Глава третья. Как вам, не сомневаюсь, известно, в нашем загадочном и запутанном языке попадается много одинаковых слов

Как вам, не сомневаюсь, известно, в нашем загадочном и запутанном языке попадается много одинаковых слов, которые имеют абсолютно разные значения. Под словом «рысь», например, подразумевается хищное животное породы кошачьих. Скажем, в такой фразе: «Рысь приготовилась прыгнуть на нашу воспитательницу, которая её не заметила, поскольку в этот момент мазала губы помадой». Но это же слово может иметь отношение к лошади и её способу бега, и тогда слово «рысь» может быть употреблено в значении манеры поведения в подобном случае, например: «Как жаль, что наша воспитательница продолжала красить губы, вместо того чтобы бежать рысью, спасаясь от рыси». Значения этих одинаковых слов абсолютно разные, но человек не очень внимательный может и запутаться.

Под словом «банка», например, имеется в виду сосуд из стекла, глины или металла, но оно также означает подводную отмель, мелкий стеклянный сосуд для оттягивания крови при болезни лёгких, а кроме того, сиденье для гребцов в лодке. Поэтому сами понимаете, как легко запутаться, встретив следующую фразу: «Сойдя со своих банок, гребцы ступили на банку и оказались по колена в воде, в результате чего заболели воспалением лёгких, и им пришлось ставить банки». Бодлеровские сироты, следуя по прибрежной отмели за Пятницей в сторону острова, где она жила, столкнулись с двумя значениями слова «сердечный», которое в данном случае относилось как к приветливому, любезному человеку, так и к ранее им неизвестному некоему сладкому напитку, и чем больше они соприкасались с последним, тем меньше могли разобраться в первом.

— Не хотите ли сердечного из кокоса? — предложила Пятница сердечным тоном и взялась за раковину, висевшую у неё на шее. Тоненьким пальчиком она вынула пробку, и дети поняли, что раковина играет роль фляги. — Вам, наверно, хочется пить после пережитого шторма, — сказала она.

— Да, действительно, — подтвердила Вайолет, — но разве пресная вода не лучше утоляет жажду?

— На острове нет пресной воды, — ответила Пятница. — Для мытья мы используем водопады с солёной водой, в солёных заводях отлично купаться. Но пьём мы только кокосовое сердечное. Мы выливаем из кокосов молоко и подвергаем процессу ферментации.

— Фермент? — переспросила Солнышко.

— Пятница хочет сказать, что кокосовое молоко какое-то время настаивается и претерпевает химический процесс, в результате чего становится слаще и крепче, — объяснил Клаус, знавший про ферментацию из книги о виноградниках, имевшейся в родительской библиотеке.

— Сладость отобьёт вкус шторма, — произнесла Пятница и протянула раковину Бодлерам.

Они отпили по очереди по глотку. Как и говорила девочка, напиток был сладким, но имел какой-то странный привкус и был таким крепким, что у них сразу закружилась голова. Вайолет с Клаусом поморщились, когда в горло им потекла густая жидкость, а Солнышко после первой же капли закашлялась.

— Для нас крепковато, Пятница. — Вайолет отдала раковину обратно.

— Вы привыкнете, — улыбнулась девочка, — когда будете пить за каждой едой. Это один из наших обычаев.

— Понятно. — Клаус что-то записал в блокнот. — А какие у вас ещё обычаи?

— Не очень много. — Пятница поглядела на его записную книжку, потом оглянулась вокруг, и Бодлеры заметили вдали фигуры других островитян, тоже одетых в белое. Они обходили всю отмель, тыча по дороге палкой в останки кораблекрушений. — Каждый раз после шторма мы собираем добычу и потом показываем все, что находим, человеку по имени Ишмаэль. Ишмаэль живёт тут на острове дольше всех остальных. Какое-то время назад он повредил себе ноги. Поэтому обмазывает их здешней глиной, которая обладает лечебными свойствами. Ишмаэль даже не может стоять, но он служит на острове рекомендателем.

— Реком? — спросила Солнышко у Клауса.

— Тот, кто помогает другим принимать решения, — объяснил брат.

Пятница кивнула.

— Ишмаэль решает, что из выброшенного на берег может пригодиться, а что увезут козы.

— На острове есть козы? — удивилась Вайолет.

— Много-много лет назад к острову прибило стадо диких коз, — ответила Пятница. — Они свободно бродят где хотят, кроме тех случаев, когда требуется отвезти лишние вещи в чащобу на другую сторону острова, вон на тот скат.

— Скат? — переспросила Солнышко.

— Это значит — крутой склон, — сказал Клаус, — а чащоба — место, где растут деревья.

— Вообще-то в чащобе растёт всего одна громадная яблоня, — добавила Пятница. — Так я, по крайней мере, слыхала.

— Ты никогда не бывала на другой стороне острова? — опять удивилась Вайолет.

— Никто туда не ходит, — ответила Пятница. — Ишмаэль считает, что это слишком опасно из-за всего натащенного туда хлама. Никто даже не собирает горьких яблок с дерева, кроме как в День Принятия Решения.

— Праздник? — поинтересовалась Солнышко.

— Да, пожалуй, что-то вроде праздника. Один раз в году в этом районе моря наступает прилив и прибрежную отмель затапливает. Это единственный момент, когда от острова может отплыть лодка. Целый год мы строим огромную лодку типа каноэ, и в тот день, когда начинается прилив, мы устраиваем праздник и представление, каждый показывает что умеет, а потом тот, кто хочет покинуть колонию, делает так: откусывает кусок горького яблока и выплёвывает его на землю, после чего садится в лодку и прощается со всеми остальными.

— Гадость, — пробормотала младшая Бодлер, представив себе кучу людей, плюющихся яблоками.

— Ничего не гадость. — Пятница нахмурила брови. — Это очень важный обычай в колонии.

— Я уверена, что он замечательный. — Вайолет бросила на сестру строгий взгляд, напоминая ей, что порицать чужие обычаи невежливо.

— Вот именно, — подтвердила Пятница. — Конечно, редко кто покидает остров. С давних пор, ещё до того, как я родилась, в сущности, не уплыл ни один человек. Так что каждый год мы просто поджигаем лодку и сталкиваем в море. Горящая лодка, медленно исчезающая на горизонте, — чудесное зрелище.

— Да, наверное, это чудесно, — проговорил Клаус, про себя подумав, что звучит это скорее жутко. — Но по-моему, жалко попусту каждый год строить каноэ только для того, чтобы сжечь.

— Зато у нас есть занятие. — Пятница пожала плечами. — Кроме строительства лодки у нас на острове не особенно много занятий. Мы ловим рыбу, готовим пищу, стираем, но все равно остаётся много свободного времени.

— Стряпня? — с надеждой спросила Солнышко.

— Сестра у нас что-то вроде повара, — сказал Клаус. — Она наверняка будет рада помочь с готовкой.

Пятница улыбнулась и сунула руки в глубокие карманы платья.

— Буду иметь в виду, — отозвалась она. — Вы уверены, что не хотите ещё глоточек сердечного?

Все трое Бодлеров покачали головами.

— Нет, спасибо, — ответила Вайолет, — но все равно ты очень любезна.

— Ишмаэль говорит, что со всеми людьми надо обращаться любезно, — сказала Пятница, — если только люди не проявляют нелюбезности. Поэтому я и не взяла с собой на остров этого отвратительного Графа Олафа. Вы путешествовали вместе с ним?

Бодлеры переглянулись, не зная, как ответить на этот вопрос. С одной стороны, Пятница была очень сердечна, но, так же как и сердечное, которым она их угостила, в её описании жизни на острове помимо сладости проскальзывало что-то другое. Обычаи в колонии показались детям очень суровыми, и хотя они испытывали облегчение, избавившись от общества Графа Олафа, бросить его на отмели было как-то жестоко. Правда, сам он не задумываясь поступил бы так же с сиротами, если бы представилась такая возможность. Вайолет, Клаус и Солнышко не знали, как поведёт себя Пятница, если они признаются, что приплыли вместе с негодяем, поэтому ответили не сразу. Но тут средний Бодлер вспомнил одно выражение из книжки про очень, очень вежливых людей.

— Это как посмотреть, — ответил он фразой, которая звучит как ответ, но не имеет ни малейшего смысла.

Пятница бросила на Клауса пытливый взгляд, но в этот момент прибрежная отмель кончилась, и все они уже стояли на краю острова. Берег перед ними постепенно поднимался, песок был такой белый, что белое платье Пятницы почти сливалось с ним, наверху на склоне лежала лодка, сплетённая из тростника и ветвей деревьев, и выглядела она почти законченной, а стало быть, очевидно, близился День Принятия Решения. За лодкой высилась огромная белая палатка, длиной со школьный автобус. Бодлеры вошли вслед за Пятницей внутрь палатки и, к своему удивлению, увидели, что там полно коз, которые дремали, лёжа на земле. Козы были привязаны друг к другу толстой лохматой верёвкой, а над ними возвышался старик. Он улыбался Бодлерам сквозь бороду, густую и нечёсаную, точно шерсть на этих козах, восседая на громадном кресле, сделанном из белой глины, а перед ним, там, где должны были находиться его ноги, поднимались ещё два невысоких глиняных столбика. На нем было такое же одеяние, как на Пятнице, и такая же раковина висела у него на поясе, и таким же сердечным, как у Пятницы, голосом он обратился с улыбкой к Бодлерам.

— Кто тут у нас? — спросил он.

— Я нашла троих уцелевших на прибрежной отмели, — с гордостью сообщила Пятница.

— Добро пожаловать, уцелевшие, — произнёс Ишмаэль. — Простите, что не встаю, — ноги у меня сегодня совсем разболелись, вот я и лечу их нашей целебной глиной. Очень приятно познакомиться.

— И нам приятно познакомиться с вами, Ишмаэль, — отозвалась Вайолет, подумавшая при этом, что эта целебная глина обладает весьма сомнительной медицинской эффективностью — фраза, означающая в данном случае «вряд ли вылечивает больные ноги».

— Называйте меня Иш. — Ишмаэль нагнулся и почесал голову одной из коз. — А вас как мне называть?

— Вайолет, Клаус и Солнышко Бодлер, — вмешалась Пятница, не дав детям представиться самим.

— Бодлеры? — повторил Ишмаэль и поднял брови. Некоторое время он молча рассматривал детей, делая при этом большой глоток сердечного. Улыбка на миг сошла с его лица, но тут же он приветливо улыбнулся, глядя на них сверху вниз. — К нам давно не прибывало новых островитян. Добро пожаловать, живите здесь, сколько пожелаете, если, конечно, не будете проявлять нелюбезность.

— Спасибо, — ответил Клаус, стараясь говорить как можно любезнее. — Пятница нам кое-что рассказала про остров. Нам все показалось очень интересным.

— Это как посмотреть, — отозвался Ишмаэль. — Если вам и захочется покинуть остров, то такой случай представляется только один раз в году. А пока, Пятница, не отведёшь ли их в палатку, чтобы они переоделись. У нас как раз появились новые шерстяные одеяния, они вам вполне подойдут.

— Мы будем вам очень признательны, — сказала Вайолет. — Наша форменная одежда промокла насквозь во время шторма.

— Надо думать. — Ишмаэль покрутил прядку бороды. — По нашему обычаю мы носим только белое — под цвет здешнего песка, целебной глины и шерсти диких коз. Пятница, я удивлён, что ты решила нарушить традицию.

Пятница покраснела и поднесла руку к темным очкам, закрывающим ею глаза.

— Я нашла их среди обломков на берегу. Солнце так слепит, вот я и подумала, что очки будут кстати.

— Не стану тебя принуждать, — спокойно произнёс Ишмаэль, — но мне думается, ты могла бы соблюдать наши обычаи в одежде и не щеголять в чужом глазном наряде.

— Ты прав, Ишмаэль, — тихо проговорила Пятница и одной рукой сняла очки, а другую быстро сунула в глубокий карман платья.

— Так-то лучше, — одобрил Ишмаэль и улыбнулся Бодлерам. — Надеюсь, вам понравится жизнь у нас на острове. Мы все оказались здесь в результате той или иной бури и, вместо того чтобы возвратиться в наш прежний мир, создали колонию, оградив её от людского коварства.

— С ними был один коварный человек, — с энтузиазмом подхватила Пятница своим тоненьким голоском. — Его зовут Граф Олаф. Он вёл себя так отвратительно, что я не взяла его с собой.

— Олаф? — переспросил Ишмаэль, и опять брови его поднялись. — Он ваш друг?

— Дудки, — выпалила Солнышко.

— Нет, не друг, — поспешила объяснить Вайолет. — По правде говоря, мы очень давно пытаемся спастись от него.

— Он — ужасный человек, — добавил Клаус.

— Одна лодка, — проронила Солнышко.

— Хм, — задумчиво произнёс Ишмаэль. — Это вся история, Бодлеры?

Дети переглянулись. Конечно, те несколько коротких фраз, которые они произнесли, не были всей историей. История Бодлеров и Графа Олафа была намного, намного сложнее, и если бы дети рассказали её всю, Ишмаэль, возможно, плакал бы так, что растопил бы вокруг себя всю глину, и не на чем стало бы сидеть и нечем мазать ноги.

Бодлеры могли бы поведать рекомендателю обо всех интригах Графа Олафа — начиная от жестокого убийства Дяди Монти до предательства в отношении мадам Лулу на Карнавале Калигари.

Они могли бы описать все его переодевания — от фальшивой деревянной ноги в роли Капитана Шэма до кроссовок и тюрбана в роли Учителя Чингиза.

Они могли бы рассказать Ишмаэлю про множество сотоварищей Олафа, начиная с его подруги Эсме Скволор и кончая двумя женщинами с напудренными лицами, которые исчезли в Мёртвых Горах.

Могли бы они рассказать и про все неразрешимые тайны, которые до сих пор не давали Бодлерам спать по ночам, — начиная с исчезновения капитана Уиддершинса из подводной лодки и кончая загадочным таксистом, подъехавшим к ним около отеля «Развязка».

И уж конечно, они могли поведать Ишмаэлю о том кошмарном дне на Брэайни-Бич, когда они впервые узнали о гибели родителей. Но если бы Бодлеры взялись рассказывать Ишмаэлю всю историю целиком, им пришлось бы упомянуть и о событиях, которые выставляли бы их самих в невыгодном свете, что здесь означает «перечислить поступки, не уступающие по коварству олафовским». Им пришлось бы упомянуть о собственных интригах, начиная с выкапывания ловушки для Эсме и кончая устройством пожара, который сжёг дотла отель «Развязка». Им пришлось бы перечислить собственные переодевания, когда Солнышко притворялась Волчонком Чабо, а Вайолет и Клаус притворялись Снежными Скаутами; пришлось бы перечислять своих знакомых, начиная с судьи Штраус, оказавшейся более полезной, чем представлялось вначале, и кончая Фионой, оказавшейся более коварной, чем они вначале думали.

Если бы Бодлеры рассказали Ишмаэлю всю историю целиком, они бы выглядели такими же злодеями, как Граф Олаф. Но детям не хотелось снова оказаться на прибрежной отмели среди обломков, выброшенных бурей. Им хотелось уберечься от коварства и зла, пусть даже обычаи здешней колонии и пришлись им не по вкусу. Поэтому вместо того, чтобы рассказать Ишмаэлю всю историю целиком, Бодлеры кивнули и ответили на его вопрос самой безопасной фразой, какая им пришла в голову.

— Это как посмотреть, — ответила Вайолет, и младшие кивком подтвердили её слова.

— Хорошо, — сказал Ишмаэль. — Идите наденьте белые одеяния, а когда переоденетесь, отдайте всю прежнюю одежду Пятнице, ею отправят в чащобу.

— Абсолютно всю? — спросил Клаус.

— Таков обычай, — подтвердил Ишмаэль.

— Окулаклаус, — пробормотала Солнышко, и брат и сестра быстро объяснили, что она имеет в виду что-то вроде «а как быть с очками Клауса?».

— Без них он почти не может читать, — добавила Вайолет.

Ишмаэль снова поднял брови.

— Так ведь здесь нет библиотеки, — сказал он торопливо и нервно взглянул на Пятницу. — Ну, пожалуй, очки могут пригодиться. А теперь поторопитесь, разве только вы не прочь выпить ещё глоток сердечного.

Нет, спасибо, — отозвался Клаус, подумав про себя — сколько ещё раз ему и сёстрам предложат этот странный сладкий напиток. — Мы с сёстрами уже пробовали его, и он нам не очень понравился.

— Не стану вас принуждать, — опять повторил Ишмаэль, — но со временем ваше первоначальное мнение о чем бы то ни было может измениться. До скорого свидания, Бодлеры.

Он слегка махнул им рукой, а Бодлеры помахали ему, выходя из палатки вслед за Пятницей, которая повела их вверх по склону, где на утреннем ветру колыхались палатки.

— Выбирайте любую, — сказала Пятница. — Мы переходим из одной палатки в другую каждый день — все, кроме Ишмаэля, он не может этого делать из-за больных ног.

— Разве это удобно — каждую ночь спать в другом месте? — усомнилась Вайолет.

— Это как посмотреть. — Пятница сделала глоток из раковины. — Я никогда по- другому и не спала.

— Ты всю жизнь прожила на этом острове? — спросил Клаус.

— Да. Мои родители, когда мама была беременна, отправились в путешествие по океану и попали в страшный шторм. Отца проглотил ламантин[1], а маму вынесло на берег. Я родилась уже здесь. Вы её скоро увидите. А сейчас побыстрее переоденьтесь.

— Легко, — заверила её Солнышко, и Пятница, вынув руку из кармана, пожала ей руку.

Бодлеры вошли в ближайшую палатку, где в углу лежали сложенные стопкой белые одеяния. Дети моментально переоделись, радуясь, что могут сбросить форму посыльных, промокшую и пропитавшуюся солёной морской водой. Однако, кончив переодеваться, они вдруг застыли на месте и уставились на груду мокрой одежды. Бодлерам стало не по себе в новом наряде паломников, что в данном случае означает «в тёплых, но не красящих их одеждах, привычных для людей, которых они почти не знали». Казалось, трое детей отбросили прочь все, что происходило с ними до того, как они оказались на острове. Одежда, разумеется, не составляла всей истории Бодлеров, ибо одежда вообще никогда не составляет всей истории любого человека, за исключением разве Эсме Скволор, чья злодейская и модная одежда демонстрировала степень ею злодейства и модности. Но сейчас Бодлеры остро ощутили, что отбрасывают всю прежнюю жизнь ради новой жизни на острове с весьма странными обычаями.

— Я не выброшу ленту, — сказала Вайолет, пропуская между пальцами мягкую полоску ткани. — Все равно я буду изобретать, что бы ни говорил Ишмаэль.

— А я не брошу блокнот, — сказал Клаус, показывая темно-синюю записную книжку. — Все равно я буду заниматься исследованиями, хотя тут и нет библиотеки.

— Не бросать, — заявила Солнышко и показала сестре с братом небольшой металлический предмет. Один конец у него представлял собой простую ручку, как раз подходящую по размеру для Солнышкиной ладошки, а другой разветвлялся на несколько крепких проволочек, переплетённых между собой в пучок.

— Что это? — спросила Вайолет.

— Мутовка, — ответила Солнышко, и была права.

Мутовка — предмет кухонной утвари, с помощью которого быстро смешивают разные ингредиенты. И младшая Бодлер обрадовалась, получив в своё распоряжение такую полезную вещь.

— Да, — сказал Клаус, — я помню, как отец пользовался такой же штукой, когда готовил яичницу-болтунью. А откуда она у тебя?

— Девочка Пятница, — ответила Солнышко.

— Она знает, что Солнышко умеет стряпать, — добавила Вайолет, — но, наверно, боялась, что Ишмаэль заставит ею выбросить мутовку.

— Похоже, она не так уж жаждет выполнять все обычаи в колонии, — заметил Клаус.

— Вроде бы, — согласилась Солнышко и опустила мутовку в глубокий карман белого платья.

Клаус поступил так же с записной книжкой, а Вайолет — с лентой, и все трое постояли минутку, разделяя ощущение общей тайны. Таить секреты от людей, которые так любезно их приняли, было не менее странно, чем таить от Ишмаэля часть своей истории. Тайны, касающиеся ленты, записной книжки и мутовки, казались детям как бы утопленными на дне их карманов. Слово «утопленные» заменяет здесь «спрятанные», и оно обычно применимо к предметам, находящимся глубоко под водой, например к субмарине, погруженной в море, или носовой фигуре, погруженной в песок прибрежной отмели. С каждым шагом Бодлеры, подвигаясь к выходу из палатки, все больше ощущали, как их утопленные тайны шевелятся у них в карманах.

Слово «ферментация», подобно словам «рысь», «банка» й «сердечный», имеет два совершенно разных значения. Одно — это химический процесс брожения, в результате которого сок определённых фруктов становится слаще и крепче, как и объяснил своим сёстрам Клаус ещё на прибрежной отмели. Другое же значение относится к чему-то, что зреет у кого-то внутри, подобно тайне, которую в конце концов раскрывают, или же замыслу, который долгое время вынашивают. Когда трое Бодлеров вышли из палатки и вручили Пятнице то, что осталось от их прежней жизни, они ощущали, как созревают тайны внутри них, и задавались вопросом — какие ещё тайны и замыслы остаются пока скрытыми. Сироты спускались следом за Пятницей вниз по песчаному покатому склону и раздумывали о том, что же ещё зреет на этом странном острове, который стал их домом.