Внимательно прочтите следующий текст

В чем его загадка?

Предложения в нем явно стоят не в том порядке, в каком надо.

А в каком же надо?

Все очень просто. Одно мыслительное усилие, и вы поймете.

Подсказка вот то, поймете не если.

Смею вас уверить, перед вами кратчайший. У человека воспитанного обязательно будут деньги, но, к сожалению, способы его воспитать очень немногочисленны. Школой такого развития ума и служат наши упражнения, в этом их глубоко рациональный смысл, хотя суть их при этом непринципиальна. Очевидно, надо научить его уважать сложные закономерности, поскольку именно культура и есть пространство сложных закономерностей, непредсказуемых подчинений (или их обходов, если уж никак не выполнить всех требований момента). Как воспитать того самого «человека воспитанного», который, по Стругацким, должен прийти на смену человеку разумному, – или «человека культурного», которого ждал Мережковский на том же рубеже веков?

Между тем мир управляется как раз тончайшей сетью зависимостей, и уважение к этой сети, умение и готовность подчиняться ей, вписываться в ее непостижимую уму сложность – примета развитого ума. Фрейд не напрасно ставил его в прямую связь с религиозным чувством, но религиозное чувство превращает тонкий механизм зависимости от сложнейших условий в банальный кодекс повседневного поведения, в удобный для власти способ обуздывать человека или просто в систему жизнеобеспечения скучного попа. Это грубая, примитивная связь, которая бесконечно упрощает механизм обсессий и компульсий. Если вы не будете в означенные дни пить молоко или заниматься любовью, вы после смерти попадете в рай, а при жизни выпьете очень много молока или изобильно займетесь любовью. Все религии мира – над которыми так охотно, по воспоминаниям друзей, издевался суеверный Пушкин – грешат тем, что ставят тонкие механизмы миропонимания в зависимость от грубой, убого трактуемой морали. Смотрите.

Но вероятно и более радикальное объяснение. Если через пять минут вы можете попасть в катастрофу – он заставляет вас переставить книги. Весьма возможно, что, объясняя все недостатком серотонинов или неправильным механизмом их захвата, мы ставим телегу впереди лошади; мозг сам знает, как ему захватывать серотонины, и организует свою биохимию в соответствии со своим же даром предвидения. Синдром обсессий и компульсий – то есть желание (или долг) выполнять сложные ритуалы, чтобы избежать неприятностей, – может быть вовсе не психической болезнью, а особенно тонкой связью с миром, своего рода даром предчувствия.

Начав соблюдать правила, ты можешь от них отказаться на третий или пятый день, но на шестом месяце отказ от них приводит к катастрофе, а уж если всю жизнь… Юрий Арабов, чьи заслуги в постижении «механики судеб» превосходят все его сценарные подвиги, справедливо замечает, что чем дольше ты соблюдаешь условие, тем травматичнее оказывается разрыв цепи; оттянутая пружина бьет больнее. Ему была предсказана смерть от белой лошади (всю жизнь ездил на вороных или рыжих) или от белого человека (никогда не стрелялся и даже не ссорился с блондинами) – а Дантес был блондин. А Пушкин, всю жизнь соблюдавший приметы (заяц и поп 12 декабря 1825 года) – и погибший ровно тогда, когда он перестал их соблюдать? Каждый из нас знает массу подобных примеров, в том числе из личного опыта. Но тут он видит, что на железнодорожном переезде случилась крупная катастрофа – шлагбаум неправильно сработал или мало ли, – и он бы, короче, обязательно попал в эту катастрофу, если бы не переставил две книги, дай Бог им здоровья. Снова садится в «Крайслер» и, ругательски себя ругая, едет куда собирался. Пытаясь бороться с этим желанием, он проезжает два километра, но потом возвращается и, черт бы их побрал совсем, переставляет две книги. Уже усевшись в машину и даже заводя ее, он вдруг чувствует непреодолимое желание вернуться домой и переставить книги на полке в своей комнате. Дэвид Лосс, арканзасский фермер, собирается ехать на своем «Крайслере» о чем‑то договариваться с другим фермером. Возьмем хрестоматийный пример.

И он знал бы, когда пригнуться или сколько раз дотронуться до края окопа, прежде чем выпрыгнуть оттуда. У него сохранился бы тот способ тончайшей связи с миром, который мы по глупости называем обсессивно‑компульсивным расстройством. Но подозреваю, что если бы Фрейд не вылечил Человека‑крысу, он не погиб бы на Великой войне. Строго говоря, Великая война – она же Первая мировая – как раз и была способом затормозить развитие человечества, понимающего теперь слишком много. Там сказано, что молодой офицер – которого он вылечил простейшим способом, а именно объяснил ему природу тех самых страхов и навязчивых состояний – «погиб во время Великой войны», как множество талантливых молодых людей. Но мы сейчас не об этом, а о финале фрейдовской заметки.

Он состоит в противоречии все более развитой совести (отягощенной в наше время гораздо большим числом компромиссов, чем раньше) и индустрии наслаждений, которая тоже не стоит на месте. Синдром остался, но перестал осознаваться. Это вообще нормальное состояние для Серебряного века, то есть для высшего взлета человеческой истории, после чего начался самоубийственный откат: революции, две мировые войны, бесконечное упрощение и деградация. Случай человека‑крысы – на самом деле обычного офицера с болезненно развитой чувственностью и столь же развитой, как у всех интеллектуалов начала ХХ века, совестью – нагляден именно потому, что он и жаждал удовольствий с характерной для fin de siecle утонченностью и страстью, и стыдился их, как и своей жажды. Фрейд хорошо понимал, как зацепить читательское внимание, отсюда все его психоаналитические триллеры вроде «Человека‑волка» или «Человека‑крысы». Чаще всего цитируется «Случай человека‑крысы» Фрейда. Механизм этого явления хорошо известен и многократно описан. Если вы проделаете ряд бессмысленных действий, у вас пройдет страх, появятся деньги, отсрочится смерть и т. д. Проще всего сказать, что я предлагаю вам синдром навязчивых состояний, или обсессивно‑компульсивное расстройство.

После того как вы разобрались с текстом, поняли, как его читать, и расставили фразы в правильном порядке, пометьте цифрами ПЕРВЫЕ 33 СЛОВА. Подумайте, почему именно 33 и чего вообще бывает 33.

Внимательно прочитайте следующие фразы.

ЕСЛИ ПРОДЕЛАЕТЕ РАССТРОЙСТВО ПРОДЕЛАЕТЕ Я ПРЕДЛАГАЮ ПОЯВЯТСЯ

Подумайте, что сделать с этой фразой. Вспомните, зачем вы нумеровали слова. Дальше совсем легкотня. Эту задачу в двух действиях решит любой школьник. Я вам и так много подсказал. Если не получится за час, вообще никогда не получится. Оставьте эту задачу и выполните 50 отжиманий, вам это ближе.

Решили? Превосходно! Теперь вы знаете, кто вы.

А как называется человек, который себя уважает за решение такой простой задачки?

Такой человек называется так:

Я ПРОДЕЛАЕТЕ РАССТРОЙСТВО ВСЕГО ПРОДЕЛАЕТЕ ВАМ ВСЕГО

Спокойной ночи, дорогой товарищ.

Июля

Сегодня мы попробуем быть счастливыми, в том плане, что вспомним состояние самого полного и безоблачного счастья, попробуем максимально имитировать его внешние условия и в это состояние вернуться, причем замерить свое пребывание в нем с максимальной точностью.

С понятием счастья надо определиться. Я буду сейчас определяться, а вы смотрите. Мне кажется, тут два ключевых понятия: промежуточность и перспектива. С перспективой проще: имеется в виду, что счастье еще только начинается, что оно уже чувствуется, но еще не в расцвете. Ведь оно очень быстро переваливает за ту грань, за которой уже пресыщение и распад, и очень часто отвращение. Следовательно, надо поймать его первую треть.

Что касается промежуточности, здесь важен именно выход за рамки, пребывание между временами года и суток. Скажем, «Семнадцать мгновений весны» потому стал фильмом номер один, что там весна, война – и победа: отчаянное и бессмысленное сопротивление с сохранением всех ритуалов, на фоне накатывающей весны и громыхающей в двух шагах от Берлина советской артиллерии. Или «Касабланка» с нейтральной территорией, где постоянно схлестываются немцы и французы. Нужна, короче, нейтральная территория с взаимоисключающими силами, которые вокруг нее вьются или над ней сталкиваются. Особенным счастьем бывает время перехода, любого перелома, особенно от зимы к весне или от весны к раннему, молочно‑восковому лету. Поскольку это ситуация выпадения из времени, особенно важно, что в этой щелке суток нам некуда спешить, мы никуда не погоняемы, ни с кем не договаривались. И никаких законов обычного времени в этой щелке между мирами нет. Наше искусство – построить эту щелку, промежуточный мир, когда сейчас хорошо, а будет еще лучше. После чего станет совсем плохо, примерно как сейчас, хотя будет, конечно, и хуже.

Задумавшись и перебрав несколько самых ярких таких вспышек, я выбираю момент почти абсолютного блаженства: 11‑й класс собрался у подруги, предки которой выехали на дачу, все накупили вина – в основном почему‑то токайского, – пяти бутылок, естественно, не хватило, и нас с молодым человеком Петей отправляют за добавкой. (Тут нужно отступление: всякие утонченности вроде вермута, токайского, иногда кьянти имелись в СССР, их было завались, но они абсолютно не пользовались спросом и употреблялись в крайнем случае, когда не было водки или ее не продавали. Иногда их пили совершенно как бормотуху, не понимая. Думаю, что весь Советский Союз был таким употреблением утонченности как бормотухи, дефицитнейшего как повседневного, тогда как именно повседневного резко не хватало. Это ответвление мысли нужно мне как пауза при восстановлении счастья, вроде того как иногда, если не спится, нужно намерзнуться, а потом нырнуть под теплое одеяло и уснуть почти мгновенно. А может, я просто не могу перестать думать, даже когда хотел бы только ощущать, только вспоминать то солнце, косые лучи, тепло на коже.)

Петя не из нашей школы, он приятель – не кавалер – одной из наших девочек. Петя молчалив, но по скупым его репликам видно, что умен. Мы друг другу явно симпатичны и могли бы сдружиться (и сдружились бы, найдись время: мы бешено готовились в институты и даже с друзьями не столько виделись, сколько созванивались). И вот мы пошли в ближайший магазин на тот проспект, который у нас в Квартале называется теперь проспектом Счастья. Мы успели. Магазин еще открыт. В конце проспекта висит ярко‑оранжевое солнце. Середина апреля, все стаяло и уже подсыхает. Рядом стройка, и на ней такой же оранжевый песок и светло‑оранжевый кирпич. Такой кирпич – вообще образ счастья, и дом, в котором я сейчас живу, тоже казался мне символом счастья из дома, в котором я жил тогда. Честно говоря, я не так уж и обманывался. Иногда смотришь на этот дом, на этот солнцем вызолоченный фасад, среди невероятно холодного зимнего дня – холодного и ясного, у нас ведь ясно, только когда холодно, – смотришь и понимаешь, что будет весна, что перелом к ней, собственно, уже совершился. Такой луч, такой цвет. И вот начатый дом на ближайшей строительной площадке – это именно там теперь закрылся магазин прелестных игрушек и сделали магазин отвратительных запчастей – он того самого цвета.

Мы с Петей уже немного пьяны – много ли нам было тогда надо? – но еще вполне адекватны. Покупка вина всегда сопровождается шутками, прибаутками и радостными предвкушениями, опьяняющими сильней любого токайского. Идет милый необязательный треп. И вот мы идем назад еще с пятью бутылками, разговаривая о какой‑то ерунде, из которой, впрочем, ясно, что Петя тоже умный, талантливый, он видит те же вещи, что и я, и важно еще, что общий перелом тоже ощущается: время уже все в щелях и сквозит, и явно будет шанс у таких, как я и Петя. Мы, может быть, не сгнием, мы даже как‑то осуществимся. А на 11‑м этаже в доме подруги нас ждет 11‑й класс, они ждут от нас токайского и будут нам рады, и каждый из нас уже примерно присмотрел, с кем мы там будем танцевать. Я уже знаю, с какой девушкой буду там курить на балконе. Я понятия пока не имею, что с этой девушкой буду ужасно несчастен довольно долгое время – долгое по тогдашним меркам, около года, но несчастен по‑настоящему, даже по нынешним меркам, я теперь бы не выдержал такого. И понятия не имею, что Петя уедет и ничего из него там не выйдет. Это тоже входит в понятие счастья, чем бы оно было без этого?

Я попробую сегодня себе все имитировать по этой схеме, тем более что лето начинает переламываться в сторону осени, а осень – тоже хорошо, сейчас я это уже понимаю, потому что начинаю уже рассматривать смерть не как конец всему, а как дембель. Устаешь с годами, что тут такого. Токайского я покупать не буду, его вкус мне слишком многое напомнит, и вместо легкой ностальгии получится отчаяние. Опьянюсь я чем‑нибудь попроще, не пивом, конечно, но хоть вермутом. Покурить на балконе мне несложно, только сейчас надо это делать одному, потому что одиночество и есть то будущее, с которым мне пока прекрасно, а дальше я сильно намучаюсь. Что касается предощущения ужасного, без которого не может быть счастья, с этим у меня сейчас все даже в слишком большом порядке, и за вас я в этом смысле тоже не беспокоюсь.

Ощущение безграничного счастья продолжается от нескольких секунд до пары минут и начинает уходить ровно в тот момент, как вы его осознаете и вербализуете, пусть мысленно. Штука в том, что, как только вы говорите себе: «Я счастлив», вы тем признаете и понимаете, что это состояние необычное и что все остальное время вам как‑то иначе. И включившийся мозг услужливо предлагает нам, естественно, антоним: когда я не счастлив, я несчастлив. Конечно, это ерунда, нельзя же все время жить в состоянии оргазма, и мы должны понимать, что отсутствие счастья еще не предполагает несчастности, как и антоним любви не ненависть, а равнодушие. Но без этого ошибочного чувства не запомнишь момента счастья: проскочит, как холодный пельмень.

Июля