Март 1346 года – декабрь 1348 года 7 page

– Прямых наследников у Альфреда нет, – довел до сведения сельчан староста. – Его землю хочет взять Перкин.

Гвенда так удивилась желанию Перкина взять еще земли, что, пока подыскивала ответ, ее опередил волынщик Аарон Яблочник:

– Альфред болел с лета. Он не пахал осенью и не сеял озимых. Все это нужно делать. А у Перкина и так много забот.

Натан злобно спросил:

– Ты что, сам хочешь эту землю?

Аарон покачал головой:

– Через пару лет, когда мальчики подрастут, может, и попытаюсь. А сейчас не могу.

– А я могу, – отрезал Перкин.

Гвенда нахмурилась. Было ясно, что Рив хочет передать землю Перкину. Разумеется, тот пообещал ему взятку. Она и так знала, что у хозяина есть деньги. Но зачем обличать его в нечестности? Нужно использовать ситуацию, чтобы выкарабкаться из нищеты.

– Ты мог бы взять еще одного батрака, Перкин, – заметил Нейт.

– Погодите, – вступила Гвенда. – Он не в состоянии платить и нынешним батракам. Куда же ему еще земли?

Тот растерялся, но не мог этого отрицать и промолчал. Рив спросил:

– Ну хорошо, есть еще желающие?

– Да, мы, – тут же ответила батрачка. Нейт удивился. Она быстро прибавила: – Вулфрик работает за еду. У меня вообще нет работы. Нам нужна земля.

Тут же заметила, что несколько человек одобрительно закивали. Никому в деревне не нравились ухватки Перкина, и все боялись в один прекрасный день угодить в такое же положение. Натан понял, что взятка может сорваться.

– Вы не можете уплатить взнос.

– Мы будем выплачивать потихоньку.

Рив покачал головой.

– Заплатить нужно сразу. – Он обвел глазами собравшихся. Никто не вызвался. – Дэвид Джонс?

Сыновья пожилого Дэвида уже сами являлись держателями.

– Год назад я бы взял, но дожди меня подкосили.

В обычной ситуации десять дополнительных акров привели бы к драке между наиболее хваткими сельчанами, но не в такой неудачный год. Однако Гвенда и Вулфрик находились в особом положении. Вулфрик всегда мечтал о своей земле. Хоть акры Альфреда не полагались ему по наследству, это лучше, чем ничего. Им очень нужен надел.

– Дай Вулфрику, Нейт, – поддержал батраков Аарон Яблочник. – Он отличный работник, успеет вспахать. Они с женой заслужили немного удачи, вдоволь намучились.

Нейт помрачнел, но крестьяне одобрительно загудели. Несмотря на бедность, Гвенду и Вулфрика уважали. Обстоятельства складывались так, что они могли получить редкую возможность выбраться из ямы, и, почуяв эту возможность, молодая батрачка разволновалась. Однако староста медлил.

– Сэр Ральф ненавидит Вулфрика.

Тот дотронулся до щеки, на которой остался шрам от меча Ральфа.

– Я знаю, – заметила Гвенда. – Но он далеко.

На следующий день после битвы при Креси умер граф Роланд, и несколько человек поднялись по иерархической лестнице на одну ступеньку. Сыну Роланда Уильяму был присвоен титул графа Ширинга, прямого вассала короля. Кузен Уильяма сэр Эдвард Коргхаус, новый лорд Кастер, получив в управление сорок деревень фьефа,[13]в качестве вассала графа переехал в замок Уильяма и Филиппы в Кастереме. Сэр Ральф Фитцджеральд стал лордом Тенчем.

Однако никто из них в ближайшие полтора года не увидел своего нового дома. Подданные Эдуарда не покладая рук били французов, но в 1347 году оказались в тупике. Англичане захватили и удерживали важный порт Кале, однако, помимо этого, за десять лет войны похвастаться было нечем, кроме, разумеется, награбленного добра.

В январе 1348 года Фитцджеральд вступил во владение. Крупный Тенч имел примерно сотню домов, в манор входили также небольшие соседние деревни. За лордом Тенчем осталась и Вигли, в полудне пути. Проезжая по Тенчу, Ральф испытывал гордость. Долго не пришлось ждать этого момента. Крестьяне кланялись ему, а дети таращили глаза. Он теперь хозяин этих людей и всего, что здесь находится.

Господский дом обнесла крепостная стена. Приближаясь к нему впереди телеги, груженной французскими трофеями, Ральф тут же увидел, как она обветшала, и решил ее восстановить. Нормандцы не придавали большого значения обороне, поэтому Эдуард III с такой легкостью с ними и расправился. С другой стороны, вероятность вторжения в Южную Англию в данный момент невелика. В самом начале войны у порта Слейс французский флот был, по сути, уничтожен, и теперь Ла‑Манш контролировали англичане. Не считая мелких пиратских набегов, все сражения после Слейса велись на французской земле. Поэтому восстанавливать оборонительные сооружения вряд ли целесообразно.

Грумы вышли принять лошадей. Новый лорд оставил Алана Фернхилла наблюдать за разгрузкой и пошел к дому. Он хромал: после долгой езды верхом у него всегда болела нога. Внушительная каменная усадьба этот Тенч‑холл, с удовлетворением подумал Ральф, современная по архитектуре, хотя нуждается в переделках – ничего удивительного, ведь после смерти отца Матильды в ней никто не жил. В старых домах частные покои лорда пристраивали в конце главного большого зала, но здесь, как Фитцджеральд понял по структуре здания, они занимали примерно половину площади.

Он вошел в зал и с досадой увидел графа Уильяма. У стены стояло большое кресло темного дерева, украшенное сложной резьбой с символами власти: ангелы и львы на спинке и подлокотниках, змеи и чудовища – на ножках. Это, конечно, кресло хозяина манора, но в нем сидел граф Ширинг.

От радости Ральфа почти ничего не осталось. Нельзя в сласть хозяйничать в новом владении под бдительным оком собственного сюзерена. Это все равно что ложиться с женщиной, когда под дверью подсматривает муж. Скрыв неудовольствие, лорд Тенч вежливо поздоровался с графом, который представил ему стоявшего рядом человека.

– Дэниел был старостой моего отца в течение двадцати лет и хорошо смотрел за селом в ожидании совершеннолетия Тилли.

Ральф холодно кивнул. Уильям ясно давал понять: новый лорд должен оставить Дэниела старостой. Но тот служил графу Роланду, а теперь является человеком Уильяма. Фитцджеральд не имел ни малейшего желания, чтобы его хозяйством управлял верный графу человек. Староста должен быть предан только ему.

Ширинг выжидательно смотрел на Ральфа, но тот спорить не стал. Десять лет назад, конечно, возразил бы, но за время, проведенное в королевской армии, кое‑чему научился. Лорд не обязан просить графа одобрить кандидатуру своего старосты – стало быть, и не будет просить. До отъезда Уильяма придется помолчать, а потом он поручит Дэниелу другую работу.

Напряженное молчание прервали. Открылась высокая дверь, из частных покоев вышла элегантная леди Филиппа. Лорд Тенч не видел ее много лет, однако юношеская страсть не остыла – рыцаря словно ударили, какое‑то время он не мог дышать. Леди стала старше – сейчас ей было около сорока, – но цвела. Филиппа несколько отяжелела, бедра округлились, грудь пополнела, что делало ее лишь привлекательнее. Супруга сюзерена по‑прежнему ступала как королева, и вид ее по‑прежнему оскорблял Ральфа, у которого не могло быть такой жены. Раньше Филиппа почти не замечала его, а теперь улыбнулась, пожала руку и спросила:

– Вы познакомились с Дэниелом?

Значит, она тоже хочет, чтобы новый лорд оставил старосту, – отсюда и вежливость. Тем скорее нужно от него избавиться, злорадно подумал Ральф.

– Я только с дороги, – уклончиво ответил Фитцджеральд.

Жена Ширинга объяснила, почему они приехали:

– Мы хотели присутствовать при вашей встрече с Тилли, она близкий нам человек.

Тенч велел монахиням Кингсбриджа привезти сегодня невесту. Монахини, как всегда, устроили возню и, очевидно, сообщили графу Уильяму.

– Леди Матильда была воспитанницей графа Роланда, да упокоится в мире его душа. – Ральф имел в виду, что все это уже в прошлом.

– Да, и я полагала, король передаст опекунство моему мужу как наследнику Роланда.

Не только полагала, но и хотела.

– Однако вместо этого, – закончил Фитцджеральд, – он судил мне ее в жены.

Хотя их еще не повенчали, теперь за девочку отвечал лорд Тенч. Строго говоря, Уильям и Филиппа не имели никакого формального повода приезжать и делать вид, что они родители Тилли, но Ширинг – сюзерен Ральфа и может навещать его в любое время.

Тенч не хотел ссориться с Уильямом, которому слишком легко осложнить ему жизнь. С другой стороны, новый граф вмешивается уже в домашние дела вассала – возможно, под давлением жены. Но Ральфа не так‑то просто запугать. Последние семь лет научили его твердо отстаивать ту независимость, что ему полагалась.

А как приятно схлестнуться с Филиппой. Это давало возможность не сводить с нее глаз. Фитцджеральд остановил взгляд на твердой линии подбородка, полных губах. Несмотря на высокомерие, леди вынуждена говорить с ним. Дольше он не беседовал с ней ни разу в жизни.

– Тилли очень юна, – напомнила супруга Уильяма.

– Ей скоро четырнадцать, – ответил Ральф. – В этом возрасте королева вышла замуж за нашего короля, как он сам напомнил графу после битвы при Креси.

– Сразу после боя, вероятно, можно решить что угодно, – тихо возразила Филиппа.

Тенч не собирался сдаваться.

– Что до меня, я чувствую себя обязанным выполнять решения его величества.

– Как и мы все, – пробормотала супруга графа.

Ральф почувствовал, что победил. Он словно овладел ею и, довольный, обратился к Дэниелу:

– Моя будущая жена должна прибыть к обеду. Позаботься о столе.

– Я уже отдала распоряжения.

Лорд Тенч медленно повернул голову и вперил взгляд в леди Ширинг, которая, отправившись на его кухню и отдав там какие‑то распоряжения, перешла рамки дозволенного. Она это знала и, покраснев, почти извинилась:

– Я не знала, когда вы приедете.

Фитцджеральд ничего не ответил. Извиняться прямо Филиппа, конечно, не станет, но он был доволен уже тем, что ей пришлось объясниться, – какое унижение для такой женщины.

С улицы донесся конский топот, и вскоре вошли родители Ральфа. Рыцарь не видел их несколько лет и бросился обнять. Сэру Джеральду и леди Мод было теперь за пятьдесят, но Тенчу показалось, что мать постарела больше. Волосы совсем поседели, лицо избороздили морщины, она по‑старушечьи сутулилась. Отец вроде покрепче. Частично, может быть, это объяснялось тем, что старый вояка очень гордился сыном и пожал ему руку с такой силой, словно качал воду. Но в рыжей бороде незаметна седина, рыцарь бодр и подтянут. Оба в новой одежде: сэр Джеральд надел тяжелую суконную накидку, леди Мод – меховой плащ; сын высылал им деньги. Лорд Тенч щелкнул пальцами Дэниелу:

– Принеси‑ка вина.

Староста напрягся: он не привык, чтобы им помыкали как простой служанкой, но проглотил унижение и отправился на кухню. Ральф слегка поклонился:

– Граф Уильям, леди Филиппа, позвольте представить вам моего отца, сэра Джеральда, и мать, леди Мод.

Он боялся, что Ширинги станут воротить нос, но те в меру вежливо поздоровались. Джеральд обратился к графу:

– Я воевал вместе с вашим отцом, да упокоится он с миром, а вас знал еще мальчиком, хотя вы меня и не помните.

Ральф не очень хотел, чтобы отец поминал свое славное прошлое: это лишь подчеркивало, как низко он пал, – но сюзерен, кажется, не среагировал.

– Знаете, а мне кажется, что помню. – Граф сказал это скорее всего из вежливости, но старый воин расцвел. – Ну конечно, я помню вас, этакого великана по меньшей мере семи футов.

Невысокий рыцарь с удовольствием рассмеялся. Мод осмотрелась и заметила:

– Ну надо же, Ральф, какой красивый дом.

– Я хочу украсить его французскими трофеями, – ответил тот. – Пока не успел.

Прислужница с кухни принесла на подносе кувшин вина и бокалы; все выпили. Отличное бордо, отметил Фитцджеральд, прозрачное, сладкое. Надо отдать должное этому Дэниелу: он неплохо следил за домом, – но затем Тенчу пришло в голову, что много лет здесь никто не пил вина, кроме, разумеется, самого Дэниела. Спросил у матери:

– Есть новости от Мерфина?

– У него все прекрасно, – с гордостью ответила Мод. – Женат, есть дочка, богат, строит дворец для Буонавентуры Кароли.

– И что, неужели он уже conte?

Этой шуткой новый лорд подчеркнул, что, при всех своих успехах, брат так и не получил графского титула, а вот он, Ральф, осуществил желание отца и вернул семейству утраченную знатность.

– Пока нет, – весело отозвался старый рыцарь, как будто старший сын и впрямь мог стать итальянским графом.

Это раздосадовало Тенча, хоть и ненадолго. Мать спросила:

– Можно посмотреть наши покои?

Хозяин запнулся. Что значит «наши»? Ужасная мысль вдруг пришла ему в голову: родители собрались жить здесь! Это невозможно: старики постоянно будут напоминать ему о семейном позоре и, кроме того, стеснять. С другой стороны, он только сейчас понял, что лорду, родители которого остаются иждивенцами аббатства и живут в однокомнатном доме, должно быть стыдно. Ему следовало подумать об этом раньше.

– Я сам еще не имел возможности осмотреть свои комнаты. Надеюсь, смогу вас устроить на несколько дней.

– Несколько дней? – быстро переспросила мать. – Ты собираешься отправить нас обратно в Кингсбридж?

Ральфу было крайне неприятно, что этот разговор зашел в присутствии Уильяма и Филиппы.

– Не думаю, что для вас здесь найдется комната.

– Но откуда же ты знаешь, если еще не видел покоев?

– К вам крестьянин из Вигли, сэр Ральф, по имени Перкин, – вмешался рив. – Он хочет засвидетельствовать вам свое почтение и обсудить срочное дело.

В другой ситуации Фитцджеральд осадил бы любого, кто осмелился вмешаться в разговор, но сейчас обрадовался возможности сменить тему.

– Осмотрите комнаты, матушка. Я поговорю с крестьянином.

Уильям и Филиппа отправились с родителями вассала в частные покои, а Дэниел провел к столу Перкина.

– Счастлив видеть лорда живым и здоровым после французских войн, – подобострастно, как и всегда, поздоровался хитрый землепашец.

Ральф посмотрел на свою левую руку, где не хватало трех пальцев, и ответил:

– Ну, почти здоровым.

– Все жители Вигли скорбят о ваших ранениях, но награда! Вы рыцарь, хозяин еще трех деревень, женитесь на леди Матильде!

– Благодарю за поздравления. И что у тебя за срочное дело?

– Лорд, оно не отнимет у вас много времени. Скончался Альфред Шортхаус, держатель десяти акров. У него не осталось наследников, и я хотел бы взять его землю, хотя времена трудные. После августовских гроз…

– Плевать мне на погоду.

– Разумеется. Короче говоря, Натан Рив принял решение, которое, боюсь, вы не одобрите.

Фитцджеральду это начинало надоедать. По большому счету ему было все равно, кто из крестьян станет обрабатывать десять акров Альфреда.

– Любое решение Натана…

– Он передал землю Вулфрику.

– Ах вот как.

– Кто‑то из крестьян сказал, что парень их заслужил, поскольку у него нет земли, но он не может заплатить, да и вообще…

– Не надо меня убеждать, – перебил Тенч. – Я не позволю, чтобы этот смутьян хозяйничал на моей земле.

– Благодарю вас, лорд. Передать ли мне Натану, что вы распорядились выделить десять акров мне?

– Да, – ответил Ральф, заметив графа с графиней, за которыми плелись родители. – В течение двух недель я прибуду лично и все подтвержу. – Он кивком велел Перкину удалиться.

В этот момент в зал в сопровождении двух монахинь вошла леди Матильда. Фитцджеральд сразу узнал Керис. Имени другой сестры он не знал. За ними, вероятно, телохранителем, шел однорукий брат Томас, так ловко арестовавший Ральфа девять лет назад.

Новый лорд сразу же понял, почему монахини хотят уберечь Тилли от брака. Ее веснушчатое лицо излучало детскую невинность, между передними зубами виднелась щель. Она испуганно озиралась. А Керис еще больше подчеркнула возраст невесты, надев на нее обычный чепец и простой белый монашеский подрясник, под которым угадывались женские очертания. Намерения монахини были очевидны, но на рыцаря это оказало противоположное впечатление. На королевской службе он, в частности, научился тому, что во многих случаях можно решить исход дела в свою пользу, просто заговорив первым, и громко сказал:

– Иди сюда, Тилли.

Девочка подошла к нему. Ее свита потопталась, но осталась позади.

– Я твой муж. Меня зовут сэр Ральф Фитцджеральд, лорд Тенч.

Матильда была очень напугана.

– Рада видеть вас, сэр.

– Теперь это снова твой дом, как и в детстве, когда здесь жил твой отец. Ты отныне леди Тенч, как некогда была и твоя мать. Рада вернуться домой?

– Да, лорд.

Вид у девочки был какой угодно, только не радостный.

– Уверен, сестры сказали, что ты должна быть послушной женой и делать все, чтобы угодить мужу, твоему господину и хозяину.

– Да, лорд.

– Это мои мать и отец, теперь и твои родители.

Тилли присела в сторону Джеральда и Мод.

– Иди сюда. – Ральф, не вставая, протянул к ней руки.

Шагнув к нему и увидев его левую руку, Матильда с отвращением вскрикнула и отпрянула. У Фитцджеральда чуть не вырвалось ругательство, но он удержался и через силу заставил себя говорить легко:

– Не пугайся моей раненой руки. Ты должна ею гордиться. Я потерял пальцы на службе королю. – Он не опускал рук. Явным усилием девочка взяла их. – Теперь можешь поцеловать меня, Тилли.

Стоя перед ним, девочка наклонилась вперед и подставила щеку. Ральф положил изувеченную руку на затылок невесты, развернул к себе лицом и поцеловал в губы. По неуверенной реакции лорд догадался, что ее еще не целовал мужчина. Фитцджеральд застыл – отчасти потому, что это было очень приятно, а отчасти, чтобы позлить присутствующих. Затем, помедлив, он прижал здоровую руку к ее полной, круглой груди. Уже не ребенок. Фитцджеральд отпустил ее и удовлетворенно вздохнул.

– Не будем тянуть со свадьбой, – повернулся Тенч к Керис, которая с трудом подавляла негодование. – В Кингсбриджском соборе, через месяц. – Затем, глядя на Филиппу, обратился к графу: – Поскольку мы женимся по воле его величества Эдуарда, я был бы почтен, лорд Уильям, вашим присутствием.

Ширинг слегка кивнул.

– Сэр Ральф, – вмешалась Керис, – аббат Кингсбриджа передает вам поклон и свое пожелание провести высокое венчание, если, разумеется, этого не захочет сделать новый епископ. – Фитцджеральд милостиво кивнул, и монахиня добавила: – Но мы, кто отвечал за девочку, считаем, что она все‑таки слишком молода для семейной жизни.

– Я тоже так считаю, – заметила Филиппа.

– Ты ведь знаешь, сынок, что я несколько лет ждал, прежде чем женился на твоей матери, – начал Джеральд.

Ральф не собирался в который раз выслушивать эту историю.

– В отличие от тебя, отец, жениться на леди Матильде мне повелел король.

– Может быть, подождать, сынок, – высказалась мать.

– Я ждал больше года! Когда король принял решение, ей было двенадцать.

– Нет, конечно, можно повенчаться, все как полагается, но затем вернуть девочку на год в монастырь. Позволь ей стать женщиной. А затем забирай к себе.

Тенч вспыхнул:

– Я могу погибнуть за это время, особенно если король решит вернуться во Францию. А Фитцджеральдам нужен наследник.

– Она еще дитя…

– Какое там дитя! – перебил рыцарь, повышая голос. – Посмотрите на нее! Идиотский монашеский наряд не может даже скрыть ее грудь.

– Это детская пухлость…

– У нее выросли волосы?

От такой откровенности Тилли ахнула и залилась румянцем. Керис медлила. Ральф усмехнулся:

– Может, моя матушка осмотрит ее и скажет?

Керис покачала головой:

– В этом нет необходимости. У Тилли есть волосы там, где они есть у женщины и нет у ребенка.

– Я так и знал. Я видел… – Фитцджеральд осекся, поняв, что не всем нужно знать, при каких обстоятельствах он видел обнаженных ровесниц невесты. – Я догадался, по ее фигуре, – поправился он, не глядя на мать.

В голосе монахини прозвучали умоляющие нотки, что случалось крайне редко:

– Но, лорд, она еще ребенок.

«Плевать мне на ее возраст», – подумал тот, но ответил иначе:

– У нее есть четыре недели, чтобы узнать то, что она должна знать. – Рыцарь многозначительно посмотрел на Керис: – Уверен, ты сможешь обучить ее всему.

Та вспыхнула. Разумеется, предполагалось, что монахиням ничего не известно о супружеских отношениях, но она была подругой его брата. Мод хотела предложить:

– А может быть, компромисс…

– Ты все еще не понимаешь, мама, – грубо перебил Ральф. – На самом деле никому ее возраст не важен. Если бы я собирался жениться на девятилетней дочери кингсбриджского мясника, никто и бровью не повел бы. Неужели ты не видишь, что весь сыр‑бор из‑за ее знатного происхождения? Все считают себя выше нас! – Заметив удивленные лица, Тенч понял, что кричит, но его понесло. – Просто никто не хочет, чтобы кузина графа Ширинга вышла замуж за сына обедневшего рыцаря, и все пытаются отложить свадьбу в надежде, что меня прежде убьют на войне. – Ральф вытер губы. – Но этот сын обедневшего рыцаря бился при Креси и спас жизнь принцу Уэльскому. Что важно королю. – Лорд Тенч осмотрел присутствующих: высокомерно – Уильяма, презрительно – Филиппу, яростно – Керис и потрясенных родителей. – Так что придется вам смириться. Ральф Фитцджеральд – рыцарь и лорд, товарищ по оружию самого короля. И он женится на леди Матильде, кузине графа, – нравится вам это или нет!

Несколько секунд стояла мертвая тишина. Затем новый лорд повернулся к Дэниелу:

– Можешь накрывать обед.

В весенний день 1348 года Мерфин проснулся будто после ночного кошмара, который уже не мог вспомнить. Напуганный, слабый, он открыл глаза и оглядел комнату, освещенную лучами яркого солнца, проникающими через приоткрытые ставни, – высокий потолок, белые стены, красная плитка. Реальность медленно вернулась. Он в спальне, у себя дома, во Флоренции. Болен.

Началось все с кожной сыпи – темно‑красных прыщей сначала на груди, затем на руках, дальше по всему телу. Потом под мышкой появился болезненный фурункул – бубон. Поднялся жар, Мерфин обливался потом, извиваясь в постели и комкая простыни, будучи уверен, что умрет. Больше всего мучила страшная, неутолимая жажда, такая, что хотелось с открытым ртом броситься в реку Арно.

Болел не только он. Жертвой эпидемии стали тысячи, десятки тысяч итальянцев. Слегла половина рабочих с его строительства, большинство слуг. Почти все умирали дней за пять. Болезнь называли «la moria grande» – «большая смерть». Но он выжил.

Его терзало смутное воспоминание, что в бреду он принял важное решение, но не мог вспомнить какое. Так, сосредоточиться. Чем напряженнее он думал, тем меньше помнил; наконец мысли оборвались. Мерфин сел в постели. Страшная слабость, в голове все плывет. На нем чистая льняная рубашка, и зодчий с любопытством подумал, кто же ее надел. Через какое‑то время больной встал.

Свой четырехэтажный дом с внутренним двориком, ровным фасадом вместо традиционных нависающих верхних этажей, закругленными окнами и классическими колоннами он вычертил и построил сам семь лет назад. Соседи назвали его «pagaletto» – «маленький дворец». Кое‑кто из богатых флорентийцев попросил его построить pagaletto и им. Так начался взлет.

Во Флорентийской республике не было ни князя, ни герцога, а правили грызущиеся между собой знатные семейства. В городе работали тысячи ткачей, но богатели купцы. Они строили большие дома, и Флоренция стала городом, где талантливый молодой архитектор мог неплохо заработать.

Мерфин подошел к двери и позвал жену:

– Сильвия, ты где? – За девять лет Фитцджеральд освоил тосканское наречие.

Затем он вспомнил, что Сильвия тоже болела. Да и трехлетняя дочь Лаура, которую они звали Лоллой. От страха у него зашлось сердце. Жива ли Сильвия? А Лолла? В доме тишина. Архитектор вдруг осознал, что мертвая тишина и в городе. По наклону падающих в комнату солнечных лучей он определил, что сейчас утро. Тогда где же крики уличных торговцев, конский топот, грохот колес, отдаленный гул тысяч голосов?

Хозяин спустился вниз и, тяжело дыша от слабости, толкнул дверь в детскую. Кроватка Лоллы, маленький сундучок для ее одежды, коробка с игрушками, маленький столик с двумя крошечными стульчиками. И ни души. Фитцджеральд взмок со страха. И тут услышал шорох. В углу на полу Лолла, одетая в чистое платьице, играла с маленькой деревянной лошадкой, у которой сгибались ноги. Мерфин слабо вскрикнул от облегчения. Услышав отца, девочка подняла голову и без выражения сказала:

– Папа.

Мерфин поднял дочь и прижал к себе.

– Ты жива, – прошептал он по‑английски.

Из соседней комнаты вышла нянька Лоллы Мария, седовласая женщина лет пятидесяти.

– Хозяин! Вы встали! Вам лучше?

– Где хозяйка?

У Марии скривилось лицо.

– Мне очень жаль, хозяин. Хозяйка умерла.

– Мама ушла, – сказала Лолла.

Мерфина словно ударили. Помертвев, он передал дочь Марии, медленно развернулся, вышел из комнаты и спустился по лестнице на piano nobile – парадный этаж. Смотрел на длинный стол, пустые стулья, коврики на полу, картины на стенах. Как будто чужой дом.

Фитцджеральд встал перед изображением Девы Марии и ее матери. Итальянские художники превосходили английских, да и всех остальных, и автор придал святой Анне черты Сильвии. Гордая красота, безупречная смуглая кожа, тонкое лицо, но художник разглядел в высокомерном взгляде карих глаз тлеющую страстность.

Как трудно привыкнуть к мысли, что Сильвии больше нет. Он вспоминал ее красивую грудь, гибкое тело, которым не уставал восхищаться. И это тело, некогда столь близкое, теперь лежит где‑то в земле. Представив это, Мерфин разрыдался.

«Где же ее могила?» – с горестью подумал он и вспомнил, что во Флоренции больше не хоронили. Боясь выходить из дома, люди просто заворачивали тела и выносили на улицу. Городские воры, нищие и пьяницы приобрели новое ремесло. Их стати называть трупоносцами – becchini, – и бродяги неплохо зарабатывали, снося тела в братские могилы. Мерфин может так и не узнать, где похоронили Сильвию.

Свадьбу отпраздновали четыре года назад. Глядя на портрет жены в красном монашеском облачении, зодчий вдруг с болью спросил себя, а действительно ли он ее любил? Фитцджеральд очень нежно относился к Сильвии, но это не было всепоглощающей страстью. Англичанин оказался единственным во Флоренции, у кого достало духу посвататься к вольнодумке и острословке, которую все боялись, несмотря на богатство отца. За это девушка очень привязалась к нему, хотя и не упускала случая проверить его любовь. «О чем ты думаешь?» – часто спрашивала жена, и он чувствовал себя виноватым, потому что вспоминал Кингсбридж. Потом она стала спрашивать иначе: «О ком ты думаешь?» Имя Керис ни разу не прозвучало, но Сильвия говорила: «О женщине. Я вижу по твоему лицу». Скоро итальянка начала говорить об «английской девушке». Например: «Ты вспоминаешь свою английскую девушку». И всегда оказывалась права. Но кажется, смирилась. Мерфин был верен ей. И обожал дочь.

Вошла Мария с супом и хлебом.

– Какой сегодня день?

– Вторник.

– Сколько времени я провел в постели?

– Две недели. Вы были очень плохи.

Он не понимал, почему выжил. Некоторые не подхватывали болезнь, как будто обладали какой‑то естественной защитой, но почти все заболевшие умирали. Немногим счастливцам, умудрившимся выздороветь, везло вдвойне: никто еще не заболевал этой болезнью дважды.

Поев, Мерфин ощутил прилив сил. Он понимал, что прежняя жизнь кончилась, и, подозревая, что в болезни думал именно об этом, напрягся, пытаясь поймать нить ускользающих воспоминаний. Сначала нужно выяснить, кто из родных жив. Отнес тарелку на кухню, где Мария кормила дочь хлебом, смоченным в козьем молоке, и спросил:

– Что с родителями Сильвии? Живы?

– Не знаю. Ничего не слышала. Я выхожу только за продуктами.

– Нужно узнать.

Фитцджеральд оделся и спустился. На первом этаже размещалась мастерская, во дворе хранились запасы дерева и камня. Мерфин вышел из дома. Дома в этом квартале города были в основном каменные, некоторые очень большие, не сравнить с кингсбриджскими. Самый богатый человек Кингсбриджа – Эдмунд Суконщик – имел деревянный. Во Флоренции в таких жили бедняки. Строитель никогда не видел настолько пустынных улиц, даже ночью. Жутко. Сколько же людей погибло? Треть города? Половина? Может, их призраки еще бродят по Флоренции, прячась по темным углам и завистливо высматривая тех, кому посчастливилось выжить?

Дом тестя стоял на следующей улице. Алессандро Кристи, учившийся в свое время вместе с Буонавентурой Кароли, стал первым и лучшим другом Мерфина в Италии. Именно он дал ему и первый заказ – простое складское помещение. Деревянная дверь pagaletto Алессандро оказалась заперта. Это уже необычно. Мерфин постучал. Через пару минут ее открыла невысокая полная прачка Элизабета и в ужасе уставилась на него.

– Вы живы! – воскликнула она.

– Здравствуй, Бетта. Рад, что ты тоже жива.

Прачка отвернулась и крикнула в глубь дома:

– Это английский лорд!

Мерфин много раз говорил, что не лорд, но слуги не верили. Фитцджеральд вошел.

– Алессандро? – окликнул он.

Прачка покачала головой и заплакала.

– А хозяйка?

– Оба.

Лестница вела от входной двери наверх. Мерфин стал медленно подниматься, не переставая удивляться собственной слабости. На втором этаже присел перевести дух. Комнаты богатого Алессандро были украшены коврами, портьерами, картинами, драгоценными безделушками, книгами.