Секрет мудрости

Рэй Дуглас Брэдбери

Секрет мудрости

Текст предоставлен издательством http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=3950315

«Далеко за полночь: рассказы / Рэй Брэдбери»: Эксмо, Домино; Москва, Санкт‑Петербург; 2010

ISBN 978‑5‑699‑43401‑5

Аннотация

«Комната была похожа на большой теплый очаг, где светло и уютно от незримого пламени. Сам камин уже почти потух, в нем были лишь тлеющие огоньки на влажных поленьях и немного торфа, от которого остались только дым да несколько лениво поблескивавших оранжевыми глазками угольков. Комнату медленно наполняли, потом сходили на нет, потом вновь наполняли звуки музыки. В дальнем углу, освещая по‑летнему желтые стены, горела одинокая лампа с лимонным абажуром. Безупречно отполированный паркет блестел, как темная речная вода, в которой плавали коврики, ярким оперением напоминавшие диких птиц Южной Америки, жгуче‑голубых, белых и ярко‑зеленых, как джунгли. Белые фарфоровые вазы, до краев наполненные безмятежным пламенем свежесрезанных оранжерейных цветов, были расставлены по комнате на четырех маленьких столиках. А со стены над камином глядел портрет серьезного юноши с глазами того же цвета, что каминные изразцы, – ярко‑синими, исполненными живости и интеллигентной ранимости…»

Рэй Брэдбери

Секрет мудрости

Эта книга с любовью посвящается

Уильяму Ф. Нолану[1]–

удивительному коллекционеру, фантастическому исследователю, дорогому другу

Комната была похожа на большой теплый очаг, где светло и уютно от незримого пламени. Сам камин уже почти потух, в нем были лишь тлеющие огоньки на влажных поленьях и немного торфа, от которого остались только дым да несколько лениво поблескивавших оранжевыми глазками угольков. Комнату медленно наполняли, потом сходили на нет, потом вновь наполняли звуки музыки. В дальнем углу, освещая по‑летнему желтые стены, горела одинокая лампа с лимонным абажуром. Безупречно отполированный паркет блестел, как темная речная вода, в которой плавали коврики, ярким оперением напоминавшие диких птиц Южной Америки, жгуче‑голубых, белых и ярко‑зеленых, как джунгли. Белые фарфоровые вазы, до краев наполненные безмятежным пламенем свежесрезанных оранжерейных цветов, были расставлены по комнате на четырех маленьких столиках. А со стены над камином глядел портрет серьезного юноши с глазами того же цвета, что каминные изразцы, – ярко‑синими, исполненными живости и интеллигентной ранимости.

Если бы кто‑то потихоньку вошел в эту комнату, он, пожалуй, и не заметил бы, что здесь есть два человека – так тихо и неподвижно сидели они.

Один сидел, откинувшись на спинку белоснежного дивана, закрыв глаза. Другой лежал на этом диване, положив голову на колени первому. Глаза его тоже были закрыты, он слушал. За окнами шуршал дождь. Музыка смолкла.

И тут же за дверью раздалось тихое поскребывание.

Оба удивленно переглянулись, словно говоря: люди, как известно, не скребутся, люди стучатся.

Тот, что лежал на диване, вскочил, подбежал к двери и окликнул:

– Есть там кто?

– А то как же! – отозвался стариковский голос с легким ирландским акцентом.

– Дедушка!

Широко распахнув дверь, молодой человек втащил невысокого кругленького старичка в натопленную комнату.

– Том, мой мальчик, Том, как я рад тебя видеть!

Они сжали друг друга медвежьей хваткой, похлопывая по плечам. Потом старик заметил, что в комнате есть кто‑то еще, и отступил.

Том круто повернулся, указывая на другого молодого человека:

– Дедушка, это Фрэнк. Фрэнк, это дедушка, то есть… тьфу ты, черт…

Старик разрядил минутное замешательство: быстрыми шажками подбежал к Фрэнку, схватил его за руку и потянул. Тот встал и теперь, словно гора, возвышался над незваным ночным гостем.

– Значит, ты Фрэнк? – крикнул ему ввысь старик.

– Да, сэр, – отозвался с вышины Фрэнк.

– Я пять минут стоял под дверью… – сказал дед.

– Пять минут? – тревожно воскликнули оба молодых человека.

– …раздумывая, стучать или не стучать. Понимаешь, услыхал музыку и в конце концов сказал себе: черт побери, если он там с девчонкой, либо пускай выкидывает ее в окошко под дождь, либо пусть показывает деду, какая она есть красотка. Черт, сказал я, постучал и… – он опустил на пол свой потрепанный саквояж, – никакой девчонки тут нет, как я погляжу… или вы, черти, ее в чулан запихнули, а?

– Никакой девчонки тут нет, дедушка. – Том обвел руками комнату.

– Однако… – Дед оглядел натертый до блеска пол, белые коврики, яркие цветы, бдительные взгляды с портретов на стенах. – Вы что ж, значит, на время у нее квартирку одолжили?

– На время?

– Я говорю, у этой комнаты такой вид, сразу чувствуется женская рука. Прямо как на рекламе круизных пароходов в витринах туристических контор, я на такие полжизни любовался.

– Ну, мы… – начал было Фрэнк.

– Знаешь, дедушка, – откашлявшись, сказал Том, – мы сами тут все устроили. Сделали ремонт.

– Сделали ремонт? – У старика челюсть отвисла. Его глаза изумленно обводили комнату. – Вы вдвоем все это сотворили? Ну, дела!

Он потрогал сине‑белую керамическую пепельницу и нагнулся, чтобы погладить яркий, как какаду, коврик.

– И кто же из вас что делал? – спросил он вдруг, пытливо прищурив один глаз и посмотрев на них.

Том вспыхнул и, запинаясь, произнес:

– Ну, мы…

– А, нет‑нет, молчи! – вскричал старик, поднимая руку. – Что ж это я, только с порога и сразу давай вынюхивать, как глупый пес, а лисы‑то никакой и нету. Закрой эту чертову дверь. Лучше спроси меня, куда я собрался и что задумал, давай‑ка спроси. Кстати, пока мы не отвлеклись, не пробегал ли тут один Зверь в вашей картинной галерее?

– Есть тут такой Зверь!

Том захлопнул дверь, вытряхнул деда из его теплого пальто, принес три стакана и бутылку ирландского виски; старик нежно погладил ее, как младенца.

– Так‑то лучше. За что выпьем?

– Как за что? За тебя, дедушка!

– Нет‑нет.

Старик посмотрел на Тома, потом на его друга Фрэнка.

– Бог ты мой, – вздохнул он, – до чего ж вы оба молодые, аж душу ломит. Давайте‑ка выпьем за молодые сердца, за румяные щеки, за то, что вся жизнь у вас впереди и где‑то там счастье только и ждет – приходи, бери. Верно я говорю?

– Верно! – хором сказали оба и выпили.

И пока они пили, все трое весело, а может, опасливо присматривались друг к другу. И молодые увидели в румяном и веселом лице старика, пускай морщинистом, со следами превратностей жизни, отражение лица самого Тома, проглядывающее сквозь годы. Особенно в голубых глазах старика была заметна та же искра острого ума, которая светилась в глазах портрета на стене – в глазах, которые останутся молодыми, пока не закроются под тяжестью погребальных монет. И в уголках стариковских губ была та же улыбка, которая то и дело вспыхивала на лице Тома, а руки старика были на удивление так же быстры и проворны, как руки Тома, словно у обоих – и у старика, и у юноши – руки жили какой‑то своей, самостоятельной жизнью и наобум творили всякие шалости.

Так они пили, склонялись друг к дружке, улыбались, снова пили, и каждый отражался в другом, как в зеркале, и оба наслаждались тем, что в эту дождливую ночь встретились древний старик и зеленый юнец с похожими глазами, руками и темпераментом, и еще хороший виски.

– Ах, Том, Том, любо‑дорого на тебя посмотреть! – говорил дед. – Скучно было без тебя в Дублине эти четыре года. Но, черт возьми, теперь я помираю. Нет, не спрашивай, отчего да почему. Доктор мне сказал, в душу его так, и эта новость для меня прямо как обухом по голове. И я так решил: чем родне раскошеливаться на дорогу, чтоб попрощаться со старой клячей, совершу‑ка я сам прощальное турне, пожму всем руки, выпью с каждым. Так что нынче я здесь, а завтра покачу за Лондон, повидаю Люси, а потом в Глазго, повидаю Дика. Погощу у каждого денек, не больше, чтобы не быть никому в тягость. Ну что ты на меня рот раскрыл? Я не за жалостью приехал. Мне уже восемьдесят, пора и поминки закатить, как полагается, деньги на это у меня отложены, так что о деньгах ни слова. Я еду со всеми повидаться, убедиться, что все здоровы и веселы, так что могу спокойно откинуть коньки и помереть с легким сердцем, если выйдет. Я…