дружеским и торговым отношениям между нашими странами. Москва была, так сказать, колыбелью англо-русского союза. Когда, два с половиной столетия спустя, Россия и Великобритания объединились против великого гения, возжелавшего покорить себе мир, какие жертвы понесла Москва, чтобы его победить! Это Москва приказала ему: „Остановись!“ – и нанесла первый удар, ставший началом его падения. А теперь, когда Великобритания и Россия вновь объединились и бок о бок с мужественной Францией борются против опасного врага, которого с Наполеоном не роднит ничего, кроме необузданных амбиций, Москва демонстрирует тот же дух патриотизма, не останавливаясь ни перед какими жертвами, чтобы разбить Германию.

И в такой момент Москва дарует мне свое гражданство! Смущенный оказанной мне честью, я готов вновь и вновь повторять мои искренние благодарности. Я сохраню, господа, незабываемые воспоминания о сегодняшнем дне. Я буду стараться быть достойным права зваться гражданином вашего прекрасного и славного города. Это новые узы, связывающие меня с Россией, новое и драгоценное свидетельство дружбы между нашими странами, которую Россия столько раз подтверждала своими щедрыми залогами».

Моя речь, переведенная на русский язык господином Челноковым, была встречена громкими одобрительными возгласами, и после того, как меня представили всем членам Думы, мы перешли в соседнюю комнату, где за круглыми столами был накрыт чай. Там меня ожидал еще один сюрприз. Заняв свое место за одним из столов, я обнаружил перед собой массивную русскую чашу в форме шлема. В ответ на мои выражения восхищения, мой сосед сказал мне, что члены Думы надеются, что я приму от них этот шлем в качестве личного дара после того, как они выгравируют на нем свои имена. Неудивительно, что после всех этих выражений дружбы и симпатии к моей стране я чувствовал, как я сказал Челнокову, когда прощался с ним на вокзале, что дело моей жизни завершено и что англо-российская дружба обеспечена на вечные времена.

Это впечатление подтверждалось множеством поздравительных телеграмм, которые я получил по возвращении в Петроград. Император в телеграмме на имя Челнокова утвердил мое избрание в следующих словах: «Москва, всегда правильно отражавшая чувства русского народа, справедливо дала высокую оценку услугам, которые сэр Джордж Бьюкенен оказал в деле сближения между народами Британии и России, сближении, которое было скреплено братством по оружию на полях сражений. Я приветствую постановление Московской городской думы, в соответствии с которой посол Британии сэр Джордж Бьюкенен был избран почетным гражданином Москвы».

Ректор университета прислал телеграмму, в которой выражал удовольствие по поводу моего избрания и говорил, что оно составит новое звено в цепи дружбы между Россией и Великобританией, выкованной на полях сражений. Далее он сообщал о моем избрании почетным членом Московского университета.

Среди прочих граф Сергей Шереметев прислал телеграмму следующего содержания: «Не имея из-за болезни возможности лично поздравить Ваше Превосходительство в Москве, как старинный житель Москвы прошу Вас принять выражения горячей радости и подлинного удовлетворения, с которыми вся Россия приветствует Вас как почетного гражданина нашей древней столицы».

Эти телеграммы послужат, я думаю, убедительным ответом тем добрым друзьям, которые в 1918 году, когда я вернулся в Англию, распространили слух, что почетное гражданство Москвы было платой за ту роль, которую я сыграл в начале русской революции.

25 ноября делегация из Москвы доставила в посольство грамоту, подтверждающую мое избрание почетным гражданином, – искусно украшенный свиток с текстами постановления московской думы, и телеграмму императора, подтверждающую мое избрание, а также серебряный кубок с выгравированными на нем именами дарителей. Вручая их мне, Челноков сказал: «Москва поручила мне, дорогой сэр Джордж, передать вам ее приветствия и сказать, что чувства симпатии, уважения и дружбы, которые мы к вам испытываем, лишь только выросли и окрепли со времени нашего последнего заседания в зале городской думы».

К сожалению, за прошедшие месяцы политическая обстановка так изменилась, что я не мог больше смотреть в будущее с такой же уверенностью, как в момент моего избрания.

Date: 2015-09-19; view: 248; Нарушение авторских прав