Июнь – декабрь 1337 года 8 page

Ральф Фитцджеральд доложил графу, и ризничий прошел в комнату. Сыновья графа стояли по обе стороны кровати: высокий Уильям с зачесанными назад волосами, в коричневых штанах военного покроя и грязных башмаках, и Ричард в епископском пурпуре – его расплывающаяся фигура свидетельствовала о сибаритской натуре и наличии средств к удовлетворению ее прихотей. Кастеру исполнилось тридцать лет, на год моложе Годвина. Двадцативосьмилетний Ричард, вероятно, пошел в мать – в нем не было почти ничего от внушавшего трепет, волевого графа.

– Ну, монах? – спросил Роланд, артикулируя левой частью рта. – Провели свои выборы?

Честолюбца покоробила эта грубость. «Ничего, настанет день, – поклялся он себе, – когда ты будешь называть меня отцом‑настоятелем». Возмущение придало ему мужества сообщить неприятные для графа новости.

– Да, милорд. Имею честь сообщить вам, что монахи Кингсбриджа избрали своим аббатом меня.

– Что‑о? – взревел Ширинг. – Тебя?

Годвин в притворном смирении опустил голову.

– Больше всех удивлен я сам.

– Но ты мальчишка!

Оскорбление подсказало ответ:

– Я старше вашего сына, епископа Кингсбриджа.

– И сколько ты получил голосов?

– Двадцать пять.

– А монах Мёрдоу?

– Ни одного. Монахи были единодушны…

– Ни одного? – зарычал Роланд. – Да это заговор… измена!

– Выборы были проведены при строжайшем соблюдении всех правил.

– Плевал я на ваши правила. Не хочу, чтобы меня третировала кучка изнеженных монахов.

– Новый аббат выбран братией, милорд. Поставление состоится в ближайшее воскресенье, перед свадьбой.

– Выбор монахов должен одобрить епископ Кингсбриджа. И могу тебя заверить, он его не одобрит. Проведите еще одни выборы и доложите о нужном мне результате.

– Прекрасно, граф Роланд. – Годвин направился к двери. У него было в запасе еще несколько козырей, но он не собирался выкладывать их все сразу. Новоявленный настоятель повернулся к Ричарду: – Милорд епископ, если вам будет угодно побеседовать со мной, вы найдете меня в доме аббата.

Он вышел в коридор.

– Ты не аббат! – крикнул ему вдогонку граф.

Монах дрожат всем телом. В гневе Роланд был страшен, а вспышки случались нередко. Но священник устоял. Петронилла бы им гордилась. На трясущихся ногах избранный настоятель спустился по лестнице и прошел к дому аббата. Карл уже выехал. Впервые за пятнадцать лет у Годвина будет собственная спальня. Его радость лишь слегка омрачалась тем, что лом приходилось делить с епископом, который обыкновенно останавливался здесь, приезжая в город. Формально аббатом Кингсбриджа считался Ричард, и, хотя власть его ограничена, епископ выше аббата. Ричард почти не заходил сюда днем, но вечерами занимал лучшую спальню.

Годвин вошел в зал на первом этаже, сел в большое кресло и стал ждать. Епископ не заставит себя ждать – явится с пылающими от испепеляющих наставлений отца ушами. Ричард богат и могуществен, хоть и не так грозен, как граф. И все‑таки против епископа шли только самые смелые монахи. Однако в этом противостоянии бывший ризничий имел преимущество, поскольку знал постыдную тайну Ширинга‑младшего, и это прекрасно – как нож в рукаве. Епископ явился через несколько минут, излучая напускную уверенность.

– Я добился для вас уступки, – заявил он без предисловий. – Вы можете стать помощником аббата Мёрдоу. Будете отвечать за повседневную жизнь аббатства. Тот все равно не работник, ему нужно только положение. В ваших руках сосредоточится вся власть, но отец успокоится.

– Позвольте кое‑что прояснить. Мёрдоу согласен сделать меня своим помощником. Тогда мы скажем братьям, что вы одобрите только его. И вы полагаете, они с этим согласятся?

– Но у них нет выбора!

– Есть другое предложение. Передайте графу, что братья видят своим аббатом только меня. Моя кандидатура должна быть одобрена до свадьбы, в противном случае монахи не примут в ней участие. Монахини также.

Годвин не был уверен, что братья пойдут на это, не говоря уже о матери Сесилии и сестрах, но о предосторожности думать уже поздно – он зашел слишком далеко.

– Не посмеют!

– Боюсь, что посмеют.

Ричард запаниковал.

– Моего отца не запугать!

Годвин усмехнулся.

– Это действительно маловероятно. Но надеюсь, он признает доводы разума.

– Граф не отменит свадьбу. Я епископ и могу обвенчать молодых, монахи мне и не нужны.

– Конечно. Но не будет ни пения, ни свечей, ни псалмов, ни ладана – только вы и архидьякон Ллойд.

– И все‑таки они будут обвенчаны.

– Но что же скажет граф Монмаут по поводу такой свадьбы его сына?

– Он будет в бешенстве, но придется смириться. Ему очень важен этот альянс.

Это, пожалуй, правда, подумал аббат, почувствовав холодный ветерок возможной катастрофы. Пора вытаскивать припрятанный нож.

– Я как‑то оказал вам любезность.

Ричард сделал вид, что не понял Годвина.

– Вот как?

– Утаил совершенный вами грех. Не притворяйтесь, что забыли, – прошло всего два месяца.

– Ах да, действительно, это было очень любезно с вашей стороны.

– Я своими глазами видел вас и Марджери в постели в гостевой комнате.

– Тихо, ради Бога!

– Теперь ваш черед отплатить мне за доброту. Поговорите с отцом. Убедите отказаться от Мёрдоу. Напирайте на то, что свадьба важнее. Настаивайте на том, что вы одобрите мою кандидатуру.

Очутившись между молотом и наковальней, епископ был в отчаянии.

– Я не могу! – в ужасе воскликнул он. – С моим отцом не спорят. Вы ведь его знаете.

– Попытайтесь.

– Уже пытался! Мне удалось уговорить его сделать вас помощником аббата.

Годвин сомневался, что Роланд согласился на это. Ричард наверняка наплел про это обещание, зная, что нарушить его ничего не стоит.

– Благодарю вас. Но этого недостаточно.

– Пожалуйста, еще раз хорошенько подумайте, – умолял епископ. – Больше я ничего не прошу.

– Ладно. И хорошо бы ваш отец сделал то же самое.

– О Господи, – простонал Ричард. – Это очень плохо кончится.

Свадьбу назначили на воскресенье. В субботу вместо службы шестого часа Годвин велел провести репетицию – сначала церемонии поставления нового аббата, затем венчания. Стоял очередной пасмурный день, по небу плыли низкие, серые, набухшие дождем облака, и в соборе царил полумрак. После репетиции братья и сестры отправились на обед, послушники принялись убирать церковь, и к Годвину подошли Карл и Симеон; они держались торжественно.

– Кажется, все идет гладко? – бодро спросил интриган.

Казначей ответил вопросом на вопрос:

– А поставлять будут вас?

– Конечно.

– Мы слышали, граф велел провести еще одни выборы.

– Вы считаете, он имеет на это право?

– Разумеется, нет, – фыркнул Симеон. – Граф может выдвинуть кандидата, и все. Но уверяет, что епископ Ричард не утвердит вашу кандидатуру.

– Это Ричард вам сказал?

– Нет, сам он этого не говорил.

– Я так не думаю. Поверьте, епископ меня утвердит. – Годвин говорил уверенно и мечтал лишь испытывать такую же уверенность в душе.

Карл озабоченно спросил:

– Это вы сказали Ричарду, что монахи откажутся от участия в венчании?

– Да.

– Весьма смело. Мы здесь не для того, чтобы бунтовать против знати.

Годвин предполагал, что в случае обострения Карл пойдет на попятную. По счастью, выбранный, но пока не утвержденный аббат не собирался испытывать решимость монахов.

– Нам не придется этого делать, не волнуйтесь. Пустая угроза. Но не говорите этого епископу.

– Так вы не станете просить монахов бойкотировать свадьбу?

– Нет.

– Вы затеяли опасную игру, – высказался казначей.

– Возможно, но, уверен, опасность грозит только мне.

– Но вы ведь даже не хотели быть аббатом. Не собирались выдвигать свою кандидатуру. Просто согласились с тем, что вас выдвинули, когда все остальные отпали.

– Я и не хочу быть аббатом, – солгал ризничий. – Но нельзя позволить, чтобы граф Ширинг делал выбор за нас, а это намного важнее моих личных чувств.

Симеон посмотрел на него с уважением:

– Очень достойно.

– Как и вы, брат, я лишь пытаюсь исполнять волю Божью.

– Да благословит Господь ваши усилия.

Старики ушли. Убедив их, что действует бескорыстно, интриган почувствовал укол совести. Карл с Симеоном сочли его чуть ли не мучеником. «Но это так и есть, – говорил он себе, – я просто пытаюсь исполнить волю Божью». Годвин осмотрелся: собор вновь принял обычный вид. Монах уже собрался отправиться на обед в дом аббата, как появилась Керис. Ее голубое платье резко выделялось на мрачном сером фоне.

– Тебя завтра поставляют?

Он улыбнулся:

– Все задают мне этот вопрос. Ответ – да.

– Вроде граф начал войну.

– Роланд ее проиграет.

Девушка пристально посмотрела на брата умными зелеными глазами.

– Я знаю тебя с детства и вижу, когда ты врешь.

– Я не вру.

– Ты делаешь вид, что уверен в победе, а на самом деле это не так.

– Это не грех.

– Моего отца волнует мост. А монах Мёрдоу, судя по всему, будет еще больше на побегушках у графа, чем Савл Белая Голова.

– Мёрдоу не будет аббатом Кингсбриджа.

– Ну вот опять.

Годвин поморщился от ее проницательности.

– Не знаю, что тебе еще сказать, – отрезал он. – Меня избрали аббатом, и я намерен принять этот сан. Граф Роланд хочет помешать, но он не имеет права, и я буду бороться с ним всеми доступными средствами. Тебе интересно, страшно ли мне? Да. И все‑таки я твердо намерен победить.

Суконщица усмехнулась и похлопала брата по плечу.

– Вот это я и хотела услышать. Тебя мать ждет в доме аббата, ступай к ней. Вообще‑то с этим я и пришла.

Девушка развернулась и ушла. Годвин двинулся по северному рукаву трансепта. Керис умная, думал он с восхищением и раздражением одновременно. Вытянула из него почти все – так открыто он еще ни с кем не говорил. Монах был рад матери. Все, кроме нее, сомневались, что у него хватит сил выиграть схватку. Может, заботливая родительница подкинет ему сейчас кой‑какие стратегические ходы.

Петронилла сидела в зале за столом, накрытым на двоих, – хлеб, эль и блюдо с соленой рыбой. Годвин поцеловал ее в лоб, вознес благодарственную молитву и позволил себе порадоваться:

– Ну что ж, вот я и настоятель, и мы обедаем в доме аббата.

– Но Роланд еще не сдался, – напомнила Петронилла.

– Граф борется жестче, чем я ожидал. Но все‑таки он имеет право лишь выдвигать кандидата, а не выбирать. Следовательно, вовсе не обязательно, что будет избран его человек.

– Большинство графов удовольствовались бы этим, но не Ширинг. Он считает себя выше всех. – В ее голосе сквозила обида, и Годвин догадался, что мать помнит о расторгнутой более тридцати лет назад помолвке. Петронилла мстительно улыбнулась. – Скоро он поймет, как недооценивал нас.

– Граф знает, что я твой сын.

– Тогда это тоже играет свою роль. Может, ты напоминаешь ему о том, как непорядочно он поступил со мной. Уже достаточно, чтобы тебя возненавидеть.

– Какой позор. – Монах понизил голос на случай, если их подслушивают. – До сих пор твой план срабатывал превосходно. Не вступать в открытое состязание, затем всех дискредитировать – блестяще.

– Возможно. Но победа еще может выскользнуть из рук. Ты больше не говорил с епископом?

– Нет. Я напомнил ему про Марджери. Он испугался, но, вероятно, недостаточно, чтобы в открытую пойти против отца.

– Нужно напугать его как следует. Если история выйдет наружу, его песенка спета. Он станет мелким рыцарем, как сэр Джеральд, и кончит иждивенцем аббатства. Неужели Ричард этого не понимает?

– Может, думает, что у меня не хватит духу его сдать.

– Тогда иди к графу.

– Господи! Роланд лопнет от ярости!

– Держи себя в руках.

Родительница всегда так говорила. Именно поэтому он так ее и боялся. Мать всегда требовала, чтобы Годвин действовал смелее, рисковал отчаяннее, чем ему по силам. Но отказывать ей сын не умел. Петронилла продолжила:

– Если станет известно, что Марджери не девственница, свадьба не состоится. Роланд не захочет позора. Следовательно, выберет меньшее из двух зол – тебя на должности аббата.

– Но граф станет моим врагом по гроб жизни.

– Он станет им в любом случае.

Слабое утешение, подумал Годвин, но спорить не стал: мать права. В дверь постучали, и вошла леди Филиппа. Монах и Петронилла встали.

– Мне нужно поговорить с вами.

– Позвольте мне представить вам мою мать, Петрониллу.

Та поклонилась со словами:

– Я лучше пойду. Вы, очевидно, пришли для переговоров, миледи.

Филиппа с интересом посмотрела на нее:

– Если вам это известно, то, наверное, понимаете всю важность происходящего. Полагаю, вам лучше остаться.

Две женщины стояли друг против друга, и Годвин заметил, что они похожи: высокие, статные, властные. Филиппа, разумеется, моложе лет на двадцать и держится со спокойной уверенностью, даже ироничностью, контрастировавшей с упорной решимостью Петрониллы. Может, это оттого, что Филиппа замужем, а Петронилла вдова. Сильная леди Кастер проводила свою волю через мужчину – лорда Уильяма, и Годвин вдруг понял, что мать тоже действует через мужчину – него самого.

– Присядем.

Петронилла спросила:

– Графу известно, с какими предложениями вы к нам пришли?

– Нет, разумеется. – Леди даже всплеснула руками. – Роланд слишком горд и никогда заранее не согласится на то, что противная сторона может отвергнуть. Если Годвин примет мои предложения, я попытаюсь убедить графа пойти на компромисс.

– Я примерно так и думала.

– Можно предложить вам рыбы, миледи? – спросил монах.

Филиппа нетерпеливо отмахнулась и начала говорить:

– В нынешней ситуации проиграть могут все. Свадьба состоится, но не на подобающем уровне, и союз Роланда с Монмаутом будет подорван с самого начала. Епископ откажется одобрить ваше избрание, и к улаживанию спора придется подключить архиепископа. А тот, отклонив и вас, и Мёрдоу, назначит кого‑нибудь третьего – вероятно, того из своих людей, от кого хочет избавиться. Никто не получит желаемого. Я права?

Она посмотрела на Петрониллу, и та неопределенно кивнула.

– Тогда почему бы не пойти на этот компромисс, не дожидаясь вмешательства архиепископа? – продолжила Филиппа. – Предложите третьего кандидата, да поскорее. Только, – леди посмотрела прямо на Годвина, – своего кандидата, который сделает вас помощником.

Монах задумался. В таком случае ему не придется вступать в открытое столкновение с графом и доносить о неприглядном поступке сына. Но это обрекает его на роль помощника аббата бог знает на сколько времени, а потом, когда новый настоятель умрет, придется начинать все сначала. Несмотря на опасения, он решил отклонить предложение, но прежде глянул на мать. Та едва заметно мотнула головой. Ей тоже не понравилось.

– Простите, но монахи сделали свой выбор, и его нужно уважать.

Филиппа встала.

– В таком случае я должна передать вам просьбу графа – официальную причину моего визита. Завтра утром он встанет с постели и желает осмотреть собор, дабы убедиться, что к свадьбе все готово. Вам надлежит встретить его в церкви в восемь часов. Все братья и сестры должны присутствовать в праздничных облачениях, а храм надлежит подобающим образом убрать.

Монах поклонился, и леди ушла.

В назначенный час Годвин стоял в неуютном пустом соборе, один, без братьев и сестер. В храме никакого убранства, только сиденья хора. Ни свечей, ни распятий, ни чаш, ни цветов. Рассеянное солнце, которое этим летом нечасто показывалось из‑за дождевых облаков, слабо освещало собор холодным светом. Ослушник сцепил руки за спиной, чтобы они не так дрожали.

Ровно в восемь вошел граф. С ним были лорд Уильям, леди Филиппа, Ричард, помощник епископа архидьякон Ллойд и писарь отец Джером. Годвин тоже с удовольствием окружил бы себя свитой, но в свой рискованный план монахов не посвятил. У них могло не хватить духу поддержать его. Интриган решился пойти на встречу один.

С Роланда сняли повязки. Он шагал медленно, но твердо. После стольких недель, проведенных в постели, у него наверняка кружится голова, подумал монах, но, судя по всему, граф решительно настроен не показывать этого. Выглядел он как обычно, не считая парализованной половины лица. Сегодня все должны увидеть, что могущественный повелитель полностью оправился и вернулся к своим обязанностям. А Годвин грозил все испортить.

Все недоуменно обводили глазами пустую церковь, только Ширинг не выказал удивления.

– Ты надменный монах, – бросил он Годвину, как всегда теперь, левой стороной рта.

Ослушник и без того рисковал всем. От лишней дерзости хуже не будет, и потому он ответил:

– А вы упрямый граф.

Роланд потянулся к мечу:

– За это тебя следует проткнуть насквозь.

– Приступайте. – Годвин развел руки, словно готовясь к распятию. – Убийство аббата Кингсбриджа в соборе. Похоже на то, как рыцари короля Генриха убили архиепископа Томаса Беккета в Кентербери. Проложите мне путь на небеса, а себя осудите на вечное проклятие.

Филиппа ахнула от подобной наглости. Уильям рванулся к дерзкому церковнику, но Роланд жестом остановил его, сказав:

– Твой епископ приказывает подготовить собор к свадьбе. Разве монахи не дают обет послушания?

– Леди Марджери не может быть обвенчана.

– Почему? Потому что ты хочешь стать аббатом?

– Потому что она не девственница.

Филиппа прикрыла рот рукой. Ричард застонал. Уильям выхватил меч. Граф крикнул:

– Это измена!

– Уберите меч, лорд Уильям, этим девственности не восстановить, – усмехнулся бунтарь.

– Да что ты об этом знаешь, монах? – не выдержал Роланд.

– Два человека из аббатства были свидетелями сцены, имевшей место в той самой комнате, которую сейчас занимаете вы, милорд.

– Я тебе не верю.

– Граф Монмаут поверит.

– Ты не осмелишься рассказать ему.

– Мне придется объяснить, почему его сын не может обвенчаться с Марджери в Кингсбриджском соборе, по крайней мере до тех пор, пока она не исповедует свой грех и не получит отпущения.

– У тебя нет доказательств этой клеветы.

– Есть кое‑что получше – двое свидетелей. Но спросите девушку. Скорее всего она признается. Полагаю, политическому альянсу, в котором заинтересован дядя Роланд, невеста поневоле предпочтет любовника, похитившего ее девственность.

Монах страшно рисковал. Но он видел лицо Марджери, когда ее целовал Ричард, и был уверен, что она влюблена. Брак с сыном графа наверняка приводит ее в отчаяние. Такой молодой девушке трудно убедительно лгать, когда неопытная душа, как предполагал Годвин, находится в полном смятении.

Подвижная половина лица Роланда искривилась от бешенства.

– И кто же этот человек, совершивший, как ты уверяешь, преступление? Ибо, если докажешь, что говоришь правду, мерзавца повесят, клянусь. А если нет, повесят тебя. Пошли за ним, посмотрим, что он скажет.

– Он уже здесь.

Роланд в недоумении обвел глазами четырех сопровождавших его мужчин – обоих своих сыновей и двух священников. Ослушник посмотрел на Ричарда. Роланд проследил за его взглядом. Через секунду все взоры обратились на епископа. Годвин затаил дыхание. Что он сейчас сделает? Сдастся? Обвинит монаха во лжи? Или придет в бешенство и набросится на правдолюбца? Но на его лице читалось уныние, не гнев; через мгновение Ричард опустил голову и сказал:

– Не стоит. Проклятый ризничий прав – девчонка не выдержит допроса.

Роланд побелел.

– Ты сделал это? – Ширинг перестал кричать, но от этого сделался еще более страшен. – Ты спал с девушкой, которую я помолвил с сыном графа?

Ричард смотрел в пол и молчал.

– Идиот, – прошептал граф. – Предатель. Ты…

Его перебила Филиппа:

– Кому еще об этом известно?

Граф умолк. Все посмотрели на леди.

– Возможно, свадьба все же состоится, – продолжила она. – Слава Богу, графа Монмаута здесь нет. – Жена Уильяма посмотрела на Годвина: – Кто еще об этом знает, кроме людей, что присутствуют здесь, и двух свидетелей из аббатства?

Годвин попытался унять сильно бьющееся сердце. Он так близок к успеху, что, кажется, может даже дотронуться до него.

– Больше никто, миледи.

– Все мы сохраним тайну, – отчеканила Филиппа. – Что ваши люди?

– Они подчинятся избранному аббату. – Монах несколько выделил слово «избранному».

Филиппа обернулась к Роланду:

– Тогда свадьба состоится.

Все посмотрели на графа. Он сделал шаг вперед и ударил Ричарда по лицу. Это был умелый удар воина, знавшего, как вложить в него всю силу. Хотя Роланд бил открытой ладонью, сын рухнул на пол. Он замер, с ужасом глядя на отца, с губы потекла кровь.

Ширинг покрылся испариной – удар отнял много сил – и дрожал. Несколько секунд все молчали. Затем граф, видимо, оправился. Бросив презрительный взгляд на скорчившегося на полу человека в пурпуре, он повернулся и медленным, но твердым шагом вышел из собора.

Дочь Суконщика стояла на лужайке Кингсбриджского собора, где в ожидании выхода жениха и невесты из больших западных дверей столпилось по меньшей мере полгорода. Девушка точно не знала, зачем пришла. После того дня, как Мерфин закончил лебедку и они крупно повздорили из‑за женитьбы, ее вообще стали раздражать все свадьбы. Керис почему‑то разозлилась на возлюбленного, хотя он рассуждал разумно. Понятно, что парень хочет иметь собственный дом и жить там вместе с ней; понятно, что хочет спать с ней каждый день и иметь детей. Этого все хотят – все, кроме нее.

Да и она хотела. Ей хотелось лежать рядом с Фитцджеральдом каждый вечер, обнимать его гибкое тело в любое время, чувствовать на себе умные руки, просыпаясь по утрам, рожать его миниатюрные копии, которых они будут любить и холить. Но она не хотела того, что еще подразумевалось под браком. Хотела любовника, но не хозяина; хотела жить с ним, но не посвящать ему свою жизнь. И потому сердилась на Мерфина, который подталкивал к решению этого вопроса. Почему нельзя и дальше жить так, как жили до сих пор?

Уже три недели молодые люди почти не разговаривали. Она симулировала летнюю лихорадку и даже расковыряла себе болезненную язвочку на губе, чтобы не целоваться. Юноша по‑прежнему обедал у них, любезно беседовал с отцом, но уходил, как только Эдмунд и Петронилла отправлялись спать.

Язвочка прошла, гнев улегся. Девушка по‑прежнему не хотела становиться собственностью Мерфина, поскучала. Однако давнего друга не было рядом. Он стоял в толпе, чуть поодаль, беседуя с Бесси Белл, дочерью владельца постоялого двора, невысокой девушкой с пышным телом и улыбкой, которую мужчины называют шикарной, а женщины – распутной. Молодой мастер ее развлекал, Белл смеялась. Керис отвернулась.

Деревянные двери собора отворились. Толпа приветственно зашумела, и появилась хорошенькая невеста шестнадцати лет, в белом наряде, с цветами в волосах. Ее вел жених, высокий серьезный мужчина лет на десять старше. Оба выглядели очень несчастными. Молодые почти не знали друг друга, виделись всего один раз, шесть месяцев назад, когда графы договорились о свадьбе. Ходили слухи, что Марджери любит другого, но, разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы девушка ослушалась графа Роланда. А похожий на студента Монмаут, казалось, только и мечтал удрать куда‑нибудь в библиотеку и засесть за книги по геометрии. Как они будут жить? Трудно представить себе, что между ними возникнет взаимное чувство, согревающее Керис и Мерфина.

Суконщица увидела, как Фитцджеральд пробирается к ней через толпу, и вдруг содрогнулась от собственной неблагодарности. Какое счастье, что она не племянница графа! Никто не будет заставлять ее выходить замуж через силу. Она свободна соединиться с человеком, которого любит, и еще придумывает доводы, чтобы этого избежать.

Девушка обняла Мерфина и прижалась к нему губами. Тот удивился, но ничего не сказал. Многие растерялись бы от столь резкой перемены, но одним из основных качеств молодого строителя была уравновешенность, которую могло поколебать разве землетрясение.

Они стояли рядом и смотрели, как из церкви выходит граф Роланд в сопровождении графа и графини Монмаут, затем епископ Ричард и аббат Годвин. Керис заметила, что двоюродный брат доволен и взволнован, как будто это его свадьба. Ну да, ведь ризничего только что торжественно поставили в сан аббата.

Выстроились рыцари в черно‑красных ливреях Ширинга и желто‑зеленых – Монмаута, и процессия двинулась к зданию гильдии, где граф давал банкет для гостей, приглашенных на свадьбу. Олдермен должен был пойти, но Керис удалось отговориться, и с отцом отправлялась Петронилла. Когда свадебная процессия покинула территорию аббатства, начался дождь. Суконщица и Мерфин укрылись в портале собора.

– Пойдем в алтарь, – предложил Фитцджеральд. – Я хочу посмотреть работу Элфрика.

Гости еще выходили из собора. Продираясь в противоположном направлении, Мерфин и Керис подошли к южной части алтаря, предназначавшейся для клира. Девушке не полагалось тут находиться, но монахи уже ушли. Керис осмотрелась, но увидела лишь незнакомую, хорошо одетую рыжеволосую женщину лет тридцати – вероятно, гостью свадьбы, которая, судя по всему, кого‑то ждала.

Молодой мастер вытянул шею, чтобы разглядеть сводчатый потолок. Работы почти закончились, оставалась только небольшая дыра в своде, но ее затянули беленой парусиной, и неискушенному взгляду потолок казался монолитным.

– Приличная работа. Интересно, надолго ли ее хватит.

– Почему бы не навсегда? – спросила Керис.

– Мы ведь не знаем, почему обрушился свод. Такие явления имеют причину. А если причина не устранена, обрушилось один раз, может обрушиться и второй.

– А можно ее найти?

– Это нелегко. Элфрик уж точно не сможет. Я могу.

– Но тебя выгнали.

– Точно. – Он постоял какое‑то время с запрокинутой головой. Хочу посмотреть сверху. Пойду на чердак.

– Я с тобой.

Молодые огляделись, но увидели только рыжеволосую гостью, одиноко стоявшую в южном рукаве трансепта. Мерфин провел Керис к маленькой двери на узкую винтовую лестницу. Девушка шла, думая, что скажут монахи, если узнают, что женщина бродила по их тайным ходам. Лестница заканчивалась на чердаке над южным приделом.

– Ты видишь наружную сторону свода, – показал рукой Мерфин.

Керис нравилось, как возлюбленный легко рассказывает про архитектуру, словно исходя из того, что ей интересно и она поймет. Фитцджеральд никогда не отпускал глупых шуточек про женщин, не способных понять устройство разных вещей.

Мастер‑недоучка прошел по узкому проходу, лег и принялся внимательно рассматривать новую кладку. Из озорства Керис легла рядом и обняла его. Молодой строитель дотронулся до раствора между новыми камнями и приложил палец к языку.

– Сохнет быстро.

Через минуту девушка предложила:

– Пойдем ко мне. Мы будем одни. Отец с теткой пошли на банкет.

Мерфин посмотрел на нее и поцеловал. Чтобы стало приятнее, Керис закрыла глаза. Они уже собрались подниматься, как вдруг расслышали голоса. В южном приделе, прямо под не заделанной еще дырой остановились мужчина и женщина. Их голоса лишь слегка приглушала парусина.

– Твоему сыну тринадцать. Он хочет быть рыцарем.

– Все мальчишки хотят быть рыцарями, – ответил мужчина.

Мерфин прошептал:

– Не шевелись, или нас услышат.

Керис решила, что женский голос принадлежит рыжеволосой гостье. Мужской голос показался знакомым: вроде кто‑то из братьев, но у монаха не может быть сына.

– А дочери двенадцать. Она будет очень красивой.

– Как и ее мать.

– Немного похожа. – Женщина помолчала. – Я не могу оставаться долго, меня хватится графиня.

Значит, она из свиты графини Монмаут. Судя по всему, рассказывает о детях отцу, который не видел их много лет. Но кто же это? Мужчина спросил:

– Зачем искала меня, Лорина?

– Просто хотела посмотреть. Мне очень жаль, что ты потерял руку.

Керис ахнула и прикрыла рот ладонью, надеясь, что ее никто не слышал. В аббатстве был всего один монах без руки – Томас. Теперь девушка поняла, что и голос принадлежит ему. Так, значит, у Лэнгли есть жена? И двое детей? Суконщица посмотрела на Мерфина и увидела его недоуменное лицо.

– Что ты сказала обо мне детям?

– Что ты умер, – быстро ответила Лорина и заплакала. – Зачем, зачем?

– У меня не было выбора. В любом другом месте мне грозила смерть. Я до сих пор не выхожу в город.

– Но зачем кому‑то тебя убивать?

– Чтобы сохранить тайну.

– Мне было бы лучше, если бы ты умер. Вдова нашла бы мужа и отца детям. А я несу бремя жены и матери, а помочь мне некому… никто не обнимет ночью.

– Прости, что жив.

– О, я не о том. Не хочу, чтобы ты умирал. Я любила тебя когда‑то.

– А я любил тебя так, как только могут любить подобные мне.

Керис нахмурилась. Ч го значит «подобные мне»? Он что, из тех мужчин, которые любят себе подобных? Такие попадались среди монахов. Но Лорина, судя по всему, его поняла и нежно произнесла:

– Я знаю.

Наступила долгая тишина. Девушка понимала, что нехорошо подслушивать, но обнаруживать себя слишком поздно. Лорина спросила: