Спасибо, спасибо, уважаемый, дай вам Бог

Оборванец сгорбился на поваленном столбе и преданно поглядывал на внушительную фигуру караульного, монументально сидящего на ящике с упертым в ляжку прикладом волыны.

Вот, понял? И чтоб каменщики не ждали, а то ебну, и вылетишь отсюда, мудило вонючее. Ну? Че встал? Все, давай, хорош надрачивать. Начинай давай.

Да, конечно, конечно, не беспокойтесь!

Размешивая и оттаскивая каменщикам раствор, Ахмет без проблем определил, какое помещение под что планируется....Во идиоты. В случае штурма, да хули штурма - просто обстрела из чего-нибудь посерьезней АК, ихние жилые помещения превратятся в забойный цех. Бля, а трубы-то куда выводят! Хотя че это я доебался... Нормально. Может, они наблюдателям веера выдавать собрались... Через три примерно часа смотревшему за рабочими караульному понадобилось куда-то отойти, и он запер Ахмета вместе с клавшими печь каменщиками. Мужики оказались не слишком разговорчивыми, но они пахали на этих уродов уже неделю, и Ахметзянову удалось качнуть немного информации по работодателям. Главный - Костя Жирный, у него якобы сохранились - а может, и приумножились, нехилые запасы жратвы - этот Костя вроде как держал то ли киоски, то ли рюмочные, короче, работал с продовольствием. При нем с Самого Начала околачивается несколько человек, то ли менты, то ли военные, со стволами. Это типа "правление колхоза", как выразился каменщик постарше. На побегушках у них человек десять, молодняк безголовый.

Ты бы видел, как там тебя? Ахмет? Азер, что ли, или кто ты там? Ну, ладно, без разницы; - ты б видел, говорю, что они творили на Дзержинского. Я вот повоевал, довелось, Афган захватил еще, но, ептыть, такого фашизма тухлого никогда не видал... Это бля нелюдь, у них человека убить, как тебе вон поссать сходить, понял? Так что не нарывайся, может, уйдешь еще... А тебя, кстати, как прихватили-то? Чо?! Сам?! Крупы-ы-ы?! Хха-а! Ты понял, Ген? Крупы в получку ждет, епть! Ох ты и муда-ак, товарищ татарин. Не, серьезно, ты не обижайся, конечно, но если тебя, дурака, отпустят - это и будет твоя получка, понял? Са-а-амая большая, бля, в твоей жизни. О, слышь? идет, собака. Давай, вставай, мужики, щас откроет...

Промесив раствор дотемна, он дернулся было на выход, но его тормознули и хотели было запереть, но Ахмету удалось сделать вид, что он радостно верит в пивную сиську крупы по окончании работы. Самым трудным было контролировать взгляд, но ничего, удалось. Осознание, что тебе в лицо плюет завтрашний труп, точнее - сильно фрагментированный труп, горсточка кишков на соседней крыше - оченно способствовало смирению в беседе. Даже прощальный поджопник Ахмет принял без особых возражений:...Давай, братела. Пинай, хули нет. Пнул ты, если че, в последний раз, так вот она жисть-та поворачивается...

Внести удалось легко: распиздяи-караульные со своих постов отлучались постоянно, греться уходили аж на полчаса, бродили по всему зданию, чем-то кидались друг в друга, словом - развлекались как могли. Куда больше чем отморозков Ахмет опасался своих коллег, но мужики тоже ни о чем не подозревали....Простите, парни. Но, блин, как говорится, выбора у меня нет. Тщательно заныкав сюрпризы, Ахмет упорно трудился, даже заслужил нечто вроде комплимента от караульных - "Смари-ка, этот бородатый-то как хуярит! Стаханов, епть!" Внутренне хохоча, поднял внагляк, до гротеска затупленную морду, сотворил идиотскую лыбу - "Да! Меня везде хвалили, где я работал!" Караульные ржали до слез и надрывного кашля, обещали ему орден, именную лопату и прочую классику жанра, извлекая из ситуации максимум удовольствия; Ахмет же, вволю наиздевавшись над своими жертвами, с этого дня зарекся поворачиваться спиной к дурачкам, особенно к безобидным.

Прошло еще несколько дней, первые две печи закончили, протопили разок - вроде все нормально. Поступило известие, что завтра придет аж сам Костя Жирный - принимать работу, и если все в порядке, послезавтра намечен переезд. Жаба тут же сдавила Ахметово горло: "Надо дождаться переезда и завалить всех... Это ж сколько хапнем, прикинь?!" Соблазнительно, конечно; однако Ахмет понимал, что взяв такую добычу в одиночку, подписывает своей семье смертный приговор, к тому же алгоритм процесса был неясен....Эх, был бы радиовзрыватель, тогда еще можно пробовать. А со шнурком от ботинок вместо ОШП, да с самодельным детонатором - неа, ну нах... Хоть одна сработает - уже за счастье. Решил рвать их на крыльце - вдруг внутри разбредутся. Уложил один бензобак под кучей мусора у самого входа, второй засунул в распотрошенный банкомат в фойе....Знать бы заранее. Накусал бы шашнадцатой арматурки, и со стороны горловины, несколько слоев, на битум. Метров на тридцать срубило бы все к хуям собачьим, а так одна волна да камни. Ну да ладно, зато каждая с полста кило, мало один хрен не покажется - это с бризантностью у аммонала проблемы, а с фугасностью все в порядке, тот же тротил. Только б самому съебаться успеть...

Успел. Мало того, само осуществление операции произошло как-то буднично: к тому времени, как Жирный с четырьмя корешками начал подниматься на крыльцо ДК, все было готово к параду. Ахмет, предусмотрительно прикрывший вонь и треск горящих фитилей костром, на котором прилежно выжигал ведро из-под краски, запалил фитиль бомбы в банкомате, спокойно вышел на широкое крыльцо ДК и уверенно, словно так и надо, подпалил вторую. Ноги едва не сорвались на бег, но он заставил себя медленно подойти к краю крыльца и так же неспешно спрыгнул на асфальт, благо, что спина не горела от чужих взглядов. Ускоряясь, завернул за угол жилого дома, влетел в первый же подъезд и только собрался было испугаться, что фитиль потух, или, того хуже - потушен, как пол мощно дал ему по ногам.

По голове словно врезали пеноблоком - глаза расфокусировались, в каждом ухе звонило по нескольку старинных, с дисками, телефонов, а по телу разбежался нехороший такой, вялый и холодный, во - селедочный такой мандраж....О, бля.. - ничего сложнее подумать не получилось. - О... Выйдя на негнущихся ногах из подъезда, Ахметзянов, тряся головой, доковылял до угла, осторожно выглянул - и обомлел.

Еще в подъезде, сполна ощутив поистине тектоническую мощь взрыва, он понял - операция удалась полностью, живых там нет. Но того, что сделал центнер аммонала с мощным ампирным фасадом дворца, он и представить себе не мог - ну, думал он, сметет, конечно, все на первом этаже, кроме несущих стен; ну, разбросает мусор с крыльца, поубивает всех, конечно... А у ДК просто вырвало всю центральную часть фасада, словно огромный экскаватор подъехал, хапнул полный ковш, и подбросил вверх, засыпав площадь обломками. Несколько сожженных машин, стоявших близко к крыльцу, просто исчезли. Автобусы перекрутило и отшвырнуло аж до середины площади перед ДК, а окружающие площадь дома начисто лишились остатков стекол. Ахмет начал было подниматься на осыпь, дымящуюся багровой пылью среди уцелевших стен, словно дупло, выжженное в кирпичном зубе каким-то огненным кариесом. Встал, пошел назад. Смысла лазать по руинам он не увидел - все размололо в мелкую кашу, и найти в ней стволы надежды не было. Ахмет огляделся - вроде пока никого, и побрел восвояси, стараясь не отсвечивать лишнего. Его потряхивало, непонятно, от чего конкретно. То, что он только что распылил десять человек, в том числе двоих обычных, не умышлявших против него мужиков, его напрягало, но не так, как ему казалось до акции. Один, десять - а никакой заметной разницы и не оказалось. Скорее, его больше потрясла чудовищная мощь смеси вполне безобидных веществ, собственноручно забитая в бензобаки и только что вылетевшая на свободу. Он снова и снова легко вызывал испытанное им в подъезде ощущение невероятной, нутряной какой-то силы, огромной как гора, как цунами из фантастического фильма, сумевшей жестко встряхнуть все - даже землю под ногами.

Свою первую военную победу Ахметзянов отметил довольно своеобразно - спал целые сутки. Битый кирпич и бетон разрыли без него, к ночи на руинах копалось больше сотни человек. Позже он жалел, что не остался на руинах и не предъявил свои права на первоочередное раскапывание. Поступи он тогда именно так, и его репутация взрывника, лезть к которому - самоубийственный идиотизм, сложилась бы куда быстрее. Но, повторим, тогда он трясся как осиновый лист, не имея никакой информации о городских раскладах - ему казалось, что завалив Жирного и раззвонив об этом, он привлечет к себе излишнее внимание.

А расклад был простой и невеселый. В первую зиму вошло то ли чуть больше больше половины населения Тридцатки, то ли чуть меньше. Военные, не ушедшие к хозяевам, сделали тогда что-то навроде Администрации, и какое-то время пытались восстановить порядок. В том смысле, как сами его понимали. Шугали беспредельщиков по всей Тридцатке, и, надо признать, к зиме стали делать это вполне успешно. Людям это очень нравилось, особенно когда вояки перевешали последних ментов и передвигаться по городу стало сравнительно безопасно. Пока их было много, и с ними заодно выступали многие нормальные мужики - все было спокойно, некоторым особо оптимистичным даже начало казаться, что бардак первых дней позади, и скоро все как-то наладится. Хозяйки в процесс разложения убитого города не вмешивались, единственным видом общения был вялый минометный огонь в случае приближения туземцев к периметру вокруг химзавода. Те счастливцы, кого они выбрали в качестве работников, исчезли за их забором в Самом Начале, и в городе больше никогда не появились.

Полковник Конев, считавшийся у военных за главного, был неплохой мужик - но что разбилось, того не склеить. Людей можно собрать в кучу и заставить вести себя правильно, это давно известно. Но это можно сделать силой, хлебом или общей для всех опасностью. Других вариантов нет. Конев не мог всех накормить - каждый добывал свою еду сам, а его военная власть была вынуждена тратить ресурсы и на тех, кто добывать себе пропитание не мог. Или хитрил - такое поначалу еще прокатывало. Защита от Хаслинских и Пыштымских могла стать его сильной стороной, но частенько получалось, что накат соседей отбивали без него. Оставалась сила - что ж, он, вернее, собравшиеся вокруг него люди, представляли собой ни с чем в Тридцатке несравнимую вооруженную силу. Пока все шло нормально. А как только все понеслось под откос - не стало и силы. Ахмет тогда смеялся ему в лицо - а теперь вспоминал со все возрастающим уважением....Эх, жаль, не знаю, где его похоронили. Поставил бы мужику памятник, чтоб помнили. Да и хоронил ли его кто - теперь уже не узнать. Может, просто бросили в яму - и привет... Человеческую природу не переделать, людям изначально присуще жить маленькими бандами и иногда резать друг друга. Только настоящая, полноразмерная власть способна зажать человека так, что он бросает свои настоящие замашки и начинает ходить на работу в галстуке, слушаться тещу, и делать прочие нужные глупости. Но все это справедливо только в отношении безоружного человека, а в рядах Администрации тогда работали довольно решительные люди, многие из которых повоевали. Таким можно было приказывать только то, что ими одобрялось, а мнения у людей всегда отличались большим разнообразием.

Конев тогда вполне мог сделать свою банду... простите, администрацию, самым большим и сильным Домом Тридцатки, и никто бы головы не поднял. Не сделал, хотя многие, из ближнего круга, все уши ему прожужжали. Наконец его убили - все давно к этому шло, и кончиться как-то иначе не могло по определению. Когда под конец второй зимы ему тишком проломили голову, началась жуткая свалка - оставшимся было чего делить. Особенно ввиду уже совсем не шутейного голода, в то время жить по новому люди еще не научились, и многие плотно сидели на подсосе. Весной стаял снег, и стало ясно - на подсосе некоторые досиделись до людоедства. Навытаивало много, неожиданно много: собаки в ту весну только начали вступать в силу, и оперативно замести следы тайных зимних пиршеств не сумели. Жители Тридцатки в то время как с цепи сорвались: начался всеобщий психоз - зачищали людоедов. Людоедов убивали, выбрасывали из окон, сжигали в квартирах целыми семьями. Именно тогда возродился ритуал похорон, только каждая фаза процесса теперь имела вполне практический смысл: семья умершего демонстрировала целостность трупа, и его закапывали при свидетелях, которых потом в знак признательности угощали.

Самым страшным стало потерять кого-либо из семьи, и не предъявить соседям полностью укомплектованный труп. Не меньшим риском являлось хоть на йоту обильнее, чем у соседей, питание. Кого-нибудь из слабых членов такой семьи просто воровали, и наутро под окнами незадачливых родственников уже митинговала группа наиболее активных противников каннибализма. О, это были настоящие борцы с подступающей дикостью, их самоотверженность в борьбе за сохранение человеческого облика была сравнима лишь с их бдительностью: порой активисты каким-то загадочным образом узнавали о пропаже "съеденного" даже раньше родственников. Народ потихоньку подтягивался, и к полудню, как правило, образовывалась достаточно накрученная активом толпа с топорами, факелами и обрезками труб. Желающих всегда было достаточно - имущество "людоедов" тут же справедливо делилось участниками мероприятия. К слову - некоторые вполне искренне верили, что "выжигают нечисть каленым железом".

После этого, сделав за зиму из пятнадцати тысяч половину, люди стали бояться друг друга уже по настоящему. Летом многие ушли, как впоследствии оказалось - осев в окрестных лесах и на садовых участках; среди них нашлись способные пережить зиму. Психоз охоты на людоедов помалу сошел на нет, но расслабиться оставшимся жителям Тридцатки не удалось. Возник, вернее - возглавил список проблем новый геморрой - взрывным образом размножившиеся собаки. Передвигаться по городу стало проблематично, люди перестали собираться вместе - и это естественным образом вызвало к жизни такой бизнес, как банды. На самом деле, зачем горбатиться на посадках, ловить рыбу, работать - если можно собраться толпой и зашугать соседей. Противопоставить бандам люди ничего не могли: в кищащих псами развалинах невозможно было ни уйти, ни собраться для самозащиты. Следующая зима вновь уполовинила население, приведя популяцию Homo sapiens в соответствие с размером кормовой базы, и утвердилась, наконец, отточенная тысячелетиями форма социальной организации плотоядных приматов в условиях умеренно-континентального климата. В учебниках по истории это называлось родоплеменным строем, на Кавказе - "тейпы", а у нас в Тридцатке стало называться Дома.

А со светом какая порнография - нормы по полъевры-то все меньше и меньше, сверхнормативный киловатт стоит как самолетово крыло - скоро чайник вскипятить будет в евру обходиться. Дефицит, бля... Да когда он был, этот дефицит? В Сургуте как турбины гаркнули, в десятом еще - так ведь и стоят, хрен кто почешется. Вот и дефицит. "Собственник", видите ли, "не усматривает экономических перспектив реконструкции ГРЭС-2". Во бля, поняли? Он там чего-то не усматривает, а мы тут без света сиди. Рефтинскую тоже восстанавливать что-то не спешат - а ведь сами со своим захватом разломали-то. На хрена, спрашивается, такая "защита прав собственника", если после защиты собственность в дрова превратилась? Собственнику-то по барабану - она за фондом каким-то хрен знает с каких островов числится, собственник этот греется на своем острове и коктейли жрет под пальмой, а народ-то без света сидит. И опять же, зачем было такую войну устраивать, с бэтрами да вертолетами. Нет, это все как бы понятно - права собственника, то да се. Но мужики-то, которые станцию эту, стоящую просто так, запустили по зиме - им что, замерзать было? Как на детей мерзнущих смотреть, когда в километре - нормальная рабочая станция с полным двором угля? Собственник, бля, не велел... Да посрать на этого собственника, когда на улице тридцатник! Да, положили их там, чуть не две - три сотни... А по ящику так хрен что показали, все тишь да гладь. Тут у них, блядей, демократии кончаются... А какие попервам-то были ласковые - бархатная жопка, шелковые ушки... Вот тебе и ушки, бля. Вон, видишь - горка, за ней блеквотеровские стоят.

Date: 2015-09-19; view: 288; Нарушение авторских прав